Текст книги "Карл Радек и германская революция (СИ)"
Автор книги: Александр Ватлин
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)
Александр Ватлин. Карл Радек и германская революция
Примечания
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
31
32
33
34
35
36
37
38
39
40
41
42
43
44
45
46
47
48
49
50
51
Александр Ватлин. Карл Радек и германская революция
В истории любой революции есть фигуры, неизменно притягивающие к себе внимание ученых и литераторов. При всей полярности даваемых им оценок очевидна неординарность этих исторических персонажей, восхищает (или отталкивает) острота их интеллекта, трагичность жизненного пути. Наряду с именами Ленина, Сталина и Троцкого в зарубежной литературе о большевизме постоянно всплывает имя Карла Радека, снабженное самими яркими эпитетами -«последнего интернационалиста», «орудия зла», «мастера тайных поручений». Лишь в последнее время появилась возможность документально проверить научные гипотезы и литературные вымыслы, накопившиеся в предшествующие десятилетия вокруг его политической биографии.
Карл Радек (настоящее имя Собельсон) пришел в европейское рабочее движение накануне Первой мировой войны маршрутом, типичным для многих радикальных социалистов. Выходец из небогатой еврейской семьи, проживавшей в Галиции, он видел в пропаганде идей мировой пролетарской революции шанс выйти за рамки местечковой ограниченности и самодовольства мелких буржуа. Публицистический дар Радека, его острое перо достаточно быстро превратили его в заметную фигуру среди польских, а затем и германских левых социалистов. Но в 1912 году Радек был обвинен руководством СДПГ в растрате партийных денег – весьма распространенный случай, стоивший карьеры не одному функционеру.
Удержаться на поверхности Радеку помогло начало Первой мировой войны, эмиграция в Швейцарию и знакомство там с Лениным и Зиновьевым. Яркие антивоенные, статьи, которые Радек подписывал многозначительным псевдонимом «Парабеллум», блестящее знание многих европейских языков и связи среди левых групп Второго интернационала стали основой его фактической кооптации в руководящие органы большевистской партии. Радек принимал самое активное участие в Циммервальдской конференции (Ленин впоследствии назовет ее фактическим основанием Третьего, Коммунистического интернационала) и после свержения монархии в России в известном «пломбированном вагоне» отправился делать революцию в стране, которую до того не видел и не знал.
Обширное публицистическое наследие Карла Радека свидетельствует о том, что его вера в близость всемирного переворота, творцом которого предстояло стать соединенным пролетариям всех стран, опиралась не столько на теоретические постулаты марксизма, сколько на инстинктивное ощущение краха «старого мира». Альтернатива, предложенная радикальными социалистами Европы и реализованная большевиками в России, подразумевала всеобщий, международный характер пролетарской революции. Однако кошмар империалистической бойни не привел к ее превращению в мировую гражданскую войну. Советская Россия оказалась «осажденной крепостью», внутри которой безраздельная власть большевистской партии позволила начать невиданный социальный эксперимент.
Карлу Радеку приписывают анекдот о старом еврее, которому удалось получить в Москве «вечную» работу – он должен был каждое утро подниматься на самую высокую башню Кремля и смотреть на Запад, чтобы вовремя сообщить о зареве всемирного пролетарского переворота. За цинизмом этой шутки скрывается серьезный надлом большевистской теории и практики в первые месяцы и годы нахождения у власти. Победа в гражданской войне, неограниченное господство в России – и почти полное молчание европейского пролетариата.
Фанатичная убежденность Ленина и его соратников не позволяет мириться с таким поворотом событий – революцию надо не ждать, а организовывать. Радек оказывается экспертом номер один в этом вопросе, и его политическая биография на целое десятилетие оказывается накрепко связанной с маршрутом мировой революции, как его представляли себе большевики. Их взоры были обращены прежде всего на Германию – страну «образцового» империализма и в то же время родину марксизма, имевшую наиболее массовое и хорошо организованное рабочее движение.
Сразу же после капитуляции Германии в мировой войне и свержения монархии Гогенцоллернов Радек отправляется в Берлин. В подписанном Я.М. Свердловым мандате ему поручалось выступить в качестве представителя Советской России на Съезде рабочих и солдатских депутатов Германии1 . Единственный из шести членов делегации, Радек, войдя в образ возвращавшегося немецкого военнопленного, сумел добраться до Берлина. Как он позже вспоминал, единственным документом при нем оставалась справка о дезинсекции, которой ему пришлось подвергнуться на польской границе.
Надежды на то, что в Совете народных уполномоченных – революционном правительстве Германии – большинство получат левые и таким образом на карте послевоенной Европы возникнет еще одно красное пятно, не оправдались. Власть оказалась в руках все тех же социал-демократических функционеров, которые в 1912 году исключили Радека из СДПГ, а два года спустя одобрили развязывание Первой мировой войны. Доклады Радека из Берлина подталкивают большевистское руководство в Москве к тяжелому признанию: «в Германии все же Февраль, а не Октябрь».
Тем большее внимание должно быть уделено сплочению собственных сил, противостоявших «международному меньшевизму». В годы мировой войны из левого крыла СДПГ выделилась группа «Спартак», стоявшая на интернационалистических позициях и горячо поддержавшая большевистскую революцию в России. Однако немецкие левые социалисты лишь на несколько дней оказались на гребне революционной волны в собственной стране – только что вышедший из тюрьмы Карл Либкнехт 9 ноября 1918 года провозгласил с балкона королевского дворца учреждение «свободной социалистической республики Германии». Ведущий теоретик левых Роза Люксембург знала Радека еще со времен первой российской революции и явно недолюбливала недоучившегося выскочку. Однако на рубеже 1919 года Радек представлял в Берлине победоносную партию, предпринимавшую немалые усилия для появления своих младших сестер в странах Европы.
На учредительном съезде КПГ, прошедшем в новогодние дни, Радек держался в тени, лишь один раз выступив с пространным приветствием от советского правительства. Мастерство прекрасного оратора не могло оставить делегатов съезда равнодушными к рассказу о первых шагах большевиков, о бешеном сопротивлении свергнутых партий и классов новой власти. Радек не скрывал, с какой надеждой смотрели там на западноевропейских пролетариев – «без социалистической революции в Германии революция русских рабочих останется в одиночестве и не сможет собрать достаточно сил для того, чтобы выбраться из руин, оставленных капитализмом, и начать строительство нового общества»2 . Характерно, что Радек ни разу не упомянул даже имени Ленина, постоянно ведя речь о «наших действиях», «нашем правительстве».
Его речь заканчивалась призывом к развязыванию всемирной гражданской войны буржуазии и пролетариата и выражением уверенности, что «русские рабочие будут сражаться так же храбро на Рейне, как их германские товарищи – на Урале». Однако столь далеко идущим планам не суждено было сбыться. Радеку удалось выполнить лишь программу-минимум – помочь в основании национальной коммунистической партии, но германская революция в 1918 году так и не вышла за рамки парламентской демократии. Попытки коммунистов развязать вооруженное восстание обернулись белым террором, в ходе которого погибли многие лидеры КПГ. Радеку не помог даже дипломатический паспорт Советской России, в феврале 1919 года он был арестован и почти год провел в берлинской тюрьме Моабит.
В это время в Москве надежды перемежаются разочарованиями. Любое политическое потрясение на Западе трактуется Лениным как начало всемирного пролетарского переворота: «Нет сомнения, что социалистическая революция в Европе должна наступить и наступит. Все наши надежды на окончательную победу социализма основаны на этой уверенности и на этом научном предвидении»3 . В марте 1919 года предвидение подкрепляется созданием исполнительных структур Коммунистического интернационала, своего рода генерального штаба мировой революции.
РКП(б) предоставила Коминтерну «взаимообразную ссуду» в один миллион рублей4 , которой едва хватило на отправку участников учредительного конгресса в свои страны. Однако начало финансированию коммунистического движения из Москвы было положено, и эта расходная статья «красной строкой» проходила в реальном госбюджете на протяжении всех семи десятилетий советской власти. Нельзя не отметить, что руководители РКП(б) пытались наладить жесткий контроль за расходованием средств, выделенных на мировую революцию, – Ленин в проекте секретной директивы ЦК осенью 1921 года призывал покончить с «безобразиями и отвратительными злоупотреблениями» в этой сфере, «ибо вред, приносимый неряшливым (не говоря уж о недобросовестном) расходованием денег за границей, во много раз превышает вред, причиняемый изменниками и ворами»5 .
Ленин предлагал возложить функции финансового контроля на дипломатические миссии Советской России за рубежом. Вопрос о роли Наркоминдела в становлении зарубежных компартий пока еще ждет серьезного и обстоятельного исследования – достаточно упомянуть, что в первые годы существования Коминтерна в штате посольств была предусмотрена должность его специального представителя в той или иной стране. Советские дипломаты и лично Чичерин не жалели усилий для вызволения Радека из тюрьмы Моабит – он даже был назначен чрезвычайным и полномочным представителем Украины в Германии. Наконец, в начале 1920 года освобождение состоялось. В архиве Радека сохранились расписки немецких и польских офицеров о передаче его по этапу. Оказавшись на советской границе, Радек попросил две подводы для багажа и потребовал прекращения всяких военных действий в момент перехода им линии фронта6 .
В Москве Карл Радек, заочно избранный членом ЦК РКП(б), становится секретарем Исполкома Коминтерна и одним из главных внешнеполитических экспертов большевизма. «Временный откат революционной волны в странах Европы», как писала в те годы «Правда», потребовал от партийного руководства пересмотра не только тактики, но и стратегии. Если во внутренней политике адекватной реакцией на новую ситуацию стал нэп, то в коминтерновской сфере Политбюро ЦК РКП(б) после долгих колебаний одобрило предложенную Радеком линию на «единый рабочий фронт», подразумевавший переговоры и даже сотрудничество с социал-демократическими партиями Европы. Тот факт, что единый фронт по мысли его создателей в конечном итоге рассматривался как «средство для удушения социал-предателей в железных объятьях коммунистов», оставлял мало шансов для преодоления раскола международного рабочего движения. Но все же такой шанс, при условии «нэповской перестройки», т.е. демократической эволюции большевистского режима, существовал.
Дискуссии начала 20-х годов, в том числе последние работы Ленина, показывали, что вопрос о сохранении власти оставался краеугольным камнем большевизма. Однако внутренняя эволюция партийной диктатуры ставила его уже по-новому: речь шла о власти внутри партии. В середине 1923 года конфликт между ее лидерами вышел на поверхность, в центре дискуссии оказались такие проблемы, как перерождение партийного режима и стагнация промышленности. Не меньшую роль на начальном витке внутрипартийной борьбы сыграли и проблемы мировой революции, причем проблемы не теоретического, а весьма прикладного характера.
В июле 1923 года партийные руководители – Троцкий, Зиновьев, Бухарин – находились в отпуске на Кавказе. Внутренними делами в Москве занимался Сталин, коминтерновскими – Радек7 . К этому моменту размежевание в большевистском руководстве уже приняло вполне определенные очертания. Еще был жив Ленин, но Зиновьев, Каменев и Сталин («тройка») предпринимали все усилия для того, чтобы его наследником не оказался Троцкий. Последний, сохраняя пост Председателя Реввоенсовета, пытался укрепить свое влияние в армии и тяжелой промышленности. Однако он не имел поддержки в высшей партийной иерархии, что впоследствии предопределило его поражение.
Радека в те годы можно отнести к числу наиболее близких соратников Троцкого. Общие черты их политических биографий, публицистические наклонности и широкая эрудиция в какой-то мере делали их похожими друг на друга. Их сближала и общая неприязнь к Зиновьеву, бывшему тогда Председателем Исполкома Коминтерна. Радек не без оснований связывал с ним провал ряда выступлений компартий начала 20-х годов и, как можно предположить, рассчитывал на получение первых ролей в международном коммунистическом движении.
В свою очередь Зиновьев не упускал ни одной возможности дискредитировать «выскочку Карлушку». Уже летом 1920 года, т.е. всего лишь через полгода после возвращения Радека из берлинского заточения, он попытался не допустить его избрания членом Малого Бюро ИККИ: «Кандидатуры Радека, к сожалению, выставить невозможно. С точки зрения Интернационала будет целесообразнее, если он поедет в Польшу, где теперь разрешается очень многое… Когда вы к этому вопросу подойдете с интернациональной точки зрения, вы согласитесь с тем, что такой польский революционер, как Радек, должен быть скорее в Польше, чем сидеть в Интернационале, где он может быть заменен кем-нибудь другим»8 . Поражение Красной армии под Варшавой не дало Радеку шансов возглавить революционное правительство Польши, став по сути дела первой и последней наступательной акцией большевизма на европейской арене после Первой мировой войны.
Так и не сумев потеснить «старую гвардию» в руководстве РКП(б) и Коминтерна, Карл Радек сохранял особые отношения с Троцким, видя в нем «единственный творческий ум крупного калибра среди нас»9 . Известна историческая легенда о том, что Радек в запале полемики на XII съезде партии заявил Ворошилову: «Лучше быть хвостом Льва (т.е. Троцкого. – А.В.), чем задницей Сталина!»
Вошедшие совсем недавно в научный оборот документы из личных фондов Радека, Зиновьева и других оппозиционеров, оказавшиеся после 1937 года в архиве Сталина, рисуют достаточно сложную картину июльского конфликта в партийном руководстве. Конфликт начался с того, что Радек отказался передать в ЦК КПГ телеграмму Зиновьева и Бухарина, призывавшую партию к активным действиям против фашистов. В Германии нарастал внутриполитический кризис, порожденный оккупацией Рурской области войсками Антанты для обеспечения выплаты репараций по Версальскому договору. Крайне правые силы, а также нацисты начали атаку против республиканских партий, включая социал-демократию. В этих условиях ЦК РКП(б) одобрил предложенный Радеком курс на союз КПГ с «национал-большевизмом», чтобы раскачать ситуацию в Германии и в нужный момент перехватить инициативу, провозгласив лозунг захвата власти коммунистами. Соответствующие директивы были продублированы Коминтерном.
Телеграмма Зиновьева и Бухарина фактически предлагала поменять направление главного удара – компартия должна была нанести удар по националистам, чтобы привлечь на свою сторону социал-демократических рабочих. Тем самым дезавуировалась тактика, предложенная Радеком, что и вызвало столь резкую реакцию последнего: «Не может быть двух руководящих центров – один в Москве, другой на Кавказе, – если не хотеть свести с ума берлинцев»10 . Сам факт наставлений германской партии извне никем из большевистских лидеров под вопрос не ставился.
Оживленная переписка так и не закончилась компромиссом – Радек ссылался на единодушное мнение Президиума ИККИ от 17 июля, его оппоненты считали, что он преступно тормозит революционную энергию немецких коммунистов. Сообщения из Германии в целом подтверждали тенденцию к нарастанию кризиса. Радек оправдывался: наши разногласия – не в темпах, а в оценке зрелости ситуации. Надо лишь выждать благоприятный момент «для непосредственной драки за власть в Германии»11 .
Радек сумел настоять на перенесении вопроса в Политбюро ЦК РКП(б), заседание которого 27 июля 1923 года фактически оправдало его действия12 , предложив оппонентам в переписке выяснить существующие разногласия. Это решение вызвало панику в Кисловодске – Зиновьев почувствовал себя обойденным и даже поставил вопрос о своем выходе из Политбюро. Мастер политических интриг, он повсюду видел заговоры, направленные против своей персоны. Поддержка Сталиным Радека рассматривалась им как попытка потеснить зиновьевские позиции в Коминтерне, что грозило обернуться распадом «тройки».
Свое отношение к Радеку Зиновьев недвусмысленно выразил в письмах Каменеву, направленных после 27 июля из Кисловодска: «Теперь Карлушка Радек делает склоку… Он пишет нам нахальные письма, посылая копии Троцкому… Ссылка Карлушки на единогласное постановление Президиума ИККИ – жульничество»13 .
Следует отдать должное политическому чутью автора этих строк, прошедшему жестокую школу выживания в эмигрантских кругах. Эпизод, связанный с мнимым благоволением Сталина к Радеку, привел Зиновьева не только к эпистолярным протестам, но и к глобальным обобщениям: «Мы этого терпеть больше не будем. Если партии суждено пройти через полосу (вероятно, очень короткую) самодержавия Сталина – пусть будет так. Но прикрывать все эти свинства я, по крайней мере, не намерен. Во всех платформах говорят о "тройке", считая, что и я в ней имею не последнее значение. На деле нет никакой тройки, а есть диктатура Сталина»14 . Поставив верный диагноз болезни, Зиновьев ошибся в оценке ее значения для судеб партии и страны – речь шла отнюдь не о легком недомогании, а о разраставшейся опухоли единовластия.
Окрыленный своим июльским успехом, Радек начал расширять плацдарм для дальнейшего наступления. Он несколько раз обращался за поддержкой к Троцкому (который тоже находился в Кисловодске, но не общался с коллегами по Политбюро), но получал весьма уклончивые ответы. «На Вашу телеграмму о том, какой совет дать КПГ по поводу выступления 29 июля, ответить не могу, так как не располагаю информацией», – писал Троцкий 6 августа15 . Здесь же он выражал непонимание, как можно форсировать революционное развитие в Германии и в то же время сокращать Красную армию. Для руководителей РКП(б) не было секретом, что подталкивание германских коммунистов к захвату власти чревато военным столкновением со странами Антанты. Сохранявшаяся вера в пролетарскую солидарность подпитывала авантюристические расчеты на то, что при помощи новой войны удастся разжечь угасшую было мировую революцию.
Хотя надежды на близость «германского Октября» объединяли всех членов руководства российской партии, каждый совмещал их с собственными интересами. Троцкий вновь почувствовал шанс возглавить боевые порядки коммунистических армий. Его главный оппонент Зиновьев рассчитывал больше на аппарат Коминтерна, где лишь Радек был явным приверженцем Троцкого. Сформулированные Зиновьевым в середине августа тезисы о положении в Германии ориентировали РКП(б) и КПГ на подготовку решительных боев за власть в этой стране.
Сталин предпочитал держаться в тени, разделяя более осторожные взгляды Радека. Сталинские поправки к тезисам Зиновьева делали акцент на проблеме удержания власти и военно-политической помощи со стороны СССР. «Если мы хотим помочь немцам – а мы этого хотим и должны помочь, – нужно нам готовиться к войне, серьезно и всесторонне, ибо дело будет идти в конце концов о существовании Советской Федерации и о судьбах мировой революции на ближайший период»16 .
Логика фракционной борьбы в Политбюро ЦК РКП(б) вела к тому, что все участники обсуждения германского вопроса на его заседании 21 августа стремились перещеголять друг друга в левизне и остроте формулировок. Общим местом дискуссии стало признание неизбежности военных действий в поддержку германской революции и отказ от каких-либо форм политического сотрудничества коммунистов и социал-демократов в ходе ее развития. Споры развернулись лишь вокруг вопроса о назначении календарного срока вооруженного выступления. С этой идеей выступил Троцкий, но остался в одиночестве. Решением Политбюро была создана специальная комиссия для оперативного контроля за событиями в Германии и разработки масштабной программы помощи КПГ.
В прессе развернулась кампания солидарности с идущим на баррикады германским пролетариатом. В срочном порядке в частях Красной армии организовывались курсы по изучению немецкого языка, печатались топографические карты территорий, сопредельных с западной границей СССР. Современники событий вспоминали о приподнятом настроении, охватившем московскую молодежь – комсомольцы штурмовали райкомы с требованием записать их добровольцами в Германию. 13 сентября Политбюро постановило «в самом срочном порядке перебросить в Германию 10 миллионов пудов зернового хлеба»'17 в качестве стратегического резерва для будущего революционного правительства.
Значительно хуже обстояло дело с поставками оружия. Деньги, направлявшиеся на это, проедались невероятно разбухшим аппаратом КПГ18 . Прямые поставки были почти невозможны из-за отсутствия общей границы с Германией. В личном архиве Радека сохранилось письмо некоего Паукова с предложением организовать переброску винтовок при помощи советских подводных лодок19 . Автор письма был вызван в Главный морской штаб, проект после доработки отправили Троцкому, где он и утонул в бюрократической пучине.
Прошло всего несколько лет после захвата власти большевиками в России, но как изменились те, кто считал себя творцами октябрьского переворота. Дни и недели проходили в различных согласованиях. Вызванные в Москву руководители КПГ во главе с Г. Брандлером бездействовали, ожидая начала работы конференции пяти компартий, созванной решением Президиума ИККИ от 28 августа 1923 года для обсуждения вопроса, как делать революцию в Германии. Лишь 4 октября Зиновьев ознакомил участников конференции с постановлением Политбюро, расставившим все точки над i 20 .
Точка зрения Троцкого возобладала – постановление предписывало германским коммунистам завершить подготовку вооруженного восстания к 9 ноября, пятой годовщине свержения монархии Гогенцоллернов. Последним, кто сдался в этом вопросе, был Карл Радек. Накануне заседания Политбюро он писал Троцкому о своем согласии с «назначением терминов революции», хотя и предостерегал от слепого копирования в германских условиях опыта российских большевиков. Важен выбор момента, «когда совпадает стихийное движение пролетариата с организованным выступлением боевых сил партии»21 , а до этого в Германии было еще достаточно далеко.
Центральным моментом постановления от 4 октября стало решение о посылке в Германию «четверки товарищей» для оперативного руководства предстоявшими событиями. Очевидно, лидеры РКП(б) не доверяли столь ответственного дела ни своим германским коллегам, ни даже генеральному штабу мировой революции в лице Коминтерна. Принципиально важным был вопрос о том, кого отправлять в Германию. Немецкие коммунисты, продолжавшие считать Троцкого главным стратегом гражданской войны, настаивали на его кандидатуре. Известную роль здесь играло и то обстоятельство, что лидер КПГ Брандлер считался человеком Радека, а значит, и Троцкого. Все это не могло не усилить подозрений сталинско-зиновьевской группы.
Председатель Реввоенсовета фактически находился не у дел. Сокращение Красной армии и «мирная передышка» объективно отодвигали его ведомство на второй план. Германские события обещали «новый виток войн и революций», о которых шла речь в программных установках большевиков, а значит – давали шанс новой расстановки сил внутри Политбюро ЦК РКП(б). Троцкий не мог не рассчитывать на это. Его оппоненты также отдавали себе отчет в том, чем обернется для них облачение Троцкого в мундир главнокомандующего силами мировой революции. В случае победы он вряд ли бы вообще вернулся в далекую Москву, руководя из Берлина Соединенными Штатами Европы – согласно терминологии Коминтерна, государственным образованием международной диктатуры пролетариата. Ведь говорил же Ленин в одной из последних работ, что образование советских республик в передовых европейских странах вновь отодвинет Россию на периферию социального прогресса.
Отправка в Германию кого-то из «своих» масштаба Троцкого -речь могла идти лишь о Зиновьеве – также была весьма рискованным шагом. Председатель Коминтерна не обладал необходимой энергией и самостоятельностью, и это не являлось секретом для его соратников. Провал революции в Германии под руководством Зиновьева стал бы весомым аргументом в устах Троцкого, критические замечания которого в 20-е годы несли в себе элемент злорадства по отношению к «тройке»: ничего у вас не получается без Ильича и без меня.
Можно предположить, что именно логика фракционной борьбы, помноженная на сталинскую осторожность, обусловила соответствующий пункт решения 4 октября. «Политбюро считает, что отправка тт. Троцкого и Зиновьева в Германию абсолютно невозможна в настоящий момент… Возможный арест названных товарищей в Германии принес бы неисчислимый вред международной политике СССР и самой германской революции».
Но это было лишь частью картины. То или иное толкование государственных интересов, облаченное в идеологизмы «классового подхода», в свою очередь определялось позицией каждого из участников назревавшего внутрипартийного конфликта. История с отправкой в Германию «четверки» лишний раз подтверждает этот факт. Сталину и Зиновьеву удалось не только не пропустить кандидатуру Троцкого, но и изолировать его накануне решающих столкновений, отправив в германскую командировку его ближайших соратников. Если место Радека в «четверке» было очевидным, то назначение туда заместителя председателя ВСНХ Ю.Л. Пятакова, не принимавшего прежде участия в коминтерновских акциях, можно объяснить только фракционными интересами большинства Политбюро. Уже находясь в Берлине, тот сообщал о своей «беспомощности» в германских делах: «первое время я чувствовал себя как рыба, выброшенная на берег»22 .
Для контроля за деятельностью Радека и Пятакова в «четверку» была введена сталинская креатура – В.В. Куйбышев. Подоплека его назначения являлась столь очевидной, что Зиновьеву пришлось дезавуировать это решение23 , и в Германию с аналогичными полномочиями поехал В.В. Шмидт, нарком труда. Последним членом «четверки» стал полномочный представитель СССР в Германии Н.Н. Крестинский, отправленный в дипломатическую ссылку за активную поддержку Троцкого в дискуссии о профсоюзах.
Таким образом, руководство «германским Октябрем» фактически оказалось в руках ближайших сторонников Троцкого, что не могло не наложить свой отпечаток на отношение к этим событиям сталинско-зиновьевской группы. Декларировавшаяся всеми руководителями партии большевиков верность идеалам всемирной социалистической революции далеко не всегда идеально вписывалась в перипетии внутрипартийной жизни. Предпоследним пунктом решения Политбюро от 4 октября значилось: «вопрос о хлебе для Германии отложить».
Несмотря на то что членам «четверки» предписывалось немедленно сдать дела и готовиться к отъезду, в Берлин отправились лишь немецкие коммунисты. Уже на полпути из Москвы Брандлер узнал о вхождении КПГ 10 октября в коалиционное правительство Саксонии и своем назначении министром без портфеля. Полученные директивы требовали от него и его коллег использовать правительственные посты для скорейшего вооружения пролетарских сотен. Подготовка к вооруженному восстанию, до планируемого срока которого оставался еще месяц, вступила в решающую стадию.
Советские газеты пестрели сообщениями о приближавшейся революции в Германии. Согласно директиве ЦК РКП(б) от 28 августа 1923 года, пропагандистская кампания должна была подводить рабочих и крестьян к мысли о неизбежности военного столкновения СССР и западных держав. Однако в прессе не находили отражения иные события, чреватые весьма серьезными последствиями для судеб большевизма.
«Тройка» усиливала давление на Троцкого, буквально выдавливая его самого и его сторонников с руководящих постов. Понимая, что его провоцируют на открытый конфликт, Троцкий обратился 8 октября с письмом в ЦК и ЦКК партии, где не только обращал внимание на факты дискредитации его кадров, но и подвергал резкой критике весь партийный режим. Образование новой оппозиции стало делом считанных дней. 15 октября появилось знаменитое обращение 46 большевиков в Политбюро. Его авторы подчеркивали, что «хозяйственный кризис в Советской России и кризис фракционной диктатуры в партии… нанесут тяжелые удары рабочей диктатуре в России и Российской коммунистической партии. С таким грузом на плечах диктатура пролетариата в России и гегемон ее – РКП не могут не войти в полосу надвигающихся мировых потрясений иначе, чем с перспективой неудач по всему фронту пролетарской борьбы»24 .
Итак, акценты были расставлены – руководство партии находилось на пороге первой дискуссии о «троцкизме», и проблемы мировой революции неизбежно отодвигались на второй план. Пятаков был среди 46 подписантов, за что его три недели спустя по-отечески пожурил Сталин: «Вы уехали, "наделав" с Львом Давидовичем известный документ», а нам пришлось здесь все улаживать25 . Подписи Ра-дека под письмом от 15 октября не было, но он тоже не спешил отправляться в Германию.
Имея за плечами двадцатилетний опыт фракционных интриг и идеологических баталий, Карл Радек отдавал себе отчет в том, что столкновение в Политбюро выходит за рамки личного конфликта. От его исхода зависела не только судьба Троцкого и его сторонников, но и пути дальнейшей эволюции большевистского режима. Речь шла по сути дела о прохождении «точки возврата», за которой – повторение пройденного на новом витке, скатывание страны к «красному» самодержавию. 16 октября Радек написал письмо в Политбюро ЦК РКП(б), превосходящее по своей резкости все прочие документы оппозиции.
«Кризис партийный, который в других условиях не представлял бы для партии смертельной опасности, теперь означал бы смертельное поражение Советской «России и германской революции». Радек требовал от Политбюро запрета дискуссии и достижения компромисса с Троцким путем предоставления последнему поста Председателя совета военной промышленности. Понимая, какого накала достигла взаимная неприязнь оппонентов, он пытался использовать последний аргумент – брошенные на произвол судьбы компартии Запада. Все это было облечено в форму ультиматума, неслыханного в практике РКП(б), привыкшей к роли кормилицы и наставницы по отношению к иностранным коммунистам.
