Текст книги "Дядина зрелость. Тряхнем стариной?"

Автор книги: Александр Томин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Александр Томин
Дядина зрелость. Тряхнем стариной?

Пролог

Это было так давно и так недавно. Пьянящее ощущение полной свободы, возможной только в детстве. Дружба и верность, чему примером были учащие добру книжки. Уверенность в завтрашнем дне, простые удовольствия, полная соблазнов улица и первые сильные чувства. Вне всякого сомнения, трава тогда была зеленее, солнце ярче, а девушки… Да что я вам рассказываю!

Все было сделано в лучших традициях приключенческой литературы. Два молодых джентльмена, Эндрю Троф и Джон Батлер, они же советские школьники Андрей Трофимов и  Иван Батурин, вошли в лесок  с противоположных сторон, чтобы встретиться в одной, заранее оговоренной точке, у небольшой, старательно выкопанной накануне ямки.

Сойдясь, пацаны какое то время молча разглядывали друг друга. Потом синхронно вытащили навахи, произведенные в поселке Давыдково Горьковской области. Старательно повторяя движения друг друга, каждый из пацанов взял нож в левую руку и, не поморщившись, резанул отточенным лезвием по ладони правой. Одновременно присев,  они наклонили пораненную длань над ямкой и дождались, пока несколько капель стекло в землю.

– Как эта наша кровь ушла в песок, так пусть уйдут в прошлое все наши взаимные обиды и недоразумения, – сказал черноволосый.

– И пусть будет покрыт позором тот, кто словом или делом позволит себе вернуться к прошлому и упрекнуть товарища, кто посмеет держать камень на сердце, – продолжил русоволосый, он же Джон Батлер.

Пацаны старательно засыпали ямку землей, используя навахи,  выпрямились. Выждав ещё с минуту, протянули руки, соединили их в крепком рукопожатии. Кровь заструилась сильнее.

– И пусть отныне нерушимой станет наша дружба.

– На нашу славу и врагам на погибель.

– И каждый отныне, произнося свое имя, будет мысленно добавлять имя друга.

– Ты для меня теперь – Эндрю Троф.

– А ты для меня – Джон. Просто Джонни Батлер.

  Несмотря на боль в порезах, пацаны были счастливы. Они смотрели друг на друга, улыбаясь, они были молоды, сильны, весь мир принадлежал только им.

И много, много лет впереди…

Глава

1

Я читал где-то, что мертвая собака, в отличие от человека, всегда выглядит спящей. Может, и правда, сам не знаю, не проверял. Так или иначе, но благодаря квалифицированным стараниям мастеров похоронно – погребальных дел, Ванек, то есть Батурин Иван Борисович, выглядел в гробу именно спящим. Так и казалось, что сейчас привстанет, потрет лицо ладонями и спросит удивленно у собравшихся людей: «Что это за комедия? Ошалели что ли?» «Ошалели», – было его любимым словечком, еще с детства. Нюансы в произношении отображали самые разные эмоции – от разъяренной, получив в глаз в драке, до восхищенной – одобряя забитый гол, либо меткий выстрел из рогатки.

Собравшихся, кстати, было не так уж много, даже удивительно. Не более десятка человек с Универа, примерно столько же товарищей по партии, несколько друзей детства, в том числе и я, мать и жена, точнее, уже вдова – Марина, не смотря на вуально – скорбный вид, не забывшая о тщательном макияже. Бывшая жена с сыном и супругом. Все. Маловато для столь заметной фигуры. Даже щелкоперов нет. Неужели слухи об обстоятельствах кончины стали уже достоянием широкой общественности.

– А что это за хлыщ нашу вдовушку под локоток держит? – прищурился Серега Иванов. – Не знаешь?

– Без понятия, – помотал я головой, – вероятно, слуга народа какой нибудь. Или прохфессор. Я же с покойным крайнее время пересекался спорадически. Не в курсе его нового круга общения. Или у тебя иначе обстоят дела?

– Да также, – он помолчал с минуту, – мысли есть?

– По поводу смерти? Нет. Для мыслей нужна информация. Вы что-то накопали?

– Не наш отдел занимается. Но по оперативным слухам – чистая бытовуха, несчастный случай на фоне злоупотребления спиртными напитками.

– Без иных вариантов?

– Отрабатывают, конечно, но… Велено особо не рыться и не усердствовать. Сам понимаешь – через месяц выборы. Скандалов никому не надо, особенно начальству.

– Понятно. «Помер Максим, и хер с ним».

– Тебя что-то смущает?

– Да не похоже это на Ваньку. Всегда был умеренным, даже в молодости. Не помнишь, что ли?

– Люди меняются, – пожал плечами Серега.

– Ага.

Грянувший Шопен прервал наш несколько сумбурный диалог. Гроб загрузили в шикарный катафалк, скорбящие потянулись к автобусам.

Северное кладбище, место обретения покоя горожан. Открыто было еще в начале восьмидесятых. За четверть века на нём похоронено свыше двухсот тысяч умерших. Недавно гробокопательское начальство объявило о приостановлении новых захоронений в связи с нехваткой места для могил. Стоя на пронизывающем осеннем ветру, я мысленно вернулся к мучившим меня сомнениям. Иван Борисович прервал свой земной путь из-за того, что, будучи пьян в дымину, утонул в фонтане. Крошечном, декоративном, где курице вода по колено. Успешный ученый, перспективный политик, имевший все шансы избраться в депутаты городской Думы, счастливый муж и отец. Внешне. Что там за этим фасадом – бог весть. Конечно, бывает всякое, но с какой стати Ваньке было так нажираться, да еще тащиться в таком состоянии в скверик за два квартала от дома. Хотя… Мы почти не общались крайние годы. Маринка старательно отваживала от дома друзей и знакомых Ваньки, не принадлежащих к очерченному ею в голове «высшему кругу». Аристократия, ага.  В новом, постсоветском издании.

   Когда гроб с телом опустили в предназначенную для него яму, я вместе со всеми подошёл к кучке рыхлой земли, бросил горсть. Трезвые, по случаю похорон важного лица, гробокопатели споро засыпали яму, установили временный деревянный крест. В последствии на этом месте, наверное, образуется шикарное надгробие с приличествующими надписями. Помпезное и безвкусное, как большинство в богатых кварталах.  Кто то говорил речи, кто то утешал заплакавшую, наконец-то, вдову. Бывшая жена с Ванькиным сыном и новым мужем уехали первыми, я и словом не успел с ними перемолвиться. Затягиваясь очередной сигаретой, я снова  и снова пытался сосчитать, сколько уже моих друзей и знакомых переместилось сюда, в эту обитель спокойной скорби. Все время сбивался.

– Хорош курить, всё уже в автобусе, – Серёга в своей обычной манере подкрался незаметно, как призрак, – на поминки пойдешь?

– Разумеется, – кивнул я.

   В просторной, шикарно обставленной пятикомнатной квартире место нашлось всем скорбящим. Было много речей и добрых слов. Покойному воздавали должное за его человеческие и профессиональные качества, сожалели, что он так рано покинул наш мир, при этом искусно обходя все обстоятельства ухода. Я молча опрокидывал рюмку за рюмкой, не чувствуя вкуса и не пьянея. Несмотря на ультрасовременный ремонт, взгляд мой постоянно натыкался на знакомые с детства детали интерьера. Вот в этой нише стоял диван, на котором мы с Ванькой в шутку боролись, играли в солдатиков и машинки. Либо просто сидели, восхищённо просматривая первые видеофильмы. Брюс Ли, молодой Шварценеггер, Сталлоне, Чак Норрис. Герои легко побеждали злодеев, виртуозно махали конечностями, и все на экране было предельно ясно. Плохой проигрывал, хороший побеждал, попутно переводя бабушку через дорогу и вытирая слезинку ребенку.

    Огромная прихожая – тут мы по очереди катались на редкой по тем временам игрушке – детской механической машине. Я пригляделся внимательнее. Ага, всё равно заметно. Это я много лет назад на спор сносил мешающий нам разворачиваться угол стены, используя для этих целей молоток и гантели Ванькиного отца. Мать покойного, Светлана Ивановна, или просто тетя Света, устроила нам тогда знатный нагоняй. Большая лоджия – в свое время заваленная лыжами, санками, клюшками. Там же хранилась специальная Ванькина «счастливая» палка для сбивания банок. Люстра в столовой – лет в пятнадцать, решив покрасоваться перед девчонками, Ванька пытался открыть шампанское «по-гусарски», но не справился, сшиб вылетевшей пробкой одну из ламп. Мы тогда долго хохотали…

   Я ходил по квартире, натыкаясь на людей и вгоняя себя, неизвестно зачем, в вовсе уж лютую тоску. Заметив, что мать Ваньки прошаркала, сопровождаемая сиделкой, в свою комнату, я направился туда же.

– Это ты, Андрюша, – подслеповато взглянула на меня старушка, – заходи, я как раз хотела с тобой поговорить. А ты, Ксюшенька, погуляй пока.

    Сиделка, не прекословя, вышла из комнаты, прикрыла за собой дверь.  Я присел рядом, обнял худенькие плечи бывшей балерины, помолчал.

– Не дай Бог тебе такого, увидеть, как дети раньше тебя уходят на тот свет,– всхлипнула она, – неправильно это.

– Держитесь, тетя Света. Все там будем рано или поздно, –  изрёк я банальную истину.

– Будем, – кивнула она, – вопрос только, как нас встретят там, какой счёт предъявят. Ваня в последнее время совсем редко со мной говорил. Все некогда ему, все дела и заботы. Твои то как родители? Живы – здоровы?

– Нет. Лет десять, как умерли уже.

– Ох, Андрюша, прости старуху неразумную. Не знала я. И не сказал ведь никто.

– Ничего страшного, Светлана Ивановна, не переживайте.

– Прости, – повторила она, – продолжая скорбно покачивать седой головой.

– Вы хотели о чем – то поговорить, – напомнил я.

– Да, – она вытерла скомканным платочком слезы, вздохнула. – Ты сам-то веришь, что сын мой мог так умереть?

– Да как вам сказать, – вопрос оказался неожиданным, несмотря на мои собственные размышления.

– Не юли! – строго приказала старушка, – говори, как есть.

– Сомнения имеются.

– Вот! Он, конечно, непутёвый был, с женщинами своими совсем запутался, прости его, Господи, но вот с алкоголем никогда проблем не имел. Всегда воздержан был, умел себя контролировать.

– Вот и у меня те же мысли возникли, – отделался я обтекаемой фразой.

– Опять дипломатию разводишь! Думаешь, выжила из ума старуха, заговоры везде мерещатся.

– Да что вы, тетя Света. Ничуть не бывало. Я же говорю – помню, как Ванька ещё в молодости себя блюл. Мы-то шибче куролесили.

– Ну, а коли так, просьба у меня к тебе есть. Покопался бы ты в этом деле. Не верю я ни новым друзьям его, ни коллегам, ни снохе, курице размалеванной.

– Тетя Света, а почему я? Есть же Серёга Иванов – опер-важняк.  Я-то дилетант в любых расследованиях. Да и кто со мной откровенничать будет. Я не отказываюсь, но это же не логично. Почему меня вы выбрали?

– А это не я выбрала, – грустно улыбнулась старушка, –  это Ванюша мой выбрал. За месяц примерно до смерти принес мне записку, велел только тебе отдать, больше никому. Чуял что то, не иначе. Понесло же его в эту политику с экономикой! Занимался бы дальше чистой наукой – может, и жив бы остался.

– А у вас с собой письмо это?

– Конечно, – высохшая рука нырнула в складки постели, достала сложенный вчетверо лист бумаги, – я прочла письмо сыновье, уж извини.

– Да всё нормально, Светлана Ивановна, – я протянул к записке руку.

– Ты мне должен дать слово, что возьмёшься и доведешь дело до конца. Обещаешь? – взгляд её был строг и требователен.

– Обещаю, – а что ещё я мог сказать.

– Вот и славно, я всегда в тебя верила. И Ванюше говорила, что ты его самый, самый…

   В горле у тети Светы что то хрупнуло, резко побелели лицо, закатились глаза. М-мать!

– Вызовите скорую! Ванькиной матери плохо! – бомбой вылетел я в коридор, всё ещё сжимая в руке злополучную записку. Сиделка ринулась мимо меня в комнату, не менее десятка гостей начали набирать номер скорой помощи на сотовых телефонах, разной степени дороговизны и престижности.

– Болван ты, Трофимов! – Серёга опять возник как будто из-под земли, – зачем нервировал бабушку?

– Ты что, долбанулся? Я виноват, по-твоему?

– Тихо, не кричи. Я неправильно выразился. Просто не надо было тебе, наверное, именно сегодня с ней беседовать. Что за листочек ты там мнешь?

– Листок? А, телефоны родственниц, которым позвонить надо, сообщить.

   Мимо нас пробежали врачи. Быстро, однако.

– А почему ты, а не Марина?

– Что ты мне допрос устроил? – я начал раздражаться, – возьми да спроси тетю Свету.  Когда оклемается.

– Ладно, забей. У всех нервы, хоть и стараемся этого не показывать. Ванька мне такой же друг босоногого детства, как и тебе. Не ершись.

  Мимо нас пронесли носилки со Светланой Ивановной.  Румянец вернулся на ее щеки, но в сознание ещё не пришла.

– Послушай, Серёга, ты завтра в конторе у себя?

– А куда я денусь, – удивился он. – мы всегда на страже покоя граждан.

– Я с утреца забегу к тебе. Надо поговорить.

– Ну, совсем с утреца не стоит. Давай часам к одиннадцати. Добро? Пропуск я закажу.

– Добро.

   Я не стал больше задерживаться в этом доме. Сухо попрощавшись со вдовой, направился к дому, благо, обитал в том же дворе, временно переместившись на старую хату из – за ремонта, затеянного второй половиной в нашем семейном гнезде.  Супруга с детьми не далее как вчера отбыли на курорт. Почти на две недели мы с котом остались на хозяйстве. Хотя, какое там хозяйство – ремонт шел без нашего участия, а в нашем временном обиталище имелись диваны, телевизор, книжная полка и холодильник с полуфабрикатами. Большего нам и не надо.

   Заварив чайку покрепче и прихватив с кухни пепельницу, расположился в кресле, раскрыл Ванькино предсмертное послание.

   " Дорогой Андрей!

   Если ты  читаешь это письмо, значит, мои худшие предположения оправдались. До чего заезженный сюжет, правда. Сколько раз мы наблюдали подобное на видеокассетах в далёком детстве. Но жизнь иногда заворачивает такие кренделя – куда там сценаристам с режиссерами. Короче, так. Прошу тебя, приложи все силы, чтоб моя смерть не осталась неотомщенной. Я знаю, ты не сыщик – привлекай, кого посчитаешь нужным, но нити держи в своих руках. Не доверяй никому.  Помнишь наше тайное место среди гаражей? Там спрятано достаточно наличности, чтоб скупить всего Пинкертона.  Но, повторяю, не посвящай в подробности никого. Прости, что возлагаю на тебя такой груз, но в тех танцах с волками, в которых я волею судьбы участвую который год, доверять просто некому. Да, если посчитаешь, что все это бред, что не справишься, просто возьми деньги себе. Никто не обеднеет. Важно! Самоубийством я заканчивать жизнь точно не собираюсь. Вообще не собираюсь помирать.  Подозрениями не делюсь, потому что, во-первых, не хочу замутнять твой взгляд на события. А во-вторых, чтоб детально обосновать возможные претензии, придется написать трактат по политике и экономике региона. Дам один намек. Возможно, дело в соседях. Географических. Любят они пьянствовать у нас, понимаешь. Да, Марина у меня девочка хорошая. Не обижай ее.

   Ещё раз прости, что озадачиваю тебя всем этим дерьмом. Откажешься – не обижусь. Ха!

   Прости ещё, что в последнее время несколько отгородился от тебя, вообще от старых друзей. Как там у Ремарка было про дороги, которые мы выбираем. Не вспомню уже полную цитату, но ты понял. Прости, в общем, за все. И прощай. Крепко жму руку.

   Твой Иван."

   Отложив в сторону сей несколько сумбурный и малоинформативный опус, я крепко задумался. Этим мутным делом придется заниматься, без вариантов. Во-первых, дал слово, а во-вторых… В общем, понятно. Сам я много не накопаю, придется задействовать помощников, Серёгу Иванова в первую очередь. Ну и ещё кое-кого. Есть мысли. А начинать мы будем с ближнего круга. С жен. Бывшей и нынешней. Стоп, надо ещё на работе взять отпуск за свой счёт. С утра тогда и начнем трудиться по плану.

Глава 2

Наутро, приняв с утра, в компании с котом, необходимое количество  калорий, я отправился на работу. Путь мой пролегал через центр города в другой район, и я в который раз подумал, что привычка к передвижению на автомобиле начинает оборачиваться к жителю мегаполиса боком. Судите сами. Побуждаемые часто не реальной в том необходимостью, а не удовлетворённым тщеславием и доступностью кредитов, граждане приобретают свои машины без особой  потребности. После чего начинают ездить на них "по делам",  в булочную, запруживая и без того не приспособленные к такому обилию транспорта трассы. Не так давно в центре города выделили специальные автобусные линии, занимать которые было чревато штрафом. Соответственно,  проходимость дорог ещё уменьшилось,  и стали не редки картины,  когда добираться на общественном транспорте куда-либо быстрее и комфортнее,  чем на личном. Матерясь под нос и лихo прыгая из ряда в ряд, я прикидывал обоснование для начальства по поводу внеочередного отпуска.

   Зарабатывал я крайние несколько лет тем,  что помогал людям, точнее, юридическим лицам расстаться с деньгами. «Специалист по работе с дебиторской задолженностью» –  примерно так звучала моя должность,  если официально. Закончив  году в девяносто восьмом Универ и оглядевшись, я понял,  что заработать денег можно двумя способами – либо криминалом,  либо торговлей  чем-нибудь особо необходимым.  Например, едой и напитками. Заводы по большей части пребывали в предсмертном состоянии,  в нефтянку влезть тяжеловато,  а кушать бывшие товарищи,  а ныне господа будут хотеть постоянно. Примерно так я тогда размышлял.  Плюс бизнес законный. Ну,  почти. Начал с обычного менеджера, срубив в первый же месяц столько же,  сколько получали оба родителя. Потом стал начальником коммерческого отдела,  одна фирма,  другая,  завод. Сделал себе хату,  дачу и машину,  одел, обул, накормил себя и семью. Жизнь казалась прекрасной и удивительной, и казалось, что так будет всегда.  Как часто бывает,  надежды не оправдались,  я не прочитал стремление капитала к монополизации бизнеса.  Не способные  конкурировать с мощными столичными организациями,  местные фирмы-перекупы и заводики – производители либо банкротились,  либо вливались во вновь созданные холдинги.  Работягам без разницы, а вот коммерческие управленцы у москвичей – питерцев свои,   чужих не надо.  Обуянный эйфорией,  я своё время не озаботился обучиться ещё какой-нибудь профессии,  а ниша приложения сил стремительно сокращалась. Поскольку кормить семью всё-таки необходимо, пришлось отбросить амбиции. Сначала в смысле финансовом, а потом и карьерном. Нюанс в том,  что продать товар –  дело нехитрое, сложнее получить за него деньги вовремя, согласно договору.  Ещё не все хитрости местного рынка были доступны варягам, а я, отдав этому бизнесу почти двадцать лет, знал ниточки,  за которые можно подёргать.  Так и стал работать в одном из филиалов федерального пищевого комбината,  кем-то вроде юриста – вышибалы. Начальство попалось адекватное и смотрело сквозь пальцы на мои калымы стороне,  если я желал помочь за долю малую ещё каким-либо фирмам. Так и жил, перебиваясь не с хлеба на квас,  но на кофе с колбасой. Амбиции?  Ну да, остались, грызло, признаюсь, меня неудовлетворённое тщеславие, как ни успокаивал себя тем, что семья всем необходимым обеспечена и можно, по заветам Абдуллы, «спокойно встретить старость».  Ладно, хватит о грустном.

      Припарковав свою старушонку рядом с лакированным директорским Лексусом,  я вошёл в офисное здание и,  не пользуясь лифтом, взбежал на третий этаж, направился в приёмную.  С утра у шефа обычно происходила оперативка с начальниками отделов и подразделений.  Я использовал это время,  чтобы,  стащив  у Лариски – секретарши письменные принадлежности и  бумагу,  накатать два заявления. Когда менеджеры среднего звена, с озабоченными  и хмурым физиономиями, покинули огромный начальственный  кабинет,  я вошел и положил перед директором первый из написанных документов.

– Что это?

– Здравствуйте,  Павел Григорьевич.  Это заявление на отпуск.

– Так ты месяц назад отгулял!

– Ещё надо.  Очень. Могу без содержания или в счёт будущего года.

      Морщины на высоком лбу руководства собрались в  недоумённую абстракцию.

– Работать кто будет,  Трофимов?  Дела твои и  так запущены. За  ООО «Центр» просрок больше месяца, « Наш домик» вообще четыре ляма зависли,  плюс мелочёвка.  Юристы ни хрена не справляются…  Что ты лыбишься?

    Внешне шеф  чрезвычайно напоминал героев старых советских карикатур. Маленький,  толстенький, лысоватый,  с простоватым выражением щекастенькой физиономии. При этом в делах это была настоящая акула и те,  кто доверял внешности,  очень быстро начинали жалеть о своей доверчивости.

– Пал Григорич,  все мои аргументы Вам давно известны. Долги не возникли бы  в таком количестве,  если бы вы,  вопреки моим рекомендациям,  не разрешали бы отпускать им товар.  Но ведь план горит,  да?  Как всегда.

– Послушай,  это совершенно не в  твоей компетенции –  обсуждать мои решения. И вообще…

– Вообще, вот, – я положил перед шефом свое второе заявление –  на увольнение.

– Наглеешь? –  в голосе шефа порезался металл.

– Нет.  Вынужден обстоятельствами. –   Я устремил на него тяжелый взгляд. Какое-то время мы смотрели друг на друга, потом директор вздохнул и сказал:

– Не стоит со всеми работать, как должниками.  Хорошего отношения не ценишь.

– Ценю, Григорьич, –  я ответно вздохнул, –  друг детства у меня умер, Батурин Иван, слышал о таком?

– Слышал,  конечно,  но не знал,  что вы друзья, – он помолчал, –  но отпуск то тебе зачем, да ещё на две недели?

– Водки попить.  Тяжко мне, –  я опустил глаза.  Не говоря больше ни слова, шеф  наложил разрешающую резолюцию на моём отпускном заявлении.

– Две недели, не больше.  Понял, Трофимов?

    Я кивнул и,  попрощавшись,  вышел из кабинета. Директор, конечно, мужик неплохой,  но вряд ли оставит совсем без последствий мою наглость.  Да и хрен с ним!

   К помпезному обиталищу областного УВД я подъехал без пятнадцати одиннадцать. Здание было одним из символов Татищева, известным городским ориентиром и получило популярное и широко распространённое название «Башня смерти», будучи объектом и источником многочисленных городских легенд. Несмотря на то, что здание было построено к концу правления товарища Сталина, любящие фантазировать граждане связывают его с периодом Большого террора и даже более ранней историей. Кайфующие от запугивания собеседников болтуны утверждают, что в стенах здания замурованы тела его строителей, что в нём располагались подземные камеры для заключённых и подземные ходы до здания тюрьмы и Егошихинского кладбища, что в нём сотрудники НКВД пытали и казнили невинных людей, сбрасывали их с башни во двор, что один заключённый сам сбросился вниз с башни, что в здании регулярно раздаются глухие звуки выстрелов – расстреливают заключённых, и др.

Не без труда отыскав место на парковке среди могучих красавиц иномарок,  я вспомнил слова одного моего приятеля: " Когда в девяносто девятом году я, будучи капитаном РУОПа,  купил себе "десятку" ,  то на меня глядели многие,  как на коррупционера. А сейчас перед "Башней смерти" толпятся мерины и Тойоты последних марок,  и никого это не смущает." Опрятный милиционер, тьфу-ты, полицейский,  выдал мне пропуск.  Я поднялся к знакомому кабинету,  вошёл без стука.  Серёга Иванов пребывал в одиночестве, с сосредоточенным видом колотя по клавишам ноутбука.

– Я думал,  ты тут жуликов ловишь,  а  ты,  оказывается, в игрушки режешься.  Кнопкотыком  заделался? –  подколол я его.

– Да какие,  к лешему,  игрушки!  Задолбали отчётами и  проверками. Крысы штабные! – он раздражённо захлопнул крышку,  повернулся на стуле, –  да ты располагайся. Кофе? Коньяк? Виски?

   Кабинет Серёгин больше напоминал современный офис. Пластиковые панели на стенах, мини-холодильник, кондиционер, классическая мебель, как в любом торговом центре,  мягкий диван. Ни одной бумажки на столе, всё чинно и  прибрано. Не сравнить с обителями ментов девяностых: десять рыл  в кабинете,  завал бумаг и неистребимый табачный дух.

– Давай кофе,  я за рулём.

    После того,  как мы расположились с чашками в руках,  я приступил к делу.

– Короче,  так,  Серый. Хочу копнуть Ванькино дело. Много неясного.

– Что значит копнуть? –  Иванов поперхнулся кофе, –  расследовать что ли?

– Ну да, – не смутился я, – ты же сам признал,  что там  и на взгляд профессионала не всё чисто.

– Да мало ли  где нечисто. Ты кто? Какие у тебя полномочия людей расспрашивать? Да каких людей!  Ты, вообще понимаешь, в  каких кругах вращался Иван свет Борисович?  Начальство областного УВД   не хочет никуда лезть, а ты "копнуть хочу ". Филипп Марлоу недоделанный!

– Ты что так раскипятился то? Кофе пей,   остынет.

– Да пошёл ты!  Ты понимаешь,  что если своими дилетантскими   потугами  даже зацепишь  что-нибудь,  то слопают тебя,  как комара. Ты же один!

– Брось, –  поморщился я, – «слопают».  Не те времена,  сейчас человека  дешевле посадить или скомпрометировать, чем убирать,  и ты об этом прекрасно знаешь,  потому к тебе и пришёл.  Раз официального дозволения на следствие у вас нет,  отлично.  Сидите ровно на жопе и смотрите. А я буду дёргать за ниточки.  Если пойдут круги по воде, отследите.  Что я тебя,  учить должен?