Текст книги "Агонии (СИ)"

Автор книги: Александр Воронов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

  Пяткин умирал, и умирал во злобе. Ангел, готовый принять его душу, устало повторил ему:

  – Вам очень трудно будет там с этим.

  – Мне с этим очень трудно было и здесь, это кого-то волновало? – огрызнулся Пяткин.

  – Вы, люди, – сказал Ангел, – листья одного древа, не видящие общих корней, но завеса спадёт, и вы познаете те неумолимые силы, которые разнесли вас так далеко из единого семени. Вам откроется, что каждый стал таким, каким ему было предначертано стать, и что любой другой на его месте был бы таким же. Вы ощутите те невидимые руки, которые извечно лепят вас по собственному произволу, вы поймете, что не внутри человека причины его поступков, а вовне, вам станет вовеки ясно, что нет правых и виноватых, и...

  – ... и враг обнимет врага, как брата? – предположил Пяткин.

  Ангел несколько сбился.

  – То, что представляется вам банальной метафорой...– продолжил он, наконец.

  – Дурацкой метафорой, – уточнил Пяткин. – Никогда не обнимался с братом. Я что – педик? В принципе не люблю, когда меня трогают руками.

  – У вас будет вечность, чтобы сменить привычки, – улыбнулся Ангел.

  – Страшное умирание моё, Ангел, – прошептал побелевший Пяткин, – ты делаешь ещё страшней!

  – Совсем скоро, – говорил Ангел, – пред вами откроются врата, недоступные живым. Достаточно лишь нескольких шагов в распахивающиеся перед вами пределы, и горечь, угрызения и тяжкое раскаяние – вот всё, во что превратится терзающие вас злоба и гнев. Переступите же эту черту с лёгким сердцем, оставив у порога недостойный вас груз...

  – Недостойный?!! – завыл Пяткин. – Уж не из Ада ли ты явился, неузнанный бес, чтобы унести в последний миг душу мою, если учишь ты, что обиды её – ничто, и муки её – ничто, и сама она – ничто?!!

  – Ненависть к ближнему в душе подобна крови его на руках, – ответил Ангел.– Вы будет очень стыдно там, если вы не отринете её здесь.

  – А если отрину, мне будет очень стыдно здесь!!

  – «Здесь» уже почти не осталось.

  – «Здесь» было достаточно долго!!!

  – Ну, я не знаю, как с вами ещё разговаривать, – вздохнул Ангел.

  – Ну так помолчите, давно пора! Вы мешаете мне умирать!

  – Уверен, у вас получится, – сказал Ангел несколько раздраженно, смутился и добавил:

  – Простите.

  Пяткин не ответил, а нет, вообще-то ответил. Он сказал:

  – Мне больно.

  Ангел встал:

  – Молитесь.

  – Господи! – вздохнул Пяткин.

  – Господи!!! – напряг голос он. – Услышь меня! Ты сотворил меня, ты вдохнул в меня жизнь, ты даровал мне способность понимания и переживания, и лучшую часть дара твоего я потратил на то, чтобы постичь тебя, тайный язык деяний твоих и смысл моего в тебе существования. У меня не вышло ничего; пытаясь заглянуть за дальние пределы, я проворонил всё, что было рядом; радость, красота и щедроты жизни прошли мимо меня, как вода сквозь пальцы, и мир твой, Господи, достался тем, кому было плевать, существуешь ты или нет. Всю жизнь они торжествовали надо мною шоблою своей в одиночестве моём, так неужели и за смертным порогом ждёт меня новое глумление от великодушия моего? В последний страшный час свой, – приподнявшись на постели, надрывно заорал Пяткин, – Господи, молю, ответь мне, ТЫ ВООБЩЕ ЗА КОГО?

  – О Господи! – вырвалось и у Ангела тоже.

  – Всё что ли? – быстро и сдавленно спросил Пяткин. – Кажется, что-то лопнуло, вот тут, внутри.

  – Да, – ответил Ангел, – да. Пора. Всё же жаль, что так.

  – Руку, – в панике метался Пяткин, – дайте руку! Нет, не надо руки!!! – испуганно закричал он.

  – Вот! – сказал Ангел. – Возьмите! Отриньте страх! Мы встречаем вас, как брата, любимого и любящего...

  – Нет!!!!! – заплакал Пяткин, – Господи, нет!!!!

  – Смелее! Ещё несколько последних мгновений, и вы не узнаете души своей и самого себя...

  – Потому, что это буду не я, – рыдал Пяткин, глотая слёзы. – Не я! Я остался здесь. Я не простил.

  ТЕЛЕСНЫЕ НАКАЗАНИЯ

  В жизни Скрепкину не везло, не повезло ему и в смерти. Он повесился в марте 2013 – памятном году в истории самоубийств. Верховная Инстанция, озабоченная ростом суицидов, как раз находилась в активном поиске противодействующих средств и проводила очередной эксперимент. Рассуждалось примерно следующим образом. Лишь небольшой процент самоубийц накладывает на себя руки сколь-нибудь приличным и безболезненным образом, подавляющее же большинство вынуждено применять способы мучительные и мерзкие; по сути, они пытаются избавиться от жизненных невзгод посредством кратковременных невзгод гораздо более страшного порядка. Ключевым словом инициаторы эксперимента считали прилагательное «кратковременные». Барьер, от которого душа в обычном её состоянии отшатнулась бы с ужасом и отвращением, отчаяние преодолевает зажмурив глаза и в надежде на скорое освобождение от всех своих бед разом. То, что по внутренним свойствам своим идентично пытке, несчастный воспринимает как болезненную, но необходимую и недолгую лечебную процедуру. Требовалось иначе расставить акценты, и посему было постановлено сохранять и после смерти в теле и сознании самоубийцы последние уничтожающие муку и боль, тем самым принудив колеблющихся отказаться от непоправимого решения, как от большего зла из двух.

  Как и от общей массы подобных проектов, Верховной Инстанции, в конце концов, пришлось отказаться и от этого. Несколько уменьшив показатель самоубийств с одной стороны, он неожиданно увеличил его с противоположной. В жизнелюбивой и атеистической среде нововведение стало рассматриваться порою как некий, далеко не самый лучший, но реальный суррогат бессмертия; способность чувствовать после смерти хотя бы боль кое-кому представлялась большим благом, чем неспособность чувствовать ничего, и лица, от которых прежде это было бы удивительнее всего ожидать, в преддверии своей неминуемой естественной смерти начали массово уходить из жизни по собственной воле, естественно, по возможности максимально безболезненным или минимально болезненным способом. Впрочем, речь не о них.

  Речь о Скрепкине. Ему, как и было сказано выше, не повезло. Под новую кампанию он попал одним из первых и, помимо прочего, вошел в число тех, кто в качестве призраков должен был возвестить миру о нововведении, поскольку газеты у Верховной Инстанции не в чести. Давно пробила полночь первых суток эксперимента, и крылатый Эмиссар свершил уже большую часть своего пути, вполне удовлетворенный инспекцией. Освобожденные из темниц трупов своих, где в безъязыкой муке выли они днесь и бились о рёбра, самоубийцы на воле корчились и потрясали руками в жуткой разъяснительной пантомиме. Страшная весть уже катилась по миру живых, набирая неостановимый ход, но в хрущёвке Скрепкина стояла тишина. Единственный близкий родственник брат, по обычаю коротавший ночь у гроба, спал, уткнувшись лицом в диван, а Скрепкин, сидя на стуле над собою самим, брезгливо и мрачно изучал останки; сам себе он явно не нравился, выглядел он неважно, но неважно он выглядел и не нравился себе самому еще при жизни. Свойства эти, вполне возможно, в нынешнем нём несколько усилились, но принципиальных изменений, казалось, не претерпели.

  – Знаете, я неправильно жил, – объяснил он ситуацию, – неправильно в массе аспектов, но нам сейчас важен следующий. Я постоянно зацикливался на своих ошибках, а ведь право на ошибку подобно дыханию, оно неотделимо от живого человека, этому нас учит современная психология – наука, которую я, боюсь, ценил недостаточно. Ошибиться может каждый, ошибку нельзя игнорировать, её, напротив, надо проанализировать и сделать выводы, но нет смысла плакать о пролитом молоке, не стоит без конца мучиться, нужно уметь себя простить и жить дальше. Только сегодня я оценил всю мудрость этого правила. Я повесился, это была ошибка, я проанализировал её, простил себя и больше не мучаюсь. Давно, собственно, ещё в петле.

  – Но психология, – несколько озадаченно заметил Эмиссар, – в подобных случаях говорит скорее о муках нравственных, вряд ли физических...

  – Произвольное ограничение, – подумав, сообщил Скрепкин. – Хотя, возможно, поверхностно оправданное, но только что поверхностно. Если, по-вашему, современная психология в случае ошибки предлагает исключить моральные терзания и сохранить физические, что ж это выходит, современная психология выступает за телесные наказания? Абсурдное предположение, совершенно абсурдное, – убеждённо заключил Скрепкин, – вздор в чистом виде.

  – Однако, что бы по этому поводу ни говорила современная психология, сейчас вы подвергаетесь именно телесному наказанию, а у него свои законы. До сего момента, мне казалось, неотменимые, – признался инспектор.

  – Да я привык, – махнул рукою Скрепкин. – Вчера ли это началось? Телесное наказание моё пошло еще с телесного воплощения, никогда мне не было так спокойно и бесхлопотно, как до зачатия, проблемы стали нарастать только после соединения сперматозоида с яйцеклеткой. Вы что же, думаете, моё положение при жизни много отличалось от нынешнего? Мне тоже было больно, душно и одиноко, все они, – Скрепкин кивнул в сторону спящего брата, – так же всю жизнь были ко мне задом, и свой труп в будущем я провидел внутренним взором с той же ясностью, с какой вижу его в настоящем. Так вот, я и кричал, и скулил, и выкатывал глаза, и молил о воздухе, что мне это, помогло хоть чуть? Я попытался сбежать от вашего телесного наказания, мне это не удалось, сейчас я фактически в том же положении, что и прежде, что ж мне, снова творить те же не оправдавшие себя действия, что я, совсем не обучаемый, что ли? Современная психология в целом только за ошибки, но любой современный психолог в отдельности сказал бы, что я дурак, и был бы совершенно прав!

  Эмиссар, сложив крылья, сел рядом со Скрепкиным. Повернув голову, посмотрел. Подумав, посмотрел ещё. Скрепкина внезапно швырнуло на колени, грудью на гроб, лицо его исказилось, посинело, он захрипел, ухватился за горло.

  – Не паясничайте! – скривился Эмиссар. – Вам не идёт.

  Скрепкин вернулся на стул, сконфуженный и раздражённый.

  – Надо признать, – сказал Эмиссар, – в отношении вас нами действительно допущена какая-то ошибка...

  – Не надо на ней зацикливаться, – посоветовал Скрепкин.

  Стала слышна тишина, в которой кто-то скрипнул зубами.

  – И замотоцикливаться, – посоветовал Скрепкин ещё.

  – Суть и причины её мне пока не совсем понятны, – наконец продолжил Эмиссар. – Вы для меня все еще загадка. То ли вам и впрямь каким-то странным рациональным путём удалось победить физическую природу, то ли вы необдуманно демонстрируете сейчас такую силу воли, которая, будучи проявлена в ином месте в иное время, наверняка спасла бы вас от попадания в настоящую неприятную ситуацию.

  Скрепкин откинулся вместе со стулом и закачался на двух ножках, уцепившись носками за гроб.

  – В любом случае, – сказал Эмиссар, – думаю, будет правильным проверить, как ваша способность противостоять болевому воздействию изменится при этого воздействия кратном усилении.

  Скрепкин со стуком вернулся в исходное положение.

   – Кто бы сомневался? – сказал он. – Знаете, вы тоже для меня долгое время были загадкой, вы все, там, наверху, не Вы в частности, и мне тоже были непонятны ваша суть и причины. Довольно-таки значительную часть жизни я потратил на то, чтобы их постичь. И довольно-таки жалел, что жизни моей на это довольно-таки катастрофически не хватает, – в горле у Скрепкина что-то мешало, но он всё-таки постарался и сплюнул. – Вот уж точно стоило трудиться.