Текст книги "Когда растаяли цветы (СИ)"

Автор книги: Александр Силецкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Александр СИЛЕЦКИЙ

КОГДА РАСТАЯЛИ ЦВЕТЫ

Рассказ

Я сидел один во всем Доме.

Холодные комнаты, будто галерея склепов, молчали, готовые в любой момент наполниться трескучим эхом, и я сидел не шевелясь, страшась невольных отзвуков моих движений, слов и – кто их знает? – может, даже мыслей.

Камин погас, погас давно и не давал тепла. Дрова сгорели, угли перестали тлеть, безумный хоровод трепещущих огней остановился.

Мне было холодно, и я, укрывшись старым одеялом, сидел перед камином и слушал тишину, и пальцы с жадностью хватали карандаш, чтоб занести слова, рожденные в мозгу, на чистую бумагу.

Глупая затея: едва родившись, слова сразу умирали; иные, правда, каплями срывались с кончика графита, но, не достигнув бумаги, отторгнутые холодными течениями, улетали прочь – целые их скопления, красочные, как мыльные пузыри, плыли по комнатам, однако стоило коснуться их, они мгновенно лопались и исчезали навсегда.

Сколько можно гоняться за словесными шарами, чтобы закрепить их на бумаге?!

Ведь в Доме вечный полумрак, и двигаться порой приходится почти на ощупь – много ли реальной пользы от всей беготни?

Конечно, это как-то согревает, но шишек, синяков потом... – увольте, я не любитель острых ощущений.

Наконец, я встал, замерзнув окончательно, и тут подумал, что, может, и слова в итоге сделались от холода столь ломкими и скользкими, – пожалуй, надо растопить камин, решил я, надо сделать так, чтобы огонь плясал до потолка, – тогда слова согреются и приплывут сюда, на яркий свет, ко мне, и, разомлев, осядут сами на бумаге.

Однако в Доме не осталось ни единого полена.

Кто-то задолго до меня успел, как видно, протопить прожорливый камин, но этот человек ушел, я даже и не знаю, кто он был такой, мне ясно только: грелся он когда хотел, возможно, и не ради слов...

Я понял: нужно выйти – поискать снаружи.

В сущности, это не проблема – куда ни ступи, всюду лес, запорошенный снегом, а значит – тепло, которое можно всегда оживить.

Я накинул пальто и распахнул дверь.

Холодный воздух тугой волной ударил мне в лицо, ветер загудел, дверь хлопнула, и я шагнул в наметенный возле порога сугроб.

Я шел по лесу, белому и безжизненному, словно вырезанному искусным мастером из бесчисленных кусочков плотного картона, и внимательно глядел по сторонам, выискивая сучья подходящего размера.

В какой-то миг я обернулся – старый Дом, как небо, серый и, как глыба изо льда, холодный, вычурно-аляповато рисовался меж ветвями.

Удивительное чувство овладело мною.

Точно это вовсе и не лес, не просто деревья, но некие явственные вехи времени, и я иду, углубляясь в чащобу истории, где соединились будущее с прошлым, и каждое дерево – это год, каждый ельник – десятилетие – все мимо, назад, и какая разница, куда шагать, – мое движение вперед здесь так условно.

И тут я заприметил озеро.

Затянутое льдом, оно было совершенно белое, как и все вокруг, и ветер не шумел в остекленевших тростниках, и волны не бились о берег – только посередине зияла черная полынья, словно глаз, нацеленный в небо в ожиданье перемен, способных снизойти с высот.

Интересно.

Я спустился на лед и заглянул в полынью.

Странное дело, она казалась живой среди этой застывшей, неживой природы.

Там, в глубине, как будто затаилось нечто, источавшее тепло и непонятную печаль.

Внезапно вода в полынье заклокотала, забурлила, выплеснулась на лед – и тогда из глубин озера всплыла маленькая русалка.

Я уж собрался испугаться, отпрянуть прочь, однако вовремя вспомнил, по какому лесу сюда добирался, и потому остался стоять, где стоял.

– Вот вы и пришли, – сказала русалка вместо приветствия и зябко повела плечами.

– Вы меня ждали? – удивился я.

– В общем – да. Кто-то ведь должен был в конце концов прийти!

– Резон, – согласился я.

– Вот видите! – обрадовалась русалка.

– Наверное, вы о чем-нибудь хотите меня расспросить? Ну, скажем, о новостях в мире, о прогнозах погоды или о последних Нобелевских лауреатах.

– Мне холодно, – ответила русалка. – Здесь всегда зима, только снег и вьюги. Вы живете в том Доме, я знаю. Но, сколько себя помню, еще никто оттуда не выходил в лес за дровами – им и так было тепло.

– Понимаю. – кивнул я. – На моей памяти такого, впрочем, тоже не случалось, но это еще ничего не значит. Правда? История бесконечна, как и мир.

История нашей жизни и наших сказок. Если вы действительно замерзли, я могу отдать вам свой шарф или пальто.

– Что я с ними буду делать под водой? – насмешливо взглянула на меня русалка. – Нет, я хочу лета – постоянного, вечного лета.

– Как на экваторе? – ляпнул я наобум.

– Это где?

Господи, подумал я, да ведь она же ничегошеньки не знает, даром что русалка! Для нее весь мир – она сама и те, кто рядом с ней, вернее, те, кто видят в ней русалку.

Как ей объяснить?

– Ну, – произнес я неуверенно, – экватор – это далеко. За синими морями, за высокими горами.

– Слишком далеко, – ответила русалка. – Так не интересно. Нужно здесь – у нас в лесу.

– Ого, – усмехнулся я, – уж не думаете ли вы, что я волшебник?

– Да, – огорченно сказала русалка, – наверное, вы в самом деле не волшебник, если так говорите.

– Чтобы повсюду сделалось тепло, – пояснил я, – надо развеять тяжелые тучи, поднять повыше в небе солнце, растопить льды и снега.

– Нет, – возразила русалка, – так много совсем ни к чему. Отчего только сложное кажется верным? Довольно и того, чтоб распустились цветы, потому что там, где цветы, всегда стоит лето.

– Цветы? – повторил я. – Странное желание.

– Ничуть. Разве вам самому никогда не хотелось?

Я вспомнил о своем пустынном Доме, о разноцветных словесных шарах.

Но почему же, почему всегда только это? – вдруг с обидой подумал я.

И тогда я наконец сообразил, что близок к цели, как, пожалуй, никогда.

– Будут вам цветы, – сказал я русалке. – Непременно будут!

– Сейчас? – спросила она.

– Постараюсь.

Я исторг из себя миллионы слов, благозвучных и прекрасных, чистых и нежных, и они разлетелись во все стороны, устилая замерзшую землю, впитали в себя дивную структуру ледяных кристаллов и обильно оросили каждую снежинку своей животворной влагой.

И свершилось чудо.

На ветвях деревьев, на высоких сугробах, на льду озера возникли вдруг тонкие побеги с набухшими почками, которые лопались на глазах, сменяясь восхитительными белыми цветами – из снега и слов.

– Ой, до чего же красиво! – захлопала в ладоши русалка. – Все-таки вы настоящий волшебник, я чувствовала! И, пожалуйста, не спорьте!..

Я улыбнулся и, сорвав самый большой цветок, преподнес его русалке.

– Просто не верится, – шептала она, прижимая цветок к груди. – Какой чудесный запах!..

Я стоял и глядел по сторонам.

Мне внезапно показалось, что тяжелые клубящиеся тучи и в самом деле умчались с неба, что светит теплое майское солнце, и я засмеялся, забыв и о темном холодном Доме, куда мне предстоит вернуться, и о вязанке дров, необходимой для камина, и о словах, которые я должен поймать и спрятать затем на бумаге.

Вот они, все мои неуловимые, заветные слова, эти белые снежные цветы – кто отныне посмеет сказать, что они не прекрасны?!.

– Ну как, – спросил я русалку, – уж теперь-то, надеюсь, тебе тепло?

– Да! – воскликнула она. – Я согрелась. Спасибо!

И, счастливо улыбаясь, она исчезла вместе с цветком в полынье.

Я остался один и подумал тогда, что, в сущности, нет смысла возвращаться в Дом, что я добился своего, даже большего, чем хотел: пусть камин по-прежнему стоит нетопленый и жмутся по стенам цветастые слова-шары – они в итоге оказались не при деле, ну и ладно.

Зато я создал нечто совершенно новое и непривычное, и с этим приду к людям, и скажу им так: «Вот вам цветы – вместо вьюги и лето – вместо зимы. Я сам их сотворил. И это, я надеюсь, навсегда. Отныне – радуйтесь и согревайтесь, ибо цветы рождают в мире счастье!»

Я отправился в Город и еще засветло прибыл туда.

– А, пропащая душа! – обрадовались мне. – Давненько не слыхали о тебе! Ну, с чем пожаловал теперь?

– Я ушел из Дома, – ответил я. – Окончательно ушел. Мне нечего там делать.

– Да неужто?! – подивились сказанному мной. – Тому, кто поселился в Доме, всегда найдется дело. Вы, пожалуй, слишком возомнили о себе.

– Отнюдь нет, – ответил я. – Я сделал то, что мог, и большее мне не под силу.

– Вот беда. Вы потеряли веру, переутомились? – посочувствовали мне.

– Нет-нет! Решимости во мне хоть отбавляй. Я ощущаю в себе силу и талант как никогда, но все это направил на одно. Глядите!

Я отверз пошире рот, и потоки звучных слов промчались над Г ородом, и там, где они касались земли, на заснеженных улицах и площадях, распустились цветы, белые нежные цветы, наполнившие воздух сказочным ароматом.

– Вот, – сказал я, – вот то, что я сумел создать!

– Занятно. Но зачем все это?

– Как? – изумился я. – Как так – зачем? Зимой я вырастил цветы – я уничтожил зиму! Туда, где распускаются цветы, всегда приходит лето!

– Вот уж нет, – ответствовали мне. – Там, где уже есть лето, могут распускаться цветы. А это вовсе не одно и то же. Вы сохранили стужу и лишь вырастили цветы, не гибнущие при ней. Да и что это за цветы?! Они – из снега, они холодны, значит – мертвы. Вы создали мертвую красоту, дружище, но кому это нужно? Страшась смерти, человек льнет к живому – пусть и не столь прекрасному – и приемлет только живое. Так было, есть и будет. Возвращайтесь-ка обратно в Дом. Мы верим в вас и потому говорим: ваше место там, а не в лесу, где каждое дерево – год неведомо какой эпохи и каждый ельник – минувшее либо грядущее десятилетие; не возле полыньи, где плещется русалка, – ей вольготно лишь в волшебных сказках, да и то умело сложенных. Не заглядывайтесь на призрачную красоту – в ней проку нет. Сидите в Доме и ловите изначальные, вам только и принадлежащие слова-шары. К чему выходить за дровами в стылый лес несуществующих времен? Перетерпите, скрепите бумажные листы верными словами, и, когда их станет много, – огонь в камине вспыхнет сам.

– Значит, цветы вам не нужны? – спросил я тихо.

– Нет. Можете взять их с собой. Они вас не согреют, не развеселят, но, в конце концов, у них действительно недурной аромат.

И я ушел, вернулся в тот пустой, холодный Дом.

Я вновь уселся в кресло у решетки некогда потухшего камина и положил перед собою чистую бумагу, чтобы занести на нее новые слова.

Дом теперь – мой мир, по стенам которого жмутся робкие слова-шары; за окном – прошлое, а будущее. – что ж, если я пройду по бесконечной анфиладе комнат, может, я и выберусь к нему – не знаю, оно покуда смутно и далеко; только настоящее со мной.

А цветы и вправду тают.

Как ни холодно в Доме, их становится все меньше, меньше, и лишь запах, странный, но прекрасный, остается после них – да и то, надолго ли?

Я посижу еще немного в мягком старом кресле, вспомню бедную русалку, улыбнусь своим наивным давешним восторгам, а потом закутаюсь получше в одеяло, чтобы хоть чуть-чуть согреться, прежде чем пойду ловить по Дому убегающие в никуда слова-шары.