Текст книги "Танцы с Виртуэллой"

Автор книги: Александр Тюрин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

А намедни он прочитал в солидном глянцевом журнале «Wireless» статью про героев-программистов. Не статью, а настоящую оду со сладкими подвываниями. Группа Сарьяна сделала-таки революцию в программировании и заодно перебралась в Гамбург, под крылышко «Сименса», так что «Сан Микросистемс» действительно просрала игру. Новый язык, именуемый, между прочим, «Арарат», в основном создан, и властители программного обеспечения бьются до рвоты за право получить лицензию на эту «вершину программного мира». Однако теперь это его совсем не касается. Наверное, жизнь прожита давным-давно и совершенно даром. А у кого не даром?

Взять выдающегося писателя. Еще при жизни, если она затянулась, его читают из вежливости, если не считать отдельных маньяков. А все оставшиеся столетия им мучают школьников и трясут, как старыми панталонами, на юбилеях, доказывая величие нации и количество гениев на душу населения.

Есть, конечно, по настоящему крутые фигуры – сэр Ньютон, Эйнштейн, Кант, Борн, который Макс, Бор, который Нильс. Однако от всей их личности остался только ярлычок с именем, который пришпилен к тому или иному научному закону. Да и была ли она, личность, столь уж важной? Не были ли эти господа ученые примитивными мономанами, а попросту говоря обыкновенными чурбанами во всем, что не касалось научных задач. Кто знает? Сэр Исаак за все тридцать лет сидения в парламенте лишь однажды удосужился произнести: «А не пора ли закрыть форточку, джентльмены»? Пожалуй, это неплохая фраза для буддиста, но Ньютон не был буддистом. А Кант под старость обрюхатил свою служанку. Засадил ей вдруг сзади, когда она у плиты возилась, но через пять минут уже забыл об этом. Нравственный императив, ничего не поделаешь. А старина Альберт, как обычный местечковый мышигенер [3]3
  Сумасшедший (идиш).


[Закрыть]изводил жен и показывал язык фоторепортерам. Только этим и занимался последние сорок лет своей жизни после опубликования общей теории относительности. Он, конечно, еще думал и мечтал о чем-то, также как и Шрагин, даже говорил, что «Бог не играет в кости», но так и не смог выразить на бумаге свои думки. Бог не играет в кости, Бог пишет программный код, но на каком программном языке? Эта загадка растрачивала жизненный ресурс Шрагина, также как и Эйнштейна.

для (продолжительность жизни; год за годом)

{

пытаться

{

Ресурсы. расходоватьНа(непосильное)

}

прерывание (ТипОшибки конецЖизненныхСил)

{

Системное сообщение(некролог);

}

}

У Шрагина не было жен, которых можно было бы изводить, и корреспондентов, для которых можно было бы оголить язык, он даже не мог вонзить стрелу-упрек в небо, подобно древним галлам, но он мог сделать большую глупость. Четыре года назад он прикрутил лентой цифровую камеру с радиоинтерфейсом на 2,4 Ггц к столу непосредственной начальницы в фирме «Малина Софт». Несколько ниже уровня пояса прикрутил. И через фирменную сеть послал картинку на десктопы остальных сотрудников. Светочувствительный кристалл был слабым, на миллион пикселов, кадры получились блеклыми, но женщину все узнали.

Победа оказалась липовой. Он же сам жалел горько плачущую толстушку, да вдобавок она оказалась женой крупного мафиози. Любовь к жене, собственно, и была единственной светлой стороной пахана. Из-за этой светлой стороны Сереже и пришлось пострадать. Некто с квадратной фигурой покарал Шрагина прямо на улице, ударив в левый глаз, «чтобы не подсматривал». Травма оказалась довольно серьезной, расслоение сетчатки, однако расстроившийся за супругу мафиози попросил возместить «моральный ущерб» и в денежной форме.

А кстати, почему это дверца в его шкафчике не открывается? После того, как соседка уничтожила всю телематику, раскиданную по коммунальной территории, он потихоньку поставил на дверцу шкафчика замочек, сканирующий с помощью лазерного светодиода его радужку. Нет, сегодня как будто радужку подменили. Или словно дверцу гвоздиком подбили.

Как бы открыть, расческа же там…

Хлипкая дверь ванной затряслась под ударам пудового соседкиного кулака.

– Сколько можно санузел занимать? Совмещенный санузел не для занятий онанизмом, Сергей Сергеич дорогой. Или вы там проверяете, является ли моча напитком?

Соседка проснулась. Это плохая примета. Так, взять стакан, и в комнату, пока кофе не выкипел, а то термосенсор последнее время барахлит…

Нет, проскользнуть не удастся. Соседка наступала на него своей выступающей челюстью и выпяченной нижней губой. Она преследовала его по пятам, похоже, пыталась проникнуть вместе с ним в комнату. За неимением лучшего выхода, он вынужден был вернуться в ванную.

– Это что за визги вы испускали до трех часов ночи, Сергей Сергеевич? – провокационно спросила женщина.

Два года назад он ее трахнул мутным новогодним утром – набежал и вставил, с тоски, с депрессии, из-за Weltschmerzen [4]4
  Мировая скорбь (нем.).


[Закрыть], почти как Иммануил Кант. Трахнул, но не убил. А надо было наоборот. И видимо придется за это платить дань по гроб жизни. Если только не накопить денег на собственную квартиру, где балкон с видом на что-нибудь зеленое и зимний сад c огородом на кухне. Сейчас не хватает двадцати тысяч баксов, полгода назад – пятнадцати. Конечно, можно было б совместно с соседкой приватизировать коммуналку, продать ее и поделить деньги пополам. Но она никогда не согласится. Потому что ей нужно клевать его регулярно. По возможности, беспрерывно. Когда-то ее целью было принуждение к женитьбе. Теперь чистое мучительство ради мучительства. Раньше она врывалась в его комнату, просто когда ей заблагорассудится поскандалить. Он установил на двери электронный замок с камерой – распознавателем образов. Так эта бестия научилась даже образ свой менять, то картонный нос с искусственными усами нацепит, то заячью маску. Тогда он приделал к замку сканер, который считывает папиллярный рисунок с пальцев. Это помогло, и Зинаиде осталось только просовывать свои записочки под дверь. Но ей, конечно, от этого удовольствия мало, поэтому и стала она вдвое агрессивнее в местах общего пользования, а на охоту выходит с самого ранья.

– Зинаида Васильевна, вы же знаете. Я использую голосовой интерфейс, когда работаю на компьютере. Это увеличивает производительность моего труда.

– Да знаю я, производительность какого труда вы увеличиваете, – с мудрыми прокурорскими интонациями произнесла Зина. – Объемная девка на экране трясет задом и передом, а у вас рука работает в трусах, туда-сюда. То есть, поскольку вы у нас передовой, не рука, а вагинатор с квази-эпителием, на быстрых микрочипах..

Да как она смеет?.. Он с Виртуэллой ничего такого себе никогда не позволял!.. Хотя, конечно, упомянутая штучка у него есть на всякий пожарный, он же одинокий киберковбой. Но разве его можно этим попрекать? Да и как Зинка, вообще, про вагинатор пронюхала? Неужели взломала его электронный замок и обшмонала комнату?

Ощущение такое противное, что «Зинаида Васильевна» и не женщина вовсе, а программный вирус, который сконструирован и реализован каким-то садо-хакером.

<код>

абстрактный тип Соседка

{

Константа Назойливость;

Функция надоедатьЛюдям(очередная Вредность());

Функция мучитьБлижнегоСвоего(новое Коварство());

Функция подслушиватьСоседа(воплощенная Наглость());

}

А вообще, ее даже приятно ненавидеть. Ее так легко сделать ответственной за все. И все-таки… она действительно ответственна за все. Попробуй только дамочку привести – Зинаиде получаса хватает, чтобы гостью выпроводить взашей… Дамочка уже готова, понравились ей самооткрывающиеся форточки и анимация, бегущая по стенам, но!.. Едва гостья направится в туалет или, скажем, в ванную, как эта кобра выползает наружу и говорит: «Я ведь Сереже почти жена». Иногда без слова «почти» обходится. Иногда вместо жена употребляется слово «сожительница», что звучит особенно гадко. Так вот, это чертова сожительница всю кухню захватила, всю прихожую, весь сортир…

Неожиданно мышцы на лице у Зины перегруппировались, изобразив приветливость, и звуки стали образовываться не в мрачной утробе, а в верхней части горла, приобретя мелодичность и даже нежность.

– Давайте я вам носки постираю, Сергей Сергеевич, а то аромат даже за дверью чувствуется. И может, мне я у вас прибраться, а то небось уже все паутиной заросло и козявки к экрану приклеены?.. Эй, ау! Чего это вы не отзываетесь?

Тактику, значит, сменила, допрограммировала себя новыми функциями. Заботливостью пытается окружить, окольцевать внимательностью. Да, порой ему приходится соглашаться, когда она ему предлагает что-то постирать или заштопать, пришить пуговицу или сварить суп, дать таблетки или микстуру…

– Послушайте, Зинаида Васильевна, я ни в чем не нуждаюсь. У меня хорошая работа, зарплата. Если надо будет, я смогу нанять уборщицу или прачку.

– Что-то не заметно зарплату вашу, вон, рубахи какие заношенные и трусы с дырками. Вот такие, наверное, у вас и программы – как дырявые трусы. Дигитальные трусы, ха-ха. Вы, Сережа, мягко говоря, давно уже «ку-ку», что-то вроде деревенского дурачка, так что нечего из себя профессора корчить. Профессор кислых щей.

Если бы он тогда не ушел из команды Сарьяна, то сейчас такие люди, как Зинка, играли бы лишь мелкие эпизодические и полезные роли в его жизни: вымыть окно или унитаз, сбегать за пивом, подстричь газон. Они бы тогда знали свое место. Но надо попробовать ее иронией уничтожить.

– Ну вы, оказывается, компьютерный эксперт, Зинаида Васильевна. А я-то думал, что вы – эксперт по протухшей капусте. Вон, вчера целое корыто навернули.

– Да нашлись на вас эксперты, Сергей Сергеевич, не думайте, что вы – непостижимый, как черная дыра. Порассказали они мне в научно-популярной форме, какой вы дигитальный из себя и сколько у вас там в голове нулей.

– Кто рассказал, Зинаида Васильевна? Кому вы интересны? Кому охота с вами общаться?

Ох, как он ненавидел эти глазки, такие же маленькие, как у него, только не умные и понимающие, а тупые и хитрые. В них сейчас была хищная сосредоточенность зверя, методичным жеванием добирающегося до яремной вены своей жертвы. А ведь «доброжелатели» могли даже Зинке позвонить, эти стервятники, которые последние три года старательно гадят на него с недосягаемой высоты.

– Я и сама позвонить могу куда надо…

А ведь могла и сама позвонить, засранка. Могла инстинктивно нащупать направление главного болезненного удара. Как он ненавидел оттопыренную самодовольную нижнюю губу Зины. От ненависти сильно сдавило горло.

И где-то в горле абстрактная ненависть инкарнировалась в конкретный вектор отвращения.

<код>

психоинтерфейс Соседство, применяя психотип Ненависть

{

пытаться

{

житьСовместно();

}

прерывание (ошибкаВремениСовместногоПроживания)

{

труп = очередное УбийствоНаБытовойПочве();

сброс трупа;

}

}

Конечно, он никогда бы не реализовал этот интерфейс, но в ее поросячьих глазках уже засновал страх – как зверь в узкой клетке. А тут чертов стакан выпал из правой руки, на которой с армии не хватало двух пальцев, и нарочито громко разбился. Последний чистый стакан. Уже и кофейку не глотнуть. Она лишила его всего, даже утреннего промывания кишечника. Какая-то древняя часть мозга, оставшаяся в наследство от ползающих и кусающих, может, даже от всем известного змия, приняла управление над телом. Шрагин наклонился и подхватил двумя влажными самый большой осколок. Соседка искренне завизжала – от прежней наглости и следа нет, ужас прыгает в глазах как чертик на пружинке.

– Убивают! Жизни лишают! – последняя фраза была явно из свежего романа известной фантазистки Марии Симбионовой. Явный, хотя и бессознательный импринтинг. Да и защитную позу Зинаида приняла, как каратист на видике.

– Что ты мелешь, Зинка? На кой хрен мне твоя жизнь сдалась? – зарычал Шрагин.

Он не мог объяснить себя даже ей, которая сидела у него под боком последние три года, которая ловила каждое его слово и следила за каждым его движением, которая отдалась ему так же покорно, как корова отдается ветеринару со шприцем, начиненным бычьим семенем.

Вектор ненависти был переполнен, однако не имел выхода наружу. Внешней реализации не было, поэтому Шрагин полоснул осколком по собственной руке. Это выглядело дико. Но рука все-таки была своей собственной.

– Психопат! – соседка, тряся низкими ягодицами, с повизгиванием побежала в свою комнату – как бородавочник от льва. Невинная жертва, полная предсмертного ужаса. Как он сразу догадался – она бежала звонить в скорую психиатрическую помощь.

– Не делай этого, Зина! Хочешь, пойдем куда-нибудь вместе? Только мы вдвоем. Будем танго танцевать. – От одного такого предложения его затошнило, но и этого соседке было мало.

Он не имел никакого права лишать ее высшего наслаждения – сцены расправы над ненавистным мужчиной… Он знал, что скрытые хватательные движения сейчас пронизывают Зинину мускулатуру, вызывая какую-то сладость в нижней части ее крепкого тела, если точнее, в тазу, а рефлекс хищника заставляет выделяться слюну.

И тем не менее он потерял еще несколько драгоценных минут в мольбах и стенаниях возле ее беспощадно закрытой двери. А вот медработники сегодня оказались быстрыми как летучие обезьяны.

«Скорая» влетела в тот момент, когда Шрагин метался в поисках новой рубашки. А сквозь рукав старой выплывало красное пятно.

– Все ясно. Значит, еще хотел танго танцевать, – сказал доктор, более похожий на уголовного авторитета, благодаря щетине и облаку перегара.

– Что вам ясно? Я…

Рука санитара предупредительно легла Шрагину на загривок – широкая и твердая, как лопата, она заставила присесть. Виртуальный Сережа мгновенно раскидал санитаров, как котят, и уложил доктора на пол ударом пудового кулака. Но в реальности он лишь попробовал уйти из-под властной руки санитара – как бы не так, она не только придавливала его, но и словно примагничивала. На чугунной ладони медработника он мельком заметил наколку – парашютик и две буквы, похоже, что инициалы. Где-то он такую уже видел, давно это было…

– Нам ясно все. Не такой ты уж сложный, – сказал доктор и вонзил шприц в непораненное предплечье…

– У меня программа зависла, будильная, значит, и обеденная не загрузится, кура вовремя не разморозится. Можно мне в комнату? – сказал Шрагин в надежде неизвестно на что. Не сбежать ведь через окно, по карнизу.

– У нас пообедаешь. Мы тебе другую куру дадим, резиновую. И танго танцевать научим. Так что поехали, чмур.

– Так еще ж переодеться надо.

– Ладно, иди, надень свой лапсердак, – согласился белохалатник.

Мгновенно из темного угла возникла Зинаида.

– Товарищи, я помогу Сереже собраться. Он ведь такой беспомощный. Дигитальный такой.

Все ясно, его уволокут, а она останется у него в комнате хозяйничать. Не выйдет.

– Все, я передумал, – сказал Шрагин, подворачивая закрашенный кровью рукав. – Я – уже готов.

И хотя он все-таки дал отпор Зинке, внутри лопнула какая-то струна. Шрагин понял, что проиграл. Проиграл давно, когда программа его жизни, пройдя неверный оператор, попала в петлю, из которой нет выхода. Если бы он не ушел из команды создателей нового революционного языка, сейчас бы его славили и рисовали яркими красками на страницах толстых солидных журналов. Но он ушел. Единственный его бесспорный талант – выбрать неверное направление.

На полминуты ему сделалось дурно – наверное, тот укол подействовал. Затмение какое-то, в сумерках все вокруг стало текучим, показалось даже, что Зинаида омывает его, как волна, пытается накрыть с головой, плещет в глаза, в рот. Но со странным звуком «сам-по» волна схлынула, и мир принял прежние очертания и освещенность.

– А что, поехали, товарищи.

От этих слов он стал уютным привычным психом, отчего доктор с санитарами сразу заулыбались и перестали угнетать. Шрагин привольно разлегся на носилках в задней части автомобиля, на передних местах расположились медработники. Через открытое оконце, соединявшее кабину с отделением для психов, лилась как будто песня вперемешку с полубезумным бормотанием ди-джея. «Если вы считаете это музыкой, то вы горько заблуждаетесь. Слова же, в лучшем случае, высосаны из пальца…»

– Ну, хорошо, почему меня везут в психушку, а не его? – безадресно спросил псих, думая о ди-джее.

– Потому что у него нет соседей, – охотно отозвался доктор. – А куда мы так мчимся, психиатрия?

– В Бехтерева, родимый.

В Бехтерева – это класс, там покойно, там все передовое. Он был там три года назад, и ему понравилось. Это вам не Скворцова-Степанова, где в палате по двадцать психов, набитых всяким калом по самую макушку, где в сортир надо в калошах ходить, чтобы не утонуть, где целую ночь яркий свет глаза выедает. В Бехтерева же разговоры с культурными людьми за Фрейда, Эдипа и его маму. Там всем желающим раздают мольберты и холсты, рисуй свой психоз на здоровье, только краски не ешь…

Интересно, может ли Зина проникнуть в его комнату при нынешней системе опознания? Наверное, может – если потихоньку снимет отпечатки его пальцев и перенесет папиллярный рисунок на пластик. Если проникнет, то подкинет ему ворованные шмотки или листовки с призывами к межнациональной розни – шикарная месть. Что-то утром в комнате было не так, только без очков он рассмотреть не смог. Что-то не так… Вечно это ощущение чего-то упущенного и не понятого. Ну, почему он не алкоголик? Почему не лежит firewall из огненной воды между ним и нецифровым миром, в котором он бессилен?

Бархатистый женский голос долго выводил на стереоволнах песню, состоящую из трех слов, а потом рассказывал о фьючерсных сделках, из чего Сережа едва ли понял три слова, потом пошли новости – в основном, про расцвет преступности: международной, организованной, отважной, разнообразной и интеллектуально развитой. Про то, как сетевой вирус присвоил себе все электронные деньги в маленькой, но богатой стране, и как в большой, но бедной стране России нашли труп финансиста и олигарха Шермана, похоже, погибшего под колесами большегрузного автомобиля неподалку от морского порта, на улице Курляндской. Стоп! Это что, Андрея Арьевича убило? Задавило каким-то сраным грузовиком? Главу холдинга, в котором где-то далеко внизу работает он сам….

– Эй, стойте, о чем это они?

– Это же радио, а не магнитофон, радио стоять не может, – укоризненно заметил санитар. – А вот уже и подъезжаем. В больнице все узнаешь, там тоже радио есть и даже голубой экран.

И правда, машина лихо взлетела по пандусу вверх, к приемным воротам. Открылась торцевая дверца салона.

– Самодур, на выход, лечиться пора, – позвали его ласково.

Его ждали, к нему тянулись длинные волосатые руки, чтобы упихнуть в черную дыру психлечебницы минимум на месяц.

Радио, которую он принял за магнитофон, еще сказало, что в руке у господина Шермана был зажат отрубленный палец ребенка, скорее всего имеющий отношение к его дочери, похищенной две неделя назад прямо на улице. Ну что это за слова такие элегантные – «имеющий отношение»? И еще радио сказало, что господин Шерман был замешан в крупном международном скандале, связанном с новым лекарственным препаратом, именуемым патоцидом, который, по подозрению в токсичности и канцерогенности, был отклонен как американской FDA [5]5
  Федеральное Агентство по лекарственным средствам.


[Закрыть], так и российским Минздравом…

– Эй, что ты там, заснул?

– Сейчас, сейчас, я вам не блоха, чтобы скакать…

Итак, господин Шерман почему-то не смог спасти свою дочь и решил погибнуть. Неужели он пожмотился на выкуп? Или он хотел быть правильным и понадеялся на постсоветских шерлок-холмсов? В свою очередь, шерлок-холмсы его не поняли. И вместо того, чтобы шевелиться, стали ждать, пока «жирный кот» выплатит энную сумму и проблема рассосется сама собой.

Страдания господина Шермана, на первый взгляд, были далеки от господина Шрагина. Сережа не виделся со своим папаней с момента собственного зачатия. Сережины пальцы бессмысленно было посылать папе, ввиду отсутствия получателя. Полупарализованный поэт Кривоходько, которого его мама некоторое время выдвигала на роль отца, давно спился и не мог отличить пальца от сосиски, а сосиски от пиписки. Не было речи и о том, чтобы кто-то похитил Сережиного сынка Вовку в деревне Носопаткино. Вовка любым киднепперам таких бздей накидает, что они после этого смогут разве что ботинки ему лизать в лежачем положении. Но с другой стороны лишь одно воспоминание хранилось в почти-живом и ярко-цветном виде в памяти Шрагина.

…Руки-клещи прижимают его щекой к какой-то склизской доске, прямо перед глазом шевелит усиками, будто силилась пообщаться глянцевая жужелица. Там, за жужелицей, виднеется его кисть, лежащая на той же доске. Один «дедушка»-сержант держит ее запястье, другой зажимает его шею под мышкой, третий подносит штык-нож к его пальцам. Кисть кажется жужелице огромной горой типа того самого Эвереста, но в руке первого «деда» она выглядит чем-то незначительным, вроде зубной щетки. Потом лезвие кидается вниз. Боль возникает как будто с другой стороны тела, а потом шквалом кидается к руке…

Шрагин нарочито медленно выбирался из машины, мучаясь от крайне неприятного ощущения – как будто что-то натягивается в его голове и хочет оборваться.

Эту девочку никто никогда не спасет. В грязной и холодной яме инфекция обеспечена. Сепсис, гангрена. Вспышка огня в маленьком тельце, засохшие губы, а потом тепло уходит навсегда. Это ощущение было сейчас на его ладони…

Девочку никто никогда не спасет, кроме… Три года назад он встретил в электричке господина Шермана и его дочку, тогда Андрей Арьевич еще ездил на общественном транспорте загаженного вида. Сергей знал его по Одессе, если точнее, по школе, слегка так, потому что Андрей был младше на несколько лет. Шермана было не трудно узнать, низенький, кругленький, рыжеватые кудряшки, как был карапуз с виду, так и остался. А вот сам Шерман долго таращил свой и без того лупоглазый зрительный аппарат, пытаясь распознать неожиданного собеседника.

В итоге, не только распознал, но и взял Сергея в свою фирму. А девочку звали Аня. В электричке она почти все время молчала, но подарила ему гриб на прощание…

Шрагин почувствовал поворот, за которым его ждет Виртуэлла, сейчас маленькая и печальная. Она была похожа на украденную Аню Шерман и на соседскую девчонку, которая тридцать лет назад таскала ему сладости из буфета своего папы – полковника КГБ. Виртуэлла просила о помощи слабым, прерывающимся из-за каких-то помех голосом. И он не мог прогнать ее, хотя она была явным призраком его нездоровья. Еще он увидел картинку. Спасенный ребенок разместился на одной его руке, в другой – временно опущенный меч, на голове пилотка, с монументальных плеч спадает плащ-палатка. Он только что грохнул этим самым мечом всех негодяев-похитителей, лихо выверчивая восьмерки самурайским лезвием.

Шрагин не стал думать, что ему пригрезилось новое издание памятника русскому солдату-освободителю в берлинском Трептов-парке, разве что меч позаимствован у мастеров кэндо.

Как сигнальная ракета, вспыхнула и осветила все вокруг простая мысль: еще мгновение, и поворот исчезнет.

Но я не могу действовать, Виртуэлла, пожаловался он, я привык оперировать абстракциями: типами и интерфейсами. А не кулаками или ногами.

Ну и оперируй своими кулаками и ногами, так же, как и своими абстракциями, посоветовала Виртуэлла.

Это была интересная идея. А также больше чем идея.

Наружное пространство стало медленным, холодным и плоским. Внутреннее пространство осталось теплым, и в нем находился виртуальный Шрагин – маленький подпрограммист, быстрый и решительный. Подпрограммист рассёк наружное пространство мечом-сканером, расчленяя его на объекты. Подпрограммист сшил нужные объекты эластичными нитями будущих событий.

Эта эластика и вытолкнула Шрагина, как тело, из точки покоя.

Он дважды хряпнул санитара, сперва головой в живот, где как будто пробил заслонку из мышц, а потом коленом в челюсть – до хруста.

Он, почти не чувствуя веса, устремился прочь от приемного покоя института имени Бехтерева.

Он обнаружил, что водитель с физиономией, выражающей ярость, догоняет его. Неожиданно из памяти выплыл хоккейный приемчик. Резкая остановка с подкатом помогли оторвать преследователя от поверхности Земли, а затем припечатать к асфальту. Выражение ярости у водителя сменилось выражением плаксивого недоумения…

Снизу по пандусу въезжал легковой автомобиль. Сейчас или никогда. Шрагин запрыгнул на бампер легковушки, пробежался по капоту, крыше и… приземлился за багажником. Ну надо же. Все так просто – словно в компьютьерной игре, на уровне для «начинающих».

Несколько секунд Шрагин потратил на то, чтобы признать свой успех и вычислить новое направление для своего тела. Тело рванулось к воротам для въезда автотранспорта. Створки ворот уже закрывались, движимые электромеханизмом. Сзади вздымался на ноги могучий санитар. Отрывался от асфальта и озлобленный шофер с красной соплей под носом.

Ворота сжали Шрагина, но не успели раздавить. Куда теперь? Остановка троллейбуса направо или налево? Кажется, по этой дорожке налево. Все, бежать больше невмочь. Собственно, прибежал уже.

Надо ждать и молиться троллейбусным богам. А на рубашке еще несколько кровавых клякс добавилось. И в стекле отражается мелкий злодей, порешивший собутыльника на бытовой почве. Именно на таких милиция выполняет все свои планы.

Но разве он мелкий злодей? Чего уж тут мелкого? Впервые его виртуальная мощь вырвалась наружу, хотя могла просидеть внутри вплоть до более-менее естественной кончины. Впервые он покрыл себя невиртуальной славой.

Внутри забурлил суп из разных чувств: страх с виной, с гордостью и удовлетворением, все это было поперчено первобытным ужасом.

Полностью растерявшийся Шрагин бросился в кусты за трансформаторной будкой и попытался проанализировать.

Что это было? Амок какой-то. Вернее, подпрограммист какой-то, который шпарил словно на психопрограммной консоли, вбивая команду за командой в его тело.

А мозги – нет, это не были его обычные мозги, в которых мечутся и не находят выхода мысли. На месте мозгов был компьютер, Диспетчер Времени, Сканер Пространства, Сшиватель событий.

Подпрограммист написал две новые функии для взаимодействия с окружающим пространством – УдаритьВМорду() и СделатьНоги(). И две новые функции для внутренного пространства – ДуматьБыстрее() и РеагироватьБыстрее().

Тело из инертной массы, плывущей, как говно, по течению, стало точным инструментом!

Но что дальше? Дать в морду и сделать ноги может каждый балбес без всякого подпрограммирования. Сейчас ему уже нужна стратегия, а стратегии срочно требуются информационные ресурсы.

Шрагин стал лихорадочно перелистывать свою память в поисках чего-либо полезного.

Девочка Аня подарила ему гриб и сказала: «Ну ты мне тоже подаришь, наверное. Когда соберешь».

Как собрать информацию? Ее либо покупают, как делают это репортеры, либо выбивают кулаками, как герои Спиллейна, добывают с помощью стукачей и прочих свистунов, наружных и внутренних, как органы государственной безопасности, иногда высасывают из пальца, употребляя всякие там индукции и дедукции, как Шерлок Холмс.

Некоторую роль играют счастливые случайности, подсматривания, подглядывания, переодевания, порой мистика в виде блуждающих отцов Гамлета, очень часто секс, неодолимая сила спаривания. Наглость и связи – это тоже очень в жилу. Как будто ничего такого у него нет. Не было и не будет…

Шрагин осторожно выглянул из кустов, а потом вскочил в подошедший троллейбус.

В троллейбусе ехали простые незамысловатые люди, неспособные к каким-либо ярким поступкам: пенсионерки, работяги средней степени трезвости, учителя и прочие бюджетники.

Достаточно было одного взгляда на них, и Шрагина пронзило раскаяние, физически ощутимое почти как шило. Он, который всегда был телом из законов Ньютона, находящимся в состоянии покоя или равномерного прямолинейного движения, вплоть до столкновения с другим телом, он, у которого даже простые слова заперты в горле, как узники в Шильонском замке, вдруг стал действовать в Реале с той же простотой, словно это был компьютерный мирок. Но в Реале нет отката, и нет перезагрузки. Он делал людям больно без всякого сопереживания, он наносил им телесные повреждения, как будто они были сделаны из кирпичей и досок. Он…

Надолго ли эта легкость? Повторится ли это еще хоть раз? Скорее всего, нет. Тогда, может, вернуться в Бехтеревку со склоненной головой? Получить пару раз по опущенной долу шее, проваландаться в психушке месячишко, нет, наверное, уже два, но зато не знать никаких проблем. Там, говорят, кормежка сейчас типа хватает и даже остается – мэр ведь по молодости тоже в Бехтеревке от призыва косил, вот и нарастил после своего избрания суточное довольствие. Так что сытно там, еще и библиотека имеется. Мопассан идет под бром не хуже, чем Тургенев. «Мисюсь, где ты? И где это я, медсестра?» Правда, Гоголь в сочетании с пимозидом вызывает стойкую импотенцию. «Поднимите мне веки. Опустите мне штаны».

Но самое главное – не будет тебе ни искуса, ни соблазна во что-то вмешаться. Накушался амитриптилина с циклодолом, и тихо радуйся наличию жизни на Земле с улыбкой на губе…

И вдруг случилось переключение в режим «турбо». Мысль его стала быстрее и горячее, мир вокруг медленнее, холоднее, доступнее для восприятия. Из мешанины событий высветились те ключевые, которые надо понять. Сперва надо выяснить поточнее, чем занимался господин Шерман в последнее время, кому он там мог наступить на ногу, почему похищение Ани совпало во времени со скандалом по поводу этого самого патоцида? Учитывая потенциал г-на Шермана, его противник должен быть крупным хищником. А если не крупным, то подлым.

Шрагин выскочил из троллейбуса на ближайшей остановке и зашел в телефонную будку. Вытащил из одного кармана штанов давно израсходованную карточку Ростелекома – вчера вдохнул в этот пластиковый труп еще немного жизни, на десять минут разговора, путем нехитрой манипуляции с полупостоянной памятью чипа.

Соединимся теперь с начальником программистов в головной фирме, с Протасовым, и будем изображать начальника родного отдела, Валю Полубянского. Придется Валентина слегка подставить, ничего, переживет. Ему за Валю тоже переживать приходилось. Но прежде чем набрать номер, стоит немного потренироваться.

«А подать сюда Дениса Петровича». Немножко сжать губы и как бы продудеть. Так, уже лучше. Ты теперь не Шрагин. Ты преобразован в Полубянского. Это не так сложно быть Полубянским. Думай, как он, чеши голову, как он, бубни, как он.

«Денис Петрович, вы – полное говно».

Надо чуть гнусавее, с легким подвыванием в конце. Кажется, ничего уже получается.

Осмелевшая рука забегала по кнопкам набора номера.

– А кто его спрашивает? – спросила цепная женщина на том конце провода.