Текст книги "Стихи о вампирах (сборник)"

Автор книги: Александр Пушкин

 
Вешают убийцу в городе на площади,
И толпа отвсюду смотрит необъятная!
Мефистофель тут же; он в толпе шатается;
Вдруг в него запала мысль совсем приятная.
 
 
Обернулся мигом. Стал самим преступником;
На себя веревку помогал набрасывать;
Вздернули, повесили! Мефистофель тешится,
Начал выкрутасы в воздухе выплясывать.
 
 
А преступник скрытно в людях пробирается.
Злодеянье новое в нем тихонько зреет,
Как бы это чище, лучше сделать, думает,
Как удрать непойманным, – это он сумеет.
 
 
Мефистофель радостно, истинно доволен,
Что два дела сделал он людям из приязни:
Человека скверного отпустил на волю,
А толпе дал зрелище всенародной казни.
 

 
Есть за гранью мирозданья
Заколоченные зданья,
Неизведанные склады,
Где положены громады
Всяких планов и моделей,
Неисполненных проектов,
Смет, балансов и проспектов,
Не добравшихся до целей!
 
 
Там же тлеют ворохами
С перебитыми венцами
Закатившиеся звезды…
Там, в потемках свивши гнезды,
Силы темные роятся,
Свадьбы празднуют, плодятся…
 
 
В том хаосе галерея
Вьется, как в утробе змея,
Между гнили и развалин!
 
 
Щель большая! Из прогалин
Боковых, бессчетных щелей, —
От проектов и моделей
Веет сырость разложенья
В этот выкидыш творенья!
 
 
Там, друзьям своим в потеху,
Ради шутки, ради смеху,
Мефистофель склад устроил:
Собрал все свои костюмы,
Порожденья темной думы,
Собрал их и успокоил!
 
 
Под своими нумерами,
Все они висят рядами,
Будто содранные шкуры
С демонической натуры!
Видны тут скелеты смерти,
Астароты и вампиры,
Самотракские кабиры,
Сатана и просто черти,
Дьявол в сотнях экземпляров,
Духи мора и пожаров,
Облик кардинала Реца
И Елена – la Belezza[3]3
  Красота (ит.).


[Закрыть]!
 
 
И в часы отдохновенья
Мефистофель залетает
В свой музей и вдохновенья
От костюмов ожидает.
Курит он свою сигару,
Ногти чистит и шлифует!
Носит фрачную он пару
И с мундиром чередует;
 
 
Сшиты каждый по идее,
Очень ловки при движеньи…
Находясь в употребленьи,
Не имеются в музее!
 

 
На небе луна, и кругла и светла,
А звезды – ряды хороводов,
А черные тучи сложились в тела
Больших допотопных уродов.
 
 
Одеты поля серебристой росой…
Под белым покровом тумана
Вон дроги несутся дорогой большой, —
На гробе сидит обезьяна.
 
 
«Эй! Кто ты, – что думаешь ночь запылить,
Коней своих в пену вогнала?» —
«Я глупость людскую везу хоронить,
Несусь, чтоб заря не застала!» —
 
 
«Но как же, скажи мне, так гроб этот мал!
Не вся же тут глупость людская?
И кто ж хоронить обезьяну послал,
Обрядный закон нарушая?» —
 
 
«Я, видишь ли, вовсе не то, чем кажусь:
Я родом великая личность:
У вас философией в мире зовусь,
Порою же просто практичность;
 
 
Я некогда в Канте и Фихте жила,
В отце Шопенгауэре ныла,
И Германа Гартмана я родила
И этим весь свет удивила.
 
 
И все эти люди, один по другом,
Все глупость людей хоронили
И думали: будто со мною вдвоем
Ума – что песку навозили.
 
 
Ты, чай, не профессор, не из мудрецов,
Сдаешься не хитрым, и только:
Хороним мы глупости много веков,
А ум не подрос ни насколько!
 
 
И вот почему: чуть начнешь зарывать,
Как гроб уж успел провалиться —
И глупости здешней возможно опять
В Америке, что ли, явиться.
 
 
Что ночью схоронят – то выскочит днем;
Тот бросит – а этот находит… —
Но ясно – чем царство пространнее, – в нем
Тем более глупостей бродит…» —
 
 
«Ах ты, обезьяна! Постой, погоди!
Проклятая ведьма – болтунья!..»
Но дроги неслись далеко впереди
В широком свету полнолунья…
 

Ф. Сологуб

 
Под остриями
Вражеских пик
Светик убитый,
Светик убитый поник.
 
 
Миленький мальчик
Маленький мой,
Ты не вернешься,
Ты не вернешься домой.
 
 
Били, стреляли, —
Ты не бежал,
Ты на дороге,
Ты на дороге лежал.
 
 
Конь офицера
Вражеских сил
Прямо на сердце,
Прямо на сердце ступил.
 
 
Миленький мальчик
Маленький мой,
Ты не вернешься,
Ты не вернешься домой.
 

* * *

 
– В овраге, за тою вон рощей,
Лежит мой маленький брат.
Я оставила с ним двух кукол, —
Они его сон сторожат.
 
 
Я боюсь, что он очень ушибся,
Я его разбудить не могла.
Я так устала, что охотно
Вместе бы с ними легла.
 
 
Но надо позвать на помощь,
Чтобы его домой перенести.
Нельзя, чтобы малые дети
Ночевали одни на пути.
 

* * *

 
Поняв механику миров
И механичность жизни дольной,
В чертогах пышных городов
Мы жили общиной довольной,
 
 
И не боялись мы Суда,
И только перед милым прахом
Вдруг зажигались иногда
Стыдом и острым страхом.
 
 
Возник один безумец там,
И, может быть, уже последний.
Он повторил с улыбкой нам
Минувших лет смешные бредни.
 
 
Не понимая, почему
В его устах цветут улыбки,
Мы не поверили ему.
К чему нам ветхие ошибки!
 
 
На берег моря он бежал,
Где волны бились и стонали,
И в гимны звучные слагал
Слова надежды и печали.
 
 
Так полюбил он мглу ночей
И тихо плещущие реки,
Что мест искал, где нет людей,
Где даже не было б аптеки,
 
 
И умирая, он глядел
В небесный многозвездный купол,
Людей не звал, и не хотел,
Чтоб медик пульс его пощупал.
 

* * *

 
Коля, Коля, ты за что ж
Разлюбил меня, желанный?
Отчего ты не придешь
Посидеть с твоею Анной?
 
 
На меня и не глядишь,
Словно скрыта я в тумане.
Знаю, милый, ты спешишь
На свидание к Татьяне.
 
 
Ах, напрасно я люблю,
Погибаю от злодеек.
Я эссенции куплю
Склянку на десять копеек.
 
 
Ядом кишки обожгу,
Буду громко выть от боли.
Жить уж больше не могу
Я без миленького Коли.
 
 
Но сначала наряжусь
И, с эссенцией в кармане,
На трамвае прокачусь
И явлюсь к портнихе Тане.
 
 
Злости я не утаю,
Уж потешусь я сегодня,
Вам всю правду отпою,
И разлучница, и сводня.
 
 
Но не бойтесь, – красоты
Ваших масок не нарушу,
Не плесну я кислоты
Ни на Таню, ни на Грушу.
 
 
«Бог с тобой, – скажу в слезах, —
Утешайся, грамотейка!
При цепочке, при часах,
А такая же ведь швейка!»
 
 
Говорят, что я проста,
На письме не ставлю точек.
Все ж, мой милый, для креста
Принеси ты мне веночек.
 
 
Не кручинься и, обняв
Талью новой, умной милой,
С нею в кинематограф
Ты иди с моей могилы.
 
 
По дороге ей купи
В лавке плитку шоколада,
Мне же молви: «Нюта, спи!
Ничего тебе не надо.
 
 
Ты эссенции взяла
Склянку на десять копеек
И в мученьях умерла,
Погибая от злодеек».
 

* * *

 
– Хнык, хнык, хнык! —
Хныкать маленький привык.
 
 
Прошлый раз тебя я видел, —
Ты был горд,
Кто ж теперь тебя обидел,
Бог иль черт?
 
 
– Хнык, хнык, хнык! —
Хныкать маленький привык.
 
 
– Ах, куда, куда ни скочишь,
Всюду ложь.
Поневоле, хоть не хочешь,
Заревешь,
 
 
– Хнык, хнык, хнык! —
Хныкать маленький привык.
 
 
Что тебе чужие бредни,
Милый мой,
Ведь и сам ты не последний,
Крепко стой!
 
 
– Хнык, хнык, хнык! —
Хныкать маленький привык.
 
 
Знаю, надо бы крепиться,
Да устал,
И придется покориться.
Кончен бал!
 
 
– Хнык, хнык, хнык! —
Хныкать маленький привык.
 
 
Ну, так что же! Вот и нянька
Для потех.
Ты на рот старухи глянь-ка, —
Что за смех
 
 
– Хнык, хнык, хнык!
Хныкать маленький привык.
 
 
– Этой старой я не знаю,
Не хочу,
Но дверей не запираю,
И молчу.
 
 
– Хнык, хнык, хнык!
Хныкать маленький привык.
 

 
Не болтай о том, что знаешь,
Темных тайн не выдавай.
Если в ссоре угрожаешь,
Я пошлю тебя бай-бай.
Милый мальчик, успокою
Болтовню твою
И уста тебе закрою.
Баюшки-баю.
 
 
Чем и как живет воровка,
Знает мальчик, – ну так что ж!
У воровки есть веревка,
У друзей воровки – нож.
Мы, воровки, не тиранки:
Крови не пролью,
В тряпки вымакаю ранки.
Баюшки-баю.
 
 
Между мальчиками ссора
Жуткой кончится игрой.
Покричи, дитя, и скоро
Глазки зоркие закрой.
Если хочешь быть нескромным,
Ангелам в раю
Расскажи о тайнах темных.
Баюшки-баю.
 
 
Освещу ковер я свечкой.
Посмотри, как он хорош.
В нем завернутый, за печкой,
Милый мальчик, ты уснешь.
Ты во сне сыграешь в прятки,
Я ж тебе спою,
Все твои собрав тетрадки:
– Баюшки-баю!
 
 
Нет игры без перепуга.
Чтоб мне ночью не дрожать,
Ляжет добрая подруга
Здесь у печки на кровать,
Невзначай ногою тронет
Колыбель твою, —
Милый мальчик не застонет.
Баюшки-баю.
 
 
Из окошка галерейки
Виден зев пещеры той,
Над которою еврейки
Скоро все поднимут вой.
Что нам, мальчик, до евреек!
Я тебе спою
Слаще певчих канареек:
– Баюшки-баю!
 
 
Убаюкан тихой песней,
Крепко, мальчик, ты заснешь.
Сказка старая воскреснет,
Вновь на правду встанет ложь,
И поверят люди сказке,
Примут ложь мою.
Спи же, спи, закрывши глазки,
Баюшки-баю.
 

* * *

 
Я спешил к моей невесте
В беспощадный день погрома.
Всю семью застал я вместе
Дома.
 
 
Все лежали в общей груде…
Крови темные потоки…
Гвозди вбиты были в груди,
В щеки.
 
 
Что любовью пламенело,
Грубо смято темной силой…
Пронизали гвозди тело
Милой…
 

* * *

 
Балалайка моя,
Утешай-ка меня,
Балалаечка!
У меня ли была,
И жила, и цвела
Дочка Раечка.
 
 
Пожила, умерла,
И могила взяла
Дочку Раечку, —
Ну и как мне не пить,
Ну и как не любить
Балалаечку!
 
 
Что взгляну на мою
Балалаечку,
То и вспомню мою
Дочку Раечку.
 

 
Пляшет пляску нестройную
Над гробовой доской,
И поет над Россией покойною:
«Со святыми упокой!»
 
 
И вопит в исступлении
Над безмерной тоской:
«Во блаженном успении
Вечный покой!»
 
 
Надо мной издевается,
Быстро машет костлявой рукой,
И поет, и поет, заливается:
«Со святыми упокой!»
 
 
Развеселое пение
Управляет железной клюкой:
«Во блаженном успении
Вечный покой!»
 
 
Смотрит дырами пустыми
И вопит, стуча клюкой:
«Со святыми
Упокой!»
 

* * *

 
Продукты сельского хозяйства
Не хуже поместятся в стих,
Чем описанья негодяйства
Нарядных денди и франтих.
 
 
Морковки, редьки и селедки
Годны не только для еды.
Нам стих опишет свойства водки,
Вина и сельтерской воды.
 
 
Дерзайте ж, юные поэты,
И вместо древних роз и грез
Вы опишите нам секреты
Всех ваших пакостных желез.
 

 
По безмолвию ночному,
Побеждая страх и сон,
От собратьев шел я к дому,
А за мной следил шпион;
 
 
И четою неразлучной
Жуткий город обходя,
Мы внимали песне скучной
Неумолчного дождя.
 
 
В темноте мой путь я путал
На углах, на площадях,
И лицо я шарфом кутал,
И таился в воротах.
 
 
Спутник чутко-терпеливый,
Чуждый, близкий, странно злой,
Шел за мною под дождливой
Колыхающейся мглой.
 
 
Утомясь теряться в звуке
Повторяемых шагов,
Наконец тюремной скуке
Я предаться был готов.
 
 
За углом я стал. Я слышал
Каждый шорох, каждый шаг.
Затаился. Выждал. Вышел.
Задрожал от страха враг.
 
 
«Барин, ты меня не трогай, —
Он сказал, дрожа как лист, —
Я иду своей дорогой.
Я и сам социалист».
 
 
Сердце тяжко, больно билось,
А в руке дрожал кинжал.
Что случилось, как свершилось,
Я не помню. Враг лежал.
 

* * *

 
Соболиное одеяльце в ногах,
Да потоплены подушки в слезах.
Через золото часто слезы льются.
Влюбленный с разлучницей смеются.
Старушонка-чародейка пришла,
Приворотный корешок принесла.
«Не жалей золотых, раскрасавица,
Мужику эта девка понравится».
Льется золото в старухин карман.
Поутру молодец выпил стакан,
Побледнел, повалился и не встанет,
На разлучницу никогда не глянет.
 

А. Блок
Пляска смерти

 
Как тяжко мертвецу среди людей
Живым и страстным притворяться!
Но надо, надо в общество втираться,
Скрывая для карьеры лязг костей…
 
 
Живые спят. Мертвец встает из гроба,
И в банк идет, и в суд идет, в сенат…
Чем ночь белее, тем чернее злоба, —
И перья торжествующе скрипят…
 
 
Мертвец весь день трудится над докладом.
Присутствие кончается. И вот —
Нашептывает он, виляя задом,
Сенатору – скабрезный анекдот…
 
 
Уж вечер. Мелкий дождь зашлепал грязью
Прохожих, и дома, и прочий вздор…
А мертвеца – к другому безобразью
Скрежещущий несет таксо-мотор.
 
 
В зал многолюдный и многоколонный
Спешит мертвец. На нем – изящный фрак.
Его дарят улыбкой благосклонной
Хозяйка – дура и супруг – дурак.
 
 
Он изнемог от дня чиновной скуки,
Но лязг костей – музыкой заглушён…
Он крепко жмет приятельские руки…
Живым, живым казаться должен он!
 
 
Лишь у колонны – встретится очами
С подругою – она, как он, мертва…
За их условно-светскими речами
Ты слышишь настоящие слова?
 
 
– Усталый друг, мне странно в этом зале.
– Усталый друг, могила холодна.
– Уж полночь. – Да, но вы не приглашали
На вальс NN. Она в вас влюблена…
 
 
А там – NN уж ищет взором страстным
Его, его – с волнением в крови…
В ее лице, девически-прекрасном,
Бессмысленный восторг живой любви…
 
 
И льнет к нему… в его лице – румянец…
Ресницы опустив, летит она,
Не ведая, что это – смерти танец,
Им, скрипками и вальсом пленена…
 
 
Он шепчет ей незначащие речи,
Пленительные для живых слова,
И смотрит он, как розовеют плечи,
Как на плечо склонилась голова…
 
 
И острый яд привычно-светской злости
С нездешней злостью расточает он… —
Как он умен! Как он в меня влюблен!
В ее ушах – нездешний, странный звон:
То – кости лязгают о кости.