Текст книги "21 км от…"

Автор книги: Александр Горохов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

Лыкин, проснись!

Этажом выше пьяные интеллигенты «зарывали в землю виноградную косточку». Энтузиазм и громкоголосость песнопения были сравнимы с объемом выпитого.

Лыкин ворочался, материл любителей Окуджавы. Вспоминал, как сам вчера поддавал, потом не похмелился, весь день болела башка, и только вечером вмазал с полбутылки какого-то кальвадоса. Потом все-таки забылся.

Во сне Лыкин сеял изюм. Как Лев Толстой. С лукошком наперевес, босиком ступая во вспаханную черную землю и разбрасывая изюм широким жестом сеятеля разумного доброго и вечного. Одну горсть Лыкин бросал в землю, другую, побольше, запихивал в рот.

– Ну, ты, Лыкин, прямо как депутат, – сказал ему с укоризной Бог.

Лыкин проснулся. Он лежал на операционном столе. Над огромным, вспухшим животом стоял хирург в белой шапочке и халате. Рядом милиционер в фуражке и золотых парадных погонах с несколькими алюминиевыми позолоченными лычками.

– Ну до чего сволочной народишка пошел, – говорил милиционер. – Бражку ставить начали прямо в животе, чтобы никаких улик не оставлять.

– Разберемся, ― беспристрастно отвечал хирург, – доводя на ремне скальпель до нужной остроты.

Сзади, гремя гранеными стаканами, нетерпеливо переминались с ноги на ногу два понятых, грузчики, приглашенные милиционером из соседнего продмага.

– Палыч, – спросил один, – ну скоро вы, а то после вчерашнего терпежу никакого нету.

– Доктор знает, когда начинать, а ты не гунди. Стой смирно, – ответил милиционер. Помолчал и добавил: – Не в пивной.

– А скальпель того, надо бы спиртом, – вступил другой понятой, чтобы не затеряться на втором плане.

– Разрежем, сам протрется, – ответил бережливый хирург.

Все заржали. Милиционер в предвкушении улики, понятые – дармовой выпивки.

Живот у Лыкина раздувался.

– Изюм с гнильцой попался, – объяснил доктор присутствующим в операционной, – во как прет. Так еще и не успеем, сам вскроется.

– Начинайте, доктор, – скомандовал Палыч.

– Промедление смерти подобно, – голосом вождя из революционного кинофильма подтвердил политически подкованный понятой.

Лыкин заорал от резкой боли в животе и проснулся. Настенные часы у соседей откуковали пять часов. Лыкин, скрючившись от боли, босиком заспешил в туалет.

Опорожнившись, сказав «ух», он хотел было расслабиться, но другая напасть заставила его зажать рукой рот и кинуться в ванну. Добежать не успел. Остатки вчерашнего вырвались из его измученной груди и обделали дверь, порог и пол в коридоре.

– Ё-ё-ё-ё… – застонал Лыкин, споткнулся, ткнулся головой в сотворенное и, теряя сознание, повторил почему-то въевшуюся фразу вождя про промедление.

Проснулся Лыкин от яркого голубого света. Над ним стояли милиционер в парадной фуражке и хирург со скальпелем.

– Да… редкий случай, – набивал себе цену врач. – Рак груди, матки, мочевого пузыря и задницы. Такое не каждый день встретишь.

– Палыч, нам пора – понятые на всякий случай отступили на шаг назад и заспешили на работу.

– Стоять, граждане понятые, а то быстро у меня в подозреваемых превратитесь.

Грузчики замерли, однако, чтобы не подцепить заразу, дышать стали пореже.

– Не бздите, мужички, сейчас отрежу каждому по куску, прожарим, и под самогоночку за милую душу пойдет, – обнадежил хирург.

– Мы тебе чего, Робинзоны Крузы, что ли, по пятницам людей жрать?! – ответил начитанный понятой.

– Ты не Круза, а хренуза, – объяснил милиционер. – По пятницам евреи мясо человеческое едят, а не Крузы.

– Евреи не едят по пятницам человечину, они ее вообще не едят, – присоединился к разговору врач, – они по субботам не работают.

– Евреи умные, – согласился милиционер. – У нас в ателье один портной был, мне китель сшил. Я в нем десять лет ходил, а он как новенький. Влитой. Жалко, форму сменили, а то бы и сейчас ходил. Сносу не было. Теперь в Израиле живет.

– Да, утекают из страны мозги, – поддакнул начитанный понятой.

Все замолкли. Лыкин застонал, открыл глаза, потом снова закрыл.

– Да хрен с ними, с евреями, а у этого, может, и не рак вовсе, – сменил тему другой понятой.

– Может, и не рак, – согласился хирург.

– Раки они с пивом хороши, – вступил очнувшийся Лыкин, – холодненьким. «Жигулевским». По двадцать две копейки за кружку. В хорошей компании. С лещом или вяленой щучкой.

Все вздохнули, вспомнив времена социализма. Глаза подобрели, повлажнели.

– Да ты садись, мужик, чего лежать, – предложил Палыч, – в ногах правды нету.

Врач спрятал за спину скальпель.

– А мы тебя разрезать хотели, – не к месту брякнул начитанный понятой.

Врач поглядел на него с укоризной и покачал головой. Другой понятой покрутил у виска пальцем и присвистнул.

Милиционер приложил руку к фуражке:

– Извините, гражданин, ошибка вкралась. Мы предполагали, что вы евреев по пятницам едите, а у нас, сами понимаете, с этим делом строго, в Европейский союз и ВТО вступаем, потому что стране деньги нужны.

– В куда вступаем? – не понял Лыкин.

– В Европу, ― продвинулся на передний план другой понятой, стоявший до этого подальше и молча. – Ты, мужик, не суетись. Сейчас тебе доктор пятьдесят граммов ректификату даст, и ты быстренько придешь в себя.

Доктор действительно плеснул в протянутый граненый стакан спирту и передал Лыкину. Тот, повинуясь условному рефлексу, выдохнул в сторону, заглотнул содержимое и еще раз выдохнул.

– Вступали в Европу, а вступили в говно, – подытожил он. – Знакомая история. У нас всегда так. А ректификат у вас хороший.

Народ дружно закивал.

– То, что от социализма осталось, просвистели демократы первой волны, которые нас от социализма, как детей малых от сиськи, оторвали, а то, что в долг назанимали во всемирных и прочих банках, разворовали демократы, пришедшие им на смену, – подытожил доктор, с горя хлебанувший спирт прямо из бутыли.

Приняли и милиционер с понятыми.

– Теперь, конечно, пива много стало, – вернулся к началу разговора милиционер, – однако мы его на Родину менять не договаривались.

– Не договаривались, – подтвердили все, включая Лыкина.

– Так что, гражданин, раку у вас нет, самогонки тоже, поэтому можете быть свободны, ― подытожил милиционер.

– Благодарю за внимание, – ни к селу ни к городу ответил Лыкин.

Понятые разочарованно опустили стаканы и головы. Уважение к блюстителю порядка начало падать. Он чутким профессиональным ухом почувствовал это и перехватил инициативу:

– Однако проверить вас мы все же должны. Предъявите ваши документы.

Лыкин опешил:

– Какие документы, я голый?! У меня одна простыня и больше ничего нету.

Понятые оживились.

– А я, Палыч, видел по телевизору, показывали террориста. На нем, как и на этом, тоже простыня была, а под ней гранатомет РПГ и «калаш» с тремя рожками, – доложил начитанный.

– Разберемся. – Милиционер опять был в центре внимания и уважения. – Попрошу ваши документы, гражданин. – Голос блюстителя стал железен, вежлив и нарочито четок.

– Вы чего, мужики, – не понимал ситуации Лыкин, – мы же только что пили вместе!

– А ты мне не тыкай, – продолжал Палыч, – я с тобой гусей не пас.

– Товарищ старшина, что же это такое? – воззвал к здравому смыслу Лыкин.

Но блюститель уже нажал кнопку в своем мозгу, и оттуда, как с магнитофонной ленты, полилось:

– Гусь свинье не товарищ. Паршивая овца все стадо портит. Таких, как ты, надо выметать железной метлой. Выжигать каленым железом. Расстреливать без права переписки. Пока мы тут с такими миндальничаем. Тамбовский волк тебе товарищ.

– А может, у него и рак, – в задумчивости сам с собой дискутировал врач.

– Признавайся, сволочь! – заорал на Лыкина впавший в истерику милиционер и, не дав тому раскрыть рта, треснул дубинкой по голове. Лыкин опять потерял сознание.

Милиционер, не в силах остановиться, колотил ногами основание операционного стола, бил дубинкой сам стол. Понятые начали его успокаивать, он зарыдал, обнял одного из них и, повсхлипывав, затих.

Опять наступила пауза.

В операционную вбежала запыхавшаяся медсестра с двумя авоськами.

– Виктор Леонидович, – захлебываясь от спешки, начала тараторить она, – я не опоздала? Простите христа ради. Пока мужа накормишь, младшего в детсад отведешь, старшую в школу выпроводишь, а тут еще транспорт сами знаете как ходит. А я вам молочка купила со стрюделем, с маком, как вы любите.

Речь ее оборвалась столь же внезапно, как и началась.

– Опоздала, – выдержав минутную паузу, ответил хирург, покрутив перед собой и спрятав уже ненужный скальпель в карман. – Опоздала.

– А… – медсестра хотела что-то сказать, но замолчала.

– Ну? – спросил врач.

– А мне тут рецептик классный рассказали. Растирается клюква с сахаром, двести граммов клюквы и пятьдесят сахара, и вливается в поллитру спирта, настоянного на мяте с лимоном. Вкус обалденный, и запаха никакого.

– Ну и что?

– А я и клюкву купила.

– О-о-о! – застонал пришедший в себя Лыкин.

Медсестра удивленно посмотрела на Лыкина и сказала:

– А я думала, его в морг.

– Татьяна, ты не в анекдоте. Видишь, представитель власти и понятые.

Те опять приосанились. Старшина изобразил галантного кавалера, поцеловал медсестре руку и представился:

– Николай Павлович.

– Ну, вы как император.

– Какой император?

– Российский. Его еще в школьных учебниках называли Николай Палкин.

Понятые довольно заржали за спиной у старшины и начали при помощи движений рук изображать его сексуальные потенции, возможности и особенно размеры. Старшина, польщенный сравнением с императором, не расслышал вторую фразу, заулыбался и спросил:

– А как вас зовут?

– Татьяна. – Не понятно для чего, она сделала книксен и покраснела.

– О-о-о! – простонал Лыкин.

Но он был уже не интересен блюстителю, и тот, продемонстрировав выдающиеся способности стратега по части женского обольщения, приказал понятым помочь доктору увезти больного в палату.

Те перетащили Лыкина на каталку и повезли. При этом врач шел сбоку, бережно неся бутыль с остатками спирта.

Лыкин снова потерял сознание, а старшина остался наедине с соблазнительной медсестрой.

Как только дверь в операционную закрылась, Николай Павлович одной рукой обнял помощницу эскулапа за шею и прильнул к ее губам своими. Другой рукой он обхватил гораздо ниже, поднял не очень легкое тело и положил на освободившееся от Лыкина место.

– Не надо, Коля, – прошептала медсестра, сексуально дыша.

Получив благословение, тезка императора начал стаскивать с нее трусы.

– Коля, а ты можешь пройти техосмотр? – осведомилась практичная женщина. – А то мой придурок никак не доведет старый «жигуль» до кондиции.

– Могу, Танечка, могу.

– Завтра же, – конкретизировала прагматичная коллега матери Терезы.

Наступила минутная сексуальная пауза.

– Хорошо, – то ли согласился, то ли констатировал после нее свое состояние милиционер.

Собрав обмундирование, застегнув пуговицы и поправив фуражку, которую во время всего процесса не снимал, Николай Павлович подошел к телефону, набрал номер и, когда ответили, строго приказал:

– Сержанта Скорикова, немедленно.

Тот ответил.

– Здорово, Васильич! Это Николай. Петь, ты завтра дежуришь? С утра! Слушай сюда. Просьба имеется. К тебе завтра подойдет от меня хороший человек. – Страж порядка подозвал Татьяну и, зажав рукой трубку да еще зачем-то шепотом, спросил, как мужа звать. Потом снова продолжил разговор с Петром: – Его Виктором звать. Фамилия Гвоздев. Ты ему помоги. А то у него «копейка» не первой свежести.

Петр что-то ответил.

– Не, Петь, я же сказал, подойдет, а не подъедет. – Старшина, довольный своим юмором, продолжал: – Ну вот и ладненько. Как ты после вчерашнего?

И у меня трещит. Петя, за мной не заржавеет.

Гы-ы!

Натурой. Ну, бывай. Пока.

Николай повесил трубку и, поцеловав Татьяну, сказал ей:

– Всё слышала. Петр Васильевич Скориков. Мой двоюродный брательник. Завтра твой должен быть у него в девять ровно. Со всеми документами. И пешком, а то на вашем драндулете, не дай бог, снимут там номера, после не расхлебаемся.

– Спасибо, Коленька, – Татьяна поцеловала благодетеля.

– Спасибом не отделаешься.

Татьяна покраснела.

– А Петьке дашь?

Татьяна глубоко вздохнула и сделала вид, что обиделась.

– Ты чего, Тань, я же пошутил, – понял глупость сказанного блюститель. – Прости.

– Больше так не шути. – Татьяна начала играть роль обиженной пятнадцатилетней школьницы из повести о первой любви неизвестного автора.

– Ну, мне пора, – заторопился старшина. – А со своего за техосмотр сдери пять сотен.

Он хотел на прощание еще раз обнять Татьяну, залезть к ней под кофту, стиснуть грудь так, чтобы медсестра завизжала, не больно его стукнула в ответ и сказала «дурак». Но в это время дверь в операционную с шумом распахнулась и в нее ввалились врач с еще более пустой бутылью, понятые-грузчики и Лыкин.

Грузчики пританцовывали на манер цыган, крутили ладонями, как будто закручивали лампочки, и пели «Ай нэ-нэ-нэнэ, нэ-нэ…»

Вслед за ними, также пританцовывая, вошли несколько больных, один из которых подыгрывал танцующим на гитаре. Последней, прикрыв за собой дверь, в помещение проникла женщина. В руках у нее были две огромные сумки, по размерам сравнимые с самой женщиной. Формы женщины впечатляли. Бюст ее сам собой сравнивался с футбольными мячами, арбузами, но превосходил все сравниваемое размерами. То, что было у женщины сзади, также впечатляло и могло соизмеряться с размером ее сумок, которые она, войдя и вытерев пот со лба, начала распаковывать, объясняя присутствующим содержимое:

– Господа граждане, покупаем бюстгальтеры, мужские хлопчатобумажные носки, трусы, чай крупнолистовой цейлонский, кофе растворимый бразильский, пирожки с мясом, картошкой, капустой, прохладительные напитки!

Хирург, ошалев от услышанного, резко обернулся и, мгновенно протрезвев, произнес:

– Женщина, вы что себе позволяете, это операционная!

– Поняла, не больная, – отреагировала маркитантка и, вдохнув поглубже, сменила ассортимент: – Бинты стерильные, вата, шприцы одноразовые, анестезирующие средства, резиновые перчатки всех размеров! При покупке более трех штук скидка до пятнадцати процентов.

– Сумасшедший дом! – заорал врач.

– Поняла, не больная, – вторично отреагировала мадам. – Рубашки смирительные, хлопчатобумажные, судна многоразовые, шляпы треугольные а-ля Наполеон, бюстгальтеры а-ля Бриджит Бордо, Софии Лорен!! Духи Мирлин Монро, эксклюзивный образец. При покупке более трех флаконов скидка до пятнадцати процентов.

– О боже! – Доктор, обхватив руками голову, сел на табурет.

Между тем возле продавщицы выстроилась очередь. Сначала маленькая в три человека, а затем все удлиняющаяся и удлиняющаяся. Кто покупал пирожки, распространяя запах капусты и картошки по палатам и тем увеличивая очередь, кто приобретал бинты, но, на удивление врача и стража порядка, наибольшим спросом пользовались бюстгальтеры. Их покупали дюжинами. Скорость опорожнения сумок была такой стремительной, что минут через десять дамы в конце очереди начали ворчать в опасении нехватки лифчиков, а еще через минуту наиболее активные и нервные заголосили про то, что больше двух лифчиков в одни руки не давать.

Почему в руки, а не в груди, не понял ни врач, ни милиционер, но женская логика всегда отличалась непонятностью для мужчин.

– Не волнуйтесь, девушки, – успокоила торговка, – всем хватит.

В подтверждение сказанного она расстегнула халат, в котором была, и очередь, обомлев, увидела на ее гигантском бюсте не футбольные мячи или арбузы, а штук сто надетых друг на друга бюстгальтеров. «Ну, стерва!» – одновременно и восхищенно подумали врач, милиционер, Лыкин, понятые и все мужики, увидевшие этот стриптиз.

Когда же с задней части тела сметливая коробейница отстегнула еще штук двести таких же приспособлений, эти же слова были произнесены вслух.

– Какие будут вопросы? – жестким голосом ответила на «стерву» продавщица, зная, что очередь будет на ее стороне.

Надо признать, что и многие мужики заняли бы ее сторону, случись скандал. Уродливая торговка, разоблачившись в прямом и в переносном смысле, превратилась в фигуристую и весьма привлекательную девицу.

– А документы на торговлю контрабандным товаром и наркотическими средствами в операционном помещении у вас имеются? – не ощутив ситуации, скорее по привычке, чем из желания урвать чего-нибудь, спросил блюститель.

– Чего? – ответила продавщица и приостановила торговлю.

– Ты, мент, чего к девушке пристаешь, – загалдела очередь, – как бандитов ловить, вас нету, а как вымогать взятки, тут же как гриб сквозь асфальт пророс. Почуял, что деньгами запахло.

Народ начал надвигаться на служителя правопорядка, олицетворив его с властью вообще и ненавистной, ограбившей и лишившей стабильности в частности.

– Как бандитов ловить, вас нету, а как квартплату повышать, цены на электричество – так они тут! – повторил свой тезис старичок с алюминиевой палкой. – Пенсию повысили на три копейки, а цены на всё взвинтили до небес!

Народ согласно откликнулся.

– Зарплату они повышают бюджетникам на шесть процентов, – продолжал экономически подкованный старичок. – Врачам с учителями выходит по сто рублей, а чиновникам – по тысяче! – раскрывал он больничному населению суть процентно-зарплатных манипуляций правительства.

Прозревший народ все ближе подступал к милиционеру. Николай Павлович струхнул, однако жизненный опыт подсказал ему выход из кризисной ситуации.

– Вот ведь что удумали, сволочи!! – заорал он, изобразив на лице прозрение, скинул с себя форменный китель и швырнул его на пол.

– Это точно дерьмократы, обворовали всех! – продолжал голосить он, поворачивая тему от себя в стопроцентно верную сторону. – Свобода! Прихватизация! Всех ограбили! Одни березовские да гусинские обогатились!

– Точно! – согласно поддержала толпа. – Ограбили всех и смылись за границу!

– Смылись! Все смылись! – продолжал орать блюститель, но уже немного потише.

И спокойно, но достаточно громко, чтобы все его услышали, обращаясь к торговке, произнес:

– Сестра, ты не бойся, мы тебя в обиду не дадим. Давай я тебе помогу расположить поудобнее товар.

Он пододвинул операционный стол поближе к торжищу и, как последнюю точку, поставил на него здоровенную сумку со шмотками.

– Мерси, – ответила тихо коробейница, сама испугавшаяся возможных последствий народного гнева, – давно бы так, а то: «документы, наркотики, гражданка»!

И прерванный процесс торговли продолжился, упорядочив секунду назад бунтовавшую толпу в смирную очередь. Причем страж порядка помогал продавщице. Подавал товар, не дозволял лезть без очереди, а через некоторое время стал на толпу покрикивать, призывать к совести и не лезть как бараны.

– Дурдом, а не больница, – в очередной раз констатировал врач.

В опровержение его слов откуда-то издалека раздался слабый, но все усиливающийся вой сирены. Этот вой через минуту достиг апогея и в операционную въехала «скорая помощь». Из нее выскочили санитары и споро, дружно и ладно совершая четкие движения, достали и разложили носилки, открыли заднюю дверь машины, вытащили оттуда лежащего под капельницей человека. Бережно переложили его на носилки. Затем быстрым шагом понесли больного к операционному столу. За ними, едва поспевая, семенила молоденькая медсестра, несшая капельницу с прозрачной трубкой, прикрепленной к руке больного. Она постоянно спотыкалась, бутылка капельницы то выпадала у нее из рук и ее содержимое выплескивалось на пол, то выдергивалась игла с трубкой из руки больного и она, догнав носилки, втыкала эту иглу с трубкой на место.

Больной стонал, дергался, вспоминал мать и уродок-двоечниц – недоучек-медсестер.

Врач оживился, вскочил, в одну минуту разогнал толпу и сошвырнул на пол шмотки, разложенные на операционном столе:

– Вон! Все вон отсюда! Это вам не блошиный рынок. Это операционная. Здесь людей возвращают с того света! Здесь им спасают жизнь!

Врач преобразился. Его облик стал возвышен и похож на Иисуса, изгонявшего торговцев и менял из храма.

Покупатели, сами некоторое время назад бывшие пациентами, лежавшими на этом столе, тихо и виновато покинули операционную.

Кроме вновь прибывших и врача в ней осталась девица-торговка, собиравшая с пола сброшенный товар в сумки, милиционер, понятые, здешняя любвеобильная операционная сестра Татьяна и Лыкин.

Началась операция.

Зазвучали знакомые всем гражданам по кинофильмам и анекдотам слова: скальпель, пинцет, зажим, тампон и другие.

Тихо, чтобы не помешать врачам, со скрипом открыли дверь и, крадучись, в операционную вошли два человека в длинных поношенных пальто. Озираясь по сторонам, подошли к операционному столу и смирно встали за врачом.

– Это кто еще тут в затылок дышит? – спиной почувствовал посторонних хирург. – Сестра, разберитесь!

Татьяна положила на столик зажим и подошла к подкравшимся:

– Ну, кто такие?

– Извините нас, пожалуйста, мы родственники. Пришли узнать, как он. Может быть, чего надо, – блеющим голосом перепуганного свалившимся несчастьем ответил один.

Татьяна оживилась:

– Родственники. А кто по профессии?

– Мы учителя, – ответила женщина.

– А-а-а-а… – разочарованно протянула Татьяна и строго продолжила: – Да, надо. Много чего надо. Записывайте. На память не надейтесь.

Медсестра сменила голос на занудный, подождала, пока родственник-мужчина достанет лист, ручку, пристроится записывать, и монотонно принялась диктовать:

– Первое: бинтов стерильных самых широких – десять. Второе: ваты стерильной – упаковок десять. Третье: йод – один литр. Четвертое: перчатки хирургические – десять.

– Доктор, «хирургические» пишутся через «и» или «е»? – спросил пишущий.

– Если жадничать будете, учитель, или умничать, то и операция, и выздоровление будет и через «х», и через «е», и даже через «ё». Пиши, не на школьных экзаменах.

Она опять сменила голос на занудный и продолжила диктовку:

– Пятое: нитки, херурги… – Сестра запнулась, подумала и продолжила: – Хирургические – десять катушек. Вместо одной можете принести красные мулине. Шестое: скальпели. – Сестра оценивающе взглянула на родственника, вздохнула и произнесла: – Пять. Седьмое: простыни – три. Восьмое: подушка – одна. Девятое: наволочки – три. Десятое: мыло – десять. И не жадничайте, купите импортного, подороже. Одиннадцатое: спирт – три литра.

Вся эта сцена сопровождалась фразами врача, произносимыми профессионально убедительно, тревожно и настораживающе:

– Как все запущено!

– Тампон!

– Да-а-а-а!..

– Скальпель!

– Ой-ёй-ёй-й!..

– Зажим!

– Боже мой!..

– Ножницы!

– Что делать?

– Пилу!

– Кто же это его так?

– Молоток.

И снова:

– Как все запущено!..

– Тампон!

– Да-а-а-а!..

– Скальпель!

– Ой-ёй-ёй-й!..

– Зажим!

– Боже мой!..

– Ножницы!

– Что делать?

– Пилу!

– Кто же это его так?

– Молоток!

При каждом слове врача родственники вздрагивали и впадали в полуобморочное состояние, из которого их выводило перечисление медсестры.

– Теперь лекарства. – Медсестра сделала глубокий вдох и начала на манер бурсовца, читающего «Отче наш», длинное перечисление, окончив которое, спросила: – Вопросы есть?

– Доктор, – обратился к ней писавший, – а вместо спирта водку можно?

– Можно, – ответила Татьяна на традиционный вопрос, – но шесть бутылок.

– А если коньяк, то четыре, – дообъяснил милиционер, внимательно слушавший речь медсестры.

– Где же мы все это достанем? – поинтересовалась родственница.

– Можете оплатить деньгами, а я все достану сама.

– Сколько?

– Восемь тысяч. Но постельные принадлежности принесете сами.

Родственница печально вздохнула и полезла в сумку.

Момент окончания передачи денег совпал с окончанием операции.

Хирург выбросил в мусорную корзину перчатки, снял маску, которая оказалась не обычной марлевой повязкой, какую все знают, а такой, как у бандитов или спецназовцев, с круглыми дырками для глаз, только белой. И вытер пот.

– Доктор, как он? – запричитали сквозь слезы родственники.

– Жить будет! – театрально произнес врач.

Лыкин, тихо сидевший все это время и молча удивлявшийся спектаклю, последний раз удивился:

– Ну, блин! Люди в белых халатах с большой дороги. Скромные труженики бинта и скальпеля! Мне бы так, да еще на бюджете.

– Гражданин, ваши документы! – заткнул ему рот блюститель.

– Докумéнты, докýменты, пóртфель, лóжить. Пошел вон, говнюк сраный! – чувствуя моральное превосходство, заорал на него Лыкин и треснул стража законности по голове оказавшимся под рукой костылем.

Звонкий звук колокола с минуту после удара резонировал в воздухе операционной, постепенно затихая. Присутствующие замолкли, внимательно взирая то на милиционера, издавшего звук, то на Лыкина, извлекшего его же.

– Пора бы и перекусить, – попытался разрядить атмосферу врач, встряхнув бутыль с остатками спирта, но повторный звук вновь сгустил ситуацию.

– Это не я, – оправдываясь, проблеял Лыкин.

– Вижу, что не ты, – шепотом ответил хирург.

– И мы видим, – подтвердили остальные.

– А кто же? – испуганно спросил Лыкин.

– Это во мне, – трясущимися губами проблеял тезка императора. – Доктор, помогите!

– Бог поможет, – ехидно ответил за врача Лыкин, намекая на кару небесную, посланную проходимцу в форме через него. – За все злодеяния ответ будешь держать.

В подтверждение сказанному колокол внутри милиционера бухнул в третий раз.

– Пощади, Господи! – взмолился страж законности. – Боле не буду мздоимствовать. Мнить себя главным и вседозволенности допускать, – перейдя на псевдославянский, продолжал он речитативить, подражая не то дьякону, не то еще кому-то из церковных чинов.

– Врёшь, будешь! Как отляжет, так снова и будешь! – ответил за Бога Лыкин.

– Не буду, честное слово! – Блюститель начал креститься.

Но Лыкин был неумолим.

– Брешешь! Возомнил себя наместником Божьим на земле и творишь, прикрываясь мундиром и законом, пакости! Думаешь, что ты самый умный и никто твоих преступлений не видит! – И, впав в раж обличителя, Лыкин перешел на стихотворение Лермонтова, усвоенное со времен школьной учебы: ― «Но есть и Божий суд, наперсники разврата».

Лыкин витийствовал еще минут пять, а в завершение монолога произнес ставшую впоследствии классической фразу:

– Думаешь, ты самый умный? Нет, ты баран в погонах с лычками до ушей! – и, подтверждая сказанное, постучал себя костяшками пальцев по голове.

Раздался знакомый звук…

– Гы! Сам ты козел! – повеселел милиционер и перестал креститься.

Осторожно, исключительно в научных целях, стукнул себя по груди хирург.

Бум-м-м… раскатисто загремел третий колокол.

– Теперь можно и «Вечерний звон» сбацать, – вспомнив кинофильм «Калина красная», произнес начавший трезветь начитанный понятой.

Остальные протрезвели с первыми звуками колокола.

Врач, собравшись с мыслями, откашлялся и громко строгим голосом учителя начальных классов спросил:

– Это кто тут хулиганит?! – И, не дожидаясь ответа, повторил еще суровее: – Я второй раз спрашиваю, это кто тут хулиганит?!

На секунду в операционной воцарилась тишина, которая была прервана спокойным, уверенным женским голосом:

– Это я хулиганю.

Звенящие и остальные повернули головы и обнаружили, что скромная, сгорбленная учительница превратилась в стройную даму, а черно-грязно-серая «верхняя одежда» – в длинный атласный плащ с алой подкладкой, какой бывает у фокусников-иллюзионистов или у вампиров из американских фильмов.

Дама откинула капюшон, и присутствующие увидели у нее на голове переливающуюся бриллиантами корону.

– Это я. – Дама сделала паузу и продолжила: – Только не хулиганю, а учу вас. Я уже говорила, что учительствую, однако это не вызвало у вас должного уважения. Поэтому уроки начинаются. Будем, граждане, учиться.

Дама улыбнулась узкими губами, покрашенными в тон с подкладкой плаща, и все увидели в ее подведенных фиолетовой тушью глазах глубины, доселе не виданные и жуткие.

– Кстати, это мой… э… родственник. – Дама показала маленькой тросточкой с золотым набалдашником на небритого мужичка преотвратной внешности, одетого в шикарный фрак с белой розой в петлице и семью орденами, из которых четыре было «За дружбу разных народов» и три «Синего трудового знамени», закрепленных так, что «Знамена» были по краям и в центре. – Он, если вам это интересно, тоже учительствует, однако часто ошибается и поэтому пока ассистент.

Родственник вежливо поклонился, при этом с него свалился цилиндр, а головой он ударился в столик, на котором лежали операционные инструменты, ударился настолько неудачно, что скальпель воткнулся ему в лоб да так и остался торчать.

Дама вздохнула, покачала головой с укоризной и махнула обреченно рукой.

– Родственнички-двоечники и у вас в нагрузку? – осведомился хирург, на которого перевоплощение не произвело впечатления.

Дама вместо ответа пожала плечами.

– Помог бы лучше, хЕрург любознательный, – ехидно прошипел родственничек, одновременно двумя руками ухватив скальпель за ручку и пытаясь его вытащить из башки.

– Опусти руки, придурок преисподний. – Врач профессионально взялся за ручку скальпеля и выдернул из головы ассистента.

– Гранд мерси, – ответил тот и стал раскланиваться над столиком, пытаясь опять воткнуть в лоб какой-нибудь другой медицинский инструмент.

Однако врач предусмотрительно отодвинул стол, и юродствующий помощник учителя, промахнувшись мимо стола, треснулся головой об пол, свалился и начал рыдать с размахом, энергией и безутешностью трехмесячного младенца.

Зрелище было мерзопакостнейшим. Это понял даже рыдающий и замолк, сказав напоследок «пардон».

– Звенеть вам, представители пьющего пола, как гранёным стаканам и бутылкам, пока не станет невыносимым этот звук. Пока, увидев бутылку или унюхав запах, милейший вам ныне, не станете в страхе затыкать уши и убегать от спиртного. – Дама произносила медленно и четко, голос ее должен был пугать мужиков, наводить на них ужас. Однако видимого эффекта в операционной не наблюдалось.

Понятые посмотрели на нее, как на дурочку из психиатрического отделения, потом глянули в полупустые стаканы и, чокнувшись, допили остатки.

Милиционер обвел примолкших граждан взглядом и привычно произнес:

– Ваши документы. – И без паузы добавил: – Пройдемте.

После сказанного он левой рукой снял фуражку, а правой постучал по своей голове. Звона не последовало.

– Пройдемте, мадам. Мошенничество в особо мелких размерах. И плаксуна своего не забудьте. Он пойдет за попытку кражи операционного инвентаря. Свидетелей попрошу также пройти. – Николай Павлович действовал как четко отлаженная машина.

Понятые, превратившиеся в свидетелей, вздохнули и, не выпуская стаканов, направились к выходу.

Черный плащ на потусторонней мадам поблек и опять стал непонятного темного цвета «верхней одеждой». Оба они стали прежними бессловесными родственниками только что прооперированного больного.

– Спасибо, доктор, – произнесла мадам просительным тоном, делая вид, что ничего эдакого не было, ― сколько мы вам должны?