Текст книги "Государь"

Автор книги: Александр Мазин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– Довольно! – скомандовал Артём. – Ты оступился, потому что устал.

– Я не устал! – возмутился отрок.

– Тогда – обратно на бревно! А теперь закрой глаза – и прыгай на соседнее.

Отрок прыгнул – и опять свалился. Встал, совершенно сконфуженный.

– Это не ты промахнулся, – успокоил его Артём. – Это твои напрыгавшиеся ноги. А теперь скажи: зачем тебе было прыгать?

– Так приказали же!

– Нет. Когда я тебя мечом рубил, ты зачем прыгал?

– А что еще делать?

Да. Ловок, но туповат.

– Свободен. Ты! Иди ко мне.

– Я тебя рублю мечом по ногам, – сказал ему Артём. – Что ты делаешь?

– Прикроюсь, – тут же ответил новый кандидат на колотушки. – Щитом или клинком.

Он твердо знал, что прыгать нельзя.

– А зачем? – поинтересовался уличский князь.

– Зарубят иначе, – лаконично ответил отрок.

– Думаешь? Ну-ка руби меня!

И история с десятником повторилась. Отрок рубил похуже гридня, но с тем же результатом.

– Что я делаю? – спросил он.

– Убегаешь! – пропыхтел отрок.

– Разве? – И Артём тут же оказался у него за спиной. Тюкнул несильно по шее: – Иди отсюда!

Я не убегаю, – сказал он всем. – Я передвигаюсь. Ровно настолько, насколько надо. Мне не надо прыгать. Не надо кланяться. Я знаю, где мое оружие и где оружие врага.

В том, что говорил уличский князь, не было ничего нового для опытных бойцов, вроде Духарева и Владимира. Фишка была не в том, чтобы двигаться экономно, а в том, как двигаться. Ноги Артёма двигались будто по особому узору. Каждая ступня – на нужное место. Чуть повернешься – выигрываешь полметра. Шажок назад, шажок вперед и чуть в сторону. Это завораживало, словно диковинный танец.

Теперь Духарев понял, откуда у сына такая легкость. И вспомнил, как тот же Петр Бравос пытался научить его этому танцу, но не особо преуспел. Духарев был слишком тяжел для такого. И совсем другой танец битвы глубоко впитался в его тело. Переучиваться втрое труднее, чем учиться.

– Ты, ты и ты! – Артём на этот раз выбрал совсем молодых ребят. – Идите сюда! Я покажу вам, как надо. А вы потом покажете другим…

– Да, – сказал Владимир, когда они впятером: великий князь, Добрыня, Духарев, Артём и присоединившийся к ним Пежич – сидели наверху за столом и угощались княжескими яствами: – В настоящем бою от этого проку немного. А другие секреты ромейских бойцов тебе ведомы?

– Кое-что знаю, – уклонился от прямого ответа Артём.

– Эх, ромеи, ромеи… – вздохнул Владимир. – Сколько у них хитростей да тайн. Скажи, воевода Серегей, этому их Христос научил?

– Христос убивать не учит, – ответил Духарев. – Он учит миру.

– А чтобы мир был крепок, надо крепко повоевать! – сказал Артём и засмеялся.

Глава двенадцатая. Дела торговые и домашние

Приехали Богуслав с Лучинкой. И с караваном, разумеется. Целая череда саней и даже два обросших шерстью верблюда.

Богуслав с женой, загорелые, веселые, явно довольные и жизнью и возвращением, сразу оживили атмосферу в доме.

Из дальнего похода вернулись живые, с большим прибытком и крепкими связами на Востоке. Это ли не счастье?

Узнав, что весной предстоит поход в Византию, Богуслав обрадовался. И тут же поехал к князю. С подарками. Представляться и заодно проситься обратно в дружину.

Владимир Богуслава принял хорошо. Подарки взял, отдарился собственным плащом меховым, отороченным соболями. Обещал дать тысячу конных под начало. Словом, обласкал.

А потому усадил напротив, велел подать вина с медовыми лепешками и взялся выспрашивать о Востоке. О бохмичи. Какова их сила, как живут, что празднуют… Многое князь уже знал от своего телохранителя, но сейчас его больше интересовала не вера, а ее результат.

Богуслав, пожив среди мусульман, знал о них многое. Так что – хвалил. И закон строгий, пусть и чуждый русам, но твердый. И то, как города построены и поля возделаны. Оружие куют – лучшее. Кони… Да таких вообще ни у кого нет. Воинов хвалил: хороши, не хуже ромеев были бы, кабы знали, что такое дисциплина. Но вместо дисциплины у бохмичи – храбрость необычайная. Кого в бою убьют, тот сразу – в мусульманский рай. Как жил, что делал до того, не важно. Еще хотят бохмичи весь мир завоевать, как когда-то отец Владимира. Чтоб везде только их вера была. Однако люди другой веры в их городах тоже живут. Правда, ежегодную виру должны платить за неправильную веру. Но платят, потому что жить им среди мусульман всё равно выгоднее и безопаснее.

– А могут они веру поменять? – спросил Владимир.

– Если захотят – легко. У них даже так: если в плен кого-то возьмут и убить захотят или рабом сделать, а тот захочет веру бохмичи принять, так его за это в живых оставят и даже свободу дадут. Только свободным, у которых нет ничего, жить очень трудно. Земли свободной нет. Уйти некуда. Один путь: или с голоду помереть, или кому продаться.

Владимир был удивлен. Даже здесь, на юге, и то земель хватало. Рощи да леса, да плавни… А еще – степь. Иди, живи, паши, охоться… Если степняков не боишься. Даже и самому искать не надо. На порубежье, в городок или сельцо, любой может сесть. И дань платить не надо. Только будь готов, что копченые набегут… Но ведь и от печенегов спрятаться можно. Зерно в землю зарыть, самим убежать. Всяко лучше, чем с голоду помирать, когда вокруг – изобилие.

– По их законам, если украдешь чего – руку рубят, – сказал Богуслав. – А если с чужой женой побарахтался, всё мужское отрежут. Только это еще доказать надо: четырех свидетелей надо привести, которые на их священной книге поклянутся, что своими глазами всё видели.

Владимир засмеялся.

– Еще жен у них четверо, – сообщил Богуслав.

– А я слыхал – больше бывает, – заметил великий князь.

– То уж не жены, а наложницы. Этих у иных князей – до тысячи.

– Вот как? – Владимир удивился. – И как же они успевают? Небось заскучают бабы да разбегутся…

– Это – никак. Женщин в отдельной части дома держат. Гарем называется. Присматривают за ними стражники-евнухи. А каково им там, в гареме, это владыку не волнует.

– Что? И жен там держат, даже водимую?

– Всех. У бохмичи женщин в строгости держат. И лицо никому показывать не дают. Только мужу.

– Вот дикие люди! – Владимир засмеялся. – Как же он женится, если лица ни разу не видел?

– Того не ведаю, – Богуслав улыбнулся. – Я по обычаю бохмичи не женился. Это у тебя, княже, спросить надо. Ты ведь на дочери булгарского владыки женат.

– Мне-то показали, – Владимир самодовольно усмехнулся. – Троих привели, чтоб я выбрал самую красивую.

После разговора с Богуславом Владимир двинулся в женскую часть терема. Там, правда, не евнухи на страже стояли – обычные отроки. И женам князя разрешалось ходить куда вздумается: хоть в гости, хоть на рынок. Но выходили они редко. Разве что Рогнеда была пободрее да своевольнее. Воистину дочь воина и мать сыновей-воинов.

Его, Владимира, сыновей. И Олава была такой же. Жаль, умерла. И первенец ее – тоже.

«Нет, не захватить бохмичи весь мир, – подумал великий князь. – Жалкие, забитые жены воинов не рожают».

И пусть его собственная мать не княжна, но рода доброго.

Миновав стражу в дверях, Владимир нанадолго задумался: кого выбрать?

Выбрал Рогнеду.

Старшая жена великого князя тетешкалась с младшим сыном, Ярославом.

Две холопки стояли рядом, бдительные, как стража на воротах. Если велит чего княгиня – сразу бежать исполнять. Нрав у Рогнеды Роговолтовны – крут. И на расправу скора.

Великий князь, затаясь, наблюдал за женой и сыном. С удовольствием. Жена красива, сын, хоть и мал, а ловок и резов.

Долго смотрел Владимир, никем не замечаемый. Прирожденный воин, он умел так выбрать место, что его не видели. Умел замереть, почти не дыша, не шевелясь, но в мгновенной готовности поразить ворога.

В покоях водимой жены ворогов у Владимира не было.

Если не считать самой жены.

Чуял великий князь: не сдалась дочь Роговолта его, Владимира, мужской и княжеской силе и власти. Не покорилась – уступила на время.

За то и ценил. Красота что? Красивых много. А такие, как Рогнеда, редки. Волчья порода. Только оплошай – враз увидишь клыки.

Вот почему в покои водимой жены Владимир входил будто на чужую землю. И на ночь не оставался почти никогда. Хотя и покои – его, и богатства, наполняющие эти комнаты, – тоже почти все им дарены.

Вот и сейчас, затаясь в тени, Владимир чувствовал себя не хозяином, а замершим в засаде хищником, готовящимся к броску на ничего не подозревающую добычу. Тоже опасную, но сейчас – беспомощную, поскольку не ведающую о его присутствии.

К немалому удовольствию Владимира, первым заметил его маленький Ярослав. Тут же пискнул сердито и прижался к матери. Знал, что бывает, когда приходит сюда этот огромный человек, коего велено называть батюшкой.

Малыш не ошибся. Всё повторилось. Увидав шагнувшего из тени мужа, Рогнеда тут же отцепила сына от рукава, сунула мальчика нянькам и, поднявшись, низко, в пояс, поклонилась. Молча.

Холопки, не дожидаясь приказа, убрались из опочивальни, унеся с собой возмущенно вопившего Ярослава.

Толстая ткань, закрывавшая выход, еще колыхалась, когда Рогнеда, поворотясь к Владимиру задом, задрала подол тяжелого, шитого серебром платья и тонкую нижнюю рубаху и замерла, упершись руками в край ложа.

Владимир не торопился. Сегодня у него было достаточно времени, чтобы не утолять похоть в спешке, а вволю попользоваться и этими роскошными белыми ягодицами, и той сладкой норкой, вход в которую доступен только ему.

Великий князь расстегнул боевой пояс, отягченный мечом, ножом, короткой булавой, шитым бисером денежным кошелем, положил всё на прикрытую волчьей шкурой лавку и скомандовал негромко:

– Повернись. Сегодня глаза твои рысьи видеть хочу, Рогнедь. И зелье после не пей. Хочу сегодня сына зачать…

Когда Владимир покинул опочивальню, в которой стало заметно прохладнее (подбросить дров в печь было некому – челядь-то выставили), за слюдяным окошком смеркалось. Зимний день короток.

Тугой кошелек остался лежать на лавке.

«Родишь сына, здорового и сильного, – одарю много щедрей», – уходя, пообещал великий князь.

– Рожу тебе сына, непременно рожу, – прошептала ему вслед изнуренная мужниными ласками Рогнеда. – Здорового и сильного. И имя ему будет – Мстиша… Нет, краше. Мстислав.

* * *

Лучинка и Сладислава сидели за документами: Сладислава перебирала кусочки пергаментов, рулончики бересты, раскрывала, объясняла…

За время странствия жена Богуслава очень изменилась. Не только похорошела, но сильнее стала, увереннее. Научилась читать и писать по-гречески и по-арабски.

Еще она привезла с Востока арабские цифры, и это очень удивило Сладу. До сего времени она думала, что только в их семье знают этот счет. Да и то потому, что муж научил. А тут, оказывается, целые народы сию тайну ведают. Звала Сладислава невестку уважительно и полным крестильным именем: Евпраксия, а не Праксея. Впрочем, все остальные домашние, включая мужа, по-прежнему звали ее Лучинкой. Очень ей подходило.

Невестка отложила пергамент, замерла ненадолго, будто прислушиваясь…

– Что, устала? – ласково спросила Сладислава. – Терпи, милая, надо. Умру – тебе всё самой вести придется.

– Нет, матушка, не устала. Только… Знаешь: я ведь ребеночка ношу.

Сладислава молча обняла невестку. С минутку они посидели рядышком: внучка булгарского хакана и дочь деревенской колдуньи из-под Турова…

Такие разные. И такие близкие.

Потом Лучинка осторожно отстранилась и сказала:

– Давай дальше, матушка. Что там у вас с купцом бременским Йоганном?

– А вот смотри, – вновь сосредоточилась Сладислава. – Это долговое обязательство, по которому он…

Глава тринадцатая, в которой Киев встречает нежданного гостя

Если Богуслава в Киеве ждали, то этого гостя не ждал никто. Тем не менее он появился. Сильный, красивый, веселый… С пятью сотнями хирдманов, с ног до головы увешанных золотом, и такого зловещего вида, что киевская стража закрыла перед ними Подольские ворота и держала снаружи, пока из княжьего терема на появился сам воевода Претич и не велел впустить.

Впрочем, наверх, на Гору, поднялись только трое нурманов: Торстейн Бычий Хвост, Халльфред Трудный Скальд и конечно их вождь: прославленный ныне конунг, а в прошлом – дружинник великого князя Владимира – Олав Трюггвисон, которого многие по старой памяти всё еще звали Кракабен, что значит – Воронья Кость. За его необычайное умение предугадывать судьбу и ловкость в гадании.

Впрочем, Олав Трюггвисон уже давно не пользовался своими колдовскими умениями. Зачем это человеку, который уже сделал самый правильный выбор?

Да еще с ними был пес. Огромный лохматый волкодав, преданно державшийся в шаге от Олава и полностью игнорирующий всполошенный брех киевских кобелей.

О том, что сын конунга Трюггви появился на землях киевского князя, Сергей Иванович узнал пусть и загодя, но с опозданием. Это потому, что нурманы двигались стремительно даже без своих драккаров. Встал на лыжи и побежал. Для самых северных северян это привычнее, чем степняку на коне скакать. Как на крыльях летели. Само собой, не с одними лыжами. Сотни две саней, запряженных добрыми лошадками, бодренько катились по зимнику, доверху загруженные всяким товаром и имуществом, обгоняя неторопливых купцов.

Плохо, что ни один из подвластных Владимиру князей и наместников не потрудился прислать гонца. Видать, не сочли, что пять сотен нурманов представляют опасность. Тем более – под предводительством Олава, некогда – княжьего любимца. Зная Трюггвисона, Духарев не сомневался, что тот останавливался в каждом крупном городе: попировать-повеселиться, заодно и припасы обновить.

Весть пришла от сына Артёма. Они с воеводой Сигурдом были соседями: после вокняжения в Киеве Владимир одарил верного ярла куском древлянских земель из бывшей Олеговой вотчины. Не удивительно, что Олав сначала посетил дядьку, а уж потом двинул в стольный град.

Прошедшие годы основательно изменили Трюггвисона. Из длинного костлявого подростка вырос могучий муж почти Духаревского роста. Но по-прежнему – красавец. Синие сияющие глаза, светлые густые волосы, прихваченные золотой с каменьями диадемой, яркие губы, небольшая ухоженная бородка… Ни одного шрама на лице, зубы – как отполированные. Великий князь киевский, тоже далеко не урод, на фоне Олава смотрелся весьма скромно.

Однако ж сын Трюггви поклонился Владимиру первым и не как равный равному, а низко, почти в пояс, удивив и всех присутствующих, и даже самого князя.

– Добро пожаловать, Олав-ярл! – пророкотал явно польщенный Владимир. – Будь гостем моим!

– Благодарю, княже! Никогда не забуду твою доброту и ласку!

Великолепный Олав либо забыл, почему покинул Киев, либо сделал вид, что забыл.

– Только я теперь не ярл, а конунг, – сообщил он с широченной улыбкой.

Позади Олава заухмылялись его ближники: тоже молодцы – просто загляденье. И не у всякого ярла найдутся этакие доспехи и такие толстые золотые гривны да браслеты.

Еще удивил Духарева пес. Здоровенная лохматая зверюга размером с мишку-подростка. Но – воспитанная. Вошла со всеми, улеглась и принялась сканировать пространство. Можно не сомневаться: если что не так – прянет аки пардус.

Сергею сразу захотелось такую же.

Владимир еще раз оглядел Олава с головы до ног, решил: проявленного почтения довольно, чтобы забыть о прошлых мелких обидах.

– Будь моим гостем, Олав, сын Трюггви! – провозгласил он по-нурмански. – И ты, и люди твои… Много ль их?

– Четыреста восемнадцать, – ответил Трюггвисон. – Считая тех, что сейчас со мной, и не считая собаки! – и ласково почесал волкодава повыше глаза. – Пока – немного, но будет – больше.

Владимир на мгновение задумался, потом объявил:

– Твоим людям накроют столы в нижнем городе. А мы с тобой попируем вместе! Как в старые времена!

– Вот это праздник! – воскликнул Олав и громко захохотал.

Владимир глядел на него очень внимательно.

«Прикидывает, как вписать Олава с хирдом в будущий поход», – легко догадался Сергей.

Но тут князь тоже засмеялся… И понеслась.

Заманить Олава в будущую ромейскую кампанию не удалось. У сына конунга Трюггви оказались другие дела. Личные и неотложные. Но начал он – издалека.

– Знаешь ли ты, конунг, что я теперь – христианин? – спросил он.

Вот это новость! Стольники Владимира, в подавляющем большинстве – язычники, изумленно переглядывались. Вот уж от кого они никак не ожидали, что примет ромейскую веру. То, что они знали о христианстве, ну просто никак не сочеталось с кровожадной профессией «викинг».

– И что же подвигло тебя, сын конунга Трюггви, на такой шаг? – спросил Владимир. – Мне было бы очень любопытно это узнать.

– Тогда я, конунг, расскажу тебе свою историю, – сказал Олав. – А уж ты сам думай, сгодится ли она тебе. Скажи, слыхал ли ты о том, что Гейра, дочь Бурицлава, вендского конунга, – была моей женой?

– Говорили мне, – кивнул Владимир. – Было время, я думал: уж не сойдемся ли мы с тобой в битве? Но знающие люди сказали: ты не поднимешь против меня меч. И я поверил.

– Верь мне и в будущем, – сказал конунг Олав, глядя прямо в глаза великому князю. – Я в долгу перед тобой, и так будет всегда. Но позволь мне продолжить.

И он продолжил. С обычным для нурманов хвастовством.

– Многое я свершил, пока жил у вендов. Ходил вместе с Бурицлавом-конунгом[21]21
  Надо полагать, Болеслав Первый Храбрый, будущий король Польши.


[Закрыть]и Отта-кейсаром[22]22
  Император Оттон Второй Рыжий.


[Закрыть]на Датский Вал[23]23
  Датский Вал– вал, сооруженный в девятом веке в Шлезвиге между двумя фьордами для защиты южной границы Дании. Остатки вала сохранились до сих пор.


[Закрыть]воевать с Хаконом-ярлом, захватившим земли моего отца-конунга. Но Хакон, удачливый в битвах, сумел удержать Вал. Тогда Отта-кейсар посадил свое войско на корабли и переплыл через фьорд в Йотланд. Харальд, конунг данов, поспешил ему навстречу. Была славная битва – и Харальд-конунг бежал.

Но, – продолжал Олав, – к печали моей, Хакона-ярла не было с ним. Сбежал от нас на остров Марсей. Отта-кейсар начал переговоры с конунгом данов, убеждая того принять свою веру и обещая за то стать ему добрым другом. Харальд-конунг сначала противился, но когда святой епископ Поппо взял в руки раскаленное железо и пронес его, а потом показал руки конунгу данов, и тот увидел, что ладонь епископа не обожжена.

Тут Олав умолк, потому что в зале поднялся ропот.

– Ты видел это сам или слышал от других? – спросил весьма заинтересованный Владимир.

– Нет, – ответил Трюггвисон. – Я не видел рук епископа. И вопросы веры тогда меня мало интересовали. Я хотел лишь одного: смерти своего врага Хакона-ярла.

Владимир кивнул.

– Рассказывай, конунг, – разрешил он.

Гул в зале тут же умолк. Тишина нарушалась лишь журчанием напитков, подливаемых в чаши, да собачьей грызней на посыпанном соломой полу.

Огромный пес Олава в собачьих сварах не участвовал. Лежал близ хозяина, величественный и равнодушный. Князь среди собак.

«Нет, я непременно должен добыть подобного зверя. Или хотя бы щенков от него», – подумал Духарев.

– Увидав, какие чудеса творятся Именем Христа, – продолжал Олав, – Харальд уверовал и тоже крестился. А когда наконец прибыл мой соперник, Хакон-ярл, вынудил креститься и его, и его людей[24]24
  Надо отметить, что конунг Харальд честно выполнил свои обязательства и крестил Данию, а вот ярл Хакон, как только убрался подальше от опасности, избавился от священников, которых ему навязали, вернулся к язычеству и по дороге домой, в Норвегию, неплохо пограбил датские земли.


[Закрыть]. И я понял тогда, – вздохнул сын Трюггви, – понял, что Отто-кейсар не убьет Хакона, и я не стану конунгом Норвегии. Так это меня огорчило, что даже явленное епископом чудо не заставило меня уверовать в Христа. Так что ни я, ни мои люди не приняли Крест. Нас никто не принуждал, ведь мы были союзниками. Но, думаю, зря я тогда не крестился. Многие тогда, да и сейчас называют меня провидцем, но на самом деле я был слеп. Может, прими я Крест, как это сделал конунг данов, и Бог пощадил бы мою Гейру.

Тут Олав вздохнул еще печальнее. И все увидели, что глаза его увлажнились. Даже сейчас, спустя много лет, конунг всё еще скорбел об умершей.

– Болезнь отняла у меня жену, – произнес он, совладав с чувствами. – Видно, не благоволили этому браку боги Севера, а Истинного Бога я тогда не ведал. Так что и детей у нас не было, хотя прожили мы вместе три года.

После смерти Гейры не смог я оставаться на земле вендов и ушел сначала к фризам, где воевал славно и хорошую взял добычу, потом бил саксов, скоттов и еще многих, о чем скальд мой Халльфред написал немало добрых стихов, и ты, конунг, и все вы, славные и почтенные люди, если пожелаете, сможете услышать их позже. Я же скажу просто: четыре года провел я в битвах, радуя Одина и Тора. А потом боги моих предков отвернулись от меня. Два лучших корабля потерял я во время шторма, третий, приставший к берегу, был захвачен франками, а люди мои перебиты. Я отомстил за них, однако понял, что удача меня покидает, а люди мои ропщут. Вот тогда судьба привела меня на острова Сюллинги, что лежат на закат солнца от Англии. И там я встретил человека, открывшего мне Истину…

История Олава, сына Трюггви, будущего конунга и крестителя Норвегии

– Не говори мне о Христе, – сердито бросил Олав. – Бог, который отнял у меня Гейру – не мой бог!

– Но ты видел чудеса, творимые Его Именем! – воскликнул Эмон, ирландец, принятый в хирд еще в те времена, когда Гейра была жива, а Олав Трюггвисон дрался в войске Отто-кейсара. – А чудо, сотворенное епископом Поппо[25]25
  Если верить Хронике, епископ Поппо, дабы посрамить языческих жрецов и убедить конунга датского Харальда в могуществе Христа, по собственному почину (а возможно, и по инициативе Харальда) прошел ордалию. То бишь в доказательство своей правоты некоторое время держал в руках раскаленное железо. Убедившись, что на руках епископа нет ожогов, вдохновленный чудом конунг принял христианство.


[Закрыть]?

– Да, я знаю о чудесах, творимых именем Христа, – согласился Трюггвисон. – Но я видел и чудеса, творимые богами моих предков. Уж не знаю, чем твой отшельник лучше финской вельвы. По мне так заговоренная воронья кость (Олав потрогал свой любимый оберег) куда надежней, чем ваш крест.

– Конунг! – перебил Олава ирландец. – Не веришь, так проверь! Не зря же ветра принесли нас именно сюда! Ты же сам рассказывал, как много лет назад человек из Гардарики, обычный воин, но тоже из христиан, предсказал тебе великую славу! Так послушай, что скажет тебе одаренный Богом!

Олав был не против поговорить с отшельником. Но не знал, как к этому отнесутся его хирдманы.

В последнее время многие из них вслух говорили, будто конунг больше не люб Одину и Тору. А конунг, лишенный удачи, перестает быть конунгом… Из двух сотен хирдманов Трюггвисон мог быть уверен только в половине, не больше. Многие воины даже не знали, кто он на самом деле, ведь, покинув землю вендов, конунг оставил там и свое родовое имя, повелев отныне называть себя не Олавом, сыном Трюггви, а Оле-конунгом из Гардарики.

– Хочешь, я сам схожу к отшельнику? – предложил Эмон. – Скажу, что я – это ты. И пусть…

Олав расхохотался.

– Не нужно быть провидцем и колдуном, чтобы отличить твою рожу от моего лица!

Ирландец смутился. Славный воин, внешностью он не удался. А вот Олава многие считали очень красивым. Особенно женщины.

Но после смерти Гейры ни одной из них не удалось привлечь его внимание более чем на одну ночь. Потомок Харальда Прекрасноволосого говорил об этом так: как может жалкая медь удовлетворить того, кто держал в руках благородное золото?

– Но предложение твое недурно, – отсмеявшись, заявил Олав. – Проверим твоего предсказателя. Торстейн Бычья Нога – вот кто пойдет к твоему отшельнику и узнает, так ли он всеведущ.

Вернувшись в лагерь, Олав сообщил о том, что намерен сделать.

Хирдманам идея понравилась. Многие слышали о сюллингском отшельнике прежде, и мысль обмануть христианского колдуна показалась им забавной.

Торстейна Бычью Ногу обрядили в лучшие одежды, повесили на пояс меч Олава с красным камнем на оголовье и серебряными накладками на ножнах. На руки ему Трюггвисон надел собственные золотые браслеты, а на плечи – бархатный плащ.

Люди Олава, поглядев на Торстейна, в один голос заявили, что Бычья Нога теперь почти так же хорош собой, как сам конунг.

– Сам хитроумный Локи не сделал бы лучше! – похвалился Олав. – Теперь даже я готов назвать тебя конунгом, Бычья Нога!

И громко захохотал.

А вот Торстейн, напротив, смутился и покраснел. Дело в том, что хирдманы, недовольные Олавом, прочили Торстейна в вожди и не скрывали этого. От Торстейна, конечно, а не от Олава, который, узнай он о подобных замыслах, мог бы обойтись жестоко и с Торстейном, и с заговорщиками.

Отшельник жил не в пещере, как друиды, а в маленьком домике на берегу озера. Около домика сушилась рыба и выстиранные портки.

– Ищешь кого, воин Севера?

Торстейн оглянулся.

Сказано было на языке саксов, но на сакса человек походил мало. Больше – на йотуна. Большой, ростом почти с Торстейна, голый, если не считать изодранных коротких штанов, заросший черным волосом, с такой спутанной гривой, что Торстейн подумал: уж не взял ли дикий человек, подобно конунгу Харальду, гейс – не причесывать и не стричь волос, пока не свершит задуманное?[26]26
  Имеется в виду Харальд Первый Норвежский, Инглинг, сын Хальфдана Черного и отец Эйрика Кровавой Секиры. Невеста поставила Харальду условие, что выйдет за него, лишь когда он станет конунгом всей Норвегии. И Харальд принял гейс: не стричься и не причесываться, пока Норвегия не будет под ним. И добился своего. А уж тогда превратился из Харальда Косматого в Харальда Прекрасноволосого.


[Закрыть]

В отличие от тех жрецов, к которым привык Торстейн, на человеке-йотуне не было никаких оберегов. Только большой черный деревянный крест. И потемнел крест скорее всего просто от времени, потому что вряд ли отшельник кормил его жертвенной кровью.

– Я – Оле-конунг из Гардарики! – гордо произнес Торстейн. – Слышал, ты умеешь провидеть будущее?

– Настоящее – тоже, – сообщил отшельник. – А потому не стоит тебе называть себя конунгом, но стоит помнить о том, что ты клялся конунгу в верности. Оставайся верным ему и в будущем и не прогадаешь. А теперь ступай к своему вождю и скажи: я его жду.

На сей раз Олав отправился сам.

– Скажи мне, святой человек, получу ли я желаемое? – поинтересовался Олав, не уточняя, что именно желает.

И тут же убедился, что имеет дело с настоящим прорицателем.

– Ты получишь свое королевство, – не раздумывая, заявил отшельник.

Это был правильный ответ, хотя Олав имел в виду всего лишь свою удачу.

– Бог даст тебе его, – продолжал между тем отшельник, – если ты примешь Истинную Веру.

«Хочет, чтобы я крестился», – подумал Олав.

Но сын Трюггви не принял крещения даже ради любимой Гейры. Стоит ли это делать сейчас? Ведь землями его отца правит Хакон-ярл, который сначала, по требованию конунга данов, принял Крест, а затем вновь вернулся к вере отцов, выгнал монахов-христиан, изрядно пограбил земли данов, потом сам подвергся нападению Харальда-конунга и спасся, как говорили, тем, что северные боги наслали на конунга всяких чудовищ, вынудив уйти. И Бог христиан ничем не помог конунгу.

Так говорили люди, и Олав не видел причин, почему бы ему не верить их словам.

И вот теперь отшельник обещает Олаву землю, которой сейчас правит Хакон-ярл, оказавшийся сильнее христианина Харальда, повелителя Дании.

Возможно, Христос решил руками Олава свершить не сделанное конунгом данов? Но что будет, если боги Севера окажутся сильнее и на этот раз?

– А если я не сделаю этого и останусь верен богам моих предков? – спросил Олав. – Что будет со мной далее?

– Смерть придет к тебе, – сказал отшельник.

– Что ж, все мы когда-нибудь умрем, – заметил Олав. – Меня этим не испугаешь.

– Смерть придет к тебе сегодня, – уточнил отшельник. – Подступит внезапно, откуда не ждешь. Однако Бог позаботится о тебе. Тебя сочтут мертвым, но пройдет семь дней – и ты восстанешь, чтобы оплакать погибших друзей и обратиться к Истинному Богу Иисусу Христу.

– А с чего бы твоему Богу заботиться обо мне, если я не из его поклонников? – осведомился Олав.

– А с того, Олав, сын Трюггви, – сказал отшельник, очень удивив Олава, представившегося как обычно «Оле из Гардарики», – что тебя ждет славное будущее. Ты станешь великим королем. Многих ты обратишь в христианство и тем спасешь их души. А теперь ступай и возвращайся, когда уверуешь в могущество Истинного Бога, сотворившего небо и землю и всё, что им сопутствует, в том числе и тебя, упрямый сын Трюггви, хотя ты и не желаешь этого признать. Вскоре ты получишь доказательство Его могущества, вновь получив от Него свою доселе бесполезную жизнь.

И Олав ушел. Слова отшельника не убедили его (для того чтобы убедить такого, как Олав, одних слов маловато), но заставили задуматься.

Вот так, глубоко задумавшись, Олав, сын Трюггви, спускался по тропинке вдоль склона, когда на него напали заговорщики.

Олав считал, что удача покинула его, однако был не совсем прав. Кое-что осталось.

Это «кое-что» и надоумило его сначала отправить вместо себя Харальда Бычью Ногу.

Харальд же был человеком не только красивым, но и великой силы. Прозвище свое получил за то, что еще в молодые годы, желая показать удаль, вырвал из сустава ногу бычка-двухлетки. С тех пор сила Торстейна увеличилась, а воинское умение закалилось в множестве битв. Будь он сейчас с заговорщиками, Олаву пришлось бы совсем плохо, потому что не было в хирде Олава никого, включая и самого конунга, сильнее Бычьей Ноги.

Но слова святого отшельника проникли в сердце Торстейна, и он отказался предать своего конунга.

Однако заговорщиков было четверо, а Олав – один.

Он знал всех четверых: то были его собственные люди. Из тех, кто громче всех кричал о том, что удача покинула Олава. И еще он знал, что они – хорошие воины, умелые во владении железом.

Олав родился сыном конунга и страха не ведал.

Но он был глубоко оскорблен тем, что собственные хирдманы предали его.

– Вы клялись мне в верности! – воскликнул Олав, обнажая меч. – А теперь ищете моей смерти! Ледяной ад Хель – подходящее место для таких, как вы!

– Если бы мы искали твоей смерти, Олав Трюггвисон, то ты был бы уже мертв! – заявил конунгу Снорри Черный из Вестфольда, могучий викинг, присоединившийся к хирду Олава после битвы у Датского Вала, потому что не пожелал креститься. – Но мы лишь хотим, чтобы ты уступил место вождя более достойному, потому что удача твоя иссохла, как вода в летней луже. Осталась только грязь, не способная утолить жажду даже лягушки.

– Это у тебя, Снорри, в жилах не кровь течет, а грязь! – гневно зарычал Олав и, прыгнув вперед, отсек Снорри правую руку повыше локтя.

Трое других от неожиданности подались назад: не предполагали, что Олав рискнет напасть первым.

– Ха! – воскликнул Трюггвисон, вновь вздымая меч. – А я ошибся! Всё-таки кровь, а не грязь! Да так много, будто я свинью зарезал!

С этими словами Олав ударил мечом по шее Снорри, и удар этот был смертельным, однако трое других предателей уже опомнились и сами напали на конунга.

Олаву пришлось туго. Удары сыпались со всех сторон, а у сына Трюггви даже щита с собой не было, так что пришлось отбиваться мечом и секирой.

Но Олав был так хорош в пляске острого железа, что сумел ранить еще двоих предателей, прежде чем третий нанес ему страшный удар топором по голове.

От этого удара шлем конунга разошелся, лезвие топора прошло сквозь подшлемник и увязло в голове Олава.

Однако поразив, предатель раскрылся, и Трюггвисон с яростным криком воткнул меч ему в грудь. Клинок конунга пробил доспех, сломал ребро и вошел в легкое.

Отмстив, конунг упал бездыханный, с топором, торчащим из головы, но его обидчик тоже прожил недолго: захлебнулся кровью. Двое же уцелевших вырвали меч Олава из груди убитого – в доказательство, что конунг мертв, – и поспешили с этой вестью вниз, к кораблям.

Они хотели представить дело так, будто сами непричастны к смерти Олава, однако их свежие раны говорили об обратном, а у Олава в хирде было довольно людей, ему преданных. В их числе были ирландец Эмон и Халльфред по прозвищу Трудный Скальд, этот последний и изобличил предателей.