Текст книги "Когда я был совсем другим"

Автор книги: Александр Силецкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Силецкий Александр
Когда я был совсем другим

Силецкий Александр Валентинович

Когда я был совсем другим...

Лифт рывком остановился, двери словно нехотя раздвинулись, как занавес на сцене, открывающий картонный, но, по пьесе, потрясающе реальный мир. Неярко освещенный коридор с шестью дверями – мой восьмой этаж, такой же в точности, что и другие десять в этом доме... Я приехал, можно выходить... Куда? Ей-богу, иногда мне начинает вдруг казаться, будто я напутал – мне не надо выходить, по крайней мере здесь, я не туда попал, я не хочу быть в этой сетке измерений!.. Здесь не надо выходить, твержу себе, на самом деле я собрался уезжать вверх или вниз, не все ли мне равно! Дурацкое смятение – уже не в первый раз, давно, внезапно, невпопад... Я что, боюсь идти к себе? Но почему? Ответа нет. Верней, он есть, но я его не то чтобы подспудно избегаю – я его не вижу. Как слепой, сошедший с тротуара... Знает: мчат машины на него, пора вернуться в безопасное пространство... Только на пути теперь – барьер, и, сослепу споткнувшись, можно очень больно расшибиться – страшно... А машины – мчат... Я в жизни, как порою говорят, вполне пристроен. Не титан, но и – не пешка. Все понемногу – вот мой праведный закон. Все радости делил я только сам с собой, однако ж в состоянии душевного упадка подлостей не совершал. Не предавал, не унижал. Хотя, чего уж, внутренне готов был и на это, если б обстоятельства приперли к стенке. Я – верно – малость нелюдим, но и в любой компании не в тягость. Прохожу везде как умный и серьезный человек, способный дать, при случае, порядочный совет. Другое дело – не люблю. Всегда вопрос свожу на шутку как ни странно, эдакий маневр люди ценят, и весьма. И вдруг мое существованье меня стало угнетать. Без видимой причины... Я внезапно начал сам себя пугаться. Своей, как говорят, "сделанности", ровного благоволенья ко всему на свете. В общем-то симптом не из приятных... Я с немалым удивленьем обнаружил: в пропасть не качусь, но в тунике сижу давно. И этот мой тупик – я сам. Вам не знакомо это ощущенье тесноты в себе, какой-то затхлости, бессмысленности повторенья раз и навсегда заученных, одних и тех же колебаний атомов души? Не дай вам бог когда-нибудь поймать себя на этом!.. И все-таки, и все-таки я в детстве был другим! Я еще не был так обременен законами благопристойного существованья, когда с смиренным видом вычисляешь, сколько и кому потребно выделить добра, порядочности и простого уваженья, как себя вести, как изловчиться, чтоб не сделать подлость невзначай, – сложнейший ритуал, где надо быть все время начеку... В далеком детстве многое казалось проще... Но не вдруг же началось все это – мое нынешнее состоянье, вероятно, был какой-нибудь толчок, момент, с которого прошло все по-другому!.. Где-то и когда-то я сорвался, допустил ошибку. Это точно! Но когда, в чем заключался мой просчет? Меня словно обронили... Винтик неплохой, обточенный умело, только для чего? Мной двигало простое любопытство – заглянуть, удостовериться, не более того... Да разве никогда вам не хотелось, низость совершив, все разложить по полочкам – не для того, чтобы учиться на ошибках, а чтоб было что оставить позади, как некий столбик, вешку, в своем безудержном движении вперед?!. Подобным образом ведут себя собачки, окропляющие кустик или угол дома: может, и не доведется возвратиться, но уж ареал давнишнего присутствия очерчен. В назидание другим, себе в успокоенье. Мы частенько эдак поступаем, только – именуем все двусмысленней, иначе... Остановка... Лифт довез до этажа... А как мечтал я в детстве: сразу – надавить все кнопки!.. И чтоб мчался лифт – не вверх, не вниз, а непременно в сторону, в иное измерение времен! Мне верилось тогда: такое чудо хоть раз в жизни, но – возможно. Это искушение меня терзало зря. Сознание того, что сей акт – хулиганство, пусть и без свидетелей, служило мощным и незыблемым барьером. Правила есть правила – о них я помнил постоянно. Вообще – я правила запоминаю на лету. Но однажды я не удержался. Плюнул на разумность и приличия – повел себя как форменный мальчишка. Лифт остановился. Выход оголил унылый коридор с шестью дверями. Надо сделать шаг, потом – направо, и закончен день – ты снова дома... Дьявольское искушение внезапно словно бы подбросило меня под самый потолок. Нет, я по-прежнему стоял не шевелясь, но голова вдруг закружилась, удивительная легкость сквозняком прошлась по всему телу, будто невесть где пооткрывали разом форточки и двери... Я зажмурился и начал нажимать подряд все кнопки, совершенно наобум. Кабина дергалась, и двери раздвигались и сдвигались – на каких-то этажах, а то и между этажами, свет в кабине вспыхивал и гас, короче – в лифтной шахте начался вертеп, а я был счастлив, правда, счастлив, как, быть может, никогда... И вот тогда, смеясь, я разом надавил все кнопки – потрясающе, моя заветная мечта сбылась! Я позабыл о правилах, я их не признавал! Миг вдохновенного полета и – освобожденья... Меня и впрямь несло куда-то в сторону – не вверх, не вниз! – я чувствовал и этим наслаждался. Боже, ну какой я был глупец – боялся, сдерживал себя – зачем? Или и вправду эдакий поступок можно совершить веемо однажды – либо в дальнем детстве, чтоб потом до смерти вспоминать: мол, было, было! – либо в пору зрелости, когда вдруг так накатит, что и сам себя не сознаешь?.. Толчок, кабина замерла. Я распахнул глаза, страшась возможного подвоха. Где я? И тут увидел, что нахожусь совсем в другой кабине – старой, с темными панелями, и двери не такие – на петлях, не раздвижные, открывать их надо самому... Я, помнится, немного удивился, честно говорю – немного, потому что, ну, не то чтоб уж совсем готов был к этой перемене, но в душе реальность сдвигов допускал – хотел их, верил в их необходимость, оттого-то ведь и куролесил... В точности такой же лифт был много лет назад... Тогда, в ушедшем детстве... Господи, неужто в самом деле?. Вот я и вернулся, вдруг подумал я, вернулся... Сам к себе... А что теперь? Я в детстве был совсем другим... И вовсе не предполагал, какую обрету судьбу... Я был обязан стать иным. А вот – не получилось... Значит, был рубеж?! Дверцы лифта я открыл неслышно и неслышно выскользнул вон из кабины. Как лазутчик, тайными путями наконец проникший в стан врага... Вот в чем все дело: неожиданно мир детства, с его запахами, звуками, движеньем, превратился для меня в чужую территорию, где оступиться и пропасть – не стоит ровным счетом ничего!.. На улице был день. И, судя по всему, какой-то праздник – на домах висели флаги. Солнце припекало, люди не спеша шагали мимо, громко разговаривая и смеясь. Допотопные лобастые троллейбусы, пощелкивая и гнусаво дребезжа, вразвалку проплывали по пустынной мостовой – машин, казалось, совсем мало. За углом протяжно трынькали трамваи. Я дождался, пока на перекрестке не возник один из них, смешно-высокий, угловатый, и затем бесцельно двинулся по тротуару. Можно было и зайти домой, конечно, извиниться, что вот так, без приглашенья... А потом? О чем бы стал я говорить потом? И вот тогда я увидал себя. Довольно флегматично я стоял у длинной парковой скамьи и созерцал, как на асфальтовой прогалине меж двух домов ребята-одногодки с упоением гоняют мяч. Мне было десять лет. Большим пристрастьем к спорту я не отличался, но смотреть любил и, что греха таить, порой наедине с собой самозабвенно грезил, как бегу с мячом и забиваю гол, как, обгоняя всех, мчусь к финишу – кругом все, разумеется, ликуют, только обо мне и говорят... М-да... Я рос мальчиком довольно робким. Я стеснялся, постоянно, ну, а если по большому счету, если разобраться откровенно, то стеснялся самого себя. Такое, знаете, не редкость. И при всем при том обидчив был неимоверно. Все мечтал однажды сотворить такое... Вероятно, каждому, тем паче в детстве, надобен кумир. Он помогает осознать себя, в конце концов понять себя, поверить в свои силы. Я разбрасывался, у меня кумиры возникали всюду, каждый день... И, если честно, я их всех не очень-то любил... Так только, признавал... Пора, сказал я сам себе. Ты должен подойти и все узнать. Ну, хоть проверить! Что и как – я себе смутно представлял... Быть может, я и не открою ничего – пустая трата времени и сил. Я почему-то был уверен, что другого раза у меня – не будет. Выпрыгнуть из собственной личины и увидеть мир иным – безумно трудно, но уж коли удалось... Дважды жизнь таких поблажек не дает... С чего начать? Как подступиться? Ладно, будь что будет!... – Слушай-ка, – беспечным тоном начал я, – не надоело так стоять? Он удивленно покосился на меня. Он! Я не мог отождествлять себя с этим болезненно-упитанным, довольно рослым мальчуганом, хотя наперед знал все его ужимки и повадки, знал, что скажет он и что подумает – в любой очередной момент... А впрочем, нет, насчет подумает – я несколько загнул. Я вдруг сообразил, что этого как раз и не могу сейчас предвидеть точно. Позабыл, наверное, ведь столько лет прошло!.. – А что? – спросил он осторожно, снова глянув на меня – теперь уже внимательно и даже как-то удивленно. Черт возьми! Неужто он почувствовал? Узнал?!. Невероятно! Чушь! Исключено! Он слишком мал... – Да так... – я неуверенно пожал плечами. – Спортом надо с детства заниматься. – Для чего? – Ну, чтобы сильным быть! Здоровым. Всем на зависть. Ты ж, поди, героем хочешь стать?! – Нет, не то, не то сейчас я говорю. Дурацкая какая-то, пустая болтовня. Контакт – вот что мне нужно! С самим собой ведь... И – никак. Да что же это, в самом деле?! – Нет, – отрицательно качнул он головой и по привычке, когда что-то раздражало, сморщил нос. – Мне мама говорит: я даже дворником не стану. – Это почему? Смешной вопрос. Уж мне ль не знать?! – Она мне говорит, что я похож на папу. Весь в него... Еще бы, старые домашние скандалы я запомнил очень хорошо. Не получилось у них что-то там с отцом, тянули долго, якобы заботясь обо мне... Скорей всего, заботились, а как же, оттого и сцены возникали, до чего я ненавидел их за это!.. И еще – боялся... Дипломат я от природы – никакой. А приходилось!.. – Значит, дома нелады? – спросил я. Он кивнул. Беззлобно, даже в общем отчужденно. – Отец с вами? Вместе все живете? – Нет. Мама выгнала. Он очень пил. – А отчего? – Не знаю. Мама говорит: подонок. Он у нас художник. Не работал, только рисовал... – Ну, ты хватил, брат! Это, знаешь, как непросто – рисовать! Особенно когда талант... А все тебя не понимают... Он умер восемь лет назад. Совсем один, кругом в долгах. Я так и не был на его похоронах – в ту зиму я ужасно грипповал. А нынешней весной на выставке я вдруг увидел несколько его картин и после прочитал в газете: мол, художник был что надо, мастер настоящий... Гордость нашего искусства. Так и написали: гордость... Будто с самого начала... – Ничего и не талант! – запальчиво воскликнул он. – Тогда б он деньги зарабатывал! – Не все так просто, – произнес я ничего не значащую фразу. – Почему ты так решил? – Мне мама говорила. Она знает. Что, не верите? – Нет, верю. Только мама тоже может ошибаться... Значит, ты героем быть не хочешь? Он решительно мотнул своей белесой головой. – А кем тогда? И тотчас же лицо его приобрело мечтательное выражение. Как будто заслонилось маской – всем приятной и поэтому удобной... Оно внезапно стало добрым, томным и каким-то отрешенно-постным. – Я хочу, чтоб маме было хорошо, – сказал он твердо. – Буду делом заниматься, буду много зарабатывать... Вот в этом он, пожалуй, не ошибся. Дело я свое душевно ненавидел, но деньгу греб очень неплохую. Мог бы заняться чем-нибудь другим, наверно, ну, к примеру: сделаться артистом – говорят, я был весьма способный мальчик... Хотя было – не считается. Да и гарантии никто бы мне не дал, что как актер я – утвержусь, полезу в гору... Тут ведь дело случая во многом, чистого везенья. Я же рисковать не собирался, не любил. Теперь я – всеми уважаемый чиновник, все запрограммировано: жизненный успех, достаток... Сытое ничто... Господи, подумал я, мальчишка, что ты понимаешь?! Много денег!.. Но таким себя я помню, помню! Мне жилось тогда не сладко... Только где же этот окаянный рубикон?! Где тот барьер, с которого потом все началось?.. – Много зарабатывать – не так-то просто, – произнес я. – Нужно будет многим поступиться... И, конечно, хорошо бы, чтобы кто-нибудь помог... Хотя бы поначалу. Понимаешь? – Мама, – неуверенно сказал он. – Да? Мне стало и смешно, и грустно. Странно это все-таки – с самим собою наконец соприкоснуться и внезапно обнаружить, что себя-то ты – не слишком понимаешь... И не принимаешь даже – вот такого, на распутье... Потому что для себя давно уж все определил... – Ты можешь стать артистом, – наобум сказал я. – Или астрономом. Для тебя открыты все пути... – Мне папа тоже говорил... – Наверное, он прав. – Он говорил, что надо быть художником... Во всем...Таким, как он, да? Пить, ругаться, маму бить? – Быть может, мама видит только часть?.. – А это как? – Ну, я не знаю. Скажем, ей не нравятся его картины – мало смыслит в них... А он переживает... Думаешь, ему не хочется, чтоб в доме были деньги, чтоб жилось всем по-людски? Сам я так как раз не думал... Уж что-что, а вот это его занимало менее всего. Умом отца я в общем понимал, но сердце оставалось глухо, сердце не прощало... Со мной учились дети из вполне, как я их называл, "причесанных" семей. И я не раз бывал у них в гостях... Я помню все – и зависть, и обиду... Помнил до сих пор... Иных я очень даже ловко обскакал на своем жизненном пути, и все-таки какая-то униженность – там, в прошлом, в детстве, – оставалась. И гнездилась в подсознанье непонятная болезнь, что ничего в конце концов не выйдет, в самый роковой момент вдруг кто-то встанет посередь твоей дороги и безжалостно толкнет – в канаву, прочь... Протянутой руки, готовой мне помочь, я так и не дождусь... Конечно, ерунда, я шел по жизни без помех, не полагаясь на возможных – и реальных, как ни странно, – меценатов от карьеры, но во многом главным стимулом являлся тот же страх – страх оступиться, не успеть... Ты будешь заниматься дело м... И не верить, что оно – твое. Ты будешь заниматься делом, вопреки всему. Зачем? Чтоб доказать себе нелепость давних, детских опасений и обид? Чтоб зачеркнуть все то, с чего однажды началось – в тебе и для других? Да где же эта грань, когда произошла подмена? Где? – Слушай, – сказал я назидательно и тихо, – если что-нибудь не так... Черт возьми, я в этот миг жалел себя и ничего не мог поделать! Искренне хотел, чтоб вышло пусть не по-другому, но в итоге – хорошо. Без идиотских несуразиц. Он повернул ко мне свое лицо, и тут в его глазах я прочитал такую боль и потаенную мольбу... А ты не врешь? – допытывался взгляд. Ты вправду мне поможешь? Я же чувствую: ты – не такой, как все, ты – не чужой... – Вас как зовут? – спросил он. – Михаил Иванович, – соврал я наобум. – Да. А тебя? – Максимка. Вы откуда? – В смысле? – Ну... Вы кто? Я видел вас? – Нет, милый, ты меня не видел. Никогда. – А я подумал... – Это, брат, бывает. Погоди-ка... Я внезапно ощутил, что мое время истекает. Словно был неведомый толчок, сигнал "пора!"... Ни слова больше, впереди – запретная черта. Любой контакт имеет свой предел, и, если хочешь, чтобы не случилось катастрофы, лучше отступи, не выходи из обозначенного круга... Инстинктивно-заученным жестом я выхватил из кармана ручку и клочок бумаги. Торопливо набросал ряд цифр, чиркнул подпись: "Михаил Иванович. Звонить по вечерам". – Вот, – протянул я малышу листок, – возьми. И если будет очень плохо, надо будет что-нибудь спросить – для дела – позвони. Я помогу. Он удивился, но бумажку взял. – А... что спросить? – Ну, я не знаю! Неудача, скажем... Или... кто обидит... Мало ли!.. Ты не стесняйся. Я улажу... Только дома – никому. Идет? Он ошарашенно кивнул. Естественно, он был заинтересован и хотел бы закидать меня вопросами... Не время! – Я тебя, как взрослого, прошу -: звони, – добавил я поспешно и зачем-то глянул на часы. – Ну ладно. Мне пора. Дела, брат, жизнь такая. Ты мне верь, Максимка. Веришь? – Да, – прошептал он, стиснув в кулаке бумажку с телефоном. . И седьмым каким-то чувством я вдруг понял, что он говорит святую правду. – А если... ничего такого не случится? Господи, его глаза!.. Надежда преданной собаки... Беззащитность и боязнь сморозить глупость... Страх внезапно отпугнуть... Кого? Опекуна, защитника, себя? Кого же? – И тогда звони! – в тот миг я потерял контроль над тем, что говорю. – В жизни должен быть, Максимка, человек, которому вот так, без всяких... Ты потом уразумеешь. Когда станешь, ну... как я... Пока! Я повернулся, сделал шаг, другой и, сам того не ожидая, припустил бегом прочь, словно поезд, на который взял заранее билет, вот-вот был должен отойти... Мне было все равно, что сейчас думает Максимка обо мне, об этом моем бегстве – ведь иначе то, что я проделал, и не назовешь... Да, вероятно, ничего он и не думал, только еще больше удивился: дескать, попадаются же в мире чудаки!.. И телефоны оставляют... Для чего? Ага, вот и подъезд... Прекрасно, лифт внизу... Нет никого... А было бы забавно, окажись тут пассажиры!.. "Нет, ну что вы, поезжайте. Мне во взрослую жизнь надо. Вам, ей-богу, ни к чему..." И вновь – знакомое желанье: ну-ка, дай-ка я нажму все кнопки – сразу!.. Чтоб летела моя старая кабинка – в небеса, в тартарары!.. Дурацкое желанье, но сдержаться – силы нет. И лишь когда все снова завертелось и возникло ощущение безумного полета, сквозь вселенную, сквозь время, через самого себя – в себя же, неожиданно, как боль при яростной мигрени, меня пригвоздила несусветная догадка... Чушь, нелепица! И все же... Нет другого объясненья! Лифт рывком остановился, двери, словно нехотя, раздвинулись, как занавес на сцене, открывающий картонный, но, по пьесе, потрясающе реальный мир... И мне в нем надо выходить. И жить. И впредь казнить себя – наверное, до самой смерти... Все, загадки больше нет. Я знаю, где легла та грань, когда во мне произошла подмена. И неважно в каком возрасте себя я повстречал. Я был готов – и поступил бы точно так в любой момент. В любой момент я был готов жалеть себя, и утешать, и сам себе сулить... Что? Помощь, блат в духовном созреванье?! "Ты звони. Я все улажу..." Я не мог тогда иначе. Я привык: повсюду, постоянно – только так. Ну как не порадеть родному человечку!.. Трудный миг, сомнения? Пустяк. Не думай, предоставь другому. Пусть другой – я сам. Но возраст, опыт... Ясность цели... Сделаться таким, который презирает сам себя, – я научу. Зато – карьера, деньги... Очень хорошо! И наплевать на все... Ты только позвони... А может быть, звонка не будет, не дождусь? Ну – вдруг?!. Ведь я не враг себе, не враг! И помню, что-то – понимаю... Вот – вся жизнь перед глазами... Был ли в ней момент? Конкретный, чтобы насмерть испугался, побежал просить и лебезить? И уговаривать себя? Хватало... Нет пока звонка... Какая разница – есть, нет?! Оставил телефон, пообещал – вот главное. Дал себе право – оступиться и окольными путями вылезать. Нечестно, сам себя выдергивая за уши из грязного болота... Жизнь я прожил – то, что надо. Многие завидуют – в лицо и за глаза. Понять их можно. Только – не хочу. Я ненавижу эдакую степень пониманья. Все отлично... А сегодня, едва я вошел в свою квартиру, зазвонил в передней телефон. Я машинально поднял трубку: – Слушаю! И вдруг – чуть различимо, сквозь далекие помехи, писк и клекот: – Михаил Иванович! Это я, Максимка! – Нет такого! Не живет! – бессильно проорал я в трубку и швырнул ее назад. Конечно. Я сказал святую правду. Только вот... Когда я был совсем другим, я был самим собой... Ты мог и не звонить, Максимка. Мог и не звонить, Максим. Ведь вы могли и не звонить, Максим Терентьевич Круглов. Вы – многое могли...