Текст книги "Тайны одной усадьбы"

Автор книги: Александр Просвирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Александр Юрьевич Просвирнов
Тайны одной усадьбы

Пролог

Лежа на диване, пока Лена хлопотала на кухне, Федор предавался приятным воспоминанием. «Золотая молния» и «Бриллиантовый град» стояли на стенке прямо перед глазами и ласкали взор. Только что он – уже в который раз! – посмотрел видеозаписи двух матчей «Интеллектуального града». Перипетии игры Федор успел выучить почти наизусть и главным образом любовался на экране Людой. Жаль, что не удалось сдержать данное Лене перед свадьбой обещание, но упустить такую пленительную и роскошную женщину как Люда оказалось выше его сил. Она провожала его до поезда и горько разрыдалась в купе, так что даже Федор еле сдержал слезы жалости – он и не подозревал в себе такой сентиментальности. Люда звонила несколько раз ему на работу. Каждый раз от звука ее голоса сжималось сердце, и он слышал, как она тихо плачет на другом конце провода.

– Федя, ужинать! – вернул его к действительности голос Лены.

Федор отправился на кухню, поцеловал жену в щеку и погладил по слегка округлившемуся животу.

– Еще не шевелится?

– Так половины срока еще не прошло, неужто не знаешь, ты, обладатель интеллектуальных призов!

Едва они сели за стол, как раздался звонок в дверь.

– Кого там еще черт принес? – недовольно поморщился Федор и отправился в прихожую.

На пороге стояла с большим вкусом одетая миловидная женщина лет двадцати пяти или чуть старше. Она с большим интересом посмотрела на хозяина и с легким иностранным акцентом поинтересовалась:

– Федор Каратаев?

– Да, чем обязан?

– Меня зовут Джулия Кэрт, – она протянула ему визитную карточку на английском. – Кажется, мы с вами родственники, и я хотела бы это установить. Я могу войти?

Федор с изумлением глянул на гостью и озадаченно почесал в затылке. Потом внимательно посмотрел девушке в глаза. Похоже, взгляд честный.

– Вот так неожиданность! Что ж, Джулия, проходите. Похоже, тут без бутылки не разберешься. Мы как раз садились ужинать, присоединяйтесь.

Он проводил гостью на кухню и представил Лене. Та была крайне удивлена, но любезно встретила невесть откуда взявшуюся заокеанскую родственницу мужа. Федор быстренько принес из бара бутылку коньяка.

– Да, я читала деловые рекомендации еще по Советскому Союзу, – кивнула головой Джулия и процитировала: «Если вы не выносите табачного дыма, то бизнес в СССР не для вас. К тому же вы должны научиться поглощать огромные количества водки и коньяка, которые советские партнеры проглатывают не моргнув глазом, и выслушивать многочасовые рассуждения о Ельцине и Горбачеве».

– Я тоже читал это в наших газетах во время перестройки, – засмеялся Федор. – Однако я не курю, выпьем мы в меру и не по-деловому, а по-родственному.

После ужина они расположились в зале, и Джулия принялась рассказывать. Ее дед Петр Алексеевич родился в России и, хотя покинул ее ребенком, на всю жизнь сохранил любовь к Отечеству. Его единственный сын Роберт и внуки Джон и Джулия благодаря отлично говорили по-русски. Фамилия деда и его отца была Каратаевы, но, эмигрировав в США, они сократили ее. В России осталась только одна обедневшая ветвь их помещичьего рода.

Дед часто рассказывал Джулии о своем легендарном прадеде Николае Петровиче, которого знали Александр II и Александр III, сам Лев Толстой. В семейном архиве сохранилось письмо великого писателя: граф интересовался у Николая Каратаева подробностями о ведении образцового помещичьего хозяйства, хотел добавить какие-то штрихи к образу Левина, когда работал над «Анной Карениной». Увы, это был почти единственный документ, уцелевший при паническом бегстве от большевиков. Еще маленькой девочкой Джулия успела записать многое из рассказанного дедом. Еще подростком она взялась за составление генеалогического древа семьи. Всех американских родственников ей удалось обнаружить. А вот советская ветвь рода оставалась практически неизвестной.

Полтора месяц назад по спутниковому телевидению она наблюдала за игрой «Интеллектуальный град» по каналу РТР и услышала знакомую фамилию. Разумеется, Федор мог оказаться однофамильцем, но его интеллект и неуловимое внешнее сходство с ее покойным дедом заставили предположить, что это один из отпрысков затерявшейся на родине ветви. Она дозвонилась до союза дворян России, но там располагали крайне скупыми сведениями о Каратаевых, полагая, что все они эмигрировали. Ей смогли передать по факсу только несколько документов и фамильный герб. Тогда она решила действовать на свой страх и риск и приехала в волжский город, разыскав не без усилий Федора через паспортный стол.

Федор и Лена слушали гостью с нескрываемым удивлением.

– Может быть, есть в этом какая-то сермяжная правда, – согласился Федор. – У нас всегда избегали разговоров о прошлом семьи. Правда, на нашей свадьбе отец заговорил что-то о дворянском происхождении, но перед этим он изрядно принял на грудь. Я решил, что это обычное пьяное бахвальство. Что ж, думается, теперь пора приоткрыть завесу тайны.

Он тут же позвонил отцу и попросил его срочно приехать. Пока ждали Николая Андреевича, гостья показала Федору с Леной толстую папку с полной генеалогией американских ветвей. Джулия предвкушала, что через полчаса, возможно, исчезнут последние белые пятна в ее исследовании.

Наконец, в дверь позвонил Николай Андреевич и придирчиво осмотрел американскую родственницу. Затем он тщательно изучил ее папку и едва заметно улыбнулся.

– Видимо, вы правы, Джулия, – сказал он. – Мой отец и дед действительно были дворянами, но они скрывали это. Отец рассказал мне все, что знал, только перед смертью, до этого я и понятия ни о чем не имел. Но он предположил, что с приходом Горбачева, возможно, наступят новые времена. Как видите, не ошибся. Свою дореволюционную жизнь он помнил плохо: в семнадцатом ему исполнилось только семь лет. У семьи уже не было земли, и мой дед Петр Николаевич был простым чиновником. Каким-то чудом революция его не затронула, и он превратился в обыкновенного советского служащего. Про всех ваших российских родственников мы вам сейчас с Федькой подробно все расскажем.

Джулия была буквально на седьмом небе. Она старательно записала каждое слово Николая Андреевича. Договорились, что в течение нескольких дней Джулия встретится со всеми, снимет копии необходимых ей документов и заверит у нотариуса. Федор сбегал в магазин, и неожиданную встречу отпраздновали еще раз по полной программе.

Федор уверенно вел автомобиль по дороге. Рядом сидела Джулия и с восторгом рассказывала об успехе своей миссии. Он удивлялся энергии этой девушки. Теперь в генеалогическом древе рода, начиная с детей Николая Петровича, не осталось белых пятен (правда, дальше в прошлое исследование пока не простиралось). Однако о его жене существовали на удивление скудные и какие-то противоречивые данные: в отдельных воспоминаниях, раздобытых Джулией еще в США, фигурировало одно имя, в союзе дворян назвали другое. Больше ничего об этой женщине не было известно.

Джулия успела начать процедуру аренды части земли, когда-то принадлежавшей их предку. Она планировала восстановить старинную усадьбу и организовать там семейный музей. Про средства Федор ее тактично не спрашивал, но понял из отдельных намеков, что компьютерный бизнес, к которому прозорливо примкнул ее отец у самых истоков, давал вполне приличные доходы их немногочисленной семье.

Наконец, они въехали в поселок, выросший за полтора столетия вокруг барского имения.

– Возможно, не случись революции, здесь не допустили бы такого убожества, – Джулия брезгливо поморщилась.

– Убожество – понятие относительное, – философски заметил Федор. – У наших журналистов есть затертый штамп: описывая какой-нибудь медвежий угол, они любят ввернуть фразу вроде «здесь мало что изменилось со времен Годунова, Петра Первого или там царя Гороха». На самом деле это чушь: даже за последние полтора столетия цивилизация сделала гигантский скачок.

– Техника – да, – согласилась Джулия. – Но как раз люди меняются мало. Русские привыкли жить бедно, убого, по-свински и чувствовать себя при этом довольно комфортно. Николай Петрович пытался в своем хозяйстве завести европейскую культуру, но, видимо, толком ничего не вышло.

Они подъехали к исполкому, где Джулия быстро и энергично подписала все необходимые документы. Федор особо не удивился: в машине бойкая американка доставала бумажник и просматривала солидную пачку долларовой наличности, которая, очевидно, несколько похудела после визита по кабинетам, однако не позволила вопросу завязнуть в бюрократическом болоте. Наконец, с формальностями было покончено.

Федор привез Джулию на окраину поселка, где они увидели большой кирпичный дом, внешне почти не тронутый временем. Долгие десятилетия в этом здании работал поселковый кинотеатр, но теперь он разорился, и дом оказался брошенным. Окна были заколочены крест накрест досками, но многие из них уже украли, а стекла разбили. Правда, решетки на окнах помешали мародерам проникнуть внутрь. Каким-то чудом на двери сохранился замок, и Джулия открыла его полученным в исполкоме ключом.

Они вошли внутрь и обошли зрительный зал и каждую комнату. Здание явно нуждалось в ремонте, но Джулия заверила, что средства на это будут. Они пытались угадать, где что было у барина, но это оказалось бесполезным занятием. Было понятно, что дом не раз переделывался изнутри за полтора столетия. Возможно, под зрительный зал ломали какие-то внутренние перегородки, но не исключено, что это изначально было большое помещение для проведения балов.

– Поднимемся на чердак, – предложил Федор. – Может, хоть там что-то осталось от прежних времен.

Они разыскали лестницу и вскоре были на чердаке. Там оказалось довольно чисто: видимо, администрация кинотеатра периодически наводила порядок, так что обнаружить какие-то осколки старины не удалось. Наверное, при барине здесь были и некоторые жилые летние помещения. Федор и Джулия остановившись в одной комнатушке около полуразвалившейся трубы и с интересом осмотрелись вокруг. Из небольшого окошка открывался чудесный вид на окрестности. Вдали синела речка, зеленел лес.

– Может быть, наш предок отдыхал в этой комнатке летом, – предположил Федор. – Я словно вижу письменный стол, гусиное перо, небольшой диванчик, полку с книгами. Барин поглядывает на окрестные поля и что-то пишет, разрабатывая планы работ и подсчитывая доходы. Он берет в руки подзорную трубу, наблюдает, как деревенские бабы стирают на речке белье или купаются в чем мать родила, усмехается, вспоминает о красавице жене, звонит в колокольчик. Появляется кто-то из челяди, и он велит позвать барыню. Когда она приходит, он показывает ей всю окружающую красоту, а затем прямо здесь у окошечка овладевает ей.

– А внизу стоит дворня и громкими аплодисментами приветствует половой акт, – подхватила Джулия. – Извините, Федор, что я опошлила ваш лирический исторический экскурс. Некстати вспомнила анекдот, где-то его случайно услышала. Между прочим, я тоже прониклась вашим настроением. Наверное, стены этого дома излучают какие-то лирические флюиды. Мне даже жаль, что я ваша пятиюродная сестра. Хотя, думаю, таким дальним родством можно смело пренебречь.

Она глубоко вздохнула, медленно подошла к мужчине и решительно опустила ему руки на плечи. Опешивший Федор не сразу осознал, что с удовольствием отвечает на ее горячие поцелуи. На мгновение промелькнули угрызения совести, но они тут же без остатка растворились в потоке бешеной страсти. Дрожащими руками Джулия сняла с Федора рубашку, расстегнула ему брюки и высвободила истосковавшегося пленника.

– О! – с восхищением произнесла девушка и присела на корточки.

Федор почувствовал нежные прикосновения девичьих губ и языка, потянул вверх ее платье и ухитрился снять его. Придерживая кузину за обнажившиеся плечи, он мерно раскачивался навстречу ей.

– Джулия! – взмолился он через пару минут. – Оставь это, иначе я не сдержусь.

Она послушно поднялась, мгновенно освободилась от белья и предстала перед ним в очаровательной юной наготе. Федор подхватил девушку за бедра, легко поднял и резко опустил на себя. Его орудие погрузилось в любовную пучину, а Джулия, держась за шею мужчины, неистово раскачивалась вверх-вниз.

– Не устал? – вдруг спросила она, тяжело дыша.

Затем освободилась из его объятий, подошла к окошечку, повернулась спиной и наклонилась, держась за раму. Федор подскочил к девушке сзади и, схватив ее за груди, вновь бешено вонзился в расщелину любви. В ту же секунду Джулия громко и протяжно застонала, раскачивая изящной попкой, и сладостный женский стон слился со зверским рычанием Федора.

Джулия выпрямилась, лукаво улыбнулась и поцеловала Федора в губы.

– Еще увидев тебя по телевизору, я поняла, что такой мужчина бесподобен в постели, – призналась она. – А уж когда пришла к вам, то никаких сомнений не осталось. Впрочем, я не собираюсь угрожать твоему семейному счастью. Просто этот дом, обстановка – они так возбуждают! Представляю, как тут зажималась деревенская молодежь во время сеансов! Ладно, слушай, я, кажется, что-то обнаружила.

Она присела на корточки у окошечка, без малейшего стеснения просто и естественно демонстрируя Федору свою сочную розовую плоть, и постучала по стене.

– Слышишь? Как будто там пустота.

Федор тоже простучал всю стенку и убедился, что Джулия права. Он быстро оделся, сбегал в машину за инструментальным ящиком и начал один за другим выковыривать кирпичи. Обнаженная Джулия стояла рядом, прижавшись к нему, и он с удовольствием ощущал щекой приятное прикосновение ее мягких курчавых волосиков.

Наконец, ему удалось проделать отверстие необходимого размера и вытащить из ниши большой увесистый дубовый ящик. Открыть его оказалось тоже непросто, но Федор и с этим справился. К крышке ящика была приклеена записка: «После кончины 25 октября 1904 года моего дорогого мужа Николая Петровича Каратаева я собрала все его документы, свои дневники и наши дагеротипы. Волнения мужиков становятся опасными, газеты пугают революцией. Бог даст, в тайнике наш архив переживет смутные времена, тайну его нахождения открою только старшему сыну Петру. 1905 год». Подпись, к сожалению, была разрушена клеем. Дрожа от нетерпения, Федор разрезал просмоленную парусину. Под ней оказался холщовый мешок. Федор вскрыл его, и Джулия захлопала в ладоши и закричала от восторга.

– Этот клад ценнее драгоценностей графа Монтекристо!

Вне себя от возбуждения, она снова велела Федору раздеваться, как тигрица запрыгнула на ящик, встав на четвереньки и до умопомрачения соблазнительно выпятив пышную попку, а через пять минут ее блаженный стон вновь слился с мужским рычанием. Отдышавшись, Федор спустился вниз, нашел и принес три сломанных стула. На двух они уселись с Джулией, на третьем разложили драгоценные находки.

– Петр, упомянутый в записке, очевидно, дед моего деда Петра Алексеевича, – с благоговением прошептала Джулия. – Но я не слышала ничего про этот тайник. Или мать не успела сказать ничего сыну, или тот не передал никому секрет.

Архив оказался на редкость основательным. Очевидно, легендарный прапрапрадед Николай Петрович во всем любил строгий порядок. Здесь оказались все документы на право владения землей, об утверждении дворянства и фамильного герба. Было множество писем, причем несколько весьма ценных – еще два от Льва Толстого и одно от великого князя Константина Николаевича, брата императора Александра II. Нашлось множество дагеротипов со всеми членами семьи, видами поместья и природы. К каждому сзади была приклеена бумажка с пояснениями и датой съемки.

– Вот это да! – восхитилась Джулия. – О таком я даже не смела мечтать. – Теперь мы сможем восстановить дом в первозданном виде.

Часть дагеротипов оказалась в отдельном ящичке, закрытом на замок, который пришлось сломать.

– Ого! – только и сумел произнести Федор. – Оказывается, я правильно вообразил деяния нашего предка. Настоящее семейное дагеропорно!

Федор покосился на Джулию, которая по-турецки сидела на стуле. Опытным глазом он определил, что ее бесстыдно открытая плоть вновь начинает набухать и расширяться. Федор вновь набросился на девушку, которая теперь расположилась на четвереньках на двух стульях.

– Так мы никогда не закончим разбор документов, – засмеялась Джулия, когда все было закончено.

– Тогда оденься.

– Не хочу, меня так больше устраивает – совмещение приятного с полезным.

Под дагерротипами нашлось множество деловых записей Николая Петровича, чертежи, довольно неплохие рисунки обнаженных женщин, а также чрезвычайно ценные для Джулии записи о родственниках и предках. На дне ящика лежали завернутые в тряпочку две книги – «Декамерон» Боккаччо и «Фанни» Клеланда – и три толстые тетради, мелко исписанные круглым женским почерком.

– Это дневник жены Николая Петровича! – воскликнула Джулия, бегло просмотрев бумаги. – Тот же почерк, что в записке на крышке. Ого, как откровенно! Смелая и незаурядная была женщина! Наконец-то мы во всем разберемся!

Они жадно углубились в чтение. Помещица описывала в основном то, что видела сама, что-то со слов мужа. Кое-что молодые люди сами додумали. и перед глазами их как живые вставали картины полуторавековой давности.

Часть 1. Кузина

Вся семья собралась на ужин, который нынче подавался на веранде: стояла жара, и до вечерней прохлады было еще далеко. Молодая крестьянка сегодня впервые прислуживала за столом. А пожилая ключница шепотом непрерывно бранила ее:

– Евдокия, сколько я тебя учила, а все как об стенку горох! Вилки кладутся слева, а ножи справа. Неужели трудно запомнить! Увидел бы барин, ох, осерчал бы!

– Да как же они есть-то будут левой рукой? – удивлялась Евдокия, здоровая красивая девка лет восемнадцати.

– Твое какое дело! У господ другое понятие. Тише! Идут!

Евдокия поправила белый передник и косынку в русых волосах. Появились господа, и обе крестьянки низко поклонились. Первым за стол сел барин, крепкий молодой мужчина лет двадцати шести – двадцати восьми. Рядом устроилась его хрупкая жена, лет на пять моложе супруга, и две девочки пяти и трех лет.

Хозяин недоуменно глянул на ключницу и сердито сдвинул брови. Та охнула и толкнула в бок девку:

– Евдокия! Чему я тебя учила!

А девушка не шевелилась, невольно залюбовавшись на красивого породистого мужчину, которого прежде видела только издали. Он так отличался от неряшливо одетых и грязных деревенских мужиков и парней! Ключница сильно ткнула девку в бок. Та сразу опомнилась, испуганно ойкнула, кинулась к барину и аккуратно налила ему стопку водки из запотевшего графинчика. Он лениво перекрестился и, пока жена и дети шептали молитву, лихо выпил, крякнул и закусил соленым грибочком. Евдокия поспешно налила еще. Барин сердито посмотрел на нее и строго предупредил:

– Чтобы больше такого не повторялось, иначе отправлю обратно на поля!

Господа принялись за еду, Евдокия неумело прислуживала. Придя после третьей стопки и жареного рябчика в хорошее настроение, барин уже не сердился и даже ущипнул девку за полный зад.

– Nicola! – укоризненно сказала ему жена и добавила несколько фраз по-французски.

Муж только махнул рукой.

– А! Что, от нее кусок отвалился?

Евдокия слегка зарумянилась, хихикнула и глупо улыбнулась. Ей необычайно польстило внимание барина, и даже немного болезненное прикосновение показалось на редкость приятным. Барыня строго глянула на Евдокию, и та сразу стала серьезной.

– Nicola! – хозяйка снова повернулась к мужу. – Сколько я вам говорила про эту ужасную привычку! Вы пьете водку, словно мужлан! Неужели вам мало шампанского, на худой конец, наших наливок и настоек?

– Баловство это, сударыня! – барин лениво махнул рукой и щелкнул пальцами. – Дунька!

Та поспешно подскочила к хозяину и налила ему еще водки.

– Ой, смотрите, барин, кто-то едет! – воскликнула она, указывая на дорогу, где далеко в пыли можно было разглядеть экипаж, направляющийся в сторону усадьбы.

– Кого еще черт принес! – недовольно поморщился помещик, однако его распоряжения слугам были деловитыми и конкретными.

Минут через двадцать коляска стояла во дворе. Конюх тут же повел поить лошадей, беседуя о чем-то с ямщиком. Из коляски выбралась красивая молодая женщина лет двадцати семи.

– Мари! Как я рада вас видеть! – узнала ее барыня, спешившая навстречу. – А я уже и не верила, что вы сдержите обещание!

– Так я же писала недавно, когда приеду! – искренне удивилась гостья.

– Наверно, письмо потерялось. Ой, что же это мы не по-христиански!

Они троекратно расцеловались, а кухонный мужик Антип понес чемоданы в дом.

– Натали! Сколько же лет мы не виделись! Супружество явно пошло вам на пользу, вы так похорошели! – гостья болтала без умолку.

Наконец, хозяйка представила мужу свою кузину Марию Ивановну. Та с нескрываемым любопытством осмотрела мужчину и рассказала, что несколько лет провела за границей и только недавно вернулась. Из Петербурга приехала поездом, а из уездного города на наемной коляске.

– А где же ваш Степан Степаныч? – поинтересовался Николай. – Помню, он был у нас на свадьбе, а вы тогда лечились на водах и только теперь доставили удовольствие лицезреть вас. Надеюсь, вы не останетесь прелестной незнакомкой и еще не раз окажете честь погостить у нас.

И он галантно поцеловал гостье руку.

– Ах, Стива так болен, остался в Петербурге, – небрежно обронила гостья. – Nicola, ваше предложение весьма лестно для меня. Жду непременно и вас всех в Петербурге. Не скрою, я поражена вашим достатком. Наверное, любезный Николай Петрович, для вас не секрет, что многие родные не были в восторге от этой партии. Ходили упорные слухи об убыточности и грядущем крахе вашего имения. Вы уж простите мою родственную прямоту… Но теперь я вижу, что слухам верить нельзя. Я никогда не жила в деревне, но по пути из города сразу бросилось в глаза, что как только начались ваши земли, все вокруг преобразилось. Поля тучные и ухоженные, на пастбищах полно скотины. Коровы чистые и упитанные, а не тощие, как у других. Браво, вы настоящий хозяин! Да что там говорить – даже такой стол, как у вас, бывает не у каждого в Петербурге. Или нынче какой-то семейный праздник?

– Обыкновенный ужин, – самодовольно засмеялся Николай. – В праздник у нас на столе всего в десять раз больше, надеюсь, соблагоизволите как-нибудь посетить.

– Вы не совсем неправы, Мари, раньше действительно многое было по-другому, – вступила в разговор хозяйка. – Но два года назад от сердечного приступа скончался Петр Ильич, и Николай Петрович все всерьез взял в свои руки. Я не видела, чтобы кого-то пороли плетьми, но людей будто подменили. Почти всех прежних слуг из дома удалили, набрали новых, теперь имение не узнать. Я ничего не понимаю в хозяйстве, но видела, как кузнец по чертежам Nicola мастерил всякие механизмы. Теперь и сенокос, и уборка хлебов проходят гораздо быстрее. Крестьяне успевают и на свое хозяйство, и получают небольшие премии за хорошую работу на наших землях. Урожаи, насколько мне известно, выросли почти вдвое, и мы сразу стали намного лучше жить. Соседи сначала удивлялись и посмеивались: как это так, барин без управляющего хозяйство ведет. Были как-то у Французовых в гостях. Сергей Алексеевич давай пошучивать. Мол, Николай Петрович, расскажите что-нибудь про болезни скота да видах на урожай, вы ж теперь во все мужицкие дела вникаете! Николай Петрович рассказал сначала на латыни, потом по-английски, наконец, по-французски. Языки все быстро прикусили. Выдвинули Nicola в предводители уездного дворянства, его многие поддерживают.

Разговор был еще долгим, начинало темнеть, запищали комары. Мари попросила у кузины какую-нибудь горничную в услужение.

– Моя Глафира заболела в дороге, – пояснила гостья. – Осталась в городской больнице, мне пришлось еще заплатить за лечение.

Натали посмотрела на мужа, и он утвердительно кивнул.

– Дунька! – скомандовал он девке, уже убравшей со стола и вытиравшей его тряпкой. – Пока госпожа Мари гостит у нас, будешь ей прислуживать в качестве камеристки. Все понятно?

– Да, барин, – Евдокия неуклюже присела, что должно было изображать реверанс, и обе женщины прыснули от смеха. – А кто за столом будет прислуживать?

– Не твоя забота. Проводи госпожу в спальню, приготовь постель, неотлучно находись при ней. Будет недовольна – накажу. Все это время ключница тебе не указ, только я и госпожа Мари. Пелагея, слышала? А ты, Евдокия, иди, работай.

Мари отправилась с кузиной укладывать спать детей, а когда они остались одни, завела откровенный разговор:

– Как вам повезло, Натали! Вы вышли замуж за настоящего мужчину. Во-первых, замечательный хозяин, а во-вторых, представляю, как он хорош в постели. Ведь это правда? А у него есть крестьянские дети?

– Мари, как вам не стыдно! – Натали сразу покраснела до корней волос. – Мой муж не шляется по этим грязным девкам. Вообще, я не люблю такие темы. Давайте лучше о другом. Не представляете, как теперь приятно жить по-человечески. При жизни папеньки Nicola не мог толком развернуться. Вот уж не было бы счастья, да несчастье помогло! А теперь мы в состоянии и принимать гостей, и много выезжаем сами. Скоро купим дом в городе, будем там зимовать.

– Рада, что у вас все так прекрасно. Только мой вам женский совет – побольше внимания этой, как вы говорите, «теме». Вижу, что вас, Натали, эта сторона жизни мало интересует, а для мужчины, тем более такого породистого, это необычайно важно. В Европе на все это смотрят проще, чем у нас. Как-нибудь я расскажу вам, какие у меня были приключения, пока мой старик ночи напролет резался в карты. Такого вы не прочитаете даже в «Декамероне» Боккаччо.

Хозяйка снова смутилась, покраснела еще сильнее и отвернулась.

– Прошу вас, Мари, избавьте меня от подобных разговоров. Мне даже слушать такое стыдно. Я удивляюсь, как вы могли читать эту книгу. У Николая Петровича она есть, он дал мне как-то почитать, но я осилила только четверть. Дальше не смогла. В другой раз подсунул мне «Фанни» Джона Клеланда. Так там такое написано, что «Декамерон» по сравнению с ней – сказки для детей. Конечно, я ее сразу бросила.

Они пожелали друг другу спокойной ночи, и Евдокия, поджидавшая под дверями, проводила гостью в отведенную для нее комнату. Там уже горела свеча, постель была приготовлена для сна, перина и подушки аккуратно взбиты.

– Спасибо, милая, – небрежно сказала Мари. – Я ужасно устала, раздень меня.

Евдокия подскочила к госпоже и сняла с нее платье.

– Дальше, дальше, – потребовала Мари. – Чего ты смущаешься, мы обе женщины. А я люблю спать голой, пока тепло. Врачи рекомендуют.

Евдокия послушалась, и вскоре Мари стояла перед ней в чем мать родила. Девушку удивило, что у госпожи были аккуратно выбриты все волосы на теле: и подмышками, и внизу живота. Ее нельзя было назвать ни худой, ни полной; все пропорции были соблюдены безукоризненно. Евдокия вздохнула: ей никогда не стать такой красавицей.

Мари, зевая, села перед зеркалом, а Евдокия расчесывала ей длинные светлые волосы.

– Эх, жалко, моя Глафира заболела! – вздохнула госпожа. – Она мне всегда читала что-нибудь перед сном. Ты ж, Дуня, наверно, не умеешь? Забыла я Николая Петровича спросить про это.

– А я грамоте обучена! – гордо заявила Евдокия. – Только барин не знают про это, я ж им только за столом прислуживаю, да и то первый раз.

Она хихикнула.

– Надо же! – удивилась Мари. – Ты в школу ходила?

– Кака там школа! – засмеялась девушка. – Хозяйство же! Попович научил, Феофан его зовут. Просто так, сам предложил. Хороший парень!

Мари остановила ее рассказ и велела спросить у барина книгу под названием «Фанни». Евдокия вернулась через несколько минут с книгой подмышкой.

– Барин даже обрадовались, – сообщила она. – Сказали, что у них еще такие есть, обращайтесь.

Мари лежала под одеялом, а Евдокия начала читать. Получалось у нее довольно неплохо и бойко. Вскоре она запнулась.

– Барыня, нешто такое в книжках пишут? Да разве так бывает?

– Читай, читай! – поторопила ее Мари. – Ведь это так интересно! А в жизни случается всякое.

Евдокия продолжила чтение, краснея с каждой страницей. Голос девушки дрожал и прерывался. Несмотря на это, она в нужных местах меняла интонацию, наделяя каждого из героев индивидуальными черточками.

– Достаточно, – остановила ее Мари часа через полтора. – Очень хорошо, Дуня! Я как будто пьесу посмотрела. Наверно, из тебя могла бы получиться неплохая актриса. Слышала про Прасковью Жемчугову? Она была актрисой из крепостных, а стала графиней Шереметевой.

– Вот так диво! – ахнула Евдокия.

– Видишь, чего только в жизни не случается! – заметила Мари. – Я бы еще с тобой поболтала, вот только поздно уже, закончим завтра. А пока возьми лечебный крем в моем чемодане и смажь мне тело.

Она откинула одеяло и перелегла на живот. Евдокия открыла баночку и тщательно растерла шею, руки, спину и ноги госпожи. Смущенно остановилась, дойдя до пышной белой попки.

– А разве там не тело? – подбодрила ее Мари. – Работай!

Ягодицы госпожи были мягкими и теплыми, и девушке почему-то приятно было их смазывать. Она даже нарочно сделала это чуть медленнее.

Подождав несколько минут, чтобы крем впитался, Мари перелегла на спину, привольно раскинув руки и ноги. Евдокия незаметно перекрестилась при виде такой срамоты и снова принялась за работу. Смазывая груди, она опять покраснела, а пройдя по животу и добравшись до его низа, вновь остановилась.

– Ну что ты как маленькая! – рассердилась госпожа. – У тебя все точно такое же, чего ты испугалась. Мажь!

Евдокия несмело дотронулась до вздрогнувших складок и быстро и мягко растерла крем ладонью. Волосы там немного начали отрастать и приятно покалывали руку. Ниже было очень мокро. Евдокия догадалась, что это от книжки: с ней самой случилось то же самое. И опять ей неожиданно понравилось ощущать ладонью мягкую, влажную, трепещущую плоть, и ее движения стали совсем медленными и нежными.

– Спасибо, милая, – поблагодарила ее Мари, и голос госпожи предательски дрогнул. – Накрой меня одеялом и попроси, чтобы завтра истопили баньку, попаришь меня с дороги.

Евдокия помахала над постелью полотенцем, разгоняя комаров, и только потом опустила полог над госпожой. Затем выскользнула из спальни и осторожно вошла в людскую, где громко храпела Пелагея. Евдокия мигом разделась и рухнула на кровать. Рука девушки невольно оказалась между ног и судорожно сжала мокрую плоть. "Грех-то какой!" – прошептала Евдокия, перекрестилась и положила руки поверх одеяла. Сердце ее бешено колотилось, и она еще долго не могла уснуть. А потом до самого утра ей снились непристойные картинки из романа Клеланда.