Текст книги "Снег тишины"
Автор книги: Александр Сорокин
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Александр Сорокин
Снег тишины
К ЧИТАТЕЛЮ
Не скрою, четвёртая книга складывалась труднее, чем первые три. Во-первых, я «слишком хорошо» научился писать, наработал собственные художественные приёмы, и увеличилась опасность забрести в болото самоповторов, утеряв способность к живому, трепетному слову. Во-вторых, тёртый калач в поэзии – дырка от бублика. Ведь удел поэта, по словам Маяковского, езда в незнаемое. Оттого было необходимо измениться сначала самому, дабы начать писать по-новому. Удалось ли мне это – не скажу с уверенностью, но стихи в этот период случались реже, работа над ними становилась всё кропотливей, недовольство совершённым посещало всё чаще, а мелкие удачи радовали острее, – по этим признакам могу судить, что кое-какие сдвиги во мне произошли. Да и способен ли кто топтаться на месте, когда, как известно, движение – это жизнь! И если я «топтался» – значит, и не жил, создавая эту книгу, и сама книга мертва, и читать её пустое дело. Однако надеюсь, что это не так.
Александр Сорокин
ОНА МОЛЧИТ
Люблю её, большую, малую,
зову её: Святая Русь.
Никто у сердца не украл её –
ни швед, ни немец, ни француз.
И наши бравые правители,
и диссиденты-крикуны
проходят – только их и видели –
её не тронув тишины.
Она молчит, и в том молчании
так много смысла и огня,
как искренности – в покаянии,
и прегрешений – у меня…
ШЁЛ СНЕГ
Шёл снег…
Он был и тут же н е был, едва земли коснуться смел он,
хотя не мог расстаться с небом –
таким же призрачным и белым.
Казалось, что из черной жижи,
как от бессилия былого,
он поднимался выше, выше
и возвращался снова, снова…
Дыханьем вести небывалой
(а люди думали – напрасно)
будил он этот мир усталый
и намекал, пока бессвязно,
на тот исконный неуют,
где, как солдаты у дороги,
не брезгуя соседством, пьют
и люди, и зверьё, и боги.
В МЕТРО
Он идёт по переходам
и не ропщет на судьбу,
и зовёт своим народом
эту хмурую толпу.
Озирается в вагоне
беззащитно, как слепой,
замирает на перроне,
что-то слыша над собой,
что-то слыша надо всеми,
что никто не слышит тут.
На бумаге – будет время –
эти звуки оживут.
Он их чарочкой помянет
и, быть может, не одной,
но едва ли легче станет
жить под солнцем и луной.
Кто же он, откуда родом?
Уж не я ли это сам
восхожу по переходам
из подземки к небесам!
На простор из клети душной
вырываюсь, сам не свой,
забывая мир окружный
с его славой и молвой.
И подземное – земное
раздвигает берега…
Видно, нет тому покоя,
кто пришёл издалека.
ЭЛЕГИЯ
Виктору Гаврилину
На празднике чумы присядем у стола,
стыдливость и любовь – всё, чем душа богата.
Развесистая ложь отчизну оплела,
но не по вкусу нам ворованное злато.
О славе помолчим – уже не те года,
за тихие труды отыщется награда:
о веке золотом напомнит красота
нечаянной строки, и большего не надо.
Развесистая ложь отчизну оплела
уже не в первый раз – а всё раздолье снится,
где золотом горят над полем купола
и вдаль летит, летит иной судьбы жар-птица…
В ЭТОМ МЕСЯЦЕ
Разрываются почки на ветках
худосочных московских берёз!
В этом месяце радостей редких,
снов бескрылых и мыслей вразброс
их слепое любовное рвенье,
их наивная вера в рассвет
пошатнули моё недоверье
к непростительной власти примет.
Может быть, это только начало
непростого, иного пути?
Пусть разлука нам в дверь постучала, –
«До свиданья, – скажу. – И прости».
Иногда и чужая забота
может стать неподдельно родной,
только есть неизменное что-то,
что владеет тобою и мной.
И, наверное, нам только снится
непредвиденный, новый разлад,
и берёзам я рад поклониться,
унося их сочувственный взгляд.
И тебя вспоминая попутно,
неожиданно осознаю,
что улыбку весеннего утра
принял я за улыбку твою.
БЕЗ ЛЮБВИ
Что без любви набухший куст сирени –
всего лишь ветка меж других ветвей,
и по двору блуждающие тени
не оживит ходульный соловей.
Не пробежит внезапно дрожь по коже
от залетевшей в форточку звезды,
и в сватовстве рассветной суеты
не станет день нарядней и моложе.
И не уймёт сердечную простуду
случайной рифмы отзвук холостой…
Как без любви на этом свете буду
я говорить о радости простой?
СОН
И куда иду я, зрячий,
а присмотришься – слепой?
И за мною люд бродячий
той же следует тропой.
Я сказал тропой – однако
нет здесь никакой тропы,
лишь бездомная собака
воет на луну судьбы.
Ни оврага, ни пригорка,
ни худого деревца –
ровный, тусклый свет и только
даль без края и лица.
В этой местности миражной,
до того она пуста,
не отыщешь места даже
для могилы и креста.
То-то черти посмеются,
не таков ли Страшный Суд:
опоздать и не проснуться,
и навек остаться тут?!
КОГДА НЕ ПРИХОДИТ ПОДМОГА
Когда не приходит подмога,
не брошусь с тоски из окна,
решив, что прямая дорога
сквозь звёздное небо видна.
И так мы не раз пропадали
от пули, от водки, в петле,
но петь в кабале и опале
умели на этой земле.
И стыдно, сдружившись с бедою,
в чужом, безответном краю
выклянчивать лучшую долю,
оплакивать радость свою.
И совестно, да и не ново,
в зазнайки и выскочки лезть
тому, кто на русское слово
поставил и совесть, и честь.
И я не нарушу обета,
не важно, что там впереди,
вот только б дожить до рассвета
и ночь эту вброд перейти…
БЕССМЕРТНИК
Бессмертник мой, пускай темно, пускай!
Неприхотливый, радужный цветок,
хотя бы раз под вечер намекай:
никто из нас в труде не одинок.
Кусочек солнца в розовых лучах,
с каких незнамо сорванный полей,
ты на столе засох, но не зачах,
и о поре цветенья не жалей.
И я мудрей, спокойней, тише стал,
и мне размах и пышность не к лицу.
Я всё в себе расставлю по местам,
когда вернусь к Небесному Отцу.
СУДЬБА
И, даже крадучись по краю,
В невозвращенца, в беглеца
И в эмиграцию играю.
И доиграю до конца.
Александр Межиров
С глазами падшего ангела
и заиканием Моисея
не перепишешь набело
судьбу с заголовком: «Рассея».
И заставляет что-то
в благопристойной Неваде
помнить Синявинские болота
и Ленинград в блокаде.
Недаром, сердцем владея,
смешала родная глина
неприкаянность иудея
с норовом славянина.
Жить бы ему, хоть со Сталиным,
без козырей, да под небом этим,
в бедном краю оставленном,
в тысячелетье третьем!
В списках врагов не значится –
спасибо судьбе и за это…
Не перепишешь начисто
жизнь игрока и поэта.
НЕ СПЕШИ
Андрею Алексееву
Не спеши состариться,
сбросим лишний хлам,
что от нас останется –
собирать не нам.
Где росток пригреется,
там и день взойдёт.
Всё у нас имеется –
и не первый год:
молодость бесследная,
седина виска…
А дорога светлая
всё равно легка!
ВСТРЕЧА
Мы проходим тёмной улицей
в стороне от всех забот,
и не важно, что там сбудется
через месяц, через год.
Мы идём с тобою по́д руку,
не чужие, не родня, –
вместе – остальное по́ боку.
Погляди же на меня! –
И закружится во тьме ночной
приютивший нас квартал,
и ты снова станешь девочкой,
о которой я мечтал.
ЗАБЛУДИВШИЙСЯ СНЕГ
Стремительно и безответно
врываясь в помыслы и сны,
пронизанный весельем ветра
и полнозвучьем тишины,
случайно выпавший из ряда
событий, канувших во мглу, –
снег убеляет ветви сада
и льнёт к замёрзшему стеклу.
Но нет к прошедшему возврата!
И в доме светлом – пустота.
И снег ложится виновато
на незнакомые места.
ДАВНО ПОРА
Яну Иоаниди
А помнишь, Яном Бунина звала
его супруга Вера Николавна?
Ему же в Грасе русского тепла
так не хватало, а любви – подавно.
Вот ты с рожденья не Иван, а Ян,
и я не стану звать тебя Иваном.
Пускай порою ты бываешь пьян –
я сам бываю по неделе пьяным.
Но главное – поэзия, и с ней
нам не страшны разводы и запои!
Давно пора сомкнуть наш круг тесней,
и пусть печаль оставит нас в покое.
Давно пора не выживать, а жить
везде: в безмолвье, в безрассудстве, в звуке.
Давно пора нам сердце обнажить
и не бежать от боли и разлуки.
НАВАЖДЕНИЕ
Окружённый спол о хами древними
(или в явь мои сны облеклись?),
над продрогшими в поле деревьями
красный месяц подковой повис.
И уже на раздолье языческом
прозвучал над отчизной степной,
нарушая безмолвья владычество,
крик неведомой птицы ночной.
Я ли это иль предок забытый мой
с первобытной вдыхает тоской
воздух, дымом становищ пропитанный…
или это костёр за рекой?
Чьи-то тени ползут настороженно
вдоль оврага сквозь редкий туман…
Или всё, чему быть не положено,
распоясавшись, вводит в обман?
Где я? Кто я? Прикинулся чудищем
пень разлапый, иль чудище – пнём?..
Только звёзды и в прошлом, и в будущем
неподдельным мерцают огнём!
НЕПРЕДСКАЗУЕМЫЙ ЯНВАРЬ
Как пахнет снег, забыли мы,
дождит с утра и допоздна,
и без зимы среди зимы
трава, как в мае, зелена.
А вот пойди на нас войной –
прямым ответом на вопрос,
глядишь, ударит запасной,
сорокаградусный мороз.
НА ТОЙ ВОЙНЕ
Я в смертный бой вступал во сне,
как будто наяву,
и погибал на той войне,
и до сих пор живу.
Из синевы спускаясь в ад, в грохочущий разлом,
я знал, что нет пути назад,
и не жалел о том.
Над телом павшего бойца
призывно горн играл,
а я среди живых отца
в смятенье выбирал.
Но вот уже и нет живых –
все полегли в бою,
и канонады гул затих
у мира на краю.
Но вижу: скрыт густой травой
и пулями прошит,
в беспамятстве, полуживой
один солдат лежит.
Всю ночь я просидел над ним –
настырна смерть, хитра, –
моей молитвою храним,
он бредил до утра.
И вот рассвета час настал!
И отлегло в груди,
когда явился санитар,
как ангел во плоти.
Потом мне снился лазарет
и скальпеля металл.
Хирург, прося прибавить свет,
кроил, кромсал, латал.
Сон обрывался и опять
накатывал волной…
Уже я начал забывать
того, кто звался мной.
Иного воинства уже
небесные послы
бездомной, страждущей душе
благую весть несли.
Но что-то в памяти былой
мешало обретать
всепобедительный покой
и солнечную стать.
И так, плутая в полумгле,
я вспомнил наконец:
на хирургическом столе
мой воскресал отец.
ОТЕЦ
Придя как слух о без вести пропавшем,
он не скрывал осанки фронтовой
и не искал опоры в мире нашем,
и был спокоен – мёртвый, но… живой.
Припомнив всё, что вынес на плечах,
он оглянулся на свои потери –
и увидал меня…
и, промолчав,
шагнул во тьму сквозь запертые двери…
И как теперь мириться с тишиной,
не поддаваясь жалости и боли!
Ведь часовые стрелки за стеной
не по моей остановились воле,
и не со мною счёты сведены;
нигде не бьют тревогу об утратах,
никто вокруг не ищет виноватых…
А оправданье – тяжелей вины.
ЗА ОТЦА
Ни лагерей, ни пули не отведав,
но в поредевшем не чужой строю,
на дорогих развалинах победы
я за отца навытяжку стою.
Народ молчит. Безмолвны обелиски.
Толпа резвится, празднуя салют.
Мы все – в одном, неуследимом списке
живых, где впрок побед не раздают.
И в этот строй я встал не для парада,
а ради той победной тишины,
разлитой в сердце русского солдата
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
