Текст книги "Ночь птичьего молока"

Автор книги: Александр Силецкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Силецкий Александр
Ночь птичьего молока

Александр Силецкий

Ночь птичьего молока

Вывеска новогодней ярмарки, вознесенная к небу на добрый десяток метров, неоновой радугой изогнулась над площадью, и Василий Семибратов, памятуя, что на часах уже восемь вечера, а подарка для жены все нет, припустил навстречу ярмарочной толчее.

Он прорвался к павильонам, лавчонкам и лоткам, влился в тесную струю покупателей и пошел крутиться колесом возле пестрых прилавков, справляясь о ценах, вертя в руках безделушки всех сортов и пререкаясь с сонными и злыми продавцами.

А потом реальный мир вдруг сдвинулся куда-то, сместился на второй, а то и на третий план, и тогда засверкали, одурманивая и ослепляя, всевозможные прелести и чудеса. Горками китайских фонариков рассыпались упругие мандарины, а дальше – ананасы из Вьетнама, как чучела голов медвежьих, застыли в ожидании, и яблоки такие, будто лампочки внутри горят – с ума сойти! – а дальше – сочные бананы, как батоны – каждый весом в полкило, а дальше – тульские и вяземские пряники, пирожные и торты, торты вафельные, плоские, и с розами, и с зайцами шоколадными, а дальше – кофе "арабика", "сантос" и "кенийский", запах умопомрачительный, на части разрывает, бомба, а не запах! – а дальше – розы и тюльпаны, лилии, гвоздики, астры, и толкотня такая, хоть ребра ближнему ломай, а цены – э, да что тут говорить!..

Семибратов на секунду останавливался, ошалело глядя то вправо, то влево, беззвучно шевелил губами, повторяя немыслимые цифры и волшебные названия, но люди хищно напирали на него и проталкивали дальше – от прилавка к прилавку, от павильона к павильону, так что в конце концов Василий, злой на себя и на других, забился в узкий простенок и замер, горестно соображая: "Ну вот, я так и знал – ни черта здесь нет. Кутерьма, орут кругом..."

– Браток, может, возьмешь? Недорого отдам.

Семибратов дернулся, точно задел ненароком зажженную сигарету, и тут заприметил подле себя человечка неопределенных лет, без броских черт лица, однако с огненной, косматой бородой.

Человечек что-то прятал под полой потертого, выцветшего плаща, а сам просительно тянул из куцего кашне худую шею и ни секунды не стоял на месте – ноги его выделывали какие-то цыплячьи коленца, плечи мелко подергивались в беззвучном смехе, а руки, засунутые под плащ, ходили ходуном, как поршни малого паровичка.

– Ну так что же? – не унимался человечек. – Берешь?

– Погоди, – рассеянно остановил его Василий Семибратов, – погоди... Шустрый ты какой, однако. Ничего толком не рассказал, ничего не показал... Да мало ли, что ты мне подсунуть хочешь!..

– Нет! – убежденно затараторил человечек. – Товар первостатейный, такой еще поискать, а может – и вообще не сыщешь! Это тебе не финтифлюшка какая – фьють! – и готова: поломалась. Нет! Вещь железная. Можно сказать, вечная вещь!

– Ишь ты, – усомнился Семибратов. – Что ж там у тебя такое?

– И не говори! – Человечек залихватски подмигнул и выхватил сверток из-под полы. – Пальчики, браток, оближешь. Ей-ей! Ну-ка! Гляди сюда!

Он рванул газету, комкая ее на лету, и встряхнул перед оторопевшим Семибратовым обыкновенной, местами потертой скатертью.

Была она невелика в размерах и по краям изукрашена петухами.

– Скатерть... – уныло и разочарованно констатировал Семибратов.

– Да к тому же и не новая... Ты что, издеваешься надо мной? Мне для жены подарок нужен! Понимаешь? Ценный! Хоть и не очень дорогой...

– Вот-вот! – довольно пискнул человечек, и плечи его затряслись еще сильнее. – Об том и речь! Ты не смотри, что старая... Зато товар-то какой!.. Железная вещь. Скатерть-самобранка! Чуешь?!

– Чего-чего? – возмутился Семибратов. – Самобранка? Ха! Да ты бы врать хоть научился. Совести в тебе нет.

– Вот она, скатерть-то, – осклабился человечек, ничуть не смутясь. – Ей что ни прикажи – вмиг исполнит.

– Да будет тебе, – вздохнул Семибратов. – Придумай что-нибудь пооригинальней. Транзисторную мясорубку, например, или атомные щи... И что это тебя к старине потянуло?

– Господи! – всплеснул руками человечек, начиная нервничать. – Ведь говорю – работает, как новая! Вот хоть сейчас покажу!..

– Ну, валяй, – согласился Семибратов.

Человечек воровато огляделся, затем ухнул, молодцевато притопнул и одним взмахом руки расстелил на асфальте скатерку, которая вмиг расправилась, напружинилась вся и застыла, радуя и удивляя глаз своей гладкой, без единой морщиночки, поверхностью.

Петушки на краях встрепенулись, вскинули головы, распушили хвосты и, казалось, готовы были тотчас закукарекать, хлопнуть крыльями по бокам и, сорвавшись с места, горделиво прогарцевать по всему пустому скатертному пространству, как по площади, сплошь обсыпанной сахарной пудрой.

– Ну-ка, скатерть-самобранка, чудеса творящая, накорми-напои, враз исполни волю мою! – дурным загробным голосом простонал человечек, совершая пассы, как во время заплыва брассом, сложенными лодочкой пятернями. А потом, обернувшись к Семибратову, снисходительно осведомился: Заправляться-то чем будете?

– Мне много не надо, – усмехнулся Василий. – Чайку, если можно, ну и пончиков с пяток. Озяб я что-то.

– И отлично! – вскричал человечек, как будто именно вот это и рассчитывал услышать. – За работу, родимая, ну-ка! Давай не скупись!

И разом что-то стукнуло, негромко звякнуло, будто лопнула струна на расстроенной мандолине, повалил неведомо откуда дым, а когда над скатертью разъяснилось, увидал Семибратов, к своему великому удивлению, и вправду чашку с душистым чаем и блюдечко с пятью пончиками, покрытыми волнующей хрустящей корочкой.

– Батюшки! – только и смог прошептать Семибратов и на всякий случай, как водится, протер глаза, но видение не исчезало. – Неужели и впрямь?

– Да вы пейте чаек-то – остынет, – заметил человечек. – Я же говорил: обмана никакого.

Семибратов недоверчиво надкусил пончик, прожевал, затем пригубил чашку и сладостно зажмурился.

Через минуту он только облизывался и с сожалением глядел на опустевшую скатерть.

– Н-да, – сказал он после некоторого размышления, – тут, пожалуй, все честно. Впрочем, чай да пончики – эка невидаль! Вот был бы, положим, кокосовый орех или шашлык по-кавказски, или индейка с черносливом... Вот тогда – да! А так, по мелочам – даже как-то и неинтересно...

– Ладно, – согласился человечек. – Это можно. Ну-ка, скатерть!

Семибратов и глазом моргнуть не успел, как все его заветные мечты вдруг материализовались и лакомо застыли в двух шагах от него.

– Ну так что, браток, берешь или нет?

– Беру! – решительно сказал Василий Семибратов, предчувствуя, как завистливо зашепчутся приглашенные на сегодня гости. – Сколько?

– Двадцать пять.

"С ума сойти! Задаром ведь отдает!" – восторженно подумал Семибратов, отсчитывая деньги, но потом вдруг остановился и строго глянул на своего благодетеля.

– А откуда у вас скатерка-то эта?

Человечек будто только и дожидался подобного вопроса. Он состроил глуповатую гримасу и простецки ухмыльнулся, пожав плечами.

– Не информирован. Да и не интересовался. Давно она у меня. А вот откуда – шут ее знает.

"Врет, подлец! – обрадованно подумал Семибратов. – За версту видно, что врет. Ну да ладно, пусть хоть украл – меня это нынче не касается. Ведь главное – такая вещь!.. Ай да Семибратов!"

– Но всю эту снедь... Во что сложить?

– Не извольте беспокоиться, – ободрил человечек. – Сгинь все! повелительно вскричал он. – Обелись)

Мигом на скатерти ничего не осталось.

– Ну, с богом, – сказал человечек, ласково сворачивая скатерть. – Желаю счастливо отпраздновать. Только учтите: вещь тонкая, приятственного обращения требует. Без перегибов и нажима. С наступающим!

Он передал сверток Семибратову и, весь передернувшись, разом исчез.

– С наступающим, – эхом отозвался в пустоту Семибратов и скатерть на всякий случай спрятал за пазуху.

Он выбрался из закоулка, несколько секунд глядел на витрины, прислушивался к выкрикам, несшимся отовсюду, и вдруг диковато хохотнул и показал всем язык – мол, знайте наших! – а затем пошел расталкивать толпу.

Он выскочил на площадь, крутанул в переулок и полетел не чуя ног домой.

Дорога дальняя; конечно, можно на трамвае или – коли шиковать по-крупному, с размахом, безоглядно, в соответствии с моментом – на такси, но слов нет, до чего хотелось Семибратову подольше чувствовать себя единственным владельцем эдакого чуда, и потому он выбрал пеший ход, лишь временами останавливаясь у какой-нибудь глухой подворотни – тогда скатерть, повинуясь его воле, разворачивалась, распрямлялась, извлеченная на мороз, и, точно по волшебству? – а может, и впрямь по волшебству? возникали на ней стопочки с различными наливками и ломтики лимонов – их Семибратов со знанием дела отправлял в желудок, крякая и причмокивая всякий раз, и только после этого, с тихой радостью на душе, отправлялся дальше.

И по мере того, как приближался он к своему дому, в голове его созревала удивительно простая, но вместе с тем значительная мысль, вернее, целый праздничный набор мыслей, в чем-то одинаковых и следующих неотступно одна за другой:

"Ну, уж теперь я точно заживу по-человечески. Бесплатный стол, понимаете ли, пей-ешь чего душа пожелает! Сказка!.. Денег останется куча! Тут-то я и телевизор, наконец, цветной куплю, японский – видео с порнухой! – и магнитофон хороший, импортный конечно, и костюмов себе нашью – на каждый день по костюму, и квартиру новой мебелью обставлю, да не какой-нибудь, а все импортной опять же, наимоднейшей, в кооператив блатной вступлю, чтоб было комнат пять-шесть, книги у барыги подберу толковые, ковры кругом настелю – пусть все видят, что и мы не лыком шиты! с ускорением живем, по перестройке! – и картины по стенам развешу, а жене я шубу куплю соболиную, броши всякие, колечки да браслеты, а там, глядишь, и на автомобиль поднакопится – эх, вот красота начнется, все от зависти лопнут, только и разговоров будет: "О, Семибратов не простак, живет умеючи, законно, ему палец в рот не клади! – а все почему? – да потому, что скатерть-самобранка у него есть, чудо, жар-птицу в руках своих держит, заработал, понимаете ли, заслужил!.."

Наконец добрался он до дома и встал, гадая, явились гости или еще нет, – от этого зависело многое, и в частности, в какой форме следует подать свое приобретение.

Семибратов форме, пусть даже пустяковой, всегда придавал немалое значение.

Как говорится, знал, что делал.

Налетел порыв холодного ветра и взмел возле ног Семибратова легкую поземку.

Василий поежился и счастливо хихикнул. Потом толкнул парадную дверь и вошел в подъезд.

В подъезде стоял терпкий елочный запах и весь кафельный пол был усыпан зеленой хвоей, в тусклом свете лампочки похожей на кучки обгорелых спичек.

Засунув палец в отверстие почтового ящика и не обнаружив никакой запоздалой корреспонденции, Семибратов беззаботно засвистел, достаточно фальшиво выводя мотив какой-то модной песенки, которую трижды на день передавали по радио вот уж целую неделю, затем еще раз ощупал заветный сверток и лишь тогда направился к лифту.

Однако лифт не работал, так что Семибратову пришлось пешком подниматься на шестой этаж, и на всем пути его преследовал одурманивающе-сочный запах елок, а из квартир тем временем летели музыка и шум предновогодней суеты.

Возле своей двери, тяжко отдуваясь, Семибратов чуть замешкался, прислушался, потом довольно крякнул и вонзил в замочную скважину ключ с подвешенным брелком – космической ракетой на цепочке, полтора рубля ценой.

Он на цыпочках вошел в переднюю, неслышно притворил за собой дверь, скинул на вешалку, забитую чужими манто и разностильными дубленками, свое старенькое, в мелкий ворс, пальто и кроличью – под пыжика – ушанку и с воплем: "Катенька, а вот и я, что я тебе принес!" – влетел в столовую она же спальня и она же кабинет, – где за раздвинутым столом, выглядывая из-за фужеров, пузатого электросамовара и свечей, торчали улыбающиеся головы гостей.

Тут все повскакали с мест, едва не своротив разряженную до потолка елку, и, строя умильные гримасы, разом затараторили:

– А вот и сам, а вот и сам!..

– Ну почему так долго, друг любезный? Ведь – согласись – не очень-то прилично...

– А я тут, знаешь, всем наговорил, что ты, приятель, к ночи заблудился!.. Уже того-с, должно быть, – вот и заблудился...

– Тихо, граждане! – сказал Семибратов твердо. – Ничего страшного. До Нового года – почти два часа. А Катенька знает, почему я задержался. Я подарок ей искал. И, поверите, нашел! Вы сроду ничего такого не видали. И – р-раз!..

Он с разбойным видом ухмыльнулся, выхватил спрятанную за спиной скатерть и развернул, взмахнув ею, будто флагом, над головой.

– Н-эм... скатерть... – разочарованно-уныло констатировал кто-то.

– Васенька, она льняная? Где достали?

– А вы взгляните-ка на петухов! Это же роскошь! – раздался мужественный баритон. – Крестьянские узоры, народный орнамент!..

Супруга Семибратова молчала, и на лице ее ясно было написано не то чтобы презрение к мужу-простофиле, но некое разочарование, сплавленное со злостью, – дескать, нашел чем похваляться, подумаешь, скатерть – эка невидаль, даже в такой чудесный праздник не мог придумать ничего путного, а ведь к себе, поди ж ты, и забот, и ласки требует... Срамиться только и горазд... Растяпа!

– Катенька, – томно сказал Семибратов, – ты не думай... Я обегал весь город...

В комнате повисла неловкая тишина.

– Ты не думай, – повторил Семибратов и вдруг хитровато улыбнулся. Этот Новый год мы отпразднуем так, как никому не снилось. Это – чудо, то, что я принес. Я скатерть-самобранку купил! Понятно?!

– Чего-чего? – протянул недоверчиво кто-то из гостей. – В нашито дни и волшебство?

– Именно! – воскликнул Семибратов. – Я тоже поначалу не поверил. А потом... Э, да что там объяснять!.. Сейчас вы сами убедитесь!

Он быстро подошел к столу и, прежде чем кто-нибудь успел опомниться, поспешно и не церемонясь принялся переставлять прямо на пол, под ноги собравшимся, бутылки, холодные закуски, тарелки, чашки и торты. Потом расстелил на пустом столе скатерть-самобранку и, широко разведя руки, с видом гастролирующего факира от Москонцерта, повернулся к гостям.

Кто-то хмыкнул, глядя на него, кто-то, вздохнув, пожал плечами, женщины зашушукались и невольно попятились, а верная Катенька только качнула головой и смиренно-жалко, будто извиняясь, улыбнулась...

– Что же вы стоите? – несколько опешив, проговорил Семибратов. – Вот оно, чудо, перед вами. Давайте приказывайте, требуйте – возражения не будет, нечего стесняться! Любой деликатес, любой напиток...

Минутное оцепенение прошло.

– А что она умеет?

– Да все, что пожелаете! Не верите?

И гости воспрянули духом.

– Хочу икры. Зернистой. Килограмм, – изрекла плюгавая девица, раскуривая сигарету "Кент".

– Слыхала, скатерть?! – гаркнул Семибратов. – За дело, старушка!

Звякнуло, пшикнуло, запахло рыбным магазином, и на столе возникло блюдо, доверху заваленное икрой.

Икра была отборная, не на всех официальных банкетах такую сыщешь.

– Ой! – то ли испуганно, то ли восторженно вскрикнули гости. – Неужто настоящая?

– Проверьте! – царственно предложил Семибратов.

– Но, простите, откуда? – В углу сидел некто, жевал мятный пряник и был полон сарказма. – На пустом ведь месте... Я все видел!

– То-то и оно! Волшебство, товарищи, чистой воды волшебство!

– М-да, – донеслось с другой стороны стола, – оно, впрочем, конечно такой уж век. Нынче в газетах каждый день о чудесах трубят... И не надоедает.

– Ну, а коли так, – улыбаясь, сказал Семибратов, – валяйте, друзья! Бесплатное удовольствие. Аттракцион для всех!

– Хочу индейку, в ананасах! – тотчас раздалось, будто выстрел.

– Хочу заливного поросенка!

– Побольше...

– Да чтоб совсем уж прямо вот такое!..

– А мне бы... Ах!..

– Хочу, товарищи, хочу!

И через пять минут стол ломился от яств, и возникали все новые лакомства, новые чудеса кулинарного искусства, приправленные фантазией гостей, а гости, в раж войдя, надсаживались до хрипоты.

Семибратов же только ухмылялся, довольно потирал руки и бегал вокруг стола, взгоняя страсти до предела: "Хочу – могу, ну и хоти, не медли!".

Но наконец все утомились.

Красные и потные, они уселись на свои места, схватили вилки, ложки и ножи и принялись накладывать в тарелки всяческую снедь, чтобы тотчас набить себе рты, запивая заморскими винами, безалкогольными настойками и коньяками, и, не прожевав как следует одно, с голодной жадностью наброситься на новые куски.

Это был пир – ужасный и восхитительный.

Раблезианский пир. Чумной.

– Где скатерть-то достали, ик?

– Да с рук купил...

– И много было, ик?

– Одна-единственная.

– Врете, батенька, заливаете? Небось в магазине, из-под прилавка, да? По старой памяти, на экспорт? Да?

– Да нет же, право...

– А заплатили сколько?

– Двадцать пять.

– Целковых?

– Ну, естественно!

– Вот видите! Вот видите! За уникальную-то вещь сдерут – ого-го, подумать страшно!.. Сказать не хотите – ладно. А еще называется – друг...

– А что? – встрепенулась какая-то дамочка с лицом эмансипированной матрешки. – Вот ведь здорово-то, а? В любом магазине – по скатерти-самобранке... По чуду на каждом углу! Все были б сыты до отвала.

– Нет, такого и не ждите, – возразили ей. – Эти скатерти в Африку посылают. Там народ голодает, а денег нет ни у кого... Оттого у нас из-под полы и приходится доставать. Ура развивающимся странам!

– Нет, вы представьте себе, – не унималась дамочка, – вы только представьте себе, я слышала: электроника эта может все! Глядишь, волшебную палочку изобретут... И на службу ходить не надо. Махнешь разок – и все, что пожелаешь... И машины, и квартиры, и мебель там, и драгоценности, о господи! А денег – кучи, кучи!..

– Деньги-то на что? – резонно перебил ее супруг. – Ты – думай прежде...

– Как – на что? Они всегда нужны. И потом, мало ли... Война вдруг... Или палочка сломается...

– Э, бросьте, – с ухмылкой сказал Семибратов, – никаких вам палочек не будет. Это уже слишком. Но вот скатерть-самобранка!..

– Слушай-ка, Вася, будь человеком, продай ты мне ее, скатерку эту. Я тебе тысячу целковых отвалю.

– Кровью добытое – не продаем! Нет, вы только послушайте его, захохотал, подбоченясь, Семибратов. – Он с ума сошел, ей-богу!

– Хочу птичьего молока, – решительно потребовала матрона с дальнего конца стола.

– Птичьего? – замялся Семибратов. – Да я, право, и не знаю...

– А вы попробуйте! Вы – закажите. Вам же ничего не стоит...

– Уговорили. Ладно. Ну-ка, скатерть, подавай нам птичьего! Дистиллированного! Живо!

Все кругом на секунду померкло, покрылось волнующейся дымкой, зазвенели колокольчики, заливаясь, как сотни соловьев, и наконец посреди стола возник белоснежный кувшин, плотно прикрытый инкрустированной крышкой и с длинным, будто шея лебединая, носиком, из которого разносились удивительнейшие свежесть и благоухание.

– Пожалуйста! – сказал горделиво Семибратов. – Птичье так птичье...

– А ведь старенькая уже, – тихо молвил один из гостей, теребя с пониманием краешек скатерти. – Поди ж ты, много на своем веку поработала... В скольких руках, наверное, перебывала...

– Чего же мы сидим? – осведомился кто-то. – Подставляйте бокалы!

Маятниковые часы в углу, чуть дребезжа, пробили половину двенадцатого.

– Ого! – воскликнули все разом. – Время-то бежит!.. Совсем еще немного... И – Новый год! Год птичьего молока! Дожили наконец-то!

– Милый! – чмокнула Катюша мужа в щеку.

– Друзья, – произнес Семибратов, вставая, – вы только вдумайтесь, в какое время мы живем! Кругом – чудеса... Прогресс, друзья! И нужно распорядиться с умом, выжать из эпохи все, как из лимона...

– Нектара хочу! – встрепенулась его соседка справа. – Божественный напиток! Вы представляете: бьют часы, и мы поднимаем бокалы... А в них нектар! Или, нет, пополам – птичье молоко с нектаром... Какой коктейль!

– А еще барашка бы сюда, – мечтательно заметил кто-то. – Живого барашка, чтоб здесь же зарезать и освежевать. Мечта поэтов! Видал я, как делают настоящие шашлыки, из теплого мяса... А баран стоит – дубина дубиной, глазами только моргает да хрипит, эдак тихонько, без натуги когда ему горло перерезают... И гордость сразу поднимается – вот он ты, можно сказать, сапиенс, а перед тобою – тварь четвероногая, ни ума в ней, ни страсти настоящей... Одно слово – баран.

– Это еще что, – вмешался другой гость, – в Китае, говорят, в ресторанах прежде особые столы стояли с дыркой посередине, да, и вроде стол как стол, только с дыркой, значит, а вот из нее, из дырки той – мозг живой обезьяны торчит... Тут-то его палочками и потребляют. Деликатес! Ах ты, батюшки!.. И ничего тут нет предосудительного! Едят же люди... А скатерка-то – того, и это смастерить могла бы...

– Да, – то ли улыбаясь, то ли зевая, томно отозвалась дама в роскошном декольте, – и вправду хорошо бы – не так, как у всех, а чтоб по-особому, ну, что-нибудь восхитительное и чудовищное. Себя ошеломить... Ужас как хочется! Васенька, что же вы примолкли?

Семибратов хмельно откинулся на спинку стула и ласково глядел на гостей.

До чего милые люди – эрудиты, интеллектуалы, все-то знают, все-то понимают... Ах!..

Но потом он вдруг выпрямился, глубоко вздохнул и, поигрывая ножиком, твердо посмотрел каждому в глаза.

– А мне, грешным делом, вот какая идея сейчас в голову пришла, таинственно сказал он и поднял палец, призывая к всеобщему вниманию. – Я прекрасно знаю: индейки, шашлыки, поросята, мозги, нектар, торты воздушные, которые тают на языке, птичье молоко, всякие прелести, каких сразу и не придумаешь, – все это здорово, конечно, но – в общем-то доступно, если очень захотеть...

– Ну что, что еще? – не выдержали вокруг. – Ты сразу говори!

– Сразу!.. – ухмыльнулся Семибратов. – Это, знаете... Ну, ладно! Коль чудеса творить, так до конца! Такой уж век. Хотите _человечины_? А? Вы не хотите?

Десять пар глаз, не мигая, уперлись в него, как в каменную стену, смятенно перебегая от кирпича к кирпичу, в надежде найти хоть какой-нибудь просвет в мертвой кладке, трещинку, зазор, который помог бы эту стену расшатать...

– Человечины... – выдохнули десять ртов. – Но ведь – невозможно!

– Кто сказал?! Вы вспомните... Неужели никогда вам не хотелось, как запретный, но манящий плод, вкусить человечины?.. Чтобы почувствовать себя _людьми_!.. Мы не каннибалы. Но верим, как и они, в чудеса. Так вот же оно, это чудо, перед вами, способное утолить любой ваш голод! Человечина... Попробовать чтоб больше не хотеть, чтоб душу свою освободить, избавиться от гнета низменного...

– Жареная, – прошептал едва слышно кто-то, но слово это прозвучало, как сто тысяч набатов, как взрыв ужасной водородной бомбы, полыхнувший где-то в недрах и одновременно – в вышине...

– Хоть раз попробовать... Чтобы понять себя...

– Боже, – прошелестело вокруг. – Жареной... человечинки... Боже!..

– Вы не бойтесь! – заверил страстно Семибратов. – Сами посудите. Скатерть-то волшебная – все сможет, все стерпит... Зато какие воспоминания! Какой Новый год! Другие и мечтать не смеют...

Все словно оцепенели, застыли, каждый в своей позе – с бокалами птичьего молока в руках, неестественно, судорожно изогнувшись, откинувшись на спинку стула или, напротив, навалившись грудью на уставленный яствами стол, сдавливая пальцами виски, разинув изумленно рты или, напротив, глупо улыбаясь, и на всех лицах, как печать, как маска, обозначилось одно смятение и только.

Но откуда-то изнутри проступать уже начинало иное: болезненная страсть, затаенная надежда, тоска и радость одновременно – так или не так, а может, и впрямь? – кто, собственно, узнает, ведь все кругом свои... – И тут плотину, душную завесу неуверенности и смущения внезапно прорвало, люди встрепенулись, ожили, с испугом и мольбою глядя друг на друга, как бы поддержки ища, согласия и веры, и тогда в тишине раздался срывающийся женский крик:

– Господи, хочу! Человечинки... Дайте мне! Я больше – не могу...

Тут разом взвыли все, с грохотом вскочили с мест, и заходила ходуном квартира, стулья опрокинулись, стол зазвенел тарелками и ножами – люди стояли Друг против друга, потные и красные, липкие в похоти своей, а рты их широко, беззвучно разевались, глотая воздух и скаля зубы, и языки болтались, глотки перекрывая, слюнявые бело-розовые языки, выплевывая в пустоту слова:

– Человечины! Жареной! Хотим, хотим!..

– Скатерть-самобранка! – крикнул не своим голосом Семибратов, но ему показалось, что все равно он нем, что звуки, еле народившись, тотчас замирают на губах. – Скатерть-самобранка! – завопил он из последних сил. Ну-ка ты, чудеса творящая, вмиг исполни волю мою! Дай нам человечины сочной, пропеченной, чтобы таяла во рту! Мы ждем, ждем – расщедрись, родимая!

И все переменилось.

Никто опомниться даже не успел, как края скатерти внезапно изогнулись, тотчас же исчезло все с нее – и яства царские, и напитки божественные, – а петухи, что скатерть украшали, стремглав взлетели, перья и крылья распушив, вскричали жутко и вразнобой и обернулись огненными петухами, рванулись к Семибратову и закружились вкруг него, смерчем встали от пола до потолка и охватили Семибратова пламенем и жарким и неугасимым, объяли целиком...

– Ой, мамочки мои, горю! Помогите! – завыл, опрокидываясь навзничь, Василий. – Спасите же! Воды...

Запахло паленым, дух жаркого разлетелся по квартире, а Семибратов катался по полу, срывая с себя одежду, но огненные петухи клевали тело и не было от них спасенья.

Вспыхнули картины на стенах, треща заполыхала ель, огонь переметнулся на шторы, занялась обивка стульев и дивана – дом горел.

"А он, постойте-ка... – мелькнуло в последний раз в мозгу Семибратова, – он и другим, наверно, предлагал... Приятственного обращения требует?"

– Спасите, ради всех святых!

Но люди словно обезумели.

Молча, позажимав носы, лишь бы не чувствовать этого дьявольского запаха, они все, давя друг друга, кинулись в переднюю, а из передней вон, вон из квартиры, чтобы выскочить на улицу, подальше от пламени, чтобы вдохнуть морозного воздуха и мчаться, мчать куда глаза глядят...

Часы в углу пробили двенадцать раз и смолкли.

В других домах, в чужих квартирах люди поднимали бокалы, чокались и пили за здоровье, за счастье, за добрые чудеса на этой земле, вступившей незаметно в Новый год...

В ту ночь по городу носились красные машины, и телефоны надрывались под гнетом цифр "01".