Текст книги "Антраша"
Автор книги: Александр Силецкий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Александр Силецкий
Антраша
Бросить все к чертовой матери, убраться куда-нибудь подальше – вот что донимало Колокольникова уже долгое-долгое время.
И однажды ему повезло: нежданно-негаданно его направили в командировку.
Он наскоро сложил дорожную потрепанную сумку, улыбнулся прощально родимому дому и отправился…
Куда?
Этого он и сам не знал – просто ехал в командировку, и все.
Взял билет куда-то там – и полетел…
Командировка – не заветная веселая экскурсия, и близко к сердцу принимать цель путешествия, ее конкретный смысл – в наше безалаберное время роскошь, без которой можно смело обойтись.
И попал он в небольшой, невзрачный городок, оставшийся вдали от главных транспортных магистралей, вдали от так называемых культурных центров, – короче, милое сердцу Колокольникова захолустье.
«Что ж, – подумал он, – можно сказать, повезло. Никто меня не знает, и я не знаю никого. Дел-то совсем мало – управлюсь быстро, пары суток хватит за глаза… Это лучше всего, когда попадаешь в место, куда больше никогда не вернешься. А помнить будешь долго…»
Странное дело, совершенно непонятно почему, им владела смутная, но неотвязная надежда, что уж вот теперь-то, с этого момента, и начнется, по сути, новая, на все прежнее не похожая жизнь…
День был чудесный.
Весеннее солнце припекало землю, обнажая и любовно оглаживая ее.
Городишко тихий, чистенький, вероятно, ничуть не изменившийся с тех пор, как кто-то заложил на былом пустыре первый кирпич первого дома. Или вбил первую сваю деревянного фундамента, на котором предстояло возвести бревенчатую крепкую избу…
Вот разве только памятника первооснователю на главной площади покуда не поставили. А может быть, наоборот – уже рачительно снесли…
В таких местах подобное не выглядит проблемой. Впрочем, как и многое другое…
Здесь любые, самые крутые перемены – только повод для серьезных и тягучих обсуждений, как бы выводящих в бесконечность то, чему на самом деле в этом мире отведен весьма короткий срок.
А вечные проблемы, как известно, не волнуют: они есть – и вроде бы их нет…
Похоже, так и здесь…
Старые фасады, слегка обшарпанные и по-особому, почти по-человечески брюзгливые, точно лица ветеранов на групповом фотопортрете; ровные, не очень широкие, но и не слишком узкие улицы, обсаженные тополями; и тротуары с ложбинками посередине – люди ведь всегда предпочитают по центру ходить, вот и вытоптали каменную тропу.
Милый городок…
Все здесь в некотором роде торжественны и чуточку чопорны, а взгляды их – ну просто удивительны: ничего не обещая, они вместе с тем ожидают всего, спокойно и даже, может быть, немного деловито.
Просветленная обреченность…
Жутковато и смешно.
«Вот ведь оно что… Вот куда я попал!.. Место, где нельзя всерьез надеяться, страдать… немыслимо всерьез чего-то опасаться…»
Эта внезапная мысль поразила Колокольникова, и он долго еще как вкопанный стоял, удивляясь, на углу пустынного перекрестка.
Потом он пожал плечами и, сунув руки в карманы, двинулся неторопливо вдоль выцветших фасадов, вдоль рядов тополей, навстречу неведомому, которое было как будто бы всюду, а в общем-то – нигде.
Приближался вечер – судя по прогнозу погоды, мутный и неласковый, однако Колокольников все слонялся улицам, вышагивал, вглядываясь в витрины, в лица прохожих, пытаясь проникнуться духом, ритмом этого дальнего от всех центров уголка, но что-то мешало ему, не давало расслабиться, и тогда вдруг смятение охватывало его, он терялся, путался в собственных мыслях и ощущениях и принимался метаться по тротуарам, словно маятник – взад-вперед, взад-вперед, – точно замерзший бездомный пес, и день казался бесконечным и тягучим, будто праздничная речь, а в голове зудела, билась странная, назойливая, пакостная жилка: «Ну что я тут? Командировка ведь лишь повод, маскировка… И если не здесь, то где еще?.. А что, собственно, здесь? Что может быть еще?»
Можно было, конечно, пойти в городскую гостиницу, нумерованным ключом отомкнуть нумерованную комнату с нумерованной меблировкой, завалиться спать и поскорей забыться, выкинув всякий вздор из головы.
Но отчего-то не хотелось…
Чтобы отсыпаться и смотреть приятственные сны, из дома не нужно уезжать за тридевять земель. Напротив, дома-то как раз спокойней…
Можно было – не впервой ведь, право слово! – и по девочкам пойти…
Их не надо долго звать, искать и уговаривать – они всё сами, как велит копеечная их душа, ты только намекни… И плата здесь, похоже, небольшая…
Ах, пчелки незаметные, трудолюбивые, ангельские существа! Всегда, везде…
И тут вдруг чья-то ладонь мягко и вкрадчиво опустилась на его плечо.
Колокольников вздрогнул и обернулся.
– Добрый вечер, добрый человек, – поприветствовал его низенький толстяк, приподнимая шляпу и обнаруживая под ней лоснящуюся, как кожица спелого банана, лысину.
– Здравствуйте, – удивленно ответил Колокольников и машинально сделал шаг в сторону, будто намеревался уступить незнакомцу дорогу.
– Вы ведь приезжий, я так понимаю? – сверкнув золотым зубом, поинтересовался тот.
– Верно, приезжий, – рассеянно кивнул Колокольников. – А что?
– Да так… Вот, смотрю я, ходите вы все, ходите, словно что потеряли. Это, разумеется, имеет свой резон. Но… все еще не надоело?
– Нет, – с досадой отозвался Колокольников. – Я командировочный.
– Понятно… К нам командировочные часто ездят… Что-то, стало быть, влечет их, не дает покоя… М-да… Изрядно часто… Не всегда, представьте, удается вовремя перехватить… Чудесный вечерок, не правда ли? А как вам, дорогой, понравился наш городок? Тихий он, медлительный, спору нет, но ведь в том-то и очарованье… А?
Он мягко повел рукой, словно обнимая улицу с уютными старинными домами.
– Вы у каждого приезжего справляетесь об этом? – уже довольно резко спросил Колокольников.
– Да по-всякому приходится, – с напускным простодушием развел руками толстяк. – У одних на лице все написано, у других… Командировочный, говорите? Интересно… И, надо понимать, впервые в нашем городе? И, ясное дело, ничего еще толком не видели? Того, например, что мы показываем всем командировочным?
– Очень может быть… Впрочем, тут и смотреть-то, по-моему, не на что!
– Ну, не скажите! – возразил толстяк, вновь сверкнув золотым зубом. – Тут у нас одна изюминка есть – о-хо-хо!.. Со всей страны смотреть едут.
– Могу себе представить, – съязвил Колокольников. – Какая-нибудь ветхая каланча, с которой сиганул местный Крякутный… Или какой-нибудь в былые времена публичный дом, куда однажды заходила какая-то местная знаменитость. А то и заезжая… Из столицы! Меня этим не удивишь.
– Нет, дружок, кое-что почище! Да уж… Да! Ни за что не угадаете!
– Не понимаю… Смысл какой? Вас что, как гида ко мне прикрепили? Или… наблюдать? Так я не засекреченный, и вообще…
– Помилуйте! В какое время мы живем?! А я и вправду местный гид, – самодовольно сообщил толстяк. – За это мне зарплату выдают, вот так. Конечно, не ахти, но можно жить, терпимо. Так что вы зря… По-моему, нет никаких причин подозревать меня…
– Охотно верю. Только… поздновато, вероятно, чудеса показывать, – с ехидцей заметил Колокольников, демонстративно вскидывая руку и вглядываясь в циферблат часов. – Обычно страсти всякие пытаются подсунуть утром. При естественном освещении, так сказать…
– Не иронизируйте. Нам солнце не потребуется. А вот звезды – это уже другое дело!
– Извините, мне бы хотелось побыть одному.
– Понимаю, понимаю, – закивал толстяк. – Вы ищете везде уединения. Хотя и сами – очень одиноки… Никакого парадокса! Наш аттракцион вам очень подойдет. То, что нужно! Было бы желание…
– А если его нет?
– Хм, просто удивительно, кто это догадался вас послать сюда, – вздохнул толстяк. – А впрочем, все-таки была какая-то причина… Ведь иначе – для чего?..
– И в самом деле! – хмыкнул Колокольников. – Вам нужен письменный отчет?
– Нет, подобными глупостями я не занимаюсь. Поверьте, это только кажется – что вы не хотите… И всем другим поначалу так кажется…
– Давайте отложим до завтра, – раздраженно сказал Колокольни-ков. – Ей-богу, у меня сейчас не то настроение, чтобы забавляться до упаду.
– Именно! Вот потому-то я и предлагаю, – жарко зашептал толстяк. – Таких, как вы, я перевидал сотни. В своем деле – профи. Оттого и догадался: вы – командировочный. Сегодня здесь, а завтра след простыл… Пустяк? Нет, главное другое: вы ищете уединения, что-то вас гнетет, вы бежали сюда, да-да – бежали! Не смогли противиться… Естественно! Инстинкт, мой друг, интуиция вас не подвела!
– Какой еще инстинкт?! – не на шутку разозлился Колокольни-ков. – При чем тут это?
– Бросьте, – убежденно сказал толстяк. – Не прикидывайтесь. Знаете: навязчивая идея, тоска… Сами не понимаете, чего хотите… Так ведь?
– Ну, если вам так нравится… Со всей страны, говорите? Бывает… Это модно. Массовый психоз или как там еще… Аттракционы нынче завели везде. Куда ни глянь – аттракцион. Вся жизнь… А толку?
– Нет-нет, – перебил толстяк, – тут совсем другое. Как бы это выразить поточнее… Вот что, – он неожиданно понизил голос и схватил Колокольникова за лацкан пиджака: – Вы даже не поверите… Только у нас! Машина, агрегат, сложнейший и тончайший, выверенный до миллиметра… Если вы сомневаетесь в себе, если тягостно на душе – вам это должно помочь. Непременно! Ну? Согласны?
– Ладно, – сдался Колокольников, – предположим, вы и в самом деле правы. Предположим… Только не подумайте чего-либо такого…
– И не собираюсь.
Лицо толстяка светилось сочувствием и добротой.
– Далеко это отсюда? Я, по правде говоря…
– Да рядом, господи, рукой подать! Всего три остановки на трамвае!
– Ну, поехали, посмотрим…
Толстяк подхватил Колокольникова под руку и потащил, поволок за собой к трамвайной остановке, отчаянно жестикулируя и бормоча на ходу:
– Вы не пожалеете. Гарантирую! Все сомнения в момент снимает.
– А потом? – вдруг остановившись, резко спросил Колокольни-ков.
– Потом?.. О, после вы поймете все! Иными глазами на мир глядеть станете. Гарантирую!
Толстяк прыгал и вертелся перед ним, как заводная игрушка, выскакивая то слева, то справа, словно чертик из табакерки, он не угомонился, даже когда они сели в трамвай, – постоянный напор, напор, напор…
Ну как тут устоять?!
«Все пойму, во всем разберусь, – думал, усмехаясь про себя, Коло-кольников. – Доступное чудо… По сходной цене… Вот ерунда-то!.. Или, может, теперь везде так? Такие же сонные с виду города, такие же нелепые гиды, говорящие полунамеками… И такие вот дурацкие командировки… И такие дураки, как я… Все к одному!»
– Приехали! – объявил толстяк и легонько вытолкнул Колоколь-никова в раскрывшуюся дверь.
Уже стемнело, но не настолько, чтобы зажигать повсюду уличные фонари и вывески над магазинами, – все подернулось сиреневой дымкой и сделалось вдруг зыбким и угловатым одновременно. Массивно-ломаные тени старинных домов громоздились, как мглистые кристаллы; кое-где светили окна, но на улицах не было ни души, будто весь город вымер, навеки опустел, а разноцветные стекляшки окон казались неудачными, случайными мазками на холсте унылого художника в подпитии – мир вокруг представился единой и нелепой полудекорацией: дома, деревья, улицы – без перспективы, в сплошных полутонах, без четкой, осязаемой границы форм, всё – как бы сплавленное меж собой, и лишь кристаллы уцелевших, нераздробленных теней еще виднелись там и тут…
Оплавленная тишь весенних вечеров…
Они остановились возле железных глухих ворот в три человеческих роста.
«Может быть, меня сюда и командировали?» – мелькнуло вдруг в мозгу.
Толстяк извлек из кармана ключ и отомкнул висячий замок на воротах.
Хрипящим басом вскрикнули петли, и одна из створок тяжело отвалилась.
Из образовавшейся узкой щели внезапно хлынул на улицу яркий свет, белым клином вонзился в густеющую темноту и больно ударил в глаза Колокольникову, ослепив его на мгновение, так что тот, пораженный, замер и стоял без всякого движения несколько секунд, сощу-рясь и пригнув голову, точно собирался боднуть этот световой сноп, оттолкнуть его от себя – прочь, за ворота, обратно в железный загон…
– Проходите! – грянуло у самого уха. – Смелее! Что же вы встали?
– Да, сейчас, сейчас… А что… там? – еле слышно спросил Коло-кольников и машинально дернул головой, как бы стряхивая с глаз пелену наваждения. – В этом городе… Тишина… Темнота… Что там?
– Увидите, – ухмыльнулся толстяк. – Да не бойтесь, проходите! Колокольников медленно, будто ноги его разом одеревенели, будто
каждое движение давалось из последних сил, переступил невидимую черту, отделявшую новый, непонятный мир от мира привычного, земного, пропитанного насквозь весенней суетой, лживыми надеждами, одиночеством, страхом, шагнул навстречу огням и неведомому, и в долю мгновения эта узкая щель, сквозь которую лились водопады неистового света, обратилась для него манящей, искушающей завесой вожделенного, и Колокольников почувствовал тогда, что хода назад нет, ибо такое отступление теперь смешно и противоестественно, даже безнравственно, и можно идти лишь вперед – а что там, в ста или десяти шагах перед ним?..
«Боже, – с тоской подумал Колокольников, – здесь, в этом конусе света, втиснутый в него, точно в склеп из кошмарного сна, я бессилен что-либо понять!.. Или мне потом все объяснят, ткнут пальцем и скажут: «Вот то, что даст тебе разумение мира и собственной души»?»
– Глядите! Мы пришли!
Они стояли посреди площади, ровной, без единого заметного изъяна и, казалось, беспредельной, мощенной черно-лаковой брусчаткой, стояли, окруженные шатром, сферой слепящего света – со всех сторон били прожектора и озаряли чудовищное сооружение: круглую яму с высоченными бетонными бортами, из которой торчал сверкающий стержень, увенчанный двумя параллельными рельсами – немыслимым образом сбалансированные, они нависали над площадью, подобно обглоданным крыльям фантастической птицы, а в самом центре, не нарушая равновесия всей диковинной системы, на кончике острия покоилась большая вагонетка, нет, скорее, капсула, каплевидная, с витыми рессорами под колесами.
– Что это? – почему-то громким шепотом спросил Колокольников.
– Катапульта.
– Да? Но для чего? Я никогда не слышал…
– Успокойтесь, – мягко сказал толстяк, беря Колокольникова под локоть. – Это безболезненно. И совершенно необходимо для вас.
– Но я ничего не понимаю!
– В том-то и дело. Ваше непонимание… Смятение… Опасения… Сколько вам лет?
– Тридцать пять.
– Я так и подумал. Никогда не ошибаюсь, – с удовлетворением кивнул толстяк. – Почти полжизни… И теперь-то – самое время…
– Объясните, ради бога! – взмолился Колокольников. – Я должен забраться в эту капсулу? Так ведь? Но… какой в этом смысл? Вы заманили меня…
– Ах, мой милый, не смешите. Если бы во всем легко было отыскать смысл!.. Тогда бы жизнь кончилась, определенно. Никто вас не заманивал. Вас просто послали в командировку. Понимаете? Никто вас специально не звал. Послали – и все… Вы же мечтали… Вас привел инстинкт.
– Инстинкт? – вздрогнул Колокольников. – Опять вы про него! При чем здесь он?
– Да, теперь я вижу: вы действительно ничего не понимаете. Я вам сочувствую.
– Не все, но… кое-что, – уточнил уязвленно Колокольников. – Себя, например. Того, что происходит вокруг… Не вижу никакой связи. Все хорошо и все – кошмар… Я запутался, черт побери!
– Вы сами в этом виноваты.
– Я?!
– Ну, не я же, в конце концов!.. Вы совершили, наверное, массу глупостей в своей жизни, которых, если разобраться хорошенько, можно было и не совершать. Начудили, так сказать, сверх меры… И сами этого не заметили. Вот что скверно. Они, эти всяческие глупости, вам и теперь мешают. Не дают спокойно жить… Вы сами испортили себя. В чем-то, вероятно, оглупили, а в чем-то, возможно, чересчур превознесли… Я не диагностик – я всего лишь исполнитель.
– Палач! – невольно вырвалось у Колокольникова. – Вот вы кто!
– Ну зачем же так грубо? – примирительно-добродушно возразил толстяк. – Понятно: нервы ваши на пределе… М-да. Я исполнитель – в том смысле, что только констатирую. Констатирую ваше состояние. Не мое дело отыскивать причину. В чем я разобрался, то вам и сказал.
«Это правда, правда!.. Почему он так уверен? Виноват… Вон оно что!..»
– А дальше? Что я должен делать? Я ведь должен, вероятно? Но что именно?
– Взобраться наверх – вот лестница, сесть в капсулу, захлопнуть дверцу и – взлететь. Все до крайности просто. И не должно вас пугать.
Колокольников зябко поежился:
– Взлететь? Зачем?
– Да попросту затем, черт возьми, – непринужденно рассмеялся толстяк, – чтоб отрешиться от всего земного – того, что вы обычно, по привычке, именуете земным, – остаться там, в бездонной вышине, наедине со звездами и с самим собой! Все сгинет, пропадет – и будет только пустота. Черная пустота… И вот тут-то…
– Ну же, ну! – не выдержал Колокольников. – Хватит намеков!
– Это для вас, мой дорогой, намеки, – строптиво заметил толстяк. – А на деле-то… Учитесь слушать – и услышите!.. Ну ладно, еще недоставало это обсуждать, ликбез устраивать… Вы, надо думать, много, прикрываясь разными мудреными идеями, грешили перед собой, порождали в себе всякие дурацкие комплексы и незаметно, подспудно развивали их, – тихо и проникновенно возвестил он. – Вот и настал час расплаты. Вы взлетите к звездам и, глядя вниз, на мир земной, где осталось все плотское и смертное, попытаетесь понять, постигнуть свою вину. Настал тот час, когда каждому – у всех свои сроки, но они есть, и их не избежать – необходимо извиниться перед собой. Извиниться честно и безоговорочно – за все загубленное в себе, за все те внутренние подлости и гадости, которые всегда мешали полноценно жить. Встаньте на колени перед собой – и вымаливайте прощение!
– Но зачем… так высоко? Неужели нельзя здесь, на земле, не теряя почвы под ногами?
– Вы уже бежали сюда – выходит, почва под ногами, понятная, родная почва, для вас ничего не значит. Так поднимитесь выше! Поднимитесь над собой!
– Легко сказать!.. А если прощение… не придет? И понимание – не вернется?
– Что ж… Видите рельсы? Если все закончится удачно, капсула, подброшенная на сотни километров, упадет обратно на рельсы и покатится по ним…
– Заманчиво, конечно… А если ни прощения, ни веры в себя… Ну, ничего не будет?
– Земля вертится… – философски заметил толстяк. – И может случиться так, что капсула не вернется в исходную точку, промахнется – падение ведь длится не секунду, даже не минуту, всякое возможно…
– Конкретнее!
– Вы разобьетесь, милейший. Насмерть!.. Но, повторяю, все зависит от вас. Получите прощение – великолепно! Сомнения оставят вас. И уж тогда-то вы попадете на рельсы наверняка, не промахнетесь – и жизнь начнется вновь. Не правда ли, изумительный аппарат?! Взлет, падение, общение с самим собой и вера, вера, упование – прекрасно! Обворожительное антраша… Даже с шиком каким-то…
– Но я же могу промахнуться… Не попасть назад… Могу ведь, да?
– Тут уж ничего не поделаешь – гарантий нет. Виноваты будете вы сами… Между прочим, вам дьявольски повезло. Как нарочно, сегодня пока нет никого из желающих. Даже странно… Я так думаю, всему виной нелетная погода. То есть она летная – откуда-то, но очень из немногих мест…
– Конечно. Я же прилетел, – кивнул согласно Колокольников.
– Так это вы! Один! А ведь иные – вы представьте! – даже записываются на год вперед. И главное, вся процедура-то – бесплатная! Вам зверски повезло.
– Вот как?
– А вы что думали?! Гуманнейшее предприятие! Поэтому и денег не берут – все расходы покрывает государство. Забота о здоровье граждан – тут скупиться невозможно, даже более того, преступно. Люди это понимают, чувствуют. Они безмерно благодарны… Вот со всех концов и едут!
– На халявку-то – чего ж не съездить? – усмехнулся Колокольни-ков. – Поди, и в ад дорога скучной не покажется… Не то что к вам!
– Я не советовал бы вам глумиться над святым, – обиделся толстяк. – Пожалуй, это все от ваших комплексов, желания казаться выше, независимее, умнее, чем вы есть… Достойно покаяния, достойно. Убеждаюсь лишний раз: вы вовсе не случайно оказались здесь.
«Вот черт! И спорить-то, по сути, глупо… Можно, разумеется, попробовать, рискнуть. Себя пойму… И буду чист – как стеклышко. Но!.. »
– Сколько уже падало обратно на рельсы? – чуть слышно спросил Колокольников.
– Этого я не могу вам сообщить, – благодушно улыбнулся толстяк, будто говорил о сущем пустяке, который все же приятен ему. – Нельзя. Секрет.
«Нельзя… Вот ведь в чем штука… Умей слушать – и услышишь… Значит, могу промахнуться? Даже не по своей вине… Если бы многие – пусть почти все! – возвращались, не стали бы делать секрета. Вопили бы, наоборот, на всех углах. Выходит, шансов практически нет?!»
– Выпустите меня отсюда! – теряя самообладание и внезапно покрываясь испариной, срывающимся тонким голосом закричал Колокольников.
Ему почудилось, что воздуха больше нет, что он задыхается, будто ледяная змея вдруг хищно обвилась вокруг шеи, что рядом стоит непроглядная тьма, хотя и били в лицо слепящие прожектора – а в двух шагах катапульта, чудовищное, великое сооружение! – и тьма эта надвигалась отовсюду, похожая на зыбкое тело спрута, надвигалась, касаясь липкими, мерзкими щупальцами, и он забился, заметался в этом сатанинском круге, как в клетке с дикими зверями, разинувшими жадные, алчущие его плоти и духа зловонные пасти, и он рванулся в сторону, помчался куда глаза глядят, поминутно обо что-то спотыкаясь, наталкиваясь на какие-то предметы, которых не мог, ослепленный, различить, а всюду, точно острые капканы, клацали истекающие голодной слюной клыки – вот, за спиной, совсем уж близко! – и прутья клетки, границы света и тьмы, больно били при каждом неверном движении…
– Выпустите меня! К черту, к черту, не хочу!.. Не надо!.. Я боюсь!
«Антраша… Аттракцион… Вот развлечение!.. Боже мой! И кто придумал это? Или… так и было всегда – взлететь и упасть, на рельсы или мимо? Идиотская командировка… Словно знали, понимали… Но душно-то, душно как!.. И еще просить прощения? У себя самого?!»
Он дернулся в последний раз, но теперь удачно – незримая пасть, промахнувшись, злобно лязгнула у самого уха, и он вырвался из окаянной клети, выломав вслепую самый податливый прут или просто найдя наконец ту заветную щель, сквозь которую проник сюда, – сзади грохнуло что-то, замыкаясь для него навсегда, и тогда он помчался по темной пустынной улице, покинутый и беззащитный, и владел им только ужас, панический страх, только это… только это, а вот понимания – никакого, впрочем, до него ли было теперь…
Из-за угла вынырнул, будто народился на пустом месте, желтый огонек.
– Такси, такси!
Машина, взвизгнув тормозами, замерла, и он, втиснувшись в ее урчащее стальное тело, прильнул к теплому и мягкому сиденью, растворился в нем, слился с ним и лишь тогда смог, дух едва переведя, громко прошептать:
– На вокзал, шеф, быстро!
Его разом вдавило в упругую спинку, и все за окном понеслось, смазываясь, слипаясь, как на картине старомодного художника-экспрессиониста.
Мчались – мимо и назад – темные угрюмые фасады, за которыми, прячась от дневной нелепой суеты, нежились, мечтали, ненавидели, любили или просто стремились забыться освобождающим от всех забот сном какие-то люди, неведомые, непонятные, совершенно чужие; мелькали черные, точно зевы туннелей, витрины давно уже закрытых магазинов – тихий город, по-своему забавный, далекий и страшный, подобный многим и многим другим, проносился перед застывшим, остекленелым взором Колокольникова.
Город, где запросто, лишь пожелай, можно постичь, познать себя и суть вещей, покаявшись перед собой в неумных своих жизненных, случайных сплошь и рядом, прегрешениях, где можно обрести твердыню под ногами, но можно, право же, и ничего не обрести, сгинуть навеки: что и говорить, самое милое место, на первый взгляд, просто очаровательное – для праздного и равнодушного наблюдателя.
«Едут со всех концов… Вздор? Но ведь кто-то же рискнет, наверняка рискнет, поставит на кон все и полетит – высоко-высоко… Вон, вон по небу покатилась яркая звезда!.. А впрочем, по весне какой-то рой проходит, я читал… Загадывают только дураки… »
Резкий толчок подбросил Колокольникова – вероятно, камень на дороге попал под колесо…
«Гоп! – подумал Колокольников. – И все-таки – антраша!.. В некотором роде… »
И он громко, с надрывом расхохотался, неожиданно вообразив, как обходительный толстяк, что остался в загоне, сам – за неимением доверчивых клиентов – улетает в капсуле высоко в небеса и падает, и падает… и вновь взмывает, и вопит – не то от ужаса, не то от несусветного восторга, что сумел опять перехитрить судьбу…
Перехитрить…
Как водится…
– Ну же, скорее, скорее!.. Гони, шеф, давай, с ветерком! На вокзал! К стальным колеям. По прямой, шеф, по прямой!.. Крепко стоим!
