Текст книги "Сочинения в трех книгах. Книга вторая. Роман. Повести. Рассказы"

Автор книги: Александр Горохов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

– Вопрос, Василий, серьезный, надо подумать. План градостроительства утвержден. Изменения туда внести, сам понимаешь, даже для меня непросто, – начал наводить туман Косиченко. – Но попробую помочь родному кооперативу и лично его председателю.

И закончил, разрядив серьезность тона:

– Короче, чтобы не тянуть, давай сделаем так. Ты мне приноси заявление от правления кооператива. Напиши фамилии инвалидов войны, труда, найди людей заслуженных и уважаемых, которым отказать будет нельзя, пусть они подпишутся. А я постараюсь, чтобы к 9 Мая был ветеранам подарок.

– Игорь Георгиевич, вы гений! – Васька изобразил восторг от решения Косиченко, хотя сам ему это решение и преподнес. – Все подготовлю и принесу послезавтра же. Спасибо от нашего кооператива. Игорь Георгиевич, может быть, вы и с проектом поможете? – хватал быка за рога Василий.

– Подумаю. Готовь заявление-просьбу от ветеранов, постарайся, оно очень важно, – закончил разговор Косиченко.

Василий надеялся, но чтобы так скоро уговорить Косиченко и всего за один гараж и проект…

Сразу после майских праздников все документы были оформлены. Разрешение на строительство получено. Выходило, по Васькиным расчетам, аж шестьдесят гаражей. Ветеранам доставалось всего восемнадцать. Да два Косиченко. Гаражей тридцать Лынев рассчитывал построить через родственников, подставных алкашей себе, чтобы потом продать. Спрос на гаражи был огромный. Получались в сумме сумасшедшие деньги.

12

За неделю Лынев собрал деньги на строительство гаражей с богатых автолюбителей, мечтавших получить новые, в два уровня гаражи, отрыл экскаватором траншею для подвалов, нанял бригаду шабашников и развернул строительство.

Прорабом он был, естественно, никудышным. Других знаний, кроме здравого смысла и желания побыстрей и подешевле построить гаражи, за душой не имел. А нужны были связи. Надо было срочно доставать бетонные блоки, перекрытия, битум, цемент, кирпич. И Василий начал обивать пороги заводов ЖБИ, кирпичного и складов стройматериалов. Увы, ничего из вышеприведенного списка там для него не было.

Все, что ему требовалось, строго лимитировалось, распределялось согласно нарядам и разнарядкам, согласно заявкам, составленным и поданным еще год, а то и два назад. А два года назад Василий и не подозревал, что будет заниматься гаражным строительством. Шабашники, подровняв после экскаватора траншею, требовали материалы. Те крохи, которые Василию удалось достать, были, как они выражались, «сработаны» за два дня. Начинали спрашивать о строительных делах и хозяева.

– Денежки ты, Василий Николаич, взял, а стройка что-то стоит.

– Не волнуйтесь, материалы на подходе. Не было цемента, теперь его подвезли, на днях начнем завозить блоки, – врал Лынев.

Но настроение его с каждым днем ухудшалось и ухудшалось.

В очередное утро уже без всякого энтузиазма в очередной раз поехал он на бетонный завод. Дождавшись, когда счастливцы из стройконтор получили по нарядам блоки и другие, столь необходимые ему материалы, Лынев зашел в кабинет начальника отдела сбыта.

К своему удивлению, он увидел там не прежнего всклокоченного, небритого и явно запойного мужика лет пятидесяти пяти, а очень даже симпатичную, одетую «в фирму» женщину. На взгляд – свою ровесницу.

Василий, рассчитывавший выпить с тем мужиком и, быть может, уговорить его отпустить хотя бы десятка четыре блоков, понял, что ничего ему у этой мадам не получить.

«Небось, жена какого-нибудь начальничка. Старого козла на время запоя заменила. Ничего мне сегодня тут не светит», – подумал Василий.

И от безысходности, а потому искренне сказал:

– От такой красивой женщины и слово «нет» услышать приятно.

Дама посмотрела на него, выдержала паузу и спросила, даже, скорее, не спросила, а заявила:

– А если – да, так и неприятно?

– А «да» в вашем ведомстве я последние две недели не слышал. Об этом я только мечтал.

– Какие проблемы? Кто вас так обидел? – с иронией спросила она. – Мы, строители, люди безотказные. Всегда рады помочь страждущим и сирым, – продолжала в том же чуть игривом, полусерьезном, полуироничном тоне дама.

Василий рассказал ей о своих проблемах. Рассказал просто, а в конце строками из передовицы за две минуты, вроде бы и всерьез, а вроде бы подыгрывая тону дамы, продекламировал про ветеранов, отдававших свою жизнь, инвалидов, потерявших здоровье, и прочие обоснования, с которыми спорить было нельзя, потому что, с одной стороны, они правильные, а с другой – про них вспоминают только тогда, когда преследуют свои шкурные цели.

– Красиво излагаете. Кстати, вы так трогательно заботитесь о ветеранах, а сами не представились.

Василий назвал себя. Дама в свою очередь произнесла:

– Татьяна Ивановна. С сегодняшнего дня начальник отдела сбыта завода.

– Татьяна Ивановна, помогите, такое начинание гибнет. Ветераны просят! – продолжал Василий.

– Знаешь что, Вася, – Татьяна Ивановна резко перешла на ты, – голову мне не морочь ветеранами. Вопрос, как ты уже уяснил, тяжелый, помочь я твоим сиротам и ветеранам постараюсь, но повторяю, дело очень тяжелое.

– Татьяна Ивановна, я это прекрасно понимаю, – быстро сообразил Лынев, – все, что от меня зависит, я сделаю, а вам буду обязан по гроб жизни.

– Ну, про гроб это позже, а некоторые детали надо будет обсудить.

– Татьяна Ивановна, назначьте место и время – я к вашим услугам в любой момент.

– Ну, ладно, давай, чтобы не затягивать, сегодня вечерком, в половине восьмого в «Маяке» встретимся.

– Татьяна Ивановна, «Столичный» лучше.

– Зато в «Маяке» меньше шумят, а в банкетном зале и глаз меньше.

– Понял. Спасибо вам. До вечера.

Мысль Васьки Лыня опять заработала интенсивно. Он начал считать и обыгрывать варианты.

«Ох, обдерет меня эта Танечка. И никуда я не денусь, еще спасибо скажу. А куда деваться? Некуда!» – подвел итог Василий.

Вечером, за десять минут до назначенного срока, одетый соответственно обстоятельствам, благо «шмоточные» связи у него остались, Василий с букетом роз в руках и коробочкой дефицитнейшей тогда французской парфюмерии ждал Татьяну возле «Маяка».

Опоздав, как положено по этикету, на пятнадцать минут, Татьяна Ивановна не спеша подошла к «Маяку».

– Татьяна Ивановна, если бы вы мне не назначили встречу, я бы никогда не осмелился заговорить с такой красавицей. – Василий был искренен, как никогда.

Действительно, со вкусом одетая, на каблучках, в облегающем платье, с распущенными, спадающими на плечи светло-русыми волосами, Татьяна выглядела более чем эффектно.

– Спасибо, на добром слове. Мы не на работе, давай переходить на ты. Меня зовут Татьяна.

– Танечка, это вам, – Василий протянул цветы. – И вот это – с восхищением вашей красотой, – Лынев протянул коробочку с парфюмерией, – надеюсь, что тон угадал.

– Спасибо. От такого подарка невозможно отказаться. Если не секрет, откуда такие возможности? Этого же и в Москве не найти?

– Старые связи. Если что из косметики потребуется, только скажите, для вас обязательно достану.

– Буду иметь в виду. Кстати, у вас хороший вкус. Галстук очень подходит к пиджаку. Это у мужчин в провинции редко случается.

Так, говоря друг другу комплементы, они вошли в ресторан, прошли в банкетный зал, где Василий еще в первом часу, сразу после разговора на заводе заказал столик.

Учась в Москве, Василий, как человек общительный, дружил с разными людьми. В его группе учились ребята, родители которых работали в министерствах, ЦК, были известными учеными. В компаниях, празднуя дни рождения, участвуя в других застольях, такие студенты вели себя совсем иначе, чем провинциалы, а особенно ребята из деревень или райцентров. Были они не скованы, но и не развязны, говорили непринужденно и естественно. Как правило, их застольные разговоры сводились к обсуждению театральной Москвы или новинок литературы. Василий исподволь присматривался к такой манере, поведению и за четыре года учебы многое перенял.

Как ни удивительно, но меньше всего об основах этикета он узнал от иностранцев, с которыми по фарцовочным делам сталкивался, обедал и ужинал последние года два своей московской жизни. Были те интуристы, как правило, развязны и в общем-то неприятны Василию, но уж очень хорошо он зарабатывал, скупая у них и перепродавая тряпье. Однако кое-чему научился он и у этих своих знакомцев.

Поэтому, подойдя к столику, Василий выбрал самое удобное место, откуда можно было рассмотреть весь зал, отодвинул стул и предложил Татьяне занять его. Не буду останавливаться на том, как он предлагал выбирать кушанья из меню, а напитки выбирал сам, на прочих освоенных тонкостях, но должен отметить, что Татьяна по достоинству оценила их. Улыбалась шуткам, удивлялась историям и исподволь старалась узнать о нем как можно больше. К концу вечера она знала о визави почти все. Правда, про самый тяжелый год своей жизни он не сказал, а на вопрос, почему бросил институт и переехал сюда, махнул рукой и грустно сказал:

– Танечка, если бы все в жизни было так, как мы хотим, то мы были бы не мы и, наверное, не здесь. – И добавил: – Однако я счастлив, что сейчас здесь и с вами. Так что, как говорили древние, все перемены происходят к лучшему, но ведут к могиле.

Постепенно Татьяна стала доверять Василию и в самом конце вечера, закурив, впервые за вечер начала разговор о том, ради чего они пришли сюда.

– Вы, Василий Николаевич, наверное, думаете, что эта дамочка обдерет вас как липку, взятку начнет вымогать или гаражами расплачиваться за материалы заставит. Так ведь?

Василий к тому времени хорошо познал науку общения и усвоил, что одним из главных в разговоре является молчание. Или как говорят актеры – пауза. Поэтому он продолжал слушать этот, как он догадывался, заранее подготовленный монолог, не реагируя на вопрос.

– А вот и нет, – продолжала Татьяна, – мы возьмем с вас ровно столько, сколько положено и ни копейкой больше. И оформление будет, как положено, и счет, и приходный ордер. Никаких незаконностей. Но будет один нюанс. В кассу завода вы оплатите двадцать процентов от всей стоимости, а остальные передадите мне.

– Татьяна Ивановна, нет вопросов. Только как это возможно сделать?

– А вот так. Напишешь письмо на имя директора нашего завода ЖБИ от своего кооператива. Укажешь, что для ветеранов войны и так далее просишь выделить некондиционные и бракованные блоки, перекрытия и так далее. Вопросы есть?

– Вопросов, как говорится, нет. Татьяна Ивановна, вы не только красавица, вы еще и мудрейшая женщина. Я поражен простотой и элегантностью идеи.

– Когда реализуем, тогда и будете восхищаться. Я надеюсь, что всё, о чем мы говорили, останется между нами. Сами понимаете, что проблем не будет, если сами их не сделаем.

– Татьяна, меня жизнь тоже кое-чему научила. Так что за мое молчание можешь быть спокойной.

– Ну, тогда давай выпьем за удачу.

Они вышли из ресторана. Василий проводил Татьяну до подъезда. Поцеловал ей руку. Дождался, пока перестали стучать по ступенькам каблучки, хлопнула дверь, и отправился домой.

Давно он не был в таком хорошем настроении. Ему вспомнилось, как он влюблялся в институте, бродил с девчонками до утра, провожал их домой и так же, как сейчас, счастливый и беззаботный, возвращался домой. Все было так. Да не совсем. Увы, не было уже беззаботности, не было просто влюбленности, не за что-нибудь, а просто так, потому что девчонка понравилась, просто понравилась и все.

13

Как было договорено, так Васька Лынь и поступил. Письмо на имя директора завода он отпечатал сам. Во всех красках описал тяжелую судьбу ветеранов и пенсионеров, отдавших Родине жизнь и здоровье, но на старости лет не имеющих возможности обзавестись гаражами, которые готовы построить хотя бы из «ненужных бракованных бетонных изделий, подлежащих выбрасыванию на свалку».

Передавая Татьяне это письмо одновременно с конвертом, в котором была оговоренная сумма, ему показалось, что после ресторанного ужина она стала проявлять к нему некоторую симпатию, не только меркантильную.

Процесс, как стало модным тогда говорить, пошел. Грузовики подвозили к котловану бетонные блоки всевозможных размеров, плиты для перекрытия подвалов и крыш. Строители едва успевали перемешивать цементный раствор и укладывать на него блоки. Крановщик матерился и давно запутался, что говорить и куда еще отпрашиваться вместе со своим краном у прораба со стройки, к которой был прикреплен. Работа кипела и днем и ночью.

Дни замелькали. Татьяна через свои связи помогала добывать множество дефицитнейших материалов.

Василий только успевал заправлять «Ниву», чтобы мотаться по заводам, складам, базам. Организовывать доставку железа для ворот, кирпича для заделки дыр и промежутков между бетонными блоками в стенах, электродов для электросварщиков, проводки для электриков, рубероида и битума для кровельщиков и многого другого, о чем сразу и не упомнишь, но без чего стройка мгновенно остановится, народ сначала закурит, а потом и запьет. И начнет куролесить неделю, а то и две. Потом похмелье, для которого со стройки потащат всё, что плохо лежит, всё, что возможно выломать и своровать.

Василий все это знал и не давал ни себе, ни рабочим отдыха ни на минуту.

К концу июля последние гаражи были отштукатурены, подключены к подстанции и переданы хозяевам.

Денег на этом строительстве Василий заработал столько, что медовый бизнес ему показался детской игрой.

Первого августа он пригласил Татьяну отметить завершение строительства, но уже не в ресторане, а в только что купленной с помощью того же Игоря Косиченко двухкомнатной квартире.

С Косиченко они уже были на ты, и тот сам предложил Василию эту квартиру, естественно, за некоторое вознаграждение для уважаемых людей из горисполкома, которые и передали её в архитектурное управление. А далее уже Косиченко так устроил, что Василий свое «однокомнатное подселение в двухкомнатной квартире» обменял. Новая квартира была вообще-то не новой, а гораздо лучшей. В доме ещё сталинской постройки в престижном районе старого Преображенска. Обошлась она Лыневу недорого. По его меркам совсем недорого – всего в четыре гаража.

Татьяна предложение приняла. Хотя была удивлена такой энергией Василия.

– Я думала, тебя едва хватает на то, чтобы управляться со стройкой. Думала, что ты захлебываешься с гаражами, а ты умудрился за это время еще и квартиру получить. Василий Николаич, я тебя зауважала ещё сильней. Обязательно приду.

– Спасибо на добром слове. Только заранее приношу извинения, мебели практически никакой, – ответил Василий.

– Намек поняла, – ответила Татьяна.

– Татьяна Ивановна, – Лынёв покраснел, – я не к этому. Просто действительно все эти магазинные стенки, тумбочки, столы, шкафы – из опилок. Мне такой хлам не нужен. А приличную мебель не так просто раздобыть. Хотя мысли есть. И, пожалуйста, приходите без подарков. Мне просто ваше присутствие будет приятно.

Вечером Татьяна пришла, конечно, с подарком. Она принесла именно то, что Василий, как и любой мужик, купил бы в последнюю очередь. Ее подарком были шикарные австрийские шторы на окна, с плетеными шелковыми шнурами с кистями для подвязывания и другими приспособлениями, которых Василий не видел и в Москве, в домах сокурсников, детей правительственных чиновников.

Благо, карнизы на окнах остались от прежних жильцов, и Татьяна захотела сразу же занавесить окна. Василию такая активность пришлась по душе, и он, позаимствовав раздвижную лестницу у соседей, начал прикреплять шторы. Все у этих австрийцев было продумано. Аккуратные пластмассовые крючочки в тон шторам легко вставились в металлические кольца карниза, и через полчаса окна в обеих комнатах и на кухне были украшены. Татьяна расправляла шторы и перевязывала их шнурами. Василий невольно залюбовался ей. Он подошел к ней, легко обнял за талию и нежно поцеловал в шею.

– Танечка, спасибо тебе. Лучшего подарка мне никто и никогда не делал. Но у меня для тебя тоже есть подарок.

Василий взял Татьяну за руку, наклонился, поцеловал ее, потом надел на безымянный палец перстенек с прямоугольным граненым изумрудом посредине и маленькими бриллиантиками по бокам.

– Вася, как ты догадался, – прошептала Татьяна, – я давно мечтала о таком колечке. Это же ужасно дорого.

– Я очень рад, что тебе понравилось, – Василий светился от счастья.

На глазах Татьяны выступили слезы. Она обняла Василия за шею. Притянула к себе и крепко-крепко, долго-долго поцеловала в губы.

– Дурачок, ты же меня совсем не знаешь. Зачем ты это делаешь?

– Я люблю тебя. И счастлив, что ты пришла ко мне, что ты вообще есть. Спасибо тебе за это.

Он обнял голову Татьяны, прижался к ее волосам. Почувствовал сквозь аромат духов запах ее волос, губ…

14

Татьяна проснулась рано. Рядом счастливо улыбался во сне и посапывал Василий. Она рассматривала трещины на потолке, воробья, который раскачивался на ветке за окном и раздумывал, прочирикать ему или повременить, пока рассветет окончательно.

«Ну, прямо как я, тоже не знает, как быть. Зачем мне, самостоятельной женщине, этот Василий с его гаражами, медом? А с другой стороны, ведь на самом деле любит, – продолжала размышлять Татьяна. – Разобьется, а всё сделает, чтобы я была с ним. Чтобы была счастлива. А что такое для него счастье? А что для меня счастье?»

Татьяне нравился Василий. Ей было приятно с ним. Нравилось, как он моментально проникся ее идеей с бракованными блоками. Как не жадничал в мелочах. Как, точно рассчитав конечную выгоду, не мельтешил, не портил о себе впечатление, выгадывая на крохах, но четко выдерживал главную линию деятельности.

И в то же время она не знала, останется с ним в этой квартире или уйдет к себе. В маленькую, доставшуюся ей после смерти отца квартирку, куда он, давно разошедшийся с матерью, почти насильно прописал ее за месяц до своей смерти. Как будто знал, что скоро умрет, и хотел оставить дочке.

Хотел, чтобы у любимой доченьки, с которой не получилось жить при жизни, осталось от него что-то значительное. Поэтому, наверное, и сделал ремонт, продумал и сделал на заказ дубовую встроенную мебель, застеклил балкон, купил новый холодильник и редкую тогда автоматическую стиральную машинку.

Прописка делалась тайком от матери, взбалмошной, склонной к истерикам и скандалам, старшей операционной медсестры городской больницы. Скажи ей они о прописке, начались бы запреты, обмороки, и отец просто не успел бы передать дочери то, что собирался. А в те времена, напомню, квартиры были собственностью государства. И в случае смерти человека, жившего там, передавались не родственникам умершего, а совсем посторонним людям, чья очередь на получение жилья подошла.

После смерти отца Татьяна с полгода лишь изредка забегала в квартиру, чтобы побыть одной, вытереть пыль, вымыть полы. Однажды, перебирая отцовские пластинки и кассеты, она нашла пластиковую коробочку, на которой было написано: «Доченька, когда тебе будет плохо, послушай». Поставила в магнитофон эту кассету и услышала голос отца.

Вначале он говорил о том, что и где в доме находится, из чего сделана мебель. Просил не продавать ее никогда, потому что купленное будет, как он выразился, «из ширпотребовской сосны или опилок», а он все сделал из черного мореного дуба, и эта мебель почти бесценна.

Делал ему это чудо старинный знакомый, мастер краснодеревщик, литовец, сосланный в Преображенск за то, что когда то, давным-давно, после революции, изготовил огромный стол с инкрустацией для первого литовского правительства. Потом отец советовал ей, десятикласснице, после школы обязательно поступить в институт и обязательно окончить его.

– Поступай в тот, к чему больше душа лежит. Чем захочешь заниматься всю жизнь. Но я советую, если не определишься с интересами, поступай на экономический факультет любого института. С такой специальностью всегда устроишься в жизни.

Потом в пленке была пауза, а дальше отец говорил:

– Все, что я расскажу дальше, тебе сейчас неинтересно. Поэтому сейчас не слушай, а пленку спрячь и постарайся не забыть послушать ее после окончания института. Целую тебя, доченька.

То, что было на пленке потом, Татьяне действительно было непонятно и неинтересно. Отец что-то рассказывал о работе на строительстве, она ничего не поняла, пленку эту спрятала и поставила на магнитофон запись с какой-то музыкой.

После школы она действительно не знала, куда ей поступать, выбирала, выбирала, потом вспомнила совет отца про экономику и подала документы в местный строительный институт, вернее, в филиал московского, на экономический факультет.

Проучилась там три курса, потом вышла замуж за капитана, армейского строителя, заочно учившегося в их институте и покорившего её сердце огромными букетами цветов, которые приносил на свидания.

Через год мужа перевели на огромный объект в Сибирь, и она, не доучившись один год, перевелась на заочный и укатила с ним. Посидела полгода дома, вернее, в небольшом домишке для семейных офицеров, разделенном на четыре однокомнатные квартиры.

Дома сидеть и варить борщи ей надоело, да и в институте после очередной сессии потребовали справку с места работы по специальности. Поэтому устроилась в строительный трест экономистом в отдел труда и зарплаты. У мужа на новом месте служба не задалась, и он запил. Потом попался на продаже цемента каким-то шабашникам и был выгнан с военной службы. Она устроила его в трест, где работала сама, старалась, как умела, успокоить и приободрить, но пить муж не бросил, а наоборот, почти каждый вечер едва доползал до дома.

Татьяна ненавидела скандалы, помнила, как в детстве измывалась мать над отцом, какие сцены закатывала ему, и не хотела, чтобы в её семье было так же.

Однажды, тихо и спокойно поговорив с протрезвевшим мужем, она попыталась его образумить, он кивал головой, просил прощения, говорил, что на стройке нельзя не выпивать, иначе не выполнить план, что как только закроет квартальную процентовку, так и бросит пить.

Она молчала и смотрела на все происходящее с надеждой, что в одно прекрасное утро муж проснется трезвым, подойдет к ней, обнимет, как когда-то в начале их семейной жизни, и скажет, что сегодня они начинают новую жизнь, счастливую и прекрасную. Однако утро такое не наступало и не наступало.

В конце весны Татьяна уехала в Преображенск на последнюю сессию. Пробыла там целых три месяца. Сначала сдавала последние зачеты, потом экзамены, делала диплом и защищала его. После получения диплома заболела мать, и Татьяна ухаживала за ней. Вернулась домой только в августе.

Радостная, с новеньким дипломом и полной сумкой диковинных тогда в сибирских краях абрикосов, чтобы угостить мужа, она открыла дверь квартиры и отшатнулась от зловония.

Татьяна вошла в комнату и увидела на полу под окном, привязанного к батарее мужа. Рот его был заткнут тряпками. Сам он выглядел неестественно толстым и загорелым, почти черным. Она окликнула его, потом подбежала, дотронулась до лица, хотела вытащить тряпки, но вдруг поняла, что он мертв, отшатнулась и выбежала на улицу.

Никого из соседей дома не оказалось. Татьяна увидела будку телефона-автомата и сообразила, что надо вызвать милицию. В дом войти было страшно, и она осталась ждать на крыльце.

Потом ее допрашивали. Какой-то младший лейтенант требовал, чтобы она предъявила билет на поезд. А она, как назло, не забрала его у проводницы.

Тот начал орать, заглядывал ей в глаза и спрашивал, зачем она убила мужа. Куда дела имущество и деньги. Только тогда она вспомнила, что в квартире действительно ничего не было. Ни вещей, ни мебели.

Татьяна не знала, что ей говорить, ее мутило от вони полураз-ложившегося трупа в квартире, от чесночного и водочного запаха, исходившего от младшего лейтенанта, от его криков, идиотских вопросов… Она потеряла сознание.

Очнулась Татьяна в камере предварительного заключения, куда ее притащили по приказу того же младшего лейтенанта.

Ночью камеру открыли и приказали идти на допрос. В какой-то прокуренной грязной комнате этот вонючий мент начал ее допрашивать. Она не понимала, чего надо этому младшему лейтенанту? Но когда тот начал хватать ее за грудь, а потом одной рукой заткнул ей рот, а другой начал стаскивать трусы, поняла. Женский инстинкт самосохранения сработал, и она, извернувшись, изо всей силы ударила коленом ему в пах. Страж закона взревел от боли, а Татьяна, не помня себя от злости, схватила табуретку и треснула его по голове. Похотливый подонок замолк и свалился на пол.

Татьяна вытащила у него из кобуры пистолет и отошла к стене. Минут через пять тип пришел в себя и начал подниматься.

Татьяна перепугалась, что он снова набросится и, собрав всё свое хладнокровие, сказала:

– Лежать, сволочь, а то пристрелю.

Младший лейтенант поднял глаза, увидел в руках Татьяны пистолет, побледнел и снова лег на пол.

– Отдай пистолет, дура, – начал он, – тебя за это лет на десять упекут в зону строгого режима. А я замну дело. Никому не скажу.

– Зато я скажу. До утра полежишь, а потом прокурора города вызову. Шевельнешься, убью.

Утром в комнату, улыбаясь, заглянул какой-то сержант. Наверное, рассчитывал увидеть своего героя-начальничка с изнасилованной девицей.

Когда же увидел того лежащим, а девицу с пистолетом, направленным на него, лицо сержантика вытянулось, а рука потянулась к кобуре.

Татьяна, за остаток ночи продумывавшая, что ей делать, скомандовала:

– Руки за голову. Повернуться лицом к двери. Стоять. – А когда тот послушно выполнил, продолжила: – Позвони прокурору города, пусть немедленно приедет сюда. Иначе я пристрелю этого подонка. Если попытаетесь освободить его или что-нибудь подобное сделать, застрелю сначала его, а потом всякого, кто войдет. Разговаривать буду только через дверь.

Через пятнадцать минут в дверь постучали. Татьяна разрешила открыть. В проеме она увидела высокого мужчину в прокурорской форме с тремя большими звездами в петлицах.

– Я прокурор города. Готов с вами говорить. Но сначала отпустите заложника.

– Как я узнаю, что вы прокурор?

Мужчина не спеша вытащил из кармана удостоверение и бросил его Татьяне.

Она посмотрела на фотокарточку, прочитала все, что там было написано, от волнения почти ничего не разобрала, но поняла, что не обманывает.

Этот мужчина своим спокойствием и неторопливостью убедил, что плохое позади и что он ее в обиду не даст.

Она подошла к нему, отдала пистолет и разрыдалась.

– Увезите меня отсюда. Я защищала диплом в Преображен-ске, не была здесь три месяца. Вчера приехала на поезде, зашла домой. Там мертвый муж. Вызвала милицию, а этот подонок затащил меня сюда, хотел изнасиловать. Помогите мне.

– Не волнуйтесь. Я во всем разберусь.

Разобрался прокурор в этом деле за полчаса. Татьяну отпустили, а младшего лейтенанта арестовали.

А через два дня она узнала о причинах смерти мужа. Еще когда он служил, те самые шабашники, которым он продавал цемент, чтобы покрепче привязать к себе, посадили его на наркоту. Работая на стройке, он не прерывал с ними связи, а когда после отъезда Татьяны, выгнали и оттуда, сначала распродал за наркотики все вещи, потом выпрашивал героин, отдать за него обещал стройматериалами, но не смог. Шабашники выбивали из него долг, а потом и убили.

Прокурор рассказал это Татьяне и посоветовал:

– Уезжай отсюда, девочка. Постарайся забыть всё, что произошло. Начни новую жизнь. Поезжай в свой Преображенск, тем более что у тебя и прописка тамошняя.

В этот же день Татьяна уехала в Преображенск, в поезде страшно разболелась, с трудом добралась до квартиры матери, оттуда попала в больницу и четыре месяца провалялась с тяжелейшим нервным срывом.

Постепенно переживания притупились, здоровье восстановилось. Устроилась на работу, сделала несколько полезных предложений с хорошим эффектом. Директор завода, мужик толковый, заметил её способности, стал продвигать и в конце концов назначил начальником отдела снабжения и сбыта.

Татьяна стала забывать те события и только сейчас, лежа в постели, разглядывая воробья за окном, всё припомнила, но уже отстраненно, как будто это было не четыре года назад, а очень давно и, возможно, даже не с ней…

15

Дача у Петра Григорьева была так себе. Досталась от родителей. Те в середине шестидесятых годов, когда начался массовый дачный ажиотаж, записались на заводе в список желающих приобщиться к земледелию. И когда, как тогда говорили, «нарезали участки», получили свои шесть соток.

Правда, участок им достался на самом краю дачного массива, зато почти на берегу Волги. Они сначала переживали, что земля была самая неухоженная, да еще с края, однако скоро сообразили, что именно за счет края можно пригородить лишний метр-другой земли. Так что если быть точным, то было на участке не шесть, а почти восемь соток.

Родители были трудолюбивы, и постепенно участок с непригодной для землепашества землей превратился в замечательный сад, в котором росли яблони, груши, вишни, пахучая черная смородина, малина, да много чего вкусного и полезного было высажено, любовно выхожено, взлелеяно и выращено их руками.

Когда же у отца Петра как участника войны появилась возможность купить автомобиль «запорожец», возможности городских земледельцев возросли настолько, что они начали строительство дома. Фундамент сложили из вырытых при перекопке участка камней, благо весь участок был ими наполнен, как картошкой, только размером с арбуз.

Детище отечественной инженерной мысли «запорожец» в умелых отцовских руках творил чудеса. Он перевозил горы кирпича, цемента, старых, выброшенных кем-то досок и различного вида железяк.

Взгляд у родителей Петра от постоянного высматривания полезных, но никому не нужных вещей стал специфически зорким и внимательным, как у следопытов или пограничников, а выражение лица – озабоченным, потому что надо было всё найденное каким-то образом запихнуть в «запорожец» и перетран-спортировать на дачу.

Со временем им удалось выстроить небольшой домик, состоящий из комнаты в десять квадратных метров и веранды. Мебель была приобретена так же, как и большая часть стройматериалов – не то чтобы на помойке, но, скажем так, невдалеке.

Любовь к дачным делам превратилась в страсть, и после ухода на пенсию родители проводили на ней всё время, за исключением трех зимних месяцев.

В то время центральная пресса в связи с отсутствием других тем проводила кампанию по защите волков, превращая их из хищников, пожирающих всё съедобное в колхозных, и без того малочисленных, стадах, в «санитаров леса», помогающих природе сберечься от больных и немощных животных. Петр окрестил своих родителей и подобных им дачников в «санитаров города», очищающих его от обломков бетона, проржавевших обрезков канализационных и водопроводных труб, досок, осколков витринного стекла и проволоки, превращавших все вышеперечисленное в садовые дорожки, теплицы, подпорки и колышки для кустарников, огурцов и помидоров.