Текст книги "Правда о штрафбатах."

Автор книги: Александр Пыльцын

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Я с несколькими своими школьными товарищами оказался в эшелоне, который вез нас на запад, но радость наша была недолгой: довез он нас через двое суток только до города Белогорска, всего километров за триста от места призыва, где мы все влились во вновь формируемый 5-й армейский запасной стрелковый полк 2-й Краснознаменной Армии Дальневосточного военного округа, ставшего уже именоваться фронтом, хотя и не действующим.

Этот спешно развертывавшийся полк еще не имел достаточного количества командного состава, а эшелон за эшелоном привозили сюда, казалось, несметное количество призванных и мобилизованных.

Ротой, в которую я попал, командовал младший политрук Тарасов Николай Васильевич. Я хорошо запомнил этого первого в моей армейской жизни командира, высокого, стройного, уже успевшего устать от бессонных ночей, но не потерять при этом какого-то мудрого спокойствия. Всего-навсего с двумя «кубарями» в петлицах (а я-то в школе "целых две шпалы" носил!), он тем не менее успевал справляться с ротой более чем из пятисот человек, в основном, необученных разновозрастных людей, большинство из которых были или малограмотными, или неграмотными вообще (такой контингент поступал в первые дни мобилизации, особенно из таежных поселков).

Наш первый ротный командир сразу выделил тех, кто окончил средние школы, и буквально с первого взгляда определил, кто может временно исполнять обязанности командиров взводов, отделений (мне была определена должность командира взвода). И вся эта вчера еще не управляемая масса людей стала постепенно организовываться в воинские коллективы. На второй день повел он нас в баню (палатки с душевыми установками). Нас постригли наголо, мы помылись и обмундировались, став настолько одинаковыми, что даже своих друзей не узнавали, не говоря уже о том, что на первых порах не могли определиться, кто в чьем взводе. Однако постепенно рота обретала воинские очертания.

Определили нас в палаточный лагерь, который оказался более чем в 3 километрах от столовой, и вот всю эту дорогу наш младший политрук Тарасов успевал и ободрять, и обучать строевому или походному шагу, а мы, "командиры взводов", старались помогать ему в меру своих сил и умения. Каким-то чудом сумел наш ротный организовать и разнообразные занятия по подготовке к принятию воинской присяги, да еще успевал и личные беседы проводить со многими из нас. На всю мою жизнь Николай Васильевич Тарасов остался образцом настоящего командира и душевного политрука, и многие свои поступки я всю жизнь сверяю с ним.

…На сон нам едва оставалось по 5–6 часов в сутки, а политруку нашему и того меньше. Но через несколько дней в роту прибыли мобилизованные из запаса лейтенант и младший лейтенант, которым ротный поручил по «полуроте». Вскоре нас повели на стрельбище и всех, кто хоть как-то выполнил упражнения по стрельбе из винтовки, привели к присяге. Мало было торжественности тогда в этом ритуале, но запомнилось все до деталей. Тогда мы присягнули на верность нашей Родине – СССР. То был единственный такой день в моей жизни больше никогда я не присягал ни другому правительству, ни другой родине. Бог миловал. И все 40 лет армейской службы я прошел под этой единственной в моей жизни присягой.

Со временем мы втянулись в это состояние непрерывных, напряженных учебных будней, и примерно через месяц наша рота стала более или менее слаженным военным организмом, и, как нам казалось, наш командир-политрук гордился уже тем, как эта некогда аморфная масса людей четко «рубала» строевой шаг, проходя по улицам города. Наши «полуротные» лейтенанты грубовато, но умело поднимали наше настроение и подбадривали такими, например, шутками: "Выше голову, задрать носы и подбородки! Смотрите, как на нас смотрят девушки!" И действовали такие шутки беспроигрышно!

Пришло время, и нашу роту распределили по полкам и дивизиям "Дальневосточной, опоры прочной", как пели мы в своей первой строевой песне. И так было жаль расставаться с успевшим стать для нас поистине отцом-командиром нашим политруком. Спасибо Вам, Николай Васильевич, за науку!

Далее судьба забросила меня в разведвзвод 198-го стрелкового полка 12-й стрелковой дивизии 2-й Краснознаменной Армии Дальневосточного фронта. А здесь, уже не в запасном полку, и нагрузки физические были настоящими, и взаимоотношения устанавливались серьезнее и прочнее. Самым главным для меня командиром оказался помкомвзвода сержант Замятин. От него я схлопотал и свое первое дисциплинарное взыскание – "личный выговор". А получилось это так. Поскольку я был рослым, то на физзарядке, которая в основном заключалась в передвижении бегом, меня поставили впереди всех, даже старослужащих, то есть «направляющим». И вот когда сержант подавал команду "шире шаг", я своими длинными ногами этот шаг действительно делал шире и ускорял бег, а «старики» все одергивали меня, мол, еще успеешь, набегаешься, и я, конечно, снижал темп. После нескольких таких случаев сержант остановил взвод, вывел меня из строя и за невыполнение команд объявил тот самый выговор.

Домой об этом взыскании не стал писать, стыдно было. Долго я старался заслужить снятие выговора, пока во время одного из марш-бросков километров на тридцать не помог отставшему красноармейцу, взял себе его винтовку и буквально тащил его за руку. Вот за проявленную взаимовыручку на марше сержант и похвалил меня, сняв «прилюдно» свой выговор. Как я был рад этому!

Командира своего взвода лейтенанта Золотова видеть приходилось редко, командира полка совсем не помню, а вот командира дивизии полковника Чанчибадзе, невысокого плотного грузина, память хорошо сохранила. Многому научили нас его изобретательность и требовательность.

И вообще, "наука побеждать" давалась обильным потом, когда гимнастерки наши настолько просаливались, что сняв их, можно было поставить (а не положить), – и не падали!

В детстве у меня случилось какое-то заболевание коленного сустава, и меня долго тогда лечили "от ревматизма" и больничными и бабушкиными мазями. Здесь же под такими неимоверными нагрузками он, этот «ревматизм», будто улетучился. И до сих пор не дает о себе знать. Многие недуги излечивала армия, и не только физические.

В этом разведвзводе я прослужил до 1 января 1942 г. В ночь под Новый год меня срочно сменили с поста у полкового знамени (я был в карауле), и этой же ночью, не дав мне возможности почистить винтовку, отправили по комсомольской путевке во 2-е Владивостокское военно-пехотное училище. Обрадовался, было, что увижу Владивосток – город моей детской мечты, который я еще не видел, но о котором так много слышал.

Но оказалось, что это училище находится в Комсомольске-на-Амуре. Проучился я в нем всего полгода, но до сих пор с особой теплотой вспоминаю те студеные зимние месяцы учебы и с чувством благодарности – всех моих преподавателей, командиров и воспитателей, начиная от старшины роты Хамсутдинова, командира нашего курсантского взвода совсем молодого лейтенанта Лиличкина, командира роты, исключительно подтянутого и удивительно стойкого к почти арктическим амурским морозам старшего лейтенанта Литвинова.

С благоговением вспоминаю я друзей-курсантов: Колю Пахтусова, Андрея Лобкиса, нашего ротного запевалу, способного звонко петь даже в сильные морозы, вечно невысыпавшегося очкарика Сергея Ветчинкина. Эти и многие другие мои сослуживцы-курсанты были теми, кто подставлял свои надежные плечи в трудные для меня минуты, но с которыми, увы, так больше и не суждено было встретиться.

Не могу удержаться, чтобы не вспомнить некоторые подробности быта в училище и запомнившихся мне курсантов и преподавателей.

Располагалось оно на одной из городских окраин, именуемой Мылки, недалеко от Амура. Распорядок дня был весьма напряженным. Зарядка начиналась за два часа до завтрака физической подготовкой или штыковым боем. И это, как правило, ежедневно, за исключением случаев, когда нас ночью поднимали по тревоге и выводили в поле марш-бросками. Там вместо завтрака выдавали сухари и консервы (как правило, рыбные или "кашу с мясом" – одну банку на двоих).

В столовой же завтрак обычно состоял из гречневой, овсяной или перловой каши, кусочка масла, хлеба и сладкого чая. Физически мы выматывались сильно, и нам в общем-то всегда не хватало (в принципе, достаточно калорийного) курсантского довольствия. Ведь до обеда, как правило, занятия были на воздухе, в поле, где температура в январе-феврале часто опускалась ниже 30° мороза, а после обеда, когда уже темнело, было 2–3 часа классных занятий (топография, теория стрелкового дела, изучение матчасти оружия, минно-саперная подготовка, средства связи и т. д.), а затем самоподготовка.

Перед ужином каждый вечер по 1–2 часа мы занимались или строевой, или лыжной подготовкой. К счастью, лыжный маршрут проходил невдалеке от магазинчика. В нем, правда, не было ничего, кроме баночек с крабовыми консервами, заполнившими все полочки и витрины, и мы довольно часто покупали их. Это был наш «доппаек», который мы либо съедали сразу же по возвращении в казарму, либо сберегали до завтрака, чтобы сдобрить этими крабами свою утреннюю порцию перловой или овсяной каши. Хорошее, скажу вам, сочетание. Здорово вкусно получалось!

Обеды были достаточно калорийными. Кроме густого крупяного или макаронного супа либо щей с мясом, к которым регулярно подавалась, как приправа, какая-то витаминная добавка (вроде мелкоразмолотого шиповника, как средства против цинги), давали приличную порцию каши или макарон с мясной тушенкой, а то и с соленой кетой или горбушей… Что и говорить, Дальневосточный край – рыбный край!

Однако несмотря на довольно калорийный рацион крепкие морозы и огромная физическая нагрузка делали свое дело, выматывая, выжимая, вымораживая из нас эти калории. Досыта удавалось наедаться только тем, кому выпадало счастье идти в наряд по кухне. Может, именно поэтому тех, кто получал наказание в виде наряда вне очереди, на кухню не назначали (для этого были, в основном, солдатские нужники).

Ощущение постоянного недоедания вызывало (обычно на коротких перекурах) сладостные воспоминания о том, какими вкусными блюдами баловали нас в довоенное время наши мамы и бабушки. Мой самый близкий по училищу друг Коля Пахтусов (он из Николаевска-на-Амуре) любил смачно рассказывать, как его мама по праздникам готовила замечательного фаршированного гуся. Ему даже попадало от товарищей, которые прерывали его умоляющим "Не трави душу!!!".

Еще немного подробностей. Особенно запомнился нам, например, преподаватель топографии младший лейтенант Эльман, призванный из запаса эстонец. Это он научил нас ориентироваться по звездам, определять фазы Луны и с точностью до дня вычислять, когда наступит новолуние или полнолуние. Вообще-то этой премудрости меня научил еще в детстве мой дед Данила, но с "теоретическим обоснованием" это сделал наш училищный топограф. Настолько он был интересным, знающим человеком, умеющим вкладывать в наши головы нужные знания, что все мы поголовно с нетерпением ждали его занятий. Практическое хождение по азимуту он организовывал так, что при правильном и с меньшими затратами времени прохождения маршрута нас ждал какой-нибудь приз вроде пачки махорки или флакона одеколона. А это, надо сказать, по тому времени были весьма ценные призы.

Запомнился навсегда и преподаватель артиллерии и стрелкового вооружения майор Бабкин. Острослов и шутник, он никому не давал шансов вздремнуть на классных занятиях. Если кого-то в тепле после занятий на крепком морозе клонило ко сну, он так умел встряхнуть взвод или роту, что общий хохот надолго прогонял дремоту у виновного.

Устраивал он и занятия-состязания по разборке и сборке вслепую еще мало знакомой тогда (по сравнению с классической трехлинейкой) самозарядной винтовки Токарева (СВТ), ручного пулемета Дегтярева (РПД), автоматической винтовки Симонова (АВС) и др…

В училище я пробыл с первых дней 1942 года до середины июля, когда закончил полугодичный курс обучения "по первому разряду" (то есть на "отлично") и получил, как и другие семнадцать «перворазрядников», свое первое офицерское звание «лейтенант».

Выдали нам комсоставские (потом их стали называть офицерскими) удостоверения и снаряжение (ремень с портупеей), полевую сумку с планшеткой (для топографической карты) и кобуру для нагана, который полагалось получить уже в части назначения. Обмундировали нас в новенькие суконные гимнастерки, на которые были нацеплены новенькие петлицы с двумя красными эмалевыми квадратиками ("кубарями"). Выдали брюки с кантом, фуражки с малиновым околышем и даже хромовые сапоги. И мы с непривычной гордостью ходили во всем этом, ужасно поскрипывая новым кожаным снаряжением…

Однако радость наша был омрачена тем, что почти всех младших лейтенантов и сержантов отправили на фронт, а всех лейтенантов – в войска на Дальнем Востоке. Небольшая группа выпускников, куда вошел и я, получила назначение командирами стрелковых взводов в 29-ю Отдельную стрелковую бригаду, командиром которой был подполковник Суин.

Буквально с первых недель после того, как я принял взвод в одном из батальонов бригады, располагавшемся у озера Ханка на границе с Маньчжурией, где тогда хозяйничали японцы, все мы стали подавать рапорта об отправке в Действующую Армию на Западные фронты. Вскоре нас собрал комбриг и спокойно, но убедительно сумел нам доказать, что наш «недействующий» Дальневосточный фронт может совершенно неожиданно, в любое время превратиться в "очень даже действующий"!

Наступила зима. И хотя это была южная часть Советского Дальнего Востока, морозы были внушительными, а в сочетании с почти постоянными сильными ветрами в тех краях становились особенно неприятными, так что на лыжные переходы, которым уделялось немало времени, нам выдавали надеваемые под шапки-ушанки трикотажные шерстяные подшлемники с отверстиями для глаз и рта, чтобы уберечь от обморожения щеки и носы.

И все-таки к концу 1942 года, когда, видимо в связи с тем, что немецкие войска были остановлены под Сталинградом и угроза японского нападения стала менее вероятной, по одной роте с каждого батальона нашей бригады в полном составе были переформированы в маршевые (для фронта), погружены в эшелоны и в первые дни января 1943 года отправлены на Запад.

Как потом стало известно, направлялись мы на участие в формировании Югославской армии по примеру уже создававшихся дивизий Войска Польского и Чехословацкой бригады Людвига Свободы. До Байкала, а точнее – до станции Зима, наш эшелон не шел, а летел так, что на многих узловых станциях паровозы меняли настолько стремительно, что мы не успевали не только получить горячую пищу из следовавшего в нашем эшелоне вагона с полевыми кухнями, но даже прихватить ведро кипятка.

Во время смены паровоза на станции Бира хорошо знакомый мне дежурный по станции передал на мой родной полустанок, где жили родные, весть о том, что я вскоре проеду эшелоном. Все мои родные вышли к железнодорожным путям, но поезд промчался с такой скоростью, что я едва успел разглядеть своих, а дед Данила, пытавшийся бросить мне подарок – кисет с табаком, не попал в открытую дверь теплушки. Как потом мне рассказывала сестренка, дед по этой причине расплакался.

На станции Зима наш эшелон вдруг остановили, и мы там простояли почти неделю. Что-то, видно, не заладилось с формированием югославских частей, и дальше нас везли так неспешно, что мы почти месяц добирались до столицы Башкирии Уфы. Миновав ее, на станции Алкино ночью весь наш эшелон выгрузили, и мы влились в состав 59-го запасного стрелкового полка 12-й запасной стрелковой бригады Южно-Уральского военного округа.

В этом полку главным нашим делом стала подготовка нового пополнения в основном из немолодых уже людей (чаще всего из мусульманских республик), обучение этих новобранцев азам военного дела, формирование из них маршевых рот для фронта. Долго, почти девять месяцев, я, как и многие другие офицеры, добивался отправки на фронт.

Здесь, кроме того что я вступил в партию и помимо многих других событий, судьбе было угодно познакомить меня с девушкой, эвакуированной из блокадного Ленинграда, которая более чем через год, на фронте стала мне женой. На всю жизнь. Но об этом речь пойдет попозже. А тогда, в августе или начале сентября, очередному из многих моих рапортов был дан ход, и нас, небольшую группу офицеров, направили вначале в ОПРОС (Отдельный полк резерва офицерского состава) округа, а затем в такой же полк, но уже Белорусского фронта. Находясь в этом 27-м ОПРОСе фронта, мы несли боевую службу по охране важных объектов от возможных диверсий противника, но это все-таки была не передовая, куда мы стремились.

И вот однажды, в начале декабря 1943 года меня вызвали в штаб полка на очередную беседу. Беседовавший со мной майор был в полушубке и, несмотря на жарко натопленную комнату, затянут ремнями, будто каждую секунду был готов к любым действиям. Лицо его с заметно поврежденной сверху раковиной правого уха было почти до черноты обветренным. Просмотрев мое еще тощее личное дело и задав несколько вопросов о семье, об училище и о здоровье, он вдруг сказал: "Мне все ясно. Пойдешь, лейтенант, к нам в штрафбат!" Кажется, заикаясь от неожиданности, я спросил: "З-з-за что?" И в ответ услышал: "Неправильно задаешь вопрос, лейтенант. Не за что, а зачем. Будешь командовать штрафниками, помогать им искупать их вину перед Родиной. И твои знания, и хорошая закалка для этого пригодятся. На сборы тебе полчаса".

Как оказалось, это был начальник штаба 8-го Отдельного штрафного батальона майор Лозовой Василий Афанасьевич. С ним мне довелось и начать свою фронтовую жизнь в 1943 году, и встретиться через четверть века после войны на оперативно-командных сборах руководящего состава Киевского военного округа. Тогда я был уже в чине полковника и его, тоже полковника, узнал по приметному правому уху.

А тогда, в декабре 1943 года, после тяжких боев, в которых штрафбат понес большие потери, в том числе и в постоянном офицерском составе, он отобрал нас, восемнадцать офицеров от лейтенанта до майора, в основном уже бывалых фронтовиков, возвращавшихся из госпиталей на передовую. Я оказался среди них один «необстрелянный», что вызывало во мне тогда не столько недоумение, сколько гордость за то, что меня приравняли к боевым офицерам.

Буквально через час мы уже мчались в тревожную ночь на открытом автомобиле с затемненными фарами в сторону передовой, хорошо определяющейся по всполохам от разрывов снарядов, по светящимся следам разноцветных трассирующих пуль, по висящим над горизонтом осветительным ракетам. Где-то там, под огнем противника, держал оборону пока неведомый нам, но вскоре ставший родным на долгое время, до самой Победы, наш 8-й Отдельный (офицерский) штрафной батальон.

У меня, правда, может быть меньше, чем у других, какое-то представление о штрафбатах уже имелось (хотя бы из Приказа Наркома обороны № 227), но как далеко оно оказалось от реального! К сожалению, я не располагаю официальным «Положением» о них, и тот батальон, в котором я оказался, был также, по-видимому, далек от первых организационно-штатных документов.

Как утверждал в одной из своих послевоенных публикаций в общесоюзной тогда еще газете «Ветеран» № 3 (55) за 1984 год бывший начальник штаба нашего штрафбата генерал-майор Киселев Ф. А., служивший в нем с первых дней создания до расформирования после Победы, "батальон состоял из постоянного и переменного состава. К переменному составу относились те, которые прибывали в батальон для отбытия наказания за совершенные проступки" (то есть штрафники). Кстати, я много раз слышал, что в некоторых аналогичных батальонах при обращении к ним, и даже в документах, к бывшему их воинскому званию добавлялось слово «штрафной» (например, "штрафной майор"), или вообще все именовались "штрафными рядовыми", и т. п. Не знаю, чье это было решение. Но в нашем штрафбате, видимо чтобы лишний раз не подчеркивать их положение, что едва ли способствовало бы их перевоспитанию, было принято всех их, относящихся к переменному составу батальона, называть "бойцами-переменниками".

А к своим командирам они обращались, как обычно принято в армии, например "товарищ капитан". Далее генерал Киселев писал: "К числу постоянного состава относились офицеры штаба, командиры рот, взводов, их заместители по политчасти, старшины подразделений, начальники артиллерийского, вещевого, продовольственного снабжения, финансового довольствия и другие. Батальон состоял из штаба, трех стрелковых рот, роты автоматчиков, пулеметной, минометной и роты противотанковых ружей, взводов комендантского, хозяйственного, связи". Был в нем и представитель "Особого отдела СМЕРШ" ("Смерть шпионам"), и медико-санитарный взвод с батальонным медпунктом, и др.

Об этом же написал мне в своих памятных записках мой фронтовой друг по штрафбату Петр Загуменников, принимавший участие в первых его формированиях. Тогда, писал он, в каждой роте и каждом взводе кроме командиров предусматривались и офицерские должности их заместителей по строевой и по политической части (политруки). Даже самому Петру Загуменникову, тогда еще лейтенанту, прибывшему в батальон после излечения по ранению, которое он получил на фронте, будучи командиром стрелковой роты, вначале, наверное как еще очень молодому (неполных 19 лет), предложили именно должность замкомвзвода. Он не согласился, а вскоре эти офицерские должности заместителей командиров взводов и замполитов рот упразднили.

Видимо, такое значительное насыщение командного звена и политсостава штатными офицерами предполагалось исходя из того, что иначе управляться со штрафниками в бывших офицерских званиях до полковника будет невозможно. Однако, как оказалось, эта проблема была надуманной, и в ротах оставили по одному «строевому» заместителю (даже без политруков), во взводах же их вообще заменили двумя замкомвзвода из числа самих штрафников. Правда, подобное сокращение такого количества намнчавшихся ранее политработников позволяло, оказывается, содержать сравнительно большой политаппарат при заместителе комбата по политчасти (как мне казалось, в основном не по делу).

Вот в таком, уже «причесанном» по опыту первых боев, штрафном (офицерском) батальоне я и оказался.

Поскольку я пребывал в штрафбате только с конца 1943 года, то боевые действия батальона до этого времени вкратце опишу по воспоминаниям все того же Петра Загуменникова, начавшего службу в 8-м ОШБ с самых первых дней его формирования, и со слов бывшего штрафника майора Семена Басова, угодившего в первый состав именно этого штрафбата и участвовавшего в его первых боях.

Восьмой Отдельный штрафной (офицерский) батальон Центрального фронта начал формироваться в конце апреля 1943 года в селе Змиевка недалеко от города Орла. Штатный состав управления батальона и его подразделений набирался в основном из офицеров, получивших боевой опыт в Сталинградской битве. Структура батальона фактически соответствовала стрелковому полку.

У комбата (штатная категория полковник) было два общих заместителя, начальник штаба и замполит (подполковники), а также помощник по снабжению; у начальника штаба – четыре помощника (ПНШ – 1, 2, 3, 4) – майоры. В каждой роте было по 200 и более бойцов, и роты эти по своему составу соответствовали обычному стрелковому батальону. Таким образом, по численному составу штрафбат приближался к стрелковому полку. Штатная должность командира роты – майор, взвода – капитан.

К июлю 1943 года (началу Курской битвы) батальон был сформирован и занял оборону в районе Поныри-Малоархангельское Орловской области на участке 7-й Литовской стрелковой дивизии, где и принял свое первое боевое крещение. В упорных, жестоких боях штрафной батальон отстоял свои позиции, прорвал вражескую оборону и перешел в наступление на Тросну.

Таким образом, первые же бои показали беспримерную стойкость батальона, его способность вести решительное наступление и, несмотря на значительные потери, упорно пробиваться вперед. Начавшись на Курской дуге, его боевой путь проходил далее в жесточайших сражениях по землям Курской области, северной Украины, включая бои за Путивль, и далее – до Днепра в районе Чернигова. И только там он был впервые выведен на отдых и доформирование в район села Добрянка.

Получив пополнение, батальон был переброшен в район Лоевского плацдарма на реке Соже (Белоруссия) для его расширения и углубления. Успешно справившийся с этой задачей, в результате чего был освобожден г. Лоев, штрафбат перешел в наступление по направлению к Гомелю.

В этот период Центральный фронт был переименован в Белорусский и батальон вошел в состав 48-й армии генерала П. Л. Романенко. С боями штрафбат дошел до г. Речица и участвовал в завершении окружения гомельской группировки немцев.

После освобождения Гомеля (26.11.1943) батальон маршем прошел через этот город, вышел в район села Первомайское Жлобинского района и занял там оборонительные позиции на левом берегу Днепра. Вскоре после двухчасовой артподготовки наши войска перешли в наступление, и батальон продвинулся на четыре-пять километров. Но случилось так, что соседи справа и слева продвинуться не смогли и штрафбат остался с открытыми флангами, чем сразу же воспользовался противник, начав отрезать и окружать батальон.

Пробиваясь из окружения, после больших потерь батальон снова был поставлен в оборону, куда я с группой офицеров из резерва фронта и прибыл.

И все, что происходило при мне, чего я был участником или чему свидетелем, попытаюсь рассказать в последующих главах этой книги.