Текст книги "Зверь с той стороны"

Автор книги: Александр Сивинских

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

"Пошла прочь!" – прикрикнул Костя на крысу, не слыша себя. Крыса, однако, услышала. Она укоризненно посмотрела на Костю и тяжело вскарабкалась по его ноге к потолку. Там на неё набросилось сразу несколько «хорьков». Спустя мгновение от крысы остался лишь хвост, который тащила в угол ярко-алая многоножка, вынырнувшая из потолка, словно из воды. «Хорьки» многоножку не беспокоили, напротив – обходили далеко стороной.

Катя остановила свой странный ломаный танец возле Кости. Она запыхалась, щёки играли румянцем, на лбу блестели бисеринки пота. В руке её (когда – Костя не заметил) возникла опасная бритва. Одним махом Катя разрезала сарафан на плече. Ткань отвернулась, обнажив небольшую вздёрнутую грудь, почти целиком покрытую розовым кружком альвеолы с крошечным плоским соском посредине. Закрыв глаза и закусив губу, девушка рассекла сосок крестообразным надрезом. Костя вскрикнул. В следующий раз он закричал, мотая в ужасе головой, когда кровь из раны закапала ему на лицо.

Время замедлило бег. Даже ход оно замедлило. Поползло.

Тягучим рывком распахнулась дверь. Три человека в камуфляже, со скрытыми под чёрными вязаными масками лицами, возникли за нею. Вплыли внутрь комнаты, словно привидения стиля «милитари». Семеня полусогнутыми ногами, грозя стволами коротких автоматов, двое крайних двинулись к Никите, заходя с разных сторон, а средний припал на колено и разинул в командном крике рот. Ещё один камуфлированный автоматчик сонной, медлительной щукой нырнул в окно, плавно перекатился через плечо и грубо упёр оружие Кате в обнажённый бок, проминая нежную кожу до кости. Никита начал подымать руки. Значительно быстрее, чем могли уследить автоматчики. Когда они заметили, что в кулаках у него зажато по гвоздю, было уже поздно. Гвозди обрушились, пробив камуфлированным головы. Гребковым движением отшвырнув в стороны мёртвых солдат, стелясь, распластавшись по полу, Никита стремительно заскользил в сторону командира. И уж не дополнительные ли паучьи ноги выросли у него из лопаток и поясницы, заработали, приближая проворное чудовище к следующей жертве? Запоздало отреагировавший командир нажал на спуск. Из автоматного ствола вырос длинный бутон огня, раскрылся, выпуская прятавшихся там смертоносных жуков. Они горячей цепочкой повисли в воздухе, распугивая мотыльков с зеркальными глазами. Солдат, контролировавший Катю, повернул голову на звук выстрела. Тонкая девичья кисть с зажатой в бледных пальцах бритвой пересекла его лицо под бесполезной маской, нарисовала на горле узкую тёмную черту, пала на руки, перерубая запястья. Автомат его дёрнулся, добавив несколько жуков-пуль к уже летящим, уже севшим на стены и уже вгрызшимся в стены. Командир камуфлированных, не переживший лобового столкновения с Никитой-монстром, лёг на пол, съежился – и больше не шевелился.

Никита вернулся к раскладушке, втягивая лишние конечности, и деловито выдернул гвозди из мёртвых солдат. Выплеснулось тёмное. "Скелеты тараканов", и «хорьки», и бабочки с ажурными крыльями облепили трупы, забыв о вражде. Из пола полезли дрожащие соломенные ростки, заплетая мертвецов в золотистые корзины, проигнорировав лишь командира. По-видимому, он был ещё жив. Показалась алая многоножка, до сих пор не расставшаяся с крысиным хвостом. Невозмутимая Катя снова поднесла к Костиному лицу кровоточащую грудь.

Костю затрясло. Наступила небывалая, болезненная эрекция. Кто-то, холодный и омерзительно-гибкий как толстая змея, начал шевелиться в нём, рваться наружу, царапая ногтями неподатливую кожу. Нарождающийся гад противно скрипел зубами от натуги, и этот звук был единственным, который слышал бедный Костя. Не в силах терпеть подобного издевательства, он отчаянно рванулся. Проволока лопнула, шпигорь со скрипом, слышимым не ушами, а занывшими костями, медленно вышел из стены. Катя отшатнулась, споткнулась о мёртвого солдата и неловко села на пол.

Он стоял над испуганной Катей на руках. Непривычная поза оказалась на удивление удобной. Его ещё покачивало, рана от гвоздя ещё саднила, но звуки стали уже возвращаться, и шевеление внутри ослабло, и стала крепнуть уверенность в собственных силах. Бабочки снялись с трупов, окружили его трепещущим хороводом. Их глаза составили бесконечный, замкнутый зеркальный коридор. Он всмотрелся в зеркала, отмечая, что тело претерпело некоторую трансформацию. Отражаемое существо было коротконого и косолапо, ибо ногами ему служили Костины руки. Гениталии его, произошедшие из бывшей Костиной головы, были огромны, торс – худ и костляв, но клубковато-мускулист, бледен и жилист. Острые лопатки выпирали подобно зачаткам крыльев по сторонам мелкогребенчатого хребта – низко, едва ли не на уровне поясницы. Сильные, чрезвычайно длинные руки с кочковатыми локтевыми суставами, поднятые и разведённые в стороны, прятали меж вздувшихся мощью плеч крошечную, безобразную, горбоносую головку, обязанную рождением бывшим половым органам. Впрочем, головка быстро росла, приобретая вполне привлекательные человеческие черты – твёрдые и резкие, но утонченные. Он сделал несколько шагов. Выпуклые глаза-зеркала бабочек сообщили, что движения его похожи на птичьи. Он опустил руки и повернул голову – новую голову – к окну. За окном стоял милицейский «уазик» с распахнутыми дверями; он был пуст. Рядом с автомобилем покашливал зелёно-голубой мотоцикл с коляской. Дядя Тёма стянул с головы шлем, прижал его к груди и с почтением наклонил голову. На лице мотоциклиста было написано торжество.

Подняв глаза, существо, в котором всё меньше и меньше оставалось от Кости, обнаружило, что солнце село уже наполовину. Разрывы в облаках затянулись практически повсеместно, но участок, сходный с тестообразной рожей, сохранился, и образина кривила огненный рот в сумрачной ухмылке. "Неужели это будет заключительным впечатлением, с которым я уйду из жизни?" – подумал Костя с мимолётной печалью.

Так бы оно и оказалось, кабы не Музгар.

Добродушнейший, в общем-то, пёс с остервенелым лаем, роняя с чёрных губ пену ярости, вылетел из бабы Ониной подворотни, бренча коротким обрывом цепи. В считанные секунды достиг школы и, разом смолкнув, исчез во дворе. Следующее явление четвероногого драконоборца внесло подлинное смятение в ряды сатанистов. Пёс, молчаливый, целеустремлённый, страшный в своей молчаливой целеустремленности, стремглав перепрыгнул через скрюченное тело командира камуфлированных и вцепился в Никиту с твёрдым намерением перегрызть ему шею. Никита, площадно ругаясь, пытался отмахиваться гвоздём. На помощь брату спешила окровавленная Катя с бритвой наперевес. Музгар, крутясь юлой, счастливо избегал смертельно опасных ударов и рвал, рвал, рвал.

Тот, кем стал Костя, смотрел на схватку с циничным равнодушием постороннего, отмечая лишь, что урон, наносимый псом, становится всё значительнее. Никита повалился на бок и в ужасе кричал, уже не пытаясь отбиваться, а только спасая горло. Девушка, наклонившись, быстро секла воздух короткими ударами блестящего лезвия, но попала только единожды – по не обратившему на это никакого внимания трупу автоматчика. Затем её рука угодила в оскаленную собачью пасть, неприятно хрустнуло. Последовал пронзительно-болезненный вскрик.

Пёс метнулся под ноги тому, кем стал Костя.

Неистовый рывок за лодыжку вывел существо из равновесия. Оно неуклюже взмахнуло тяжёлыми длинными руками, сделало шаг назад, налетело на подоконник и кувыркнулось наружу…

Собака скакнула следом.

Он упал навзничь, вдобавок крепко приложившись головой (дьявольщина, которой?!) о кусок кирпича. От удара сбилось дыхание. Молодая, ядовитая, злющая крапива обожгла, словно раскалённое железо. Существо растерялось, и Костя, в какой-то миг осознав, что вот он, его последний шанс, его момент истины, с оголтелой решимостью обречённого вырвал из тела гвоздь и отшвырнул далеко в сторону…

Собственный душераздирающий визг оглушил его.

Он вылетел из крапивных кустиков на четвереньках, грубо отпихнул дядю Тёму, пытавшегося помочь ему встать и скороговоркой бормочущего что-то вроде: "Я нижайше приветствую, мессир, ваше триумфальное прибытие", вскочил на ноги (свои ноги, свои!) и…

И, прихрамывая, не оборачиваясь, припустил домой, даже не пытаясь прикрыть смешно болтающийся срам, отмечая с изумлением, что раны пропали, и лишь на солнечном сплетении наливается цветом небольшой синяк в форме строгого, геометрически правильного квадратика.

Вокруг него вился Музгар, подскакивая от избытка чувств едва не на метр вверх, и звонко и счастливо лаял…

К ночи поднялся резкий ветер, и облачность развеяло.

Солнце ещё успело выплеснуть из-за леса последние – но яркие, словно рассветные – лучи, и они заиграли на жалких обрывках облаков торжествующими жёлто-багряными отсветами.

Баба Оня сделала вид, что ничего не произошло, всё в совершеннейшем порядке, и не задала Косте ни единого вопроса.

Ну а на день рождения она подарила ему великолепную, бесконечно пижонскую трость работы начала двадцатого века. Из акульего хребта. С накладками из эбенового дерева и серебряным набалдашником – головой смеющегося грифона.

Вдесятеро лучшую легендарной "бадожки".

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ФАГОЦИТ

ГЛАВА ПЕРВАЯ,

в которой я путаюсь под ногами и пью «смородиновку». У матроса есть ответы. Мальчик – был! Что такое хорошо и что такое плохо. Тормоза придумал кто? Этюд на фоне луны.

…"Продолжение следует", – перечитал я вслух заключительные строки странного опуса и подумал, что слова эти звучат сегодня как пророческие. Продолжение следует вовсю…

Нужно было немедленно навестить одного информированного человека.

Матроса дома не оказалось. Открыла Светланка. Вместе с нею из квартиры тёплым облаком вылетели ароматы жареной рыбы, сушёных пряностей, чего-то ещё, не менее домашнего и вкусного. Сама Светланка выглядела столь же домашней и, невзирая на старенький халатик (или же именно оттого, что была в нём), до чрезвычайности вкусной. Я в который раз по-доброму позавидовал Женьке.

Руки она держала перед собой, розовыми ладошками вверх – словно хирург перед операцией. Пальцы были в муке.

– Ой, Филька! Приветик! – обрадовалась она и подставила для поцелуя мягкую раскрасневшуюся щёчку. – Я и не знала, что ты здесь. Проходи. На праздники приехал? Я тебя сейчас жареным терпугом накормлю. Через пять минут будет готов. Давай-давай, влетай, чего замер как истукан?

– Дык, эта… очарован, понимашь! – сказал я голосом истукана (как его себе представлю), переступая порог. – Совершенно, понимашь, очарован и парализован!

– Врёшь ведь, как всегда, – сказала она с улыбкой. – Ну-ка, чего там у тебя в пакете такое пузатенькое? О-ой, смотри, не урони – ручка оборвана! Ну, мужики…

– Светик, вот ей-богу не вру! – воскликнул я. – Ты замечательно выглядишь! Лучше всех! А в пакете… У меня тут конфеты, шампанское. Полусладкое, специально для одной славной девушки, чья любовь так и осталась моей – увы! – недостижимой мечтой. Куда бы это всё пристроить? Можно, пока на тумбочку? – Я принялся разуваться, помимо воли поглядывая на её коленки. – Знаешь, вообще-то я обедал, но жареный терпуг – эт-то, признаюсь честно, чертовски заманчиво! Особенно в компании с тобой. Женька дома?

– Жду, – сказала она, закрывая дверь круглым локотком. – Обещал вот-вот подскочить. Ты тут пока располагайся, где удобней, а я побежала. А то вместо рыбы будут дорогому гостю угольки на угощенье.

Я проследовал взглядом за её маленькой кругленькой фигуркой до самой кухни… и направился следом. Оказывается, я по ней здорово соскучился.

Знаю я её с детского сада – даже дольше, чем Женьку. Он-то возник в поле моего зрения только в первом классе, и я сразу с ним подрался. Первого сентября. Из-за Светланки. Бант какой-то совершенно замечательный Женька у неё загубил, что ли? Драться из-за неё мы продолжали с завидной периодичностью и впоследствии, почти до выпускного вечера. Что, в общем, ничуть не мешало нашей дружбе.

Говорят, одноклассники редко женятся между собой, а если женятся, живут не слишком счастливо. Чепуха! – могу с полной ответственностью сказать на это я. Женька со Светланкой, я уверен, наглядный пример такой семейной пары, счастливой, насколько это вообще возможно. Матрос любит жену и трёхлетнего Васеньку до безумия, на что они отвечают полнейшей взаимностью. Ссор у них не бывает вообще. Разве не повод чуток позавидовать? Особенно для такого, как я, закоренелого холостяка…

Кухня шипела, шкворчала, благоухала. Парила. Пухленькая розовая Светланка среди всего этого волшебства, вызывающего смятение ответственных за аппетит нервных окончаний, смотрелась единственно уместной женщиной. Богиней семейного очага. Ею нужно было любоваться. Чем я с удовольствием и занимался.

Васенька копошился у материнских ног, орудуя огромной расписной деревянной ложкой в целой батарее разнокалиберных баночек и кастрюлек. Я его немного пометал к потолку (он при этом сдержанно, но более чем довольно взвизгивал) и чмокнул в русую макушку. За что был угощен целым черпаком воображаемого варева.

– Вообще-то вам тут обоим делать нечего, – поворчала для порядка Светланка. – И так тесно. Ишь, собрались, под руками путаться! Полна кухня помощничков. Не развернёшься… А ну-ка, брысь! Брысь, говорю… – Она шутливо махнула на нас полотенцем.

Мы переглянулись и с заговорщицким видом подмигнули друг другу. Васенька мигал препотешно – двумя глазами враз, и мне стоило огромного труда удержаться от смеха.

– Пойдём? – спросил я громко и добавил шёпотом, прикрываясь ладонью: – Там в одном месте конфеты припрятаны. Большущая коробка. Надо бы их того…

– Пойдем, – согласился мальчуган, снова подмигивая.

В это время щёлкнул замок, раздался Женькин голос: "Эге-гей, наро-од! Я пришёл!", и мальчик пулей умчался встречать папку. Я последовал за ним, напоследок сообщив Светланке:

– Светик, вы с Женькой – ну, просто молодцы! Такого мальчонку произвели – загляденье!

– Старались, – смущённо сказала она.

После нежнейшей рыбы под изумительное домашнее вино из белой смородины, после конфет и шампанского, после всего этого благолепия понятливая Светланка ухватила сынишку и повела на прогулку. Мы остались одни, и Матрос не без суровости (напускной, конечно) спросил:

– Выкладывай, чего у тебя?

– Много чего, – признался я, чувствуя себя форменным негодяем, бессовестно ворующим у человека и без того не часто выдающееся свободное время. Предназначалось-то оно жене и сыну. – Для затравки вот, повестушечка любопытная. Не изволишь ли прочитать?

– Сам сочинил? – он покачал на руке папку. – Извини, Капрал, а потом как-нибудь нельзя? Что, сейчас самое подходящее время? Я, например, больше перед сном люблю книжечками развлекаться…

– Да тут не много, – наседал я. – Две минуты для тебя. Ты по диагонали шуруй, умеешь ведь? Помню, как хвалился, что газетный лист за тридцать секунд одолеваешь! Вот и примени опыт на практике.

– А может, всё-таки отступишься? – без особой надежды поинтересовался он, состроив непередаваемо унылую гримасу на своей щекастой физиономии.

Я демонстративно забросил ногу на ногу, задудел под нос популярный мотивчик и углубился в красивый журнал «МОТО», который заприметил уже давно. То оказался спецвыпуск. Глянцевые его фотографии представляли историю мотоциклов фирмы BMW со дня основания до наших дней, и я только успевал сглатывать слюнки, набегающие при виде замечательных механических зверей-байеров.

Женька покряхтел-покряхтел и всё-таки принялся шелестеть страницами. Буквально через секунду он торжествующе заржал, после чего воскликнул с невинным удивлением, убого маскирующим крайнюю степень сарказма:

– Капрал, да уж не тебя ли имел в виду герой, описывая… хе-хе… волосатого педика в автобусе?!

Так я и знал! Чуяло сердечко, ой чуяло!

– Предположительно, – сказал я, сохраняя невозмутимость и делаясь показательно высокомерным. – Скажу больше, не исключено, что именно меня. Но мне бы не хотелось, чтобы ты, мой старый и добрый друг, оскорбительно радовался подобной авторской категоричности в оценках. Поспешной категоричности. Иначе выражаясь, априорной. Объявить, пусть даже в угоду общей стёбности произведения, незнакомого человека гомосексуалистом! Каково! Это здорово отдает зашоренностью господина писателя, недальновидностью, субъективизмом. Ограниченностью, наконец! Длинные волосы, античные пропорции, серьга в левом – отмечу особо, в левом! – ухе могут ввести в заблуждение лишь индивидуумов с предельно узким кругозором. Не стремись пополнить их ряды, дорогой Эжен! Тебе это не к лицу. Кроме того, сей эпизод второстепенен – если не третьестепенен – в повествовании. Прошу, возьми себя в руки и продолжай чтение.

– Фу ты, завёлся, – сказал с досадой Женька, возвращаясь к рукописи, но не удержался и вновь гоготнул оскорбительно: – Капрал, что у тебя в сумке-то было?

– Детали системы наведения сверхсекретной носимой тактической ракеты "Коточик-1", – парировал я. – Для передачи ирано-пакистанскому резиденту Асхату Батырову. Знаешь такого?

Матрос, понимающе оттопырив нижнюю губу и наморщив лоб, кивнул дважды. Резидента Батырова он знал. Ещё бы: Асхат был нашим общим другом с младых ногтей. Именно он выступал по обыкновению арбитром, когда мы с Матросом в очередной раз лупили друг друга, не сойдясь во взглядах на жизнь. Именно его попросила Светланка сообщить мне, что карты мои не играют, ибо избранник её сердца – Женька. Ныне Асхат, «золотой» выпускник сельхозакадемии, строгий отец целой своры сорванцов, крестьянствует где-то в потрясающей башкирской глуши. Мы не виделись уж лет пять.

А многофункциональный ранцевый ракетный комплекс «Коточик-1», компактный, мощный, предназначенный для поражения бронетехники, укреплённых огневых точек и боевых вертолетов, пытался некогда запустить в производство Петуховский "станкоинструментальный" завод. Почти уже запустил, но тут настали новые времена и… Выпуск конверсионных мирных трубогибов по чертежам девятьсот лохматого года успешно заменил собою тиражирование сверхсовременных средств поражения.

Чертовски этично. Чертовски гуманно.

Мечи – на орала.

Женька, видимо, тоже вспомнивший многодетного землероба и недоделанную ракету, смотрел на меня долгим задумчивым взглядом, а я смотрел на него. Женька усмехнулся, погрозил мне толстеньким своим пальчиком, плеснул в стаканы «смородиновки», мы молча звякнули кромками и пригубили. Я вторично развернул журнал.

На этот раз молчание в избе-читальне сохранялось значительно дольше. Наконец Женька одолел «Фуэте», хмыкнул и одним глотком допил остававшееся в стакане вино.

– Кто автор? – спросил он деловито. – Этот мальчишка, Константэн Холодный?

– Автор анонимен, но я тоже думаю, что он, – согласился я. – Все факты говорят за то. А что? Тебе повезло наткнуться на ранее неизвестные свидетельские показания? Выходит, позапрошлым летом кровавая бойня в Серебряном действительно была, слухи не врали? Да? Да? Отвечай, Матроскин, не мнись, – навалился я на него.

Матрос неопределенно дёрнул головой, в раздумье пожевал губами и предложил:

– Давай-ка, брат Капрал, мы с тобой ещё выпьем. Как-то мне, знаешь, нехорошо стало. Осадок от повести твоей какой-то неприятный. – Он взялся за бутыль и взглянул на меня в упор, необыкновенно серьёзный. Похоже, расстроенный вдобавок. И сказал: – Была бойня, мать её так. Была…

Мы выпили. По полному стакану, не отрываясь и не закусывая. Собственно, закусывать было уже нечем. Разве конфетами? Сладкое – очень сладким. Бр-р… Матрос тут же разлил ещё, но я пока решил воздержаться. «Смородиновка» Матроса – коварная штука. Пьётся словно сок, «градусы» при том практически не чувствуются, но очень скоро оказываешься не на шутку пьяным. Впрочем, выветривается хмель столь же быстро. Так вот, я воздержался, а Матрос нет.

– Это в июне было, – начал рассказывать Женька, кушая конфетку и тряся большой головой – ударная порция сладости и алкоголя стала ему таки поперёк горла. – Мы уже спать легли, а тут телефон. Коля-однорукий звонит. Он у меня вроде внештатного ответственного по Серебряному. Надежнейший человек. Советская войсковая разведка за плечами – это, брат, понимать надо! "Приезжай, – кричит, – махом. Тут, блин, хрен поймёшь, что такое случилось. Стрельба, едри её… Солдатики мёртвые вповалку. Жуть!" Я на «козла» – и туда. Приезжаю. Возле школы старухи топчутся – куда без них? «Уазик» с военными номерами стоит. Пустой. Коля ко мне. Так, мол, и так. Сам ничего не видал, не слыхал – в деревне его не было, когда всё произошло. Приехали, вроде, солдаты, все в масках, с оружием. Машину бросили, даже не заглушили, и в школу бегом. А там отдыхающие жили, брат с сестрой. Тут же стрельба поднялась да почти сразу смолкла. С полчаса никто не выходил, потом из двора «Москвичок» отдыхающих выкатил и уехал, не торопясь. И всё. Подробностей никаких, даже время происшествия точно установить невозможно. Видела-то одна Маня Зотеева, а с неё какой спрос – дурочка, она дурочка и есть.

Коля внутрь только глянул, трупы увидел – и сразу мне звонить.

У Коли "летучая мышь" была, у меня фонарик. Вошли. Ну, всё почти как в твоей писанине. Четыре тела. У двоих шпигри из голов торчат, вовсе и не вынутые, как написано. Ещё один весь изрезанный, в луже крови скорчился. А тот, что у двери, жив оказался, хоть и поломан весь. Мешок с костями, да и только. Кстати, был он почему-то полураздет. В ссадинах весь, в синяках – страшное дело. На ремне у него аптечка обнаружилась. Я ему «промедола» вкатил, он и очнулся. И пошёл языком болтать, под кайфом-то. Тут, Капрал, я тебе открываю его слова, которые ни за что бы не сказал, если бы у тебя писульки этой не было. И если бы я тебе как себе не доверял. Так что цени да помалкивай. Он был капитан безопасности. Отдел его приверженцами оккультизма занимался, сектами разными – религиозными и не очень. Честолюбия у него было выше крыши, чувствовал он себя только начальником отдела, никак не меньше. А чтобы осуществить мечты, надо ему было шефа столкнуть. Ну, он и нарыл «компры». Да какой! Шеф бессовестно, а главное, противу всех писаных и неписаных правил, трахался с разрабатываемой подопечной, несовершеннолетней сатанисткой. С Екатериной Возницкой. Ага?! Чуешь, Капрал, повесть-то на документальную тянет! Н-да… Наш капитан, понятно, возрадовался, но решил дело довести не просто до должностной смерти шефа, но и одновременного своего триумфа вдобавок. Чтобы уж наверняка начальником стать. Сведения продолжали поступать. Среди них такое: эротичная сатанистка с брательничком-студиозусом решили сотворить настоящую "чёрную мессу", для чего отправились к нам, в Серебряное. Вот она, удача, понял капитан. У него же в здешних местах свой информатор состоял на пайке! Для чего, кто именно, я спросить не сумел тогда: «ширнутый» капитан плёл и плёл без остановки. А теперь уж и подавно спрашивать некого.

Капитан взял группу надёжных бойцов, оформил командировку по выдуманному поводу и обосновался в Сарацине, ожидая сигнала от стукача. Решил брать злодеев с поличным. Тогда, дескать, «запоют» настолько чистосердечно и многословно, что шефу капитанскому останется только из окошка вниз башкой перекинуться. Сигнал поступил, воодушевлённые инквизиторы прыгнули в транспорт и отбыли навстречу страшной гибели… Только я приготовился непосредственно детали происшествия слушать, а капитанишка возьми, да и брякнись обратно в обморок. Предварительно, правда, сунул свою «трубу» и продиктовал номер. Что делать? Чую, жареным воняет и даже палёным. И уж не от моей ли задницы? Ну, позвонил. На другом конце волны суть уловили вмиг, командуют мне: ничего не трогать, никого не подпускать, свидетелей держать при себе. С руководством своим, спрашивают, ещё не связывался? Не успел?… Прекрасно! И не стоит, они сами это сделают… Уже делают… Ага, вот оно, руководство моё, на проводе!… Так они и знали: велит оно мне сидеть тихонько, как таракашку. А если я сдуру вздумаю самодеятельность устраивать, грозит мне пасть смертью храбрых. Нет, не начальство грозит – судьба. Рок. То, что превыше меня, превыше начальства моего, но, понятно, не ГБ.

Прикинь, Капрал, проходит меньше часа, летит вертолётина. Садится. Оттуда спецназ в противогазах, парочка умников очкастых с какими-то приборами… и мой непосредственный командир. Испуганны-ый – как кролик перед лисой. Старухи к тому времени по домам разбежались. А нам с Колей-одноруким гэбэшники такое промывание мозгов устроили, что только держись! Ничего не было. Ничегошеньки! Кино снимали, во как! Так и следует запомнить. Так и следует всем любопытным говорить. Про нежелательность самодеятельности и реальную возможность окончить жизнь смертью храбрых ещё раз напомнили. Мёртвых и раненого забрали, улетели. А фюрера моего на земле оставили. Чтобы, значит, "господин подполковник политику партии на текущем этапе подоходчивее вам растолковал". Ох, и потел он! Ох, и трясся! Молчите, говорит, ради Христа, мужики. Они же, говорит, ни хера не шутят. Как есть, угрохают. И вас, и меня. Несчастный случай, или там ещё что…

Я его трусливые слова в голову стараюсь не брать, но чую, паника и мне передаваться начинает. В брюхе холодно стало, аж писать захотелось, коленки асинхронные колебания высокой частоты производят. Глотка пересохла.

Ну, Коля-однорукий характером покрепче нас обоих оказался. Тёртый, жизнью битый, всякое перевидал. Предложил горе самогонкой залить, которой у него в достатке. Залили. До утра пили, квашеной капустой да копченым салом закусывали. Коля военные истории рассказывал. Жалко, ни одной не запомнил, лишь ощущение осталось, что супер! Круче крутого. Свалился я последним. Но прежде, чем окончательно отрубиться, сходил в школу. Только никаких следов там уже не было. Ни крови, ни гвоздей с бумажками, что в раскладушку были воткнуты, ни самой раскладушки, – ни хрена. – Женька горько усмехнулся и повторил задумчиво: – Ни хрена…

– Да уж не вскорости ли после того Серебрянская школа сгорела? – спросил я поспешно и громко, пронзённый ослепительной догадкой.

– Вскоре!… Да на другой день, – сказал Матрос. – Проснулись мы с собутыльничками поздно, чуть не в обед. Глядь, возле школы жизнь бурлит, двигательная активность за все возможные пределы зашкаливает. Две пожарные машины, автобус, автокран с площадкой для кинокамеры. Прожекторы, кабели. Хмыри какие-то шустрят. Типа, кино снимают. Все деревенские старухи поголовно выстроились – как на выборы президента. Я подошёл, поинтересовался осторожненько у паренька, который провода таскал, что за дела, дескать, землячок? Он меня к помрежу отправляет. А у того рожа – просто до боли знакомая. С прошедшей ночи, ага. Один из тех, что на вертушке прилетали. Лыбится мне навстречу, аж эпидермис на щеках трещит. Между зубов – кулак поместится. Какая приятная встреча, восклицает и чуть ли не обниматься лезет. Помните, говорит, нас, господин старший лейтенант? Съёмочная группа мы. Добавочный эпизод "на натуре" здешней собираемся запечатлеть. А фильм, между прочим, "Молчание – золото" называется. Криминальная драма в лучших традициях Голливуда. Горы трупов и т. д. Пока, правда, не решено, погибнут положительные герои второго плана или нет. Вот вам бы, господин старший лейтенант, какой финал больше понравился? Хэппи-энд, наверное? А жене, скажем, вашей?… Наверное, тоже. Решили мы, повторюсь, ещё один эпизод отснять. Пожар заброшенного здания. Как логическое завершение предыдущего сюжета. Вот, кстати, наши бумаги. Всё оформлено в райцентре, по закону от и до. Строение малоценное, более того, находится в аварийном состоянии, значит, потенциально травмоопасное. Сгорит, и чёрт с ним. Вернее, слава Богу. Пожарные проследят, чтобы огонь на другие дома не перекинулся. А теперь попрошу в сторонку отойти, если вопросов больше не имеете. Господину же подполковнику милиции, что у нас техническим консультантом на прошлой ночной съемке выступал, передайте, что мы его в уезд сегодня с удовольствием подбросим. Место на сей раз отыщется всенепременно. Пускай подходит. Всенепременно же.

Я до конца на балаган этот смотреть не стал, домой отправился. А ещё день спустя мурышовский пастух в лесу около Ямской избы «Москвича» четыреста девятого обнаружил. Внутри два голых трупа находились. В классической позе застыли. "Мужчина сверху" называется. Догадайся, кто? Правильно, Возницкие, брат с сестрой. Скончались от не вполне естественных причин, в то примерно время, когда мы с Колей-одноруким и шефом моим подлый удар судьбы самогоном заливали. У обоих кровоизлияние в мозг. Экспертиза по количеству извергнутой семенной жидкости определила, что перед смертью они произвели коитус минимум полтора десятка раз подряд. Минимум! Пятнадцать!!! Такие фантастические результаты были обусловлены действием наркотика, возбуждающего половую сферу, запрещённого к распространению в России препарата «FL». Если не знаешь, это что-то вроде помеси шпанской мушки с Виагрой, экстези и эфедрином. Чудовищная вещица! Трахались они это, трахались – да и затрахались… Неслабая смерть, да? – он вопросительно посмотрел на меня.

Я пожал плечами:

– Может, и неслабая, но всё-таки не по мне.

– Об участии в «киносъемке» мальчика Константина сведений у меня не имелось. Как имя честолюбивого капитана, выжил ли он, не ведаю. Кто таков "дядя Тёма", чья роль в повести до конца не ясна, тоже не соображу. И вообще, Капрал, – поспешно проговорил Матрос, оборачиваясь на звук открываемой двери, – всё, что я тебе тут порассказал – бред пьяного мента. Неумного пьяного мента, отвались его язык…

– Спокойствие, Эжен, – сказал я, наливая ему и себе "смородиновки". – Только спокойствие! Твоя информация растворилась в космическом вакууме. Её попросту не было. Всё, что я знаю о "Серебрянском инциденте" – результат прочтения рукописи, единственно, клянусь! С тобой же мы просто бухали. Встретились старые друзья, поболтали о дойчевских мотоциклах, школьных чудесных годах, попили домашнего винца. Правда, Светланка? А где Вася-василёк?

– У родителей оставила, – сказала она, забираясь мужу на колени. – Плесните-ка и мне чуток, господа пьянчужки. Что-то я продрогла…

Часу в одиннадцатом вечера, оставив за спиной уютное кресло, допитую до подонков четверть из-под «смородиновки» и становящиеся всё более углубленными поцелуи супругов Коноваловых, я вывалился на улицу. Вослед мне неслись вздохи, всхлипы и возбужденные выкрики, издаваемые противными голосами. Матрос – большой знаток и ценитель японских мультиков Манга. Особенно их эротической разновидности, называемой Хёнтай. Хорошо захмелев, он предложил мне оценить новый шедевр, только что пополнивший его обширнейшую коллекцию видео.