Текст книги "Ведомые 'Дракона'"

Автор книги: Александр Тищенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

И в этот момент над аэродромом появляются шесть "фокке-вульфов". Они вытягиваются цепочкой и начинают пикировать. Бомбы рвутся далеко от места, где замаскированы наши самолеты. Хорошо, думаю, пусть стараются...

Мои мысли прерываются оглушительным взрывом бомбы, упавшей метрах в тридцати от нас. Взрывная волна швыряет меня в щель, туда же опрокидывается радиостанция. От неожиданности я растерялся, несколько секунд лежу без движения. Потом инстинктивно покрутил головой, подергал руками и ногами вроде цел.

– Жив, товарищ командир? – спрашивают подоспевшие летчики.

– Обошлось, – отвечаю и тревожно смотрю на рацию, не вышла ли из строя. Поднимаю ее, пробую. Все в порядке, работает. – Шувалов, Селютин, быстро заправить самолеты. Организуйте наблюдение за воздухом.

– А мне что делать? – – говорит Кузнецов.

– Останешься со мной. Всякое может случиться... Будем принимать самолеты.

Надеваю наушники, настраиваю радиостанцию. Через несколько минут слышу голос Машенкина. Его группа приближается к аэродрому. А в воздухе опять появляются "фокке-вульфы". Девушки-зенитчицы стреляют без перерыва. Когда они только успевают менять патронные ленты?

– Самолеты заправлены, – докладывает прибежавший Илья Лившиц.

– Передайте Шувалову и Селютину, чтобы немедленно взлетали. Надо прикрыть посадку эскадрильи Машенкина.

А вражеских истребителей становится все больше и больше. Они бомбят самолетную стоянку, зенитную установку, аэродромные постройки.

Когда на несколько минут установилось затишье, взлетели Шувалов и Селютин. Они набрали высоту и приготовились к бою.

Еще раз связываюсь с Машенкиным. Сообщаю ему обстановку над аэродромом и прошу доложить о ней командиру полка.

Надо же так случиться: к аэродрому одновременно подходят две группы истребителей. С востока – наша, с запада – вражеская. Эскадрилья Машенкина с ходу вступает в бой с "фокке-вульфами". С первой же атаки Машенкин и Мельников сбивают по фашисту. Вражеские самолеты становятся в круг и начинают набирать высоту. Но сверху на них сваливаются Шувалов и Селютин. "Фокке-вульфы" ретируются за Одер. Скатертью дорога!

Только прилетевшая группа произвела посадку, как с востока неожиданно появились четыре "мессершмитта". Они стали бомбить полосу, с которой еще не успели срулить "яки".

Вот бомба летит прямо на самолет Машенкина. Тот видит ее и моментально дает мотору полный газ. С диким ревом самолет срывается с места, а сзади гулко рвется бомба. Истребитель изуродован, но Машенкин жив. Его спасла бронеспинка.

Кто был на фронте, тот знает, что падающая на тебя бомба обладает жуткой силой гипноза, она парализует тело, сковывает действия. Надо обладать поистине нечеловеческой волей, чтобы заставить себя что-то предпринять.

А "мессершмитты" не собираются уходить. Они кружат над аэродромом, высматривая добычу. Навожу на них Шувалова и Селютина, имеющих преимущество в высоте. Вот Селютин пикирует на "мессершмитта" и с первой же атаки прошивает его длинной очередью. У задымившегося самолета отваливается кусок хвоста, потом консоль крыла. Фашистский летчик выбрасывается с парашютом, а "мессершмитт" врезается в землю на окраине аэродрома.

Появляется группа "фокке-вульфов". Их встречает дружный огонь зенитчиц. Ну и девушки! Почти все они ранены, но не покидают боевого поста. Пожалуй, не грешно кое-кому из нас, мужчин, взять у них урок мужества и самоотверженности.

"Фокке-вульфы" проносятся над аэродромом, бросая бомбы. Один из них взрывается в воздухе – то ли от очереди Шувалова, то ли от огня зенитчиц. На землю летят горящие обломки.

– Кончается горючее, – слышу голос Шувалова.

– Садитесь!

Хватаю телефон и прошу зенитчиц прикрыть посадку самолетов. Два "фокке-вульфа" преследуют наших летчиков. Но над аэродромом уже появились группы Федорова и Джабидзе. Фашистские самолеты поспешно уходят к Одеру.

И здесь мне докладывают, что вражеская бомба попала в самолет Феди Селютина. Погиб чудесный парень. Я пророчил ему большое летное будущее, видя его настойчивость, старание и недюжинные способности...

До самого вечера группы вражеских истребителей поочередно висели над аэродромом. Но наши летчики, которым почти непрерывно приходилось дежурить в воздухе, срывали их планы.

А вечером, за ужином, все оживленно обсуждали итоги напряженного боевого дня. Радовались, что с задачей справились неплохо. На новом аэродроме обосновались прочно, выдержали натиск фашистской авиации, сбили несколько самолетов. Пожалуй, такую ожесточенность схваток – и где! над своим аэродромом – можно сравнить только с кубанскими боями.

– А знаете, товарищи, новость? – проговорил Пасынок и сделал интригующую паузу. – Наш инженер отправил на тот свет "худого".

– Да не может быть! Когда? Каким образом? – удивились летчики.

– Очень просто. Вылетел из Познани в Реппен на По-2. По пути попались два "мессера". Ерохин приказал летчику догнать одного и влепил ему очередь из турельного пулемета. Вот как нужно воевать!

От мощного взрыва хохота вздрогнули стекла окон.

– Не верите? – улыбнулся Пасынок. – Спросите самого инженера. Да вот он...

Ерохин вошел в столовую, сел за стол.

– Говорят, вы сегодня "мессера" резанули? – спросил Федоров, с трудом удерживая на лице серьезное выражение. Как ни говори, а инженер полка начальство немалое, с ним шутить надо умеючи.

– Было дело, – скупо ответил Ерохин и потянулся за ложкой.

Мы вытаращили глаза. Скептические улыбки слетели с лиц. Инженер никогда не бросал слов на ветер. Само собой разумеется, попросили Ерохина рассказать.

– Взлетели, пошли над самой землей, – неторопливо начал он. – От нечего делать перезарядил "шкасс": чем черт не шутит. Посматриваю по сторонам, а сам думаю, как лучше организовать работу на новом месте. И вдруг прямо перед собой увидел "мессера". Нашим же курсом идет. Но выше метров на сто и, наверное, не видит "кукурузника". Внутри все похолодело. Подумал: "Пропадешь ни за грош. А что, если попробовать из "шкасса" его, пока он слепой? Аэродром рядом, в случае чего – свои помогут". Развернул пулемет, выпустил всю ленту в брюхо "худому" и глазам своим не верю: самолет накренился, клюнул носом и, ломая деревья, грохнулся в лес. Ну и чудеса!

Второй "мессер", увидев такую картину, начал разворачиваться, чтобы разделаться с нами. Дудки! "Кукурузник " уже около аэродрома. К тому же перед "худым" с земли забил фонтан трассирующих пуль. Зенитчицы постарались. Недавно был у них, спасибо сказал...

Все, кто был в столовой, бросились поздравлять Ерохина. Еще бы: инженер, да еще летевший на По-2, сбил "мессершмитта". Разумеется, история полка не будет историей, если в ней не найдется места такому невероятному случаю.

– Счет открыт, теперь его надо увеличивать, – советуем инженеру.

– Без работы останетесь, – шутит он и принимается за ужин.

Поздно вечером в полк на бронетранспортере приехал генерал Савицкий.

– Говорят, фашисты вас здорово погоняли сегодня по аэродрому? – спросил он.

– Досталось немного, – скупо ответил Власов, не зная, что последует за таким нейтральным вступлением командира корпуса. Наземные войска полк сегодня не сумел прикрыть, да и летчика одного потеряли.

– Молодцы! Танкисты вами очень довольны. – Генерал увидел удивленное лицо Власова. – Да, да, очень довольны, их сегодня не бомбили. Вы приняли на себя удар большей части авиации Берлинского оборонительного района. Завтра утром пришлют вам зенитный дивизион. Потери есть?

– В воздухе нет. На земле погиб от взрыва бомбы летчик Селютин.

– Жаль, очень жаль, – нахмурился генерал. – Когда летчик гибнет в воздушном бою, это еще может быть как-то оправдано. Но если на земле...

После небольшой паузы Савицкий заметил:

– Сегодня вам пришлось тяжело. Но не рассчитывайте, что завтра будет легче. Фашисты едва ли смирятся с тем, что наши истребители у них под боком. Так что готовьтесь. Измените места стоянок самолетов, выройте побольше щелей и убежищ.

– Будет сделано, товарищ генерал!

– Скажите, Власов, реактивные самолеты сегодня не появлялись?

– Нет.

– Тогда готовьтесь к встрече. – Командир корпуса заспешил к бронетранспортеру.

Утром следующего дня майор Власов собрал руководящий состав полка. Подойдя к карте, он сказал:

– Вчера мы вели бой с истребителями противника, базирующимися на аэродромах Фюрстенвальде, Штраусберг, Вернойхен. Там находятся недавно сформированные части, летный состав которых раньше летал на бомбардировщиках. Так что заслуга наша не так уж велика. Мы должны готовиться к встрече с более серьезным противником. С истребительной эскадрой "удет" и эскадрой противовоздушной обороны Берлина...

Слушая майора Власова, мы с тревогой посматривали в окна. Туман, окутавший аэродром ночью, не собирался рассеиваться. А наземные войска крайне нуждались в поддержке авиации. Они вели тяжелые бои за Одером, на плацдармах.

– Да, товарищи, сегодня летать не будем, – сказал командир полка. – Из дивизии пришло распоряжение отдыхать.

Майор Пасынок в последние дни сильно простудился. Он гулко кашляет, каждый раз хватаясь рукой за правую сторону живота. Никак не заживает шов после операции аппендицита. Но от госпиталя отмахивается, предпочитая помощь полкового врача. Мы понимаем замполита: в такое решающее время никому не хочется лежать на госпитальной койке.

– Предлагаю осмотреть город, – негромко говорит Пасынок. – Вы обязательно увидите две Германии в одной стране. Пожалуй, мне нет нужды советовать вам, как себя вести. Долг освободителей обязывает ко многому...

Полуторка быстро домчала нас до Реппена. Сошли на окраине. Повсюду воронки от бомб и снарядов, груды кирпича и черепицы, осколки оконного стекла. Островерхие дома выглядят хмуро и, кажется, от страха тесно прижались друг к другу.

– Тендлер, какая это улица? – спрашивает Власов..

– Бисмаркштрассе.

Борис Тендлер отважился выступать в роли переводчика. Он считался лучшим знатоком немецкого языка в полку.

За углом встретили группу пехотинцев, обступивших девушку с корзиной. Солдаты что-то говорили ей, смеялись. Та смотрела на них испуганно, но не без любопытства.

– Ну, Борис, демонстрируй... – кивает Власов.

Тендлер подошел к девушке. Солдаты, очевидно застеснявшись офицеров, ушли. Минут десять длился разговор между Борисом и девушкой. Но чувствовалось, что они не очень-то понимают друг друга.

– Наверное, на уроках немецкого в шахматы играл, – бросил кто-то из летчиков.

Борис обернулся. Лицо у него красное, растерянное.

– К бабушке идет, – сказал комсорг.

– И больше ничего не узнал? Ведь столько шпрехал...

– Ничего интересного. Язык у нее какой-то чужой, вроде и не немецкий... диалект.

Его слова тонут во взрыве смеха.

– Дай-ка я попробую, – говорю Борису и перебираю в памяти известные мне немецкие слова. Чем короче вопрос, тем короче и понятнее будет ответ.

– Как вас зовут? – спрашиваю.

– Ингрид.

– Сколько вам лет?

– Двадцать.

– Где бабушка живет?

Девушка показывает дом напротив.

– Сколько бабушке лет?

– Восемьдесят.

Мой словарный запас иссяк, и я замолкаю.

– Скажите ей, чтобы она вела нас к своей бабушке, – обращается ко мне Власов. – Посмотрим, как немцы живут.

Я в затруднении. Откуда взять столько слов? Смотрю на Тендлера, он на меня. И оба – на девушку. Кое-как растолковали ей, чего хотим. Кивком головы она приглашает нас следовать за ней.

Входим в подъезд дома, поднимаемся на третий этаж. Стучим долго, настойчиво. Потом – долгое объяснение через дверь. Наконец открывают, и мы входим. В большой комнате несколько стариков и женщин с детьми. Около окна в кресле сидит старушка с седой головой и изможденным лицом.

– Почему много людей? – спрашиваю девушку.

– Не так страшно. Война, солдаты...

– А почему собрались здесь?

– Бабушка – коммунистка. Восемь лет была в тюрьме. – Для убедительности девушка изображает руками тюремную решетку.

Мы во все глаза смотрим на старушку. Так вот она какая! Работала в подполье, скрывалась от фашистов, прошла сквозь тюремные испытания. Как наши русские революционеры! Правильно говорил Пасынок насчет двух Германий. И если мы на первой же улице крохотного немецкого городка встречаем борца-антифашиста, то, значит, не так уж мала эта вторая, свободолюбивая Германия.

– Спросите, чем мы можем помочь бабушке, – говорит Власов. – Есть ли у нее продукты?

Мы с Тендлером словами и жестами переводим эти слова. Старушка благодарит за заботу и говорит, что немного продуктов у нее есть.

Мы прощаемся, выходим на улицу. Ингрид провожает нас, приглашает в гости.

– Кирха? – спрашиваю я девушку, указывая на башню с часами.

– Нет, ратуша.

Потом в Германии мы не раз видели такие башни. Это чуть ли не обязательная принадлежность каждого немецкого города. В ратуше находилось городское самоуправление.

Заходим в какое-то учреждение. Двери сорваны, окна выбиты. На полу, около открытого сейфа, – кучи денег. Обмениваемся мнениями:

– Похоже, банк!

– Видно, драпали без оглядки. При немецкой аккуратности и бережливости оставить столько денег...

– Ничего удивительного. Наши танкисты продвигались по восемьдесят километров в сутки!

Рядом с банком – красивый кирпичный особняк. Нижний этаж его разворочен, в стене второго – огромная дыра. Вокруг особняка крутятся ребятишки. Они с любопытством посматривают на нас, но близко подходить побаиваются. Тендлер машет ребятишкам рукой, и они робко подходят. Подаренный шоколад развязывает им языки. Показывая на особняк, они, перебивая друг друга, о чем-то рассказывают. Мы с Тендлером просим ребятишек говорить медленнее и короткими фразами. Только тогда перед нами вырисовывается событие, происшедшее у особняка.

Когда на площади появился первый советский танк, по нему из окна особняка выстрелили фаустпатроном. Танк загорелся, его экипаж выбрался из машины и скрылся в соседнем доме. Увидев это, командир второго танка направил "тридцатьчетверку" в застекленную витрину особняка, резко развернулся и выскочил на площадь. Но верхний этаж не обрушился.

– Кто там был? – спросили мы у ребят.

– Офицер эс-эс...

Заходим в небольшой двор особняка. Повсюду упакованные ящики, готовые к отправке. Опять помешали наши танкисты! Заглядываем в ящики. В них серебряная посуда. Удивляемся.

– И откуда столько посуды набрали?

– Как откуда? Награбили... со всей Европы.

– А зачем так много для одной семьи?

– Да это же семья капиталиста...

– Ну и что?

– А то, что у них разные приемы и балы организуются. Как у нас до революции...

Переговариваясь, идем от дома к дому. На улицах не видно местных жителей. Одни убежали за Одер, другие – старики, женщины с детьми попрятались. И от кого? От нас. От Красной Армии, которая пришла сюда, чтобы освободить немецкий народ от фашизма...

Вернувшись на аэродром, продолжаем делиться впечатлениями об увиденном. Мы не чувствуем ненависти к этой стране, нам просто становится жалко ее простых людей. Конечно, мы люто ненавидим тех, кто опутал коричневой паутиной демагогии немецкое население, кто с оружием в руках окопался за Одером. Но мы симпатизируем другой Германии; ее представительница – седая женщина-коммунистка.

– Слушай, Борис, – обратился к Тендлеру Василий Мельников. – Неплохо бы отвезти старушке подарок от летчиков. Например, продовольственный.

– Хорошая идея, – откликнулся комсорг. – Надо только посоветоваться с замполитом, как лучше это сделать.

Пасынок поддержал предложение и сразу же позвонил хозяйственникам. Разговор был долгим и в начале безуспешным.

– Ну, знаете, – взволнованно бросил в телефонную трубку Пасынок, нельзя все время жить по инструкции. Вы проявляете политическое недомыслие, да, да...

Последний аргумент, видимо, сломил сопротивление хозяйственников. Пасынок улыбнулся и положил трубку.

– Тяжелый народ... Говорят, что мы допускаем местничество. Скоро, мол, будет создана советская администрация, и она займется снабжением населения продовольствием. И добавили: немцы бережливые, у каждого есть запасец... А кто старушке его приготовил, когда она сидела в тюрьме? В общем, Борис, организуй делегацию в город.

Несколько дней пробыли мы на аэродроме возле Реппена. Летали мало: мешала ненастная погода. И когда в полк пришло распоряжение перебазироваться на другой аэродром в район Морина, настроение у летчиков поднялось. Все почему-то были убеждены, что на новом месте доведется больше летать.

Едва мы успели произвести посадку на аэродроме в районе Морина, как в воздухе появились "фокке-вульфы". Их много, десятка три. Они стреляют из пушек и пулеметов, бросают металлические кассеты, начиненные гранатами. Кассеты раскрываются в воздухе, и гранаты, словно крупный горох, разлетаются по большой площади. Непрерывный гул разрывов, свист осколков заставляют нас метаться по аэродрому в поисках убежищ. Но их нет. Не успели выкопать даже щелей. И взлететь нельзя: самолеты не заправлены.

Последствия такого налета могли стать печальными для нас, вернее, для беззащитных самолетов, если бы над аэродромом не появились истребители соседнего полка. Они отогнали "фокке-вульфов". Поддержка боевых друзей позволила нам подготовить самолеты к вылету.

Кое-как освоившись на новом месте, вылетаем на прикрытие наземных войск и переправ через Одер в районе кюстринского плацдарма. Сначала эскадрилья Федорова, потом – Машенкина и, наконец, – Джабидзе. Часть истребителей непрерывно дежурит над аэродромом. Фашисты не оставляют нас в покое.

Только в сумерках мы покидаем аэродром. В автобусе Борис Тендлер веселит нас забавными историями. Их в его памяти – неиссякаемое множество. А ну, комсомольский бог, давай еще – уж больно складно заливаешь. Да ты не обижайся. Раз это правда, то куда от нее денешься? А если и подзагнул малость, то не беда – люди свои, не посетуем. Что бы мы без тебя делали, дружище?

Наконец, останавливаемся возле высокого мрачного здания, похожего на средневековый замок.

– Ты куда нас привез? – обращаемся к Тендлеру.

– В ресторан, друзья, – весело отвечает он. – Без выпивки, но зато с заграничной официанткой.

Входим, осматриваемся. Ну и ну. На столах белоснежные скатерти, хрусталь. Светло, чисто, уютно. И на фоне этого ресторанного великолепия белозубая улыбка новой официантки. Да, молодцы наши тыловики. Утром в Реппене проводили нас завтраком, а теперь встречают здесь, в Морине, роскошным ужином. Догадываемся, что дело здесь не обошлось без Бориса Тендлера. В последнее время он обычно возглавляет передовую команду.

Садимся за столы. Новая официантка, ее звали Эльза, разносит ужин. Высокая, стройная, красивая, с обаятельной улыбкой, она сразу же покоряет полковых сердцеедов. Ее часто приглашают к столам, просят добавки, расспрашивают. Эльза ведет себя непринужденно, она предупредительна и всем дарит обворожительные улыбки. Такое поведение нам в диковинку. Наши девушки куда скромнее, сдержаннее и серьезнее. А от Эльзы веет чем-то наигранным, неестественным. И это кое-кого из нас настораживает.

Ночью просыпаемся от раскатистого грохота. Вокруг дома, где мы расположились на ночлег, рвутся бомбы. В паузах между разрывами слышится завывание моторов вражеских бомбардировщиков. Они бомбят наш квартал долго и настойчиво, видимо, их кто-то наводит по радио. А утром мы узнаем об исчезновении Эльзы. Неужели это она все организовала? Борис Тендлер держит перед Пасынком ответ за инициативу с заграничной официанткой. О чем они говорили – неизвестно, но до конца войны в персонале столовой никаких изменений не происходило.

В течение дня вражеские самолеты несколько раз появлялись над аэродромом. Но их встречали дежурные истребители и плотный огонь зениток. Потеряв несколько машин, фашисты отказались от дальнейших налетов.

Особенно отличился Иван Федоров. Он сбил два вражеских самолета. Пасынок и Кличко посвятили храброму летчику плакат с подписью:

Его союзники – маневр и высота.

И скорость ценит наш Герой,

Он бьет врага наверняка

Вот запылал сорок второй.

Да, к этому времени Федоров уничтожил сорок два фашистских самолета: тридцать три – в воздушных боях и девять – на земле. Командование представило его ко второй медали "Золотая Звезда". Но представление по каким-то причинам затерялось в вышестоящих штабах.

В середине дня над аэродромом появился "мессершмитт". Он вел себя странно: не спеша делал круг за кругом, то снижаясь, то набирая высоту. Как будто собрался садиться. Что ж, пожалуйста, примем, как положено. Зенитчики по нему не стреляли. "Мессершмитт" очень уж далек был от агрессивных намерений. Но он все кружил и кружил, не решаясь заходить на посадку.

"Мессершмитта" заметили истребители, возвращавшиеся с задания. Вел их Иван Кожедуб.

– Чей "мессер"? – раздался по радио его басок.

– Черт его знает, – ответили с командного пункта. – Приплелся и кружит...

Кожедуб нагнал фашиста и знаками приказал ему идти на посадку. Тот не подчинился, а может, не понял, и заложил глубокий вираж. Тогда Кожедуб энергичным маневром зашел "мессершмитту" в хвост и выпустил по нему длинную пушечную очередь. В тот же момент вражеский летчик покинул самолет и раскрыл парашют. Оказалось, что это был заблудившийся инструктор немецкой летной школы.

И еще один любопытный случай произошел в этот день. Рассказал о нем Вася Буслай – Василий Мельников. Когда он со своей группой патрулировал в районе Кюстрина, летчикам повстречалась странная процессия. Возглавлял ее двухмоторный "юнкерс", на спине которого сидел "мессершмитт". Чуть сзади следовали два истребителя – видимо, группа прикрытия.

– Атакую "юнкерса", – скомандовал Мельников, – берите на себя прикрывающих.

Только он начал прицеливаться, как "мессершмитт" сорвался с бомбардировщика, убрал шасси и открыл лихорадочный огонь из пушек. Мельникову пришлось отвернуть. Пока разворачивался для новой атаки, вражеские истребители успели скрыться. А бомбардировщик перешел в крутое пикирование и врезался в землю недалеко от переправы через Одер. На месте падения самолета взметнулся большой столб огня и дыма. "Юнкерс" был начинен взрывчаткой...

Так группа Василия Мельникова впервые встретилась с новым приемом противника. Устаревший "юнкерс" использовался в качестве летающей торпеды. Управлял ею летчик-истребитель.

* * *

Обязанности штурмана меня не очень обременяли. Дела в полку шли хорошо, и я, не заботясь о проведении занятий по самолетовождению, часто вылетал на боевые задания. Моя оплошность, конечно, не могла остаться без последствий. Однажды меня вызвал майор Власов. По его нахмуренному лицу я понял, что случилась неприятность.

– Заблудились два летчика, – сказал командир полка. – Считаю, что по вашей вине. В последнее время в полку не ведется никакой штурманской работы. Садитесь в самолет и ищите летчиков!

...До вечера ищу пропавших на аэродромах восточнее Одера. Но безрезультатно. Летчики словно сквозь землю провалились. Уж не попали ли к фашистам? Нет, не должно быть этого. Они докладывали по радио, что пошли от Одера на восток. А может быть, горючее кончилось, и они не дотянули до ближайшего аэродрома? Или еще что случилось?

На следующий день продолжаю поиски, но уже над территорией соседнего фронта. Этот район мне почти незнаком. Вот очередной аэродром с бетонированной взлетно-посадочной полосой. На нем мало самолетов, летное поле опутано траншеями и ходами сообщения, посадочных знаков нет.

Захожу вдоль полосы, выпускаю шасси и планирую к центру аэродрома. И вдруг вижу красный купол грузового парашюта, рядом с ним второй, третий... Недоумеваю: зачем сбрасывать грузы на парашютах, когда можно сесть и выгрузиться? Прибавляю обороты мотору, убираю шасси и делаю круг над аэродромом. И сразу же по мне начинают стрелять зенитки. На аэродроме фашисты! Они окружены. Потому-то здесь траншеи и грузовые парашюты. Да это же аэродром Бреслау! Как я раньше не догадался об этом? Ну и дела. Чуть в гости к фашистам не пожаловал...

Уныло плетусь в Морин. Теперь не жди добра. Сажусь в прескверном настроении. Только вылез из кабины, механик Илья Лившиц радостно говорит:

– Летчики нашлись. С полчаса, как вернулись.

По пути на командный пункт встречаю Ивана Федорова. Интересуюсь полковыми новостями, так как два дня почти не вылезал из самолета.

– Машенкин ногу сломал, – сокрушенно говорит Федоров. – Трофейный мотоцикл подвел.

Надо же такому случиться: выйти из строя перед самым концом войны, накануне штурма Берлина. Обидно, до слез обидно. Особенно для Алексея Машенкина, не раз говорившего, что его сокровенная мечта – своими глазами увидеть разгром врага. А вместо этого – госпитальная койка.

– Как дела, Алеша? – спросил я Машенкина, ожидавшего санитарную машину. Его нога была туго прихвачена бинтами к доске. – Болит?

– Черт с ней, с ногой, – сокрушенно сказал он. – Душа болит... отвоевался...

И мне вспомнился недавний разговор с Пасынком. Мы с Иваном Федоровым спросили Тимофея Евстафьевича:

– А почему Машенкину Героя не присваивают? У него около двухсот боевых вылетов и двенадцать сбитых самолетов...

– Не принимают представление, – ответил Пасынок. – Не раз обращался...

– Почему?

– Говорят, в плену был, не положено...

– Ну и дела, – Федоров задохнулся от возмущения. – Так что, он сам, что ли, пошел в плен? Или с фашистами там целовался?

– Не кипятись, Иван, – попытался успокоить его Пасынок. – Когда-нибудь все встанет на свои места. Вот возьмем Берлин, до Москвы дойду за Машенкина. И сам он, глядишь, мне поможет: подбросит парочку фрицев.

"Да, не сможет теперь помочь Пасынку Алексей, – подумал я, всматриваясь в хмурое лицо друга. – А жаль, очень жаль..." Каждый из нас, хорошо знавших Машенкина, был убежден, что он, пожалуй, больше всех заслуживает наивысшей награды за свой многотрудный путь. А может, потом, когда, как сказал Пасынок, все встанет на свои места, снова вернутся к этому вопросу? Как бы это было справедливо!

Наш разговор прерывает раскатистая команда:

– Воздух!

К аэродрому приближается самолет необычной конструкции. Он издает непривычный свист и как бы всасывается в воздушное пространство. Скорость у него очень большая.

– Реактивный, – вздыхает Машенкин. – Вот бы кого сбить напоследок.

Мы понимаем состояние Алексея и молча посматриваем на чудо авиационной техники. А оно, плавно развернувшись над аэродромом, величаво удаляется в сторону Берлина.

– Демонстрация новейшего оружия, – скептически бросает Федоров. Непонятно только: для кого? Нас не запугаешь. Должно быть, для поддержки духа своих войск...

* * *

Шли дни. Мы с нетерпением ожидали наступления, но оно все не начиналось. И вот однажды вечером узнали, что майора Власова вызвали в штаб дивизии. Не сговариваясь, потянулись на КП. Вызовы командира полка в вышестоящий штаб во время боевых действий практиковались в исключительных случаях. Неужели наступление?

Власов возвратился скоро. Видя наше нетерпение, он улыбнулся и этак по-будничному обронил:

– Завтра улетаем в Брест...

Все смолкли от неожиданности. В Брест? В тыл? В такое решающее время, когда вот-вот начнется штурм Берлина? Если бы Власов сказал, что нам нужно перебраться в Париж или Рим, то мы удивились бы не больше. А все-таки: почему именно в Брест?

– Будем получать новые самолеты, – после интригующей паузы уточнил командир полка. – Як-9у!

Конечно, перевооружиться на лучшие истребители – дело хорошее. Но как бы не прозевать решающее наступление! И когда мы высказали беспокойство по этому поводу, Власов авторитетно заявил:

– В дивизии заверили, что к началу наступления вернемся.

Короткие сборы, и мы на транспортном самолете летим на восток. После скоростных истребителей такое путешествие кажется утомительно-скучным. Разговор кружится вокруг одного: что это за самолет, который нам предстоит освоить?

– Молодец конструктор Яковлев, – говорит Анкудинов, – все время совершенствует свои истребители...

– Упорный мужик, – поддерживает его Федоров. – За два года столько выдал на-гора... Первые "яки" ходили на скоростях чуть больше четырехсот пятидесяти, а нынешние перешагивают за шестьсот.

Самолет закладывает глубокий крен. Смотрим в окн.а. Под нами небольшой городишко. Нет, это не Брест. Где же мы находимся?

– Малашевичи! – кричит штурман корабля. – Садимся здесь. Брест напротив, за Бугом.

Аэродром Малашевичи – своеобразная перевалочная база по снабжению фронта самолетами. Как на ярмарке, по его окраинам выстроились машины различных назначений и конструкций – истребители, штурмовики, бомбардировщики, связные и транспортные самолеты. Выбирай, что нужно, из этого отечественного авиационного изобилия! Но настроение испортил летчик, которого встретили в общежитии.

– Новенькие? – ехидно улыбнулся он. – Поздновато явились... Мы уже третью неделю загораем...

– Веселая перспектива, нечего сказать. Отсюда и к первому мая не выберешься, – вторит ему в тон Василий Мельников. Он сравнительно недавно прибыл на фронт и стремился наверстать упущенное: как можно чаще вылетать на боевые задания. Если не удавалось, то недовольно ворчал по поводу зажима патриотизма молодежи.

Настроением Васи Буслая заразились и остальные летчики. Очень уж не хотелось стоять в стороне от решающих событий войны. И мы стали нажимать на Власова, чувствуя, что и он недоволен таким оборотом дела.

– Транспортные самолеты здесь, и я предлагаю завтра возвратиться на них в Морин, – высказал общее мнение Анкудинов. – А сегодня вечером телеграфировать об этом в дивизию.

Власов так и поступил. А утром получил нагоняй по телефону от командира дивизии. Нам предписывалось ждать, а транспортные самолеты отправить на завод за запасными частями. Мы окончательно потеряли надежду принять участие в штурме Берлина. Угнетало и то, что делать было нечего. В Малашевичах, находившихся на польской территории, не оказалось ни клуба, ни библиотеки.

– А что, если поехать в Брест на экскурсию? – предложил кто-то из летчиков.

Предложение поддержали все.

Мы сходили в кино, в баню, побродили по городу. Побывали в Брестской крепости. Правда, тогда мы еще не знали о мужестве и героизме ее защитников, о которых много лет спустя взволнованно рассказал писатель Сергей Смирнов. Но мы видели следы боев в крепости, гарнизон которой одним из первых вступил в борьбу с немецко-фашистскими захватчиками.

Поступление новых самолетов задерживалось, и я попросил командира полка отпустить меня на несколько дней в Умань, к семье. Он разрешил. Когда я вернулся, Давид Джабидзе обрадовал меня новостью:

– А мы, Сандро, уже летаем на новых, – он теперь всех нас называл по-грузински: Сандро, Вано, Васо. Только Машенкина звал по-русски – Леша.

– Вот здорово! Ну, как они?

– Картинка, Сандро, – и Джабидзе поднял над головой большой палец руки. – Таких еще не было.