Текст книги "Визит в абвер"

Автор книги: Александр Сердюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Глава седьмая

В августе 1943 года штаб полевых органов абвера на советско-германском фронте издал приказ об организации тайных резидентур и опорных пунктов на территории, которая, как предполагалось, может быть оставлена частями немецкой армии. Руководители абверкоманд сразу же, без промедления взялись задело. Их поторапливало не только и, пожалуй, не столько вышестоящее начальство. Положение на фронте оказалось крайне нестабильным и приобрело устойчивую тенденцию меняться не в лучшую для вермахта сторону. Да и хлопот с этими зафронтовыми точками предвиделось немало. Во-первых, надо было заблаговременно подыскать места, отвечающие требованиям строжайшей конспирации. Во-вторых, все опорные пункты и резидентуры – следовало укомплектовать опытными и проверенными людьми.

А в-третьих, каждого агента снабдить оружием, фиктивными документами и легендой, в которой ни одно слово не вызвало бы сомнений.

Шеф абверкоманды, майор фон Баркель, исполняя эту директиву штаба «Валли», счел нужным послать своего помощника в разведотдел дивизии, находившейся непосредственно на переднем крае. Гауптман Шустер обязан был заранее укрыться в глухом лесном массиве и, пропустив наступающие части Красной армии, начать действовать в их тылу. Словом, все было примерно так, как рассказал на допросе пленный разведчик. Борцов знал, о чем шла речь. Когда перед отъездом из Москвы он явился на инструктаж к начальнику управления, на столе у генерала лежала точная копия этой директивы.

Генерал прочел ее вслух, подробно обрисовал фронтовую обстановку и особо остановился на последней тактической новинке германской военной разведки, уверенный в том, что Борцов непременно столкнется с нею в районах, только что освобожденных от врага. Так оно и произошло. Назревала операция, важность и срочность которой нельзя было переоценить.

Едва окончив разговор с Манфредом Броднером, Борцов сочинил и зашифровал донесение в Центр. Он просил руководство рассмотреть и в срочном порядке санкционировать его предложения по организации поисковой операции. Дополнительных сил для этого майор не требовал. Целесообразно было лишь выделить в его распоряжение машину с установкой для радиопеленгации. Пока не ясно было, почему у гауптмана неожиданно прекратилась связь с шефом.

С той минуты, как Павел Николаевич передал текст зашифрованного донесения, течение времени для него словно замедлилось. Он неторопливо обошел штаб, не пропуская ни одной двери, – хотелось хотя бы накоротке познакомиться с людьми, – однако все кабинеты пустовали. Штабные офицеры разъехались по подразделениям, где сейчас они конечно же были нужнее. В помещении оперативного дежурного он застал старшего лейтенанта, который, как и положено, представился и с явной озабоченностью попросил выслушать его – в полку случилось чрезвычайное происшествие.

– Что за чепе? – быстро, с нехорошим предчувствием спросил Борцов. – Разве пленные на сборный пункт еще не отправлены?

– В том-то и дело, что отправлены, – щуря воспаленные бессонницей глаза и как бы извиняясь за происшедшее, доложил дежурный.

– Да вы покороче… И пояснее, – Павел Николаевич приблизился к столу.

– Разрешите? – дежурный взял телефонную трубку. – Я выслушаю и доложу… Звонит начальник резервной заставы, с места происшествия. На конвой совершено нападение.

Борцов молча кивнул, и дежурный поспешно опять приложил к уху трубку.

– Докладывайте, лейтенант… Я вас слушаю, – потребовал он и сразу притих, глазами отыскивая на оперативной карге, развешенной во всю стену, нужную точку. Выслушав рапорт начальника резервной заставы, старший лейтенант задал ему несколько уточняющих вопросов. Все ли гитлеровцы, обстрелявшие конвой, задержаны? Каковы потери обеих сторон? Есть ли пострадавшие?

– К сожалению, – вздохнув, произнес старший лейтенант, – есть и убитые. Начальник конвоя тяжело ранен… В грудь и плечо…

– А что с пленными? – спросил Борцов. – Уточните, пожалуйста.

– Да с ними-то ничего. Полк задержал сегодня еще три десятка.

– Вы меня не так поняли. Что с теми офицерами, которых я допрашивал? Они доставлены на сборный пункт?

– Слушаюсь! – старший лейтенант весь подтянулся, острые скулы на его лице побагровели. – Разрешите уточнить?

– Уточняйте!

– Лейтенант! А, лейтенант! Доложите о тех двух офицерах, которых конвоировали в Витебск? В каком они состоянии? Как себя чувствуют?… То есть, как это никак? Пленными интересуется майор из Москвы… Что, убиты? Оба? При каких обстоятельствах? – зачастил дежурный настойчиво.

Из его не совсем последовательного, но безусловно достоверного пересказа майор понял, что и Броднер, и Шульце погибли от пуль гитлеровцев. Доктора Шульце автоматная очередь сразила в тот момент, когда он, исполняя свой врачебный долг, бросился спасать раненого начальника конвоя. Манфреда Броднера подстрелили чуть позже, едва он высунулся из автобуса, чтобы призвать нападавших прекратить кровопролитие.

– Товарищ майор, разрешите вопросик? – осмелел дежурный, подробно изложив суть телефонного разговора.

– Слушаю.

– Дело в том, что везли в автобусе пленных немцев. А обратили внимание, кто обстрелял их? Тоже немцы. Строчили из автоматов и орали «Хайль Гитлер!». Как понимать это?

– Да так и понимайте. Просто немцу – пуля, а фюреру – жизнь и слава. Чего еще ждать от фашистов?

– Нелюди.

– Это точно. Ну а вы форсируйте поиск этих нелюдей. Чтоб ни один не скрылся.

– Слушаюсь!…

Как же, однако, жестока война, чего только не уготовила она человеку, угодившему в ее мясорубку.

Размышляя о превратностях судьбы, о тесном соседстве на войне жизни и смерти, Борцов вновь прошелся по пустующему штабу. В одной из комнат он присел к столу, задумался. Чем же еще заняться ему, дожидаясь ответа из Москвы? И тут невольно вспомнил о письме, лежавшем в его папке.

Странная и очень печальная история. Но как тут отказать в просьбе Манфреду Броднеру? Кто еще вчера мог подумать, что все так обернется? Уж не отцовское ли предчувствие подсказало ему заготовить впрок послание сыну? Поддался настроению, внутреннему порыву. И вот оказалось, что поступил он так совсем не зря. Не все опасности оставались у него позади, даже после того, как от его виска отстранили руку с пистолетом. Война все-таки подкараулила его, доконала.

Как поступить с письмом? Конечно же хранить до конца войны, в почтовый ящик его не опустишь. Но что хоть в нем, в его строчках? – Броднер сам просил прочесть, никаких, мол, секретов от русского офицера у него теперь нет.

Борцов открыл конверт, извлек сложенные вчетверо листы. Они были исписаны крупным, размашистым почерком. Вот первая страничка, самое начало. «Дорогой мой мальчик, – рука здесь чуточку дрогнула, буквы "поехали", – родной и любимый Курт! Обращаюсь к тебе издалека, война для меня окончилась и я нахожусь в России, в плену. Жив, здоров, и вот, как видишь, имею возможность откровенно поговорить с тобой. Заранее хочу предупредить, что в этом разговоре многое будет казаться тебе неожиданным и непонятным, ноты, сынок, не удивляйся. Непонятными покажутся тебе не мои слова, а мысли, которые так властно завладели теперь твоим отцом, что от них уже не отделаться. Да и зачем, собственно, отделываться, если они доставляют мне и первые радости, и большое удовлетворение. Но сперва, мой дорогой Курт, я должен объяснить тебе, что же случилось с твоим отцом. От дивизии, в которой я служил, осталось одно мокрое место. Тут я не сгущаю красок и ничего не преувеличиваю…»

Дальше шло подробнейшее описание событий, с которыми Борцов был хорошо знаком. Один листок, другой, третий… Павел Николаевич быстро пробежал глазами строки, не сообщавшие ему ничего нового, и задержался на описании попытки Броднера к самоубийству. Обнаженно, с жестокой правдивостью отец рассказывал о своем духовном крахе. Хватило ему и смелости, и сил описать все это. Впрочем, Броднера нетрудно понять: глубокий самоанализ невозможен, если избегать правды, утаивать неприятное. Да и Курту уже семнадцатый, с ним можно объясняться по-мужски, без обиняков. Пусть читает да на ус мотает, польза таких жестоких уроков очевидна.

Изложил Броднер, правда, в общих чертах, не раскрывая тайн, и свою встречу с русским офицером. На этих строках майор тоже не задержался, но прочитал очень внимательно.

«Об одном прошу тебя, Курт: больше не старайся походить на своего отца. Как-то раньше ты сказал мне, что будешь моим достойным наследником. Упаси тебя бог! Умоляю и заклинаю: не стремись к этому. Каким я могу быть для тебя примером? Для всех, кто готовится вступить в сознательную жизнь? Мое поколение история проклянет вместе с нашим фюрером».

Борцов аккуратно вложил листки в конверт, на котором был адрес Курта. Он еще не знал, как в конце концов поступит с этим письмом, но постарается сохранить его до дня победы.

Прошло несколько часов, прежде чем к Борцову явился полковой радист. Принятая им радиограмма представляла из себя стройные колонки цифр. Павел Николаевич поблагодарил солдата и, запершись в комнате, выложил на стол книжечку с шифром, чистую бумагу и начал превращать цифры в нормальные слова. Итак, с первых же слов стало ясно, что весь текст составлен генералом Судоплатовым. Его стиль – рубленая фраза, отточенные формулировки, категоричные выводы. Брать быка за рога он умел. Поиск Шустера, полагал он, задача номер один. Предпринимаемые абвером попытки создать новые опорные пункты и восстановить старые следует пресекать в зародыше. Активную поддержку окажут фронтовые управления контрразведки «Смерш». Их станции слежения за эфиром постараются запеленговать выход абвера на связь с подвижным отрядом Шустера. Для этой же цели в распоряжение Борцова будет направлена машина с радиопеленгатором. Ядро поисковой группы должна составлять погранзастава капитана Самородова.

Начальник управления также предложил подумать, в каком качестве может быть подключен к поиску бывший абверовский агент Сергей Ромашов. Этого радиста, засланного в советский прифронтовой тыл полтора месяца назад, Борцов знал лично. Выполнять преступное задание парень не стал, а, приземлившись, прямо с парашютом направился в одну из воинских частей. Своим чистосердечным признанием он внушал доверие.

Не видя в том особого риска, Ромашова определили в группу пеленгаторщиков. Он умел быстро принимать на слух и по почерку узнавать недавних сослуживцев. С помощью Сергея удалось засечь несколько вражеских радиоточек.

Полной неожиданностью для Павла Николаевича явилась последняя фраза шифровки: его поздравляли с присвоением очередного воинского звания.

Что ж, вроде бы все ясно, надо приступать к делу.

Встретившись с начальником штаба полка и проинформировав его о распоряжениях Центра, Борцов сразу же выехал на заставу. Лесная дорога, тем более после недавнего происшествия, не внушала никакого доверия, однако думать о возможных неприятностях не хотелось. Голова была занята другим – Павел Николаевич пытался уже сейчас представить себе назревавшие события. Воображение рисовало, пока лишь в общих чертах, довольно любопытную картину. Матерый гитлеровский разведчик, преодолев линию фронта, углубился в леса и бесследно исчез. Он уверен, что, совершив этот маневр, сумеет перехитрить советскую разведку. Пройдет немного времени и, освоившись на новом месте, Шустер начнет действовать. И хотя сам шеф, то есть майор фон Баркель, отнюдь не фантазер, даже он не посмеет предположить, что по следу пойдет не кто-нибудь, а исчезнувший из абвера писарь, обладавший четким, каллиграфическим почерком.

То, что было уже известно Борцову, обнадеживало. Кое-что сболтнул власовец – не по своей неосторожности, разумеется, а с определенной мыслью. Упрекнуть в неосторожности можно лишь лейтенанта Руммера, его дневничок тоже сослужил службу. Ну а полковник Броднер действовал, отдавая себе отчет в том, на что идет. С его помощью удалось докопаться до сути, ухватиться за кончик ниточки в хитром клубочке. Итак, ниточка в руках. Куда же она поведет? И не оборвется ли в самом неподходящем месте?

Удалось ли за эти два дня капитану Самородову еще хотя бы на шаг приблизиться к истине? Чем он занят сейчас? Все так же упрямо продирается сквозь чащобы или нет-нет да и посмотрит на запад, туда, где за горизонтом не так уж и далека граница, его старая, родная, сожженная врагом застава?

Да, пути господни и впрямь неисповедимы. Тем более пути фронтовые, а особенно эти – по-лисьи хитрые, тайные. Тут бывают такие повороты, что лишь руками разведешь.

Самородов конечно же и думать не думал, что в один прекрасный день его заставе суждено сойти с главного направления и развернуться сразу на все сто восемьдесят градусов. Другие пошли дальше, вместе с наступающей армией, а вот он со своими солдатами, повинуясь приказу, остался в дремучем лесном краю… Значит, первыми на линию границы выйдут другие заставы. Они поставят столбы с государственным гербом, проторят дозорные тропы, вспашут контрольно-следовые полосы. Воздвигнут героям обелиски. И они же пойдут в дозор вместо тех, кто в июне сорок первого остался у рубежа навечно.

А он, капитан Самородов, едва не разделивший их судьбу, будет исполнять свой долг в… глубоком тылу. Тут у него даже не повернулся бы язык сказать это бывалым пограничникам.

Все началось с мотоциклиста. Возможно, если бы в тот утренний час, когда Самородов остановил его проверить документы, не появилась «эмочка» с офицером из Москвы, бурные дебаты на проселочной дороге закончились бы весьма прозаично: подозрительного типа он отправил бы под конвоем в штаб полка, даже не узнав, что это за птица. Ведь так уже бывало. Он и до войны не всегда знал, кем оказывались пойманные заставой лазутчики. Но если потом начальство благодарило его, значит, было за что.

Ну а после мотоциклиста – автоматная очередь из кустарника. При повторной встрече с фанатиком – заслуженное им отмщение. Ну, и последнее – полковник с доктором, сдавшиеся добровольно.

Впереди – поиск какого-то гауптмана, не дающего никому покоя, ни рядовым солдатам, ни офицерам. Майор Борцов уехал в штаб, наверное, вот-вот вернется. Порадовать его больше нечем, однако он вернется не с пустыми руками. ЦРУ, то есть центральных руководящих указаний, привезет непременно.

Самородов как в воду глядел, контрразведчик сразу занялся делом. Едва выбравшись из «эмки», Борцов распорядился разбить еще три палатки, тщательно прочесать окружающую местность и по всему периметру дополнительно выставить часовых. Зачем это? Но пограничник был достаточно тактичным офицером, чтобы раньше времени приставать со своими расспросами.

Недоумения следовали одно за другим. Капитан даже ахнул, когда из багажника «эмки» вытащили несколько новых комплектов немецкого обмундирования. Тут уж он не смог удержаться.

– А это еще зачем? Для кого?

– Для вас, – спокойно пояснил Борцов.

– Для меня?

– Ну, не лично для вас. Могут понадобиться солдатам. Комплекта три-четыре, – Павел Николаевич знал, что говорил.

Тем не менее начальнику заставы хотелось ясности.

– Вы под эту форму что-то задумали?

– Безусловно. Однако пусть вас это не смущает. Известно же, что от формы содержание не меняется. Так ведь?

– Так-то оно так, – капитан все еще покачивал головой. – Но ведь это чья шкура? С каким чувством напялишь ее?

– А если нужно? Если это будет диктоваться необходимостью?

– Надеюсь, пограничники нас поймут. Тем более что комплекты чистенькие, еще не надеванные. Немцы-то сколько складов побросали, драпая!

– Значит, не надеванные? – Самородов не преминул ухватиться за эту возможность хоть как-то облегчить свою участь. – Ну, тогда еще ничего… Тогда сойдет… Будет не так противно, товарищ майор!

– Во-первых, я уже не майор… Можете поздравить, – сознался Борцов со смешанным чувством довольства и смущения. – А во-вторых… Один древний философ советовал все познать и не пасть душою. Не пасть душою, ясно? – повторил он, ободряя пограничника.

– Еще бы… Очень даже ясно, товарищ подполковник!

– Ну а насчет формы, то для дела, конечно, лучше бэу… Больше правдоподобия.

– Да бэу из нее мигом сделаем! – охотно пообещал Самородов и заулыбался. – Поползаем по поляне на коленочках да локоточках, и будет полнейшее правдоподобие. – Пограничники все могут.

– Возможно, они не только в чужую шкуру влезут, но и на чужом языке заговорят. Владеет кто-нибудь немецким?

– Свободно?

– Да более-менее.

– Ну, сержант Корнеев.

– И только?

– Есть, конечно, еще, но те с пятое на десятое. «Мы все учились понемножку чему-нибудь и как-нибудь», – пошутил капитан, вспомнив Пушкина.

– Подберите двух-трех солдат, самых башковитых, чтоб смогли действовать по обстановке и выговаривать минимум немецких слов.

– Каких, например?

– Скомандовать «Стой, кто идет?». Строго потребовать «Руки вверх!». Приказать «Следуй за мной!». Есть сведения, что в скором времени сюда пожалуют «гости». Ну а встречать гостей, как сами понимаете, полагается достойно, чтоб никаких жалоб. Сцену встречи сыграть так, чтобы чужих приняли за своих. Без всяких подозрений.

– Вот, значит, к чему весь этот маскарад, – без посторонних усилий догадался капитан.

Самородов замолчал, соображая, какая же роль в предстоящей операции будет отведена заставе.

– Малость подучить солдат языку поможете? – спросил он Борцова.

– Обязательно… За мной дело не станет. Все-таки потерся среди них в абвере порядочно.

– Ну, тогда за пограничниками дело не станет, – заверил Самородов, улыбаясь.

Глава восьмая

В течение последнего месяца майор Баркель являлся в свой штаб в дурном расположении духа. У входа в длинное, приземистое, барачного типа здание всегда на одном и том же месте – квадратной площадке с потрескавшимся от времени асфальтом, его встречал дежурный. Вытянувшись в струнку и тараща воспаленные от бессонной ночи глаза, унтер-офицер без всякого энтузиазма докладывал об очередных происшествиях… Баркель слушал его рассеянно и нетерпеливо. Он знал, что дежурный ничем не порадует, ибо хорошая новость давно уже стада большой редкостью. Неприятности бывали и прежде, но начиная с нынешней весны они тянулись сплошной полосой. За все предыдущие годы этой тяжелейшей войны с Советами шеф абверкоманды не пережил их так много. Это лето началось и продолжается под ошеломляющие удары частей Красной армии. Последние дни командующий армейской группировки генерал Эккес только тем и занимался, что искал виновников весенне-летней катастрофы. Человек он в этой группе армий новый и, естественно, претензий к самому себе не предъявлял, а вот со всех подчиненных стружку снимал. Первым козлом отпущения, как всегда, была разведка. Десятки и сотни командиров различных рангов указывали батальонам, полкам, дивизиям и даже крупным армейским соединениям как надо действовать, чтобы остановить противника, но едва дело доходило до выяснения причин, из-за которых потеряны огромные территории, загублена масса людей и техники, сразу вспоминали разведку. Она, видите ли, не сумела точно, а главное, своевременно установить сосредоточение вражеских войск. Силы, которые в конце июня были брошены русскими в наступление, значительно превосходили те, о которых докладывали высшему командованию. Вот почему ядовитые стрелы чаще всего летели в офицеров разведки и лично в майора Баркеля. Откуда же тут взяться хорошему настроению!…

Машинально откозыряв оцепеневшим у входа унтер-офицерам и рядовым, фон Баркель торопливо протиснулся в узкий, скупо освещенный коридор. Со своими подчиненными он был теперь сух и крайне строг. Такое состояние шефа никого не удивляло – к нему стали привыкать.

Плотно прикрыв за собой железную дверь кабинета, он направился к глухому простенку, который во всю длину занимала оперативная карта. Несколько минут глаза Баркеля возбужденно бегали по обширному бледно-зеленому полю, густо утыканному разноцветными флажками и испещренному всевозможными пометками. Благодаря этой карте он имел возможность обозреть всю ту странно изломанную, зигзагообразную линию, вдоль которой сражались части и соединения обслуживаемой им группировки. Еще весной эта линия почти отвесно опускалась с севера на юг… Кто бы мог тогда подумать, что в течение месяца фронт откатится на сотни километров и многие тысячи солдат и офицеров окажутся в плену у противника.

Более пристально, чем эту жирную, всю в изломах линию, Баркель разглядывал пометки, пестревшие к востоку от нее. Эта территория уже не контролировалась немцами, однако для него она по-прежнему оставалась полем боя. Пометки на карте напоминали ему куда, когда и сколько заслал он шпионов, диверсантов и террористов. Это были его ударные силы. Они действовали словно невидимки, в открытые схватки не вступали, окопов и траншей не рыли. Связь с ними Баркель поддерживал либо по радио, либо с помощью курьеров. Но были и такие, которые вообще не подавали никаких признаков жизни. Шеф толком и не знал, в каких списках их числить. Выпрыгивали из бомбардировщиков и бесследно исчезали. Не такой уж он наивный человек, чтобы мог думать, будто все, кого он подготовил, обмундировал, снабдил фальшивыми документами и деньгами, тщательно проинструктировал, – будто все эти агенты, особенно из числа русских, продолжают служить ему верой и правдой. Процент естественной убыли был запланирован. Всякое могло случиться, да и случалось. У одного спутались стропы парашюта, другого схватили на месте приземления, третий струсил и сам потопал с повинной… Русские говорят, что в семье не без урода. Но не слишком ли много уродов у него? Пошлет с десяток, а отзовутся единицы. Где же остальные? Разбежались, как крысы, спасая свою шкуру? Если бы все работали на Германию так, как Ромашов! Не успел толком осмотреться и уже выведал аэродром. По его точной наводке произвели бомбежку. Вовсю полыхали в ту ночь опоздавшие взлететь самолеты. Усердие агента и его заслуга перед Германией были достойно отмечены. Неделю спустя специальной шифровкой шеф поздравил Ромашова Сергея Владимировича с Железным крестом – редчайшей наградой, доставшейся русскому. Впрочем, смысл этого столь щедрого жеста заключался в том, чтобы поднять боевой дух всей агентуре: пусть видят, как ценят их самих и их работу.

Потом связь с Ромашовым по неизвестной причине прервалась. Такое уже бывало. Шеф и в данном случае верил, что в эфире Ромашов еще появится. А вот с полковником Броднером произошел и вовсе трагический случай. Начальник разведотдела одной из дивизий, по сообщению штаба армейской группировки, якобы погиб во время налета советских бомбардировщиков. Хорошо бы уточнить, но кого пошлешь? Если информация достоверна, то полковнику – царствие небесное, тем более, что он из другого ведомства.

Ну, и совсем озадачил шефа его помощник, гауптман Шустер. Где он? Почему притих? Первая попытка возобновить с ним связь ничего не дала. Курьер, отправившийся в форме капитана саперных войск, после первого сеанса радиосвязи как в воду канул. Странно: сообщил, что обзавелся «колесами» – прихватил чей-то мотоцикл с коляской, и – тишина. Что ж, за первой попыткой нужна вторая. Шустер наверняка ждет. Придется опять идти на прием к генерал-полковнику Эккесу и снова клянчить у него самолет. Ничего иного не остается.

В голове шефа, забитой всяческими неурядицами, давно не рождалось оригинальных мыслей. Да и откуда им взяться! Без конца получать пинки и оставаться оригинальным.

Итак, Баркель, выход у тебя один – отправляйся к командующему. Воспользуйся данным им правом: в экстренных случаях, не колеблясь, обходить в приемной всех начальников и действовать смело напрямую. Тем более что поначалу Эккес всем интересуется, во все вникает. Заранее обдумать ответы на самые каверзные вопросы. Наверняка и в этот раз он начнет с директивы штаба «Валли». Вариант повторного блицкрига становится все более необходимым… Так что готовься четко доложить, что уже сделано. Генералов словами не кормят, им подавай дела…

В конце концов Баркель осмелился и позвонил адъютанту генерала. В его распоряжении оставалось около часа – за это время можно и пешком добраться до штаба, однако, боясь опоздать, предусмотрительный разведчик вызвал машину.

Фон Баркель был человеком суеверным, что, конечно, не делало ему чести. С годами эта черта его характера проявлялась все явственнее. И хотя сам Баркель понимал, что быть на войне суеверным – значит обречь свою душу на постоянные муки, ничего поделать с собой он уже не мог…

В приемной Баркелю пришлось подождать, так как на столе адъютанта мигала красная лампочка – генерал-полковник говорил по телефону. Когда огонек погас, адъютант поднял на Баркеля глаза и кивнул в сторону массивной двери, обитой коричневым дерматином. Оправив мундир, майор осторожно потянул на себя ручку тамбура и шагнул в кабинет.

За большим полированным столом никого не было. Генерал стоял у карты спиной к двери и даже не взглянул на вошедшего. Но он точно знал, кто должен войти, и, не оборачиваясь, предложил:

– Подойдите ко мне, майор.

Баркель готов был по всей форме представиться генералу, но, почувствовав холодность приема, только громко воскликнул «Хайль Гитлер!» и сделал робкие шаги вперед. Лишь теперь генерал оторвался от карты.

– Как видите, – произнес он с важностью своего чина, – в моем кабинете две карты. Одна, которую я только что рассматривал, оперативная, другую я называю назидательной. Да, да, не удивляйтесь, я в порядке назидания приглашаю к ней некоторых посетителей. Вам известна ширина фронта, на котором армии «Центра» ведут сейчас ожесточенные бои?

– Пожалуй, с полтысячи километров будет, – неуверенно ответил разведчик.

– Вам положено знать точнее, – упрекнул Эккес. – Взгляните на вторую карту. Видите реки Вислу и Днепр? Так вот, между ними тысяча километров, и вся эти ширь – поле наших сражений. Хорошо было бы, если бы мы наступали, ато ведь с самого конца июня каждый день откатываемся на запад. Вблизи Минска почти вся 4-я армия в котле – это сто тысяч наших доблестных солдат. В районе Бобруйска два котла. Уж там-то нам совершенно нет прощения. Кто бы думал, что русские армии пройдут через сплошные леса и болота! А они прошли, сосредоточившись на исходных позициях, незамеченными нашей хваленой разведкой! Позор!… Что, будем продолжать путешествие по фронту?!

Баркель, потупив взгляд, молчал.

– Так вот, я повесил эту карту, чтобы у моих посетителей в конце концов заговорила совесть. Воевать так, как мы сейчас воюем, дальше нельзя. – Генерал перешел к первой, оперативной, карте. – Вот здесь – он показал рукой, – вроде бы отражено положение моих войск на сегодняшний день. Перед вашим приходом я изучил это «положение». Все это ложь! Чистейшая ложь! Только в течение одной ночи мы отброшены на десятки километров. Мои штабисты уже не успевают следить за переменами на фронте!

Не спеша, словно отсчитывая шаги, Эккес возвратился в свое кресло.

– Ну-ка, что там у вас? Докладывайте.

Он терпеливо выслушал сжатую информацию руководителя военной разведки.

– Не густо, – промычал Эккес. – Что у вашей агентуры ни глаз, ни ушей? Отсыпаются там, что ли…

– Никак нет, господин генерал, – отважился не согласиться Баркель. – Информация одного Сергея Ромашова чего стоила. Ни один русский самолет не поднялся с аэродрома.

– Ваш Ромашов – одиночка. А мне помнится, вы собирались создать в русском тылу подвижной отряд. Чуть ли не свой филиал.

– Именно этим занимается мой помощник гауптман Шустер.

– По силам ли ему такая задача?

– Гауптман до службы в разведке сражался в частях переднего края, отличился в ряде опасных операций. Награжден Железным крестом первой степени.

Генерал побарабанил по крышке стола пальцами обеих рук, спросил:

– Где он сейчас действует?

– К сожалению, не могу точно знать, господин генерал. – Принимаю все меры для восстановления связи. Нуждаюсь в помощи.

– И за этим пожаловали ко мне? Небось станете просить ночной бомбардировщик?

– Так точно, «Юнкерс-88». Он сбросит над лесом северо-западнее Витебска курьера и радиста. Гауптман со своими людьми предположительно в том районе.

Командующий нахмурился.

– Предположительно! – повторил он, не пытаясь скрыть свое раздражение. – Значит, бомбардировщик полетит наугад? А не лучше ли вашим связным отправиться пешим порядком? Надеюсь, окно для них на фронте найдете?

– В боевых порядках русских войск? Слишком рискованно, господин генерал, – попытался не согласиться Баркель. – Потеряем и людей, и время.

– Без потерь, майор, не воюют, вам пора это усвоить. Элементарная истина. – Командующий бросил взгляд на часы. – Единственно, с чем не могу не считаться, так это с потерей времени. Фактор для моих армий решающий.

Сама обстановка на фронте вынуждала генерала согласиться с предложением абверкоманды. Было еще и кое-что другое, с чем Эккес тоже не мог не считаться. Не далее как вчера Берлин прислал директиву, имеющую прямое отношение к данному разговору. Верховное командование настаивает на активизации разведывательно-диверсионной работы в русском прифронтовом тылу. Штабам сражающихся армий крайне нужна оперативная информация о перегруппировках советских войск, планах их командования. Беседуя теперь с шефом абверкоманды, Эккес не мог не вспомнить об этой чрезвычайно важной директиве.

– Хорошо, «Юнкерс» в ваше распоряжение я предоставлю, – пообещал генерал. – Потрудитесь использовать его максимально. В конечном счете он должен причинять русским ущерб не меньший, чем если бы на них сбросили авиабомбы.

– Слушаюсь! – Решением Эккеса разведчик остался доволен.

Лицо генерала тоже посветлело.

– Где же все-таки ваш гауптман? – опять спросил он. – Вы не могли бы охарактеризовать место его действий.

– Вдоль его маршрута глухие леса и мелкие населенные пункты. Я приказал гауптману через поселки и хутора, если их невозможно обойти, следовать под видом конвоя. Типичная прифронтовая сценка – русские сопровождают пленных. Это ни у кого не вызовет подозрений.

– Кто будет исполнять роль конвоиров?

– Русские полицаи, господин генерал.

– Полицаи? Русские? Вы что, им доверяете? Где гарантия, что, предав свой народ, они с таким же успехом не предадут и нас. немцев? Я не представляю себе, как можно сотрудничать с подонками, строить на них серьезные расчеты!

– Эти люди, господин генерал, преданно служили нам все годы войны. У них слишком велика вина перед собственным народом… Куда в любом случае они от нас денутся?

– Посмотрим, посмотрим… – пробормотал генерал. – Ну а что из себя будет представлять ваша конспиративная база?

Эккес оказался человеком дотошным и вникал буквально во все. Разведчику ничего не оставалось, как терпеливо выслушивать его вопросы и внятно отвечать.