Текст книги "Сети (СИ)"

Автор книги: Александр Латвиненко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Сети.

Олег Степанович приостановился, чтобы собраться с мыслями и унять дрожь в коленках. И зачем он пошел на это? Теперь ему казались смехотворными причины, которые привели его сюда. Господи! Да хоть бы знать, куда это – сюда. Но пути назад не было: ступеньки за ним покрывались серыми пятнами и исчезали, как только он убирал с них ногу. Он посмотрел вперед, на громадные сверкающие ворота, вздохнул и продолжил путь. Как же все это начиналось? Он напряг память, чтоб хоть как-то отвлечься от происходящего…

* * *

В кабинет вошел грузный, с обвислыми щеками пожилой человек. Олег Степанович вскочил, было, навстречу шефу.

– Сидите,– махнул рукой вошедший, подхватил один из стульев, стоявших у стены, сел рядом с подчиненным и воззрился куда-то сквозь уже понурившегося Олега Степановича. – Я вас слушаю уважаемый.

Олег Степанович недоуменно пожал плечами:

– Виталий Григорьевич, я не знаю…

– Зато я знаю, – отрезал шеф. – Вы, что, решили подсидеть меня?

– Да, что вы… Виталий Григорьевич… я никогда… Виталий Григорьевич… как это так…

– Вы так работаете, – вздохнул шеф, внимательно глядя собеседнику в округлившиеся глаза, – что, либо меня попросят с должности, либо я вас. Ваш кабинет как проходной двор, хоть картину «Ходоки у Ленина» пиши. В то время как попасть к вам должно быть затруднительно. Это будет нести за собой материальную выгоду, как для нас с вами, так и для тех, кто получает с нашей помощью какие-либо преимущества перед остальными.

– Но взяточничество…

– Не богохульствуйте в этом здании, Олег Степанович, – шеф нервно заерзал на стуле. – Здесь работают законопослушные граждане, – доверительно сжал пухлой ладонью локоть хозяина кабинета, – просто надо быть немного гибче. К разным людям нужен разный подход. Вы меня поняли?

– Да, – хозяин кабинета уныло качнул головой, не глядя на шефа.

– Очень на это надеюсь, – Виталий Григорьевич легко, несмотря на свой вес, вскочил со стула и вышел из кабинета.

Олег Степанович встал из-за стола, неспеша надел пальто, шапку и вышел в коридор, доставая ключи от дверей. И надо же было ему задержаться сегодня после работы. Хотя, это ничего не изменило бы, а лишь отодвинуло проблему на следующий день. Что же делать? Работа и зарплата его устраивали, но дальше так продолжаться не может. Брать взятки, стать как все? Влиться в сплоченные ряды должностных лиц? Кстати, а что такое «должностное лицо»? Наверное, это лицо, которому все, ниже его стоящие, должны. М-да. Олег Степанович неспешно прошелся до остановки, сел в первый попавшийся аэробус и отрешенно уставился на мелькавшие вверху силовые линии междугородных трасс.

– Фу-у, еле вас догнал, – рядом присел сухощавый парень.

– Меня? – Олег Степанович с трудом возвратился к действительности.

– Да, именно вас, – радостно сообщил незнакомец.

– Кто вы, и что вам нужно? – сухо спросил Олег Степанович, собираясь вновь отдалиться от окружающей суеты.

– Меня зовут Сергей. Я пилигрим, – так же радостно представился парень. – У меня к вам предложение.

При слове «пилигрим» Олег Степанович внутренне напрягся и окончательно вырвался из своих грез. Почему эти люди именно так называли себя, было непонятно. Считалось, что они обладают какими-то сверхъестественными способностями, что они даже могут проникать в потусторонний мир. Конечно, то, что говорили о пилигримах, по его мнению, было лишь слухами, но все же…

– Почему именно ко мне?

– Судя по вашему виду, вы нуждаетесь в помощи, – незнакомец посерьезнел.

– Откуда вам знать, в чем я нуждаюсь? Вообще, как вы, я имею в виду пилигримов, производите свой отбор: к кому подойти, а к кому нет?

– Глаза – это…

– Да-да, я знаю, глаза – это зеркало души,– перебил Олег Константинович и сник. – Простите. Мне предстоит нелегкий выбор.

– Выбор этот вы уже сделали, только сами себе боитесь признаться.

– Вам не может быть известно, какой выбор я сделал, потому что и сам этого еще не знаю.

– Взгляд человека, совершившего в результате внутренней борьбы сделку со своей совестью, сильно отличается от взгляда человека, который не в силах поступиться своими принципами. Вот вам номерок, – он протянул светло-зеленую визитку, – позвоните, когда станет совсем туго. До свидания, – встал и направился к выходу.

– Постойте, как вас зовут?

– Сергей, – ответил незнакомец, выскакивая на блестящую от дождя платформу.

На следующей остановке вышел и Олег Степанович. Дома он переоделся в домашний халат, надел тапочки на босу ногу и прошел на кухню. Но внутренняя борьба все же дала о себе знать: желание есть отсутствовало. Организм гудел от напряжения, отказываясь переключаться на какие-либо другие задачи. Огромное желание плыть по течению, быть «как все», «сгребать сливки», натолкнулось на серьезнейшее препятствие называемое совестью. Нахлынуло странное, совершенно новое ощущение, будто над выходом из этой ситуации бьется вся его сущность, словно каждая клеточка тела была задействована в битве не на жизнь, а на смерть. Хотя нет, ощущение это было не ново. Нечто подобное с ним уже происходило. Или это только ему кажется? Олег Степанович, учащенно дыша, подошел к телефону и дрожащими руками набрал номер, держа перед глазами визитку салатового цвета…

* * *

Что же было дальше? Олег Степанович остановился и попытался сосредоточиться, но мысли путались.

– Ну что, милейший, – раздалось из-за ворот, – так и будете танец медведя демонстрировать, или соблаговолите войти?

Олег Степанович еще немного потоптался на месте в нерешительности, оглянулся вокруг, в надежде, что обращались не к нему, никого не обнаружил, прошел в ворота, в створках которых виднелся сад…

И обнаружил себя в огромном зале. В зале находились три двери, кроме той, в которую он, как догадывался, «вошел». В две из них змейками вились очереди. Сбоку от «входа» стоял стол, за которым сидел сухощавый старичок, листающий тетрадку.

– Не густо, Петр Михайлович, – равнодушно произнес старичок, глядя в тетрадь.

Олег Степанович хотел сказать, что его зовут, не Петр Михайлович, но голова закружилась, перед глазами все расплылось, и он как бы перестал быть действующим лицом, рассматривая все изнутри самого себя.

– Простите, не понял, – заискивающе улыбнулся Петр Михайлович.

– Деяний маловато, – проворчал старичок. – Жизнь вам дается не для того, чтоб вы выполняли только животные функции: есть, спать, размножаться. Человек должен творить, все равно что: писать картину, воспитывать детей. А у вас тут, – он помахал тетрадкой, – кот наплакал. Более того: взятки, взятки. Торговля самым ценным, что есть в душе человека – совестью – большой грех.

Не понимая, как он вдруг стал Петром Михайловичем, Олег Степанович вновь напрягся, пытаясь завладеть ситуацией. «Не волнуйтесь, Олег Степанович, – слова появились внутри его сознания, – это всего лишь память души. Я скоро присоединюсь к Вам, и все объясню, а пока просто наблюдайте».

– Кто же знал… вот кабы знать, – Петр Михайлович задергался отчего-то и забегал по сторонам своими маленькими глазками. – Но я в церковь…

– Бросьте, – старичок поморщился. – Я не спорю, церковь полезна в отдельных случаях. Но во что люди превратили веру? Создали посредников для общения с Богом, а теперь удивляются, что Бог поступил так же, назначив для управления жизнью людей своего посредника – Люцифера.

Петр Михайлович сжался:

– А Люцифер, это ведь… – его голос задрожал.

– Что, дьявол, сатана? И чего люди так зациклились на этом? Какая вам разница, кто такой Люцифер и каковы его отношения с Богом. Вам были даны предельно ясные правила общения друг с другом, аксиомы жизни, не отрицаемые, заметьте, даже Люцифером. Вам был дан выбор, либо вы следуете этим правилам, и все у вас получится, либо выбираете путь котенка, которого постоянно тычут носом в собственное, извините, дерьмо, и вам приходится проходить один и тот же урок несколько раз, в течение нескольких жизней. А вы все обсуждаете, что там да как на небе, каково истинное имя Бога, звания, ранги. Все делите: в раю дуреют от ничегонеделания праведники, попивая амброзию и расхаживая в белых балахонах по садам, а в аду трудолюбивые черти старательно обжаривают грешников.

– Тяжело противостоять искусителю, – Петр Михайлович предельно насытил слова жалостью.

– Ах да, я совсем забыл, – сочувственно закачал головой старичок. – Люди и здесь сумели все извратить. Скажите мне, кто создал человека таким, каков он есть?

– Бог! – Петр Михайлович почему-то, вдруг, вытянул руки по швам.

– Люцифер, значит, по мнению людей, не мог ничего добавить лишнего без ведома Всемогущего. Это радует, хотя допусти вы это, и всю религию пришлось бы перестраивать на новый лад. Ну, хорошо. Скажите мне теперь, мог ли Создатель исключить в человеке возможность желать чего-то?

– Да.

– Почему же он вложил в человека бурю страстей и эмоций? Зачем оставил возможность искушения? Почему не удалил все, что может привести человека на сковороду?

– Не знаю, – Петр Михайлович заметался в поисках ответа, стараясь из кожи вон вылезти, но угодить разговорившемуся старичку, занимавшему, по-видимому, важное место. Впрочем, любое место, имеющее хоть какой-то контроль над кем или над чем-нибудь, делает человека, занимающего это место, важным и значительным. – Наверное, потому, – радостно заявил бывший чиновник, – что тогда человек не имел бы желания есть, размножаться, жить.

– Правильно, – согласился старичок, – но животные тоже наделены желаниями, почему же они не искушаются? Да потому, что они не наделены правом выбора. Они не могут осознать свои желания, направить в нужное им русло, осмыслить свое существование. А людям дана такая возможность, дан шанс овладеть огромной силой, обуздать энергию желаний и подчинить ее своему разуму. Лучший страж желаний – совесть, а вы торгуете ею направо и налево, расходуете впустую самую большую ценность. Чем вот Вы, лично, будете расплачиваться за вход в более, как бы это сказать, престижные районы этого мира?

Старичок злобно уставился в тетрадку, словно хотел выместить на ней свой гнев. Петр Михайлович побелел. В голове его вспыхивали картины, одна хуже другой: сковородка, шипящая от нетерпения, бурлящее масло в огромном котле, и вокруг всего этого радостно суетятся существа с рожками и копытцами.

– Я-а-а, – буквально заблеял кандидат на сковороду. – У-у меня должны быть хорошие дела… там… в детстве.

Старичок резво привстал, перегнулся через стол, сунул нахально свою руку в карман пиджака Петра Михайловича, и, к удивлению последнего, вытащил горсть мелких монеток.

– Та-ак, – брезгливо поморщился старичок, рассматривая монетки. – Что тут у нас? Помог маме помыть посуду, постирал, помыл пол. Не густо, повторяю, не густо. На хорошую жизнь не потянет, но, – старичок слащаво улыбнулся, – чтоб пройти дальше без очереди… Если вы, конечно, желаете порадовать меня и уступить эти добрые делишки.

Что-то шевельнулось внутри Петра Михайловича, рванулось наружу, пытаясь вернуть себе то, что лежало в руке старичка. Но годы «обгрызания» людей, годы подчинения себя и своего места бездонному карману уплотнили шкуру наглости и хамства, и совесть, увядшая и обглоданная на торгах, не в силах была пробиться к разуму. Бывший чиновник кивнул в знак согласия, многозначительно улыбнулся старичку, и, слегка презрительно косясь на стоявших в очередях, прошел к свободной двери. Открыл ее и…

Оказался в воде. Куда-то делись ноги и руки, вместо них Петр Михайлович активно двигал плавниками и хвостом, расталкивая вокруг себя таких же, как он, полулюдей-полурыб.

– Что тут происходит!? – истерически завопил бывший чиновник, хватая воду невесть откуда появившимися жабрами.

– Новичок? – раздалось справа.

Петр Михайлович с трудом развернулся к задавшему вопрос карасю с печальным человеческим лицом.

– Дали взятку милому старичку на входе? – снова заговорил «карась». – Я вот, тоже. Обидно. Только говорили нам о самой большой ценности, и на тебе. Как говорится, горбатого могила исправит.

– Куда я попал? – Петр Михайлович яростно работал плавниками, чтоб удержаться на месте. – И как отсюда можно выбраться?

– Вы попали туда, куда попадают все мздоимцы. А выбраться отсюда можно, только имея изрядное количество добрых дел, тех самых монеток, что мы с вами отдали при входе. Те, кому хватило ума не расставаться с остатком совести, могут проскочить сквозь множество сетей, натянутых от берега до берега, вниз по реке, чтобы начать жизнь сначала и попытаться исправить прошлые ошибки. Остальным это не под силу из-за толстой жировой прослойки, находящейся под чешуей. Эта жировая прослойка – ничто иное, как наращенная нами же оболочка хамства и наглости, скрывающая совесть и не позволяющая пролезть сквозь ячейки в сетке. И мы рано или поздно попадаемся хозяевам сетей.

– И что дальше? – переварив услышанное поинтересовался Петр Михайлович.

– Они питаются этой нашей жировой прослойкой.

– Как это, питаются?

– В прямом смысле этого слова. Нет, они, конечно, делают, вроде как, хорошее дело, освобождая нас от этой оболочки. Но сам процесс сдирания, мягко говоря, не приносит приятных ощущений. Мы в десятикратном размере испытываем всю ту боль и обиду, что доставляли людям, зависившим от нас. Потом нас отпускают, и мы можем проскочить несколько ловушек.

– Прямо, как стрижка овец, – помрачнел бывший чиновник.

– Это еще не все. Во-первых, жир наш слишком быстро нарастает заново. Во-вторых, у хозяев сетей появляются дети, которые тоже хотят есть, в результате чего сетей становится все больше.

– Но это же несправедливо!

– Да полно вам. Можно подумать ваши дети пошли на завод. Вспомните.

И Петр Михайлович вспомнил…

* * *

– Добрый вечер, – в комнату вошла Таня.

Петр Михайлович кивнул головой в ответ и ткнул пальцем на столик, стоявший возле кресла, в котором чиновник то ли восседал, то ли возлежал. Служанка шустро проскользнула мимо мраморных купидонов, поставила разнос, и так же шустро испарилась, оставив после себя запах дорогих духов.

Петр Михайлович потянулся к столику, аккуратно, кончиками пальцев, взялся за обжигающе холодную, вспотевшую, бутылку водки, уже открытую служанкой, и налил в стограммовый стаканчик. Поставил бутылку в то же место, отмеченное водяным кружком, привычным движением принял содержимое стакана и слегка поморщился. Затем снял с пирамидки, устроенной из бутербродов на тарелке верхний шедевр, представляющий собой кусок хлеба, намазанный маслом и усыпанный красной и черной икрой вперемешку, удовлетворенно улыбнулся, и осторожно надкусил, придержав верхней губой попытавшуюся было упасть одну из икринок. Медленно и тщательно прожевал, прежде чем проглотить и потянулся за пультом от телевизора.

– Пап, у меня ничего не получается.

Отец недовольно посмотрел на вошедшего сына, прервавшего приятную процедуру.

– А что у тебя вообще получается? – пронаблюдал, как у сына сжимаются губы, сходятся брови, и вздохнул. – Ладно, что там у тебя?

– Я работаю в этой фирме как проклятый. Никакой личной жизни, никакого отдыха.

– Я тебе говорил, поработаешь годик-другой, и сам станешь хозяином этой фирмы, либо какой-нибудь другой, как пожелаешь, я все устрою.

– Не хочу. Наш босс загружен работой не меньше меня. Что он видит? Раз в год отдохнуть на Кипре и все?

– А что ты хочешь?

– Не знаю, но не на завод же идти токарем.

Петр Михайлович повторил ритуал «принятия на грудь», достал из подлокотника кресла телефон и набрал номер.

– Игорь Сергеевич?

– Да, Петр Михайлович, добрый вечер.

– Добрый. Скажи мне, кто проверяет на качество продукцию, выпускаемую кооперативами?

– Для этого есть специальный сертификационный отдел.

– Ты можешь моего сына пристроить туда?

– Никаких проблем, хоть начальником.

– Вот и договорились, начальником так начальником.

– Но зачем это тебе, Михалыч? Место-то не рыбное. Частники не шибко спешат приобретать эти самые сертификаты, благо их продукцию и так расхватывают. Законом не прописано…

– Это уже моя забота, – отрезал Михалыч.

– Да ты не серчай, у меня самого уже плешь проедена спиногрызами, и все по той же проблеме.

– Что, опять внучка?

– Она, – вздохнули на другом конце провода.

– Направь ее в санэпидемстанцию. Там недавно был создан еще один отдел, выдающий медицинские книжки сроком на один год. Скажи от меня. Да поторопись, скоро выйдет закон, согласно которому все продавцы должны будут иметь эти документики.

Петр Михайлович положил трубку и повторил «забег» с водочкой и бутербродом.

– Пап, а зачем продавцам эти книжки?

– Чтоб не заражали покупателей, если больны чем-нибудь серьезным.

– Но, медкнижку можно купить.

– Причем, купить ее вынуждены будут многие, чтоб не тратить время на прохождение медкомиссии.

Петр Михайлович снова взял трубку.

– Алло, Дмитрий Сергеевич? Здравствуйте.

– Приветствую Вас, – отозвалась трубка.

– У нас тут назрела проблема с сертификацией продукции, выпускаемой частниками. Дело в том, что стали поступать жалобы от населения по поводу качества этой продукции, а законом не прописано обязательное сертифицирование.

– Понятно, я вынесу завтра этот вопрос на обсуждение, и в ближайшие дни нужные законы будут приняты. Кстати, кто там начальником, в этом отделе сертификации?

– Уже мой сын.

– Ты не мог бы моего крестника туда пристроить?

– Думаю, после принятия законов этот отдел превратится в независимую службу, которой понадобятся филиалы.

– Добро.

Петр Михайлович положил трубку и воззрился на разнос.

– Спасибо, пап, – сын поцеловал отца и вышел.

* * *

– Берегись! – истошный вопль вырвал бывшего чиновника из воспоминаний.

Вокруг все засуетилось, заволновалось. Рыбы заметались, создавая водоворот. И так же как началось, все резко прекратилось. Петр Михайлович обнаружил себя в огромном казане, заполненным такими же, как он бедолагами.

– Самое печальное, – раздался рядом знакомый голос, – это то, что для выполнения нашей работы не надо иметь высшее, да и вообще какое-либо образование. Львиную долю чиновничьей работы, во всяком случае, того качества, как ее выполняли мы, может выполнять хорошо выдрессированное животное.

Над пойманными нависла тень. Петр Михайлович покосился и едва не закричал от ужаса: к ним тянулась огромная волосатая лапа…

– Ну вот, я и здесь, – к Олегу Степановичу, очутившемуся невероятным образом на берегу небольшой речушки, подошел Сергей – пилигрим. – Теперь можете задавать вопросы.

– Где мы находимся, и кто такой Петр Михайлович, в шкуре которого я побывал?

– Мы находимся в хранилище жизненного опыта вашей души, а Петр Михайлович – это вы, в прошлой жизни.

– Но почему, в таком случае, я ничего не помню об этом?

– Дело в том, что физический мозг человека может иметь информацию только о событиях, происходивших с момента его рождения до смерти, не более.

– А какой смысл в информации, к которой нам нет доступа при жизни.

– Пройдемся, – предложил Сергей и направился вниз по течению реки. – Во-первых, кто вам сказал, что во время земного существования люди не имеют доступа к такой информации? Вы просто не хотите ее получить, увлекаетесь иллюзией жизни, своими играми в жизнь, выдумывая правила, потребительскую мораль, нормы этикета (заменив ими этические нормы).

– Я думаю, что многие хотели бы быть в курсе о своих прошлых жизнях.

– А вот это уже, во-вторых. Если человек не получает эти данные, значит его желание плыть по течению все же сильнее. Существует очень поучительная восточная легенда. В Индии один крестьянин преследовал жившего неподалеку ламу своими просьбами дать ему указания, как стать мудрым. Наконец лама не выдержал, завел крестьянина в реку и опустил его голову в воду, не давая возможности дышать. Когда крестьянин уже готов был смириться со смертью, лама отпустил его и спросил, чего больше всего тому хотелось. «Воздуха» – ответил крестьянин. «А, может, тебе хотелось денег, славы, власти?» – поинтересовался лама. «Нет, воздуха, – уверенно заявил крестьянин, – только воздуха». «Вот, когда ты захочешь мудрости так же сильно, как только что желал воздуха, тогда ты ее получишь». – Сергей пронаблюдал, как в реке плескалась рыба. – Ну и, в-третьих, не обязательно знать о своих прошлых жизнях, тем более, что увидеть себя в качестве насильника или убийцы в одной из прошлых жизней, и последовавшую здесь расплату, мягко говоря, неприятно. Все равно бесследно ничего не проходит. Не зря, один без колебаний готов убить, а для другого это неприемлемо. Чтобы быть человеком, не нужно помнить свои прошлые жизни. Для этого достаточно прислушиваться к своей совести а не торговаться с нею. Вы все плодите бессмысленные лозунги: то диктатура пролетариата вам жизнь должна облегчить, то диктатура закона. Никак не можете понять, что никакой иной диктатуры не может быть, кроме диктатуры совести.

– Хотелось бы знать, зачем вы все это мне объясняете? Свой выбор я уже сделал, а новый мессия из меня не выйдет – содержимое не то.

– Дело в том, что мы нуждаемся в помощниках. Тем более в таких, кто смог дважды за одну жизнь преодолеть себя. Вспомните свою юность.

Олег Степанович резко остановился, словно наткнулся на невидимую преграду. Как он мог забыть? Вот откуда ему знакомо ощущение, будто вся его сущность бьется не на жизнь, а на смерть. Ну да, еще когда он работал на заводе. А ведь тот обман не был бы раскрыт. Да и не требовалось тогда лгать. Просто промолчать. Тем более что пожилой человек, на которого он, тогда еще Олег, а не Олег Степанович, накричал, уже «сознался», под всеобщим давлением, в своей вине. И тут, на тебе! Сознание Олега блеснуло злорадной улыбкой и выдало воспоминание, говорившее, что в этот раз вина его, а не старого работника, всегда допускавшего такие оплошности. Ох, как хотелось промолчать! Как не хотелось прерывать потеху коллег над невиновным, и отдаваться на расправу этим колючим языкам. Его трусило от внутренней борьбы. Но он справился с собой и признался. Что было потом, понять может только тот, кто сам испытал подобное. Это все равно, что родиться слепым, а в двадцать лет неожиданно прозреть. Он вдруг осознал, что сбросил огромную тяжесть, которую, как он понял, носят на себе все люди, не замечая этого за повседневной суетой. Как он мог забыть? Ведь именно с этого момента Олег Степанович физически не мог врать, язык просто отказывался произносить ложь. Приукрасить что-нибудь за чарочкой вина ради красного словца – да, но лгать…

Все это быстро и ярко вспыхнуло в голове Олега Степановича. Он продолжил движение и догнал ушедшего вперед Сергея, решившего не мешать его размышлениям.

– Но, если Вы еще там, в аэробусе, знали, какой я сделаю выбор, почему ждали моего звонка?

– Одно дело, когда я это знаю, и совсем другое, когда вы это осознаете. Вы думаете, как растет сознание у людей? Только когда они сами осознают свои действия и возможности, сами оценивают себя. Согласитесь, что до серьезного поступка, даже будучи уверенным в своих силах, человек не так воспринимает себя, как после его свершения.

– А я буду помнить все это, когда вернусь?

– Не все, и не сразу.

* * *

Дома он переоделся в домашний халат, надел тапочки на босу ногу и прошел на кухню. Но внутренняя борьба все же дала о себе знать: желание есть отсутствовало. Организм гудел от напряжения, отказываясь переключаться на какие-либо другие задачи. Огромное желание плыть по течению, быть «как все», «сгребать сливки», натолкнулось на серьезнейшее препятствие называемое совестью. Нахлынуло странное, совершенно новое ощущение, будто над выходом из этой ситуации бьется вся его сущность, словно каждая клеточка тела была задействована в битве не на жизнь, а на смерть. Хотя нет, ощущение это не ново. Нечто подобное с ним уже происходило, очень давно, в юности. Олег Степанович, учащенно дыша, подошел к телефону и дрожащими руками набрал номер, держа перед глазами визитку салатового цвета. Телефон качнулся перед глазами и Олег Степанович ухватился за столик, стоявший рядом. Положил трубку и успокоился. Надо же, голова закружилась ни с того ни с сего. И тут он понял, что не нужно было больше ломать голову, ища выход из создавшегося положения, все стало ясно и понятно. Выбор существовал лишь в его фантазиях. Правильный путь всегда только один. Олег Степанович снова взял трубку…

Латвиненко Александр Владимирович.