Текст книги "Трусливый Ваня"

Автор книги: Александр Пушкин

Соавторы: Антон Чехов,Александр Куприн,Максим Горький,Николай Лесков,Николай Некрасов,Владимир Даль,Константин Ушинский,Иван Крылов,Иван Суриков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Настаёт зима.

– Давай, – говорит волк, – заляжем в берлогу;

ты полезай дальше, а я спереди лягу. Когда найдут

нас охотники, то меня первого застрелят, а ты смотри:

как меня убьют да начнут шкуру сдирать, выскочи

из берлоги да через шкуру мою переметнись – и

станешь опять человеком.

Вот лежат медведь с волком в берлоге; набрели

на них охотники, застрелили волка и стали с него

шкуру снимать.

А медведь как выскочит из берлоги да кувырком

через волчью шкуру... и полетел старик с полатей

вниз головой.

– Ой, ой! – завопил старый. – Всю спинушку

отбил.

Старуха перепугалась и вскочила:

– Что ты? Что с тобой, родимый? Отчего упал?

Кажись, и пьян не был!

– Как отчего? – говорит старик. – Да ты, видно,

ничего не знаешь!

И стал старик рассказывать: мы-де с солдатом

зверьём были – он волком, я медведем, лето целое

пробегали, лошадушку нашу съели и тебя, старуха,

съели.

Взялась тут старуха за бока и ну хохотать.

– Да вы, – говорит, – оба уже с час на полатях

во всю мочь храпите, а я сидела да пряла.

Больно расшибся старик; перестал он с тех пор

до полуночи сказки слушать.

И. З . Суриков

Н А Ш Л А К О С А

Н А К А М Е Н Ь

Приехал барин к кузнецу.

Он был силач немалый;

Своей он силою любил

Похвастаться, бывало.

– Эй, слушай, братец!.. Под коня

Мне сделай две подковы:

Железо прочное поставь.

За труд тебе – целковый!

Я нынче с раннего утра

Охотиться собрался;

Уехал из дому, а конь

В дороге расковался.

Кузнец за дело принялся.

Ведь барин тороватый1,

Так, значит, надо услужить —

Не по работе плата.

1 Т о р о в а т ы й – щедрый.

Кипит работа, и одна

Подкова уж готова.

Подкову барин в руки взял,

Погнул, и – трах подкова!..

– Железо, братец мой, плохо,

Поставь-ка ты другое:

Не хватит, верно, и на час

Коню добро такое.

Кузнец на барина взглянул

С усмешкою лукавой,

И вновь подкову он сковал,

Сковал её на славу.

– Ну, эту, барин, верно, вам

Сломать уж не придётся. —

И барин вновь подкову взял.

Погнул – не поддаётся.

Он натянулся сколько мог,

Напружились все силы...

Подкова чёртовски стойка.

Сломать её нет силы.

– Ну, эта, братец мой, прочна,

И куй по этой пробе;

Меня охотники давно,

Чай, ждут в лесной трущобе.

Подкован конь, и в землю бьёт

Он новою подковой.

Кузнец за труд смиренно ждёт

Обещанный целковый.

– Теперь я смело на коне

Отправлюсь на охоту.

Ну вот, мой милый, получи

Рублёвик за работу.

– Эх, барин, рубль-то нехорош,

Пускай хоть он и новый. —

И, взявши в пальцы, как стекло

Кузнец сломал целковый.

Теперь уж барин поглядел

На парня, – неказистый:

Лицом невзрачен, ростом мал,

Но жилистый, плечистый,

И вновь достал из кошелька

Ему он два целковых:

– Ну, эти будут хороши,

Хотя и не из новых.

– И эти, барин, не годны:

Металл-то не по чести! —

Кузнец и эти два рубля

Сломал, сложивши вместе.

– Ну, я, брат, дам тебе рубли

Теперь иного сорта:

Наткнулся в жизни я впервой

На этакого чёрта!

И три рублёвки кузнецу

Даёт он за работу.

И силой хвастать с этих пор

Покинул он охоту.

А. П. Чехов

М А Л Ь Ч И К И

– Володя приехал! – крикнул кто-то на дворе.

– Володичка приехали! – завопила Наталья,

вбегая в столовую. – Ах, боже мой!

Вся семья Королёвых, с часу на час поджидавшая

своего Володю, бросилась к окнам. У подъезда стояли

широкие розвальни, и от тройки белых лошадей

шёл густой туман. Сани были пусты, потому что

Володя уже стоял в сенях и красными, озябшими

пальцами развязывал башлык. Его гимназическое

пальто, фуражка, калоши и волосы на висках были

покрыты инеем, и весь он, от головы до ног, издавал

такой вкусный морозный запах, что, глядя на него,

хотелось озябнуть и сказать: «бррр!» Мать и тётка

бросились обнимать и целовать его. Наталья повалилась

к его ногам и начала стаскивать с него валенки,

сёстры подняли визг, двери скрипели, хлопали, а отец

Володи в одной жилетке и с ножницами в руках вбежал

в переднюю и закричал испуганно:

– А мы тебя ещё вчера ждали! Хорошо доехал?

Благополучно? Господи боже мой, да дайте же ему

с отцом поздороваться! Что я не отец, что ли?

– Гав! Гав! – ревел басом Милорд, огромный

чёрный пёс, стуча хвостом по стенам и мебели.

Всё смешалось в один сплошной радостный звук,

продолжавшийся минуты две. Когда первый порыв

радости прошёл, Королёвы заметили, что, кроме

Володи, в передней находился ещё один маленький

человек, окутанный в платки, шали и башлыки и покрытый

инеем; он неподвижно стоял в у глу, в тени,

бросаемой большою лисьей шубой.

– Володичка, а это же кто? – спросила шёпотом

мать.

– Ах! – спохватился Володя. – Это, честь имею

представить, мой товарищ Чечевицын, ученик второго

класса... Я привёз его с собой погостить у нас.

– Очень приятно, милости просим! – сказал радостно

отец. – Извините, я по-домашнему, без сюртука...

Пожалуйте! Наталья, помоги господину Чече-

вицыну раздеться! Господи боже мой, да прогоните

эту собаку! Это наказание!

Немного погодя Володя и его друг Чечевицын,

ошеломлённые шумной встречей и всё ещё розовые

от холода, сидели за столом и пили чай. Зимнее солнышко,

проникая сквозь снег и узоры на окнах, дрожало

на самоваре и купало свои чистые лучи в полоскательной

чашке. В комнате было тепло, и мальчики

чувствовали, как в их озябших телах, не желая

уступать друг другу, щекотались тепло и мороз.

– Ну, вот скоро и рождество! – говорил нараспев

отец, крутя из тёмно-рыжего табаку папиросу. —

А давно ли было лето и мать плакала, тебя провожаючи?

Ан ты и приехал... Время, брат, идёт быстро!

Ахнуть не успеешь, как старость придёт. Господин

Чибисов, кушайте, прошу вас, не стесняйтесь! У нас

попросту.

Три сестры Володи, Катя, Соня и Маша – самой

старшей из них было одиннадцать лет, – сидели за

столом и не отрывали глаз от нового знакомого. Чечевицын

был такого же возраста и роста, как Володя,

но не так пухл и бел, а худ, смугл, покрыт веснушками.

Волосы у него были щетинистые, глаза узенькие,

губы толстые, вообще был он очень некрасив, и

если бы на нём не было гимназической куртки, то по

наружности его можно было бы принять за кухаркина

сына. Он был угрюм, всё время молчал и ни разу

не улыбнулся. Девочки, глядя на него, сразу сообразили,

что это, должно быть, очень умный и учёный

человек. Он о чём-то всё время думал и так был занят

своими мыслями, что когда его спрашивали о

чём-нибудь, то он вздрагивал, встряхивал головой и

просил повторить вопрос.

Девочки заметили, что и Володя, всегда весёлый

и разговорчивый, на этот раз говорил мало, вовсе не

улыбался и как будто даже не рад был тому, что

приехал домой. Пока сидели за чаем, он обратился к

сёстрам только раз, да и то с какими-то странными

словами. Он указал пальцем на самовар и сказал:

– А в Калифорнии вместо чая пьют джин1.

Он тоже был занят какими-то мыслями и, судя по

тем взглядам, какими он изредка обменивался с другом

своим Чечевицыным, мысли у мальчиков были

общие.

После чаю все пошли в детскую. Отец и девочки

сели за стол и занялись работой, которая была прервана

приездом мальчиков. Они делали из разноцветной

бумаги цветы и бахрому для ёлки. Это была

увлекательная и шумная работа. Каждый вновь сделанный

цветок девочки встречали восторженными

криками, даже криками ужаса, точно этот цветок падал

с неба; папаша тоже восхищался и изредка бросал

ножницы на пол, сердясь на них за то, что они

тупы. Мамаша вбегала в детскую с очень озабоченным

лицом и спрашивала:

1 Д ж и н – водка, настоенная на можжевеловых ягодах.

– Кто взял мои ножницы? Опять ты, Иван Николаич,

взял мои ножницы?

– Господи боже мой, даже ножниц не дают! —

отвечал плачущим голосом Иван Николаич и, откинувшись

на спинку стула, принимал позу оскорблённого

человека, но через минуту опять восхищался.

В предыдущие свои приезды Володя тоже занимался

приготовлениями для ёлки или бегал на двор

поглядеть, как кучер и пастух делали снеговую гору,

но теперь он и Чечевицын не обратили никакого внимания

на разноцветную бумагу и ни разу даже не

побывали в конюшне, а сели у окна и стали о чём-то

шептаться; потом они оба вместе раскрыли географический

атлас и стали рассматривать какую-то

карту:

– Сначала в Пермь... – тихо говорил Чечевицын,

– оттуда в Тюмень... потом Томск... потом... потом...

в Камчатку... Отсюда самоеды1 перевезут на

лодках через Берингов пролив.... Вот тебе и Америка...

Тут много пушных зверей.

– А Калифорния? – спросил Володя.

– Калифорния ниже... Лишь бы в Америку попасть,

а Калифорния не за горами. Добывать же себе

пропитание можно охотой и грабежом.

Чечевицын весь день сторонился девочек и глядел

на них исподлобья. После вечернего чая случилось,

что его минут на пять оставили одного с девочками.

Неловко было молчать. Он сурово кашлянул, потёр

правой ладонью левую руку, поглядел угрюмо на

Катю и спросил:

– Вы читали Майн Рида?

– Нет, не читала... Послушайте, вы умеете на

коньках кататься?

Погружённый в свои мысли, Чечевицын ничего не

ответил на этот вопрос, а только сильно надул щёки

и сделал такой вздох, как будто ему было очень жарко.

Он ещё раз поднял глаза на Катю и сказал:

1 С а м о е д ы – так в дореволюционной России называли ненцев.

– Когда стадо бизонов1 бежит через пампасы2,

то дрожит земля, а в это время мустанги3, испугавшись,

брыкаются и ржут.

Чечевицын грустно улыбнулся и добавил;

– А также индейцы нападают на поезда. Но хуже

всего это москиты и термиты.

– А что это такое?

– Это вроде муравчиков, только с крыльями.

Очень сильно кусаются. Знаете, кто я?

– Господин Чечевицын.

– Нет. Я Монтигомо Ястребиный Коготь, вождь

непобедимых.

Маша, самая маленькая девочка, поглядела на

него, потом на окно, за которым уже наступил вечер,

и сказала в раздумье;

– А у нас чечевицу вчера готовили.

Совершенно непонятные слова Чечевицына и то,

что он постоянно шептался с Володей, и то, что Володя

не играл, а всё думал о чём-то, – всё это было

загадочно и странно. И обе старшие девочки, Катя и

Соня, стали зорко следить за мальчиками. Вечером,

когда мальчики ложились спать, девочки подкрались

к двери и подслушали их разговор. О, что они узнали!

Мальчики собирались бежать куда-то в Америку

добывать золото; у них для дороги было уже всё

готово: пистолет, два ножа, сухари, увеличительное

стекло для добывания огня, компас4 и четыре рубля

денег. Они узнали, что мальчикам придётся пройти

пешком несколько тысяч вёрст, а по дороге сражаться

с тиграми и дикарями, потом добывать золото и

слоновую кость, убивать врагов, поступать в морские

разбойники, пить джин и в конце концов жениться

на красавицах и обрабатывать плантации. Володя

и Чечевицын говорили и в увлечении перебивали

1 Б и з о н ы – дикие североамериканские быки.

2 П а м п а с ы – южноамериканские степи.

3 М у с т а н г и – одичавшие домашние лошади.

4 К о м п а с – прибор для ориентировки на земной поверхности, по которому

можно определить четыре стороны горизонта.

Вечером, когда мальчики ложились спать, девочки

подкрались к двери и подслушали их разговор.

друг друга. Себя Чечевицын называл при этом так:

«Монтигомо Ястребиный Коготь», а Володю – «бледнолицый

брат мой».

– Ты смотри же, не говори маме, – сказала Катя

Соне, отправляясь с ней спать.– Володя привезёт

нам из Америки золота и слоновой кости, а если ты

скажешь, то его не пустят.

Накануне сочельника1 Чечевицын целый день рассматривал

карту Азии, а Володя, томный, пухлый,

как укушенный пчелой, угрюмо ходил по комнатам

и ничего не ел. И раз даже в детской он остановился

перед иконой, перекрестился и сказал:

– Господи, прости меня грешного! Господи, сохрани

мою бедную, несчастную маму!

К вечеру он расплакался. Идя спать, он долго обнимал

отца, мать и сестёр. Катя и Соня понимали, в

чём тут дело, а младшая, Маша, ничего не понимала,

решительно ничего, и только при взгляде на Чечевицына

задумывалась и говорила со вздохом:

– Когда пост, няня говорит, надо кушать горох и

чечевицу.

Рано утром в сочельник Катя и Соня тихо поднялись

с постели и пошли посмотреть, как мальчики

будут бежать в Америку. Подкрались к двери.

– Так ты не поедешь? – сердито спрашивал

Чечевицын. – Говори: не поедешь?

– Господи! – тихо плакал Володя. – Как же я

поеду? Мне маму жалко.

– Бледнолицый брат мой, я прошу тебя, поедем!

Ты же уверял, что поедешь, сам меня сманил, а как

ехать, так вот и струсил.

– Я... я не струсил, а мне... мне маму жалко.

– Ты говори: поедешь или нет?

– Я поеду, только... только погоди. Мне хочется

дома пожить.

– В таком случае я сам поеду! – решил Чечеви 1

С о ч е л ь н и к – канун церковного праздника рождества.

цын. – и без тебя обойдусь. А ещё тоже хотел охотиться

на тигров, сражаться! Когда так, отдай же

мои пистоны!

Володя заплакал так горько, что сёстры не выдержали

и тоже тихо заплакали. Наступила тишина.

– Так ты не поедешь? – ещё раз спросил Чечевицын.

– По... поеду.

– Так одевайся!

И Чечевицын, чтобы уговорить Володю, хвалил

Америку, рычал, как тигр, изображал пароход, бранился,

обещал отдать Володе всю слоновую кость и

все львиные и тигровые шкуры.

И этот худенький, смуглый мальчик со щетинистыми

волосами и веснушками казался девочкам необыкновенным,

замечательным. Это был герой, решительный,

неустрашимый человек, и рычал он так, что,

стоя за дверями, в самом деле можно было подумать,

что это тигр или лев.

Когда девочки вернулись к себе и одевались,

Катя с глазами, полными слёз, сказала:

– Ах, мне так страшно!

До двух часов, когда сели обедать, всё было тихо,

но за обедом вдруг оказалось, что мальчиков нет дома.

Послали в людскую, в конюшню, во флигель к

приказчику – там их не было. Послали в деревню —

и там не нашли. И чай потом тоже пили без мальчиков,

а когда садились ужинать, мамаша очень беспокоилась,

даже плакала. А ночью опять ходили в

деревню, искали, ходили с фонарями на реку.

Боже, какая поднялась суматоха!

На другой день приезжал урядник1, писали в

столовой какую-то бумагу. Мамаша плакала.

Но вот у крыльца остановились розвальни, и от

тройки белых лошадей валил пар.

– Володя приехал! – крикнул кто-то на дворе.

1 У р я д н и к – в царской России старший нижний чин уездной полиции.

– Володичка приехали! – завопила Наталья,

вбегая в столовую.

И Милорд залаял басом: «гав! гав!» Оказалось,

что мальчиков задержали в городе, в Гостином дворе

(там они ходили и всё спрашивали, где продаётся порох).

Володя, как вошёл в переднюю, так и зарыдал

и бросился матери на шею. Девочки, дрожа, с ужасом

думали о том, что теперь будет, слышали, как

папаша повёл Володю и Чечевицына к себе в кабинет

и долго там говорил с ними; и мамаша тоже говорила

и плакала.

– Разве это так можно? – убеждал папаша. —

Не дай бог, узнают в гимназии, вас исключат. А вам

стыдно, господин Чечевицын! Не хорошо-с! Вы зачинщик,

и, надеюсь, вы будете наказаны вашими родителями.

Разве это так можно? Вы где ночевали?

– На вокзале! – гордо ответил Чечевицын.

Володя потом лежал, и ему к голове прикладывали

полотенце, смоченное в уксусе. Послали куда-

то телеграмму, и на другой день приехала дама, мать

Чечевицына, и увезла своего сына.

Когда уезжал Чечевицын, то лицо у него было

суровое, надменное, и, прощаясь с девочками, он не

сказал ни одного слова; только взял у Кати тетрадку

и написал в знак памяти:

«Монтигомо Ястребиный Коготь».

А. И. Куприн

К О З Л И Н А Я

Ж И З Н Ь

В некотором царстве, в некотором государстве...

Впрочем, нет. Этот рассказ не так начинается.

Не в каком ином, как в нашем царстве, в собственном

государстве, давным-давно жили-были дед

да баба. И, как водится, не было у них детей. Были

только кошка Машка, собачка Патрашка и говорящий

скворец Василий Иванович.

Свыклись они все и жили дружно, неподалёку от

города. У каждого было своё занятие. Дед колол дрова,

двор подметал, ходил пить чай в трактир и кряхтел

на лежанке. Старуха вязала чулки и варежки и

бранила старика. Патрашка ловил мух, лаял на луну

и на свою тень и был самым отчаянным трусом в

деревне; ночью всё просился в горницу и во сне тоненько

полаивал – бредил. Кошка Машка думала,

что весь дом и все в нём люди и звери и всё молоко

на свете и всё мясо – всё для неё одной заведено.

Оттого она очень обижалась, если, бывало, дед её

стукнет около молочника ложкой по голове или

баба оплеснёт водой.

Скворец Василий Иванович жил над окном, в открытой

клетке; он ходил на полной свободе по всему

дому, и все уважали его за ум и за образование.

Очень искусно Василий Иванович истреблял тараканов

и весьма похоже передразнивал; как дед ножик

точит, как баба цыплят с крыльца сзывает, как Машка

мурлычет.

Как только дед с бабой за стол сядут, скворец

уже на столе. Бегает, вертится, попрошайничает:

«Ч-что же это такое, с-скво-ру-шку-то поз-забы-

ли?» А если и это не помогает – он прыг деду на

голову да в лысину-то его – долб! Дед взмахнёт

рукой, а Василий Иванович уже над окном и верещит

оттуда: «Что же такое за штуки? Что же это

такое?»

Так-то вот они и жили в великом согласии. Раз

зимой легли они спать. А на дворе была вьюга. Вдруг

баба повернулась на бок и говорит;

– Дед, а дед, как будто у нас около калитки кто-

то кричит... Жалобно так...

– А ты спи знай, – отвечает старик. – Я только

что второй сон начал видеть. Никто там не кричит.

Ветер воет.

Помолчали-помолчали. Опять баба беспокоится.

– Да я же тебе говорю, встань ты, старый трутень!

Ясно я слышу, что это ребёночек кричит... Мне

ли не знать?

Тут все звери проснулись.

Машка сказала:

– Это не моё дело. Если бы молоко или мышь,

тогда так... А понапрасну я себя беспокоить не согласна...

Вспрыгнула на печку и завела песню,

Патрашка потянулся передними лапами, потом

задними и сказал:

– Беф! Что это за безобразие. Уснуть не дают!..

Беф, беф! Целый день трудишься, покою не знаешь,

а тут ещё ночью тревожат. Беф!

Покрутился, покрутился вокруг собственного хвоста

и лёг калачиком.

На дворе что-то опять запищало. Даже и дед

услышал.

– А ведь это ты верно, баба, не то ягнёнок, не то

ребёнок. Пойтить, что ли, посмотреть?

Спустил ноги с лежанки, всунул их в валенки,

снял с гвоздя тулуп и пошёл на двор.

Приходит.

– Старуха, зажги-ка огонь. Погляди, кого нам

бог послал.

Баба зажигает, а сама торопится:

– Кого? Кого? Мальчика? Девочку?

– Совсем наоборот, не ребёночек, а козя. Да ты

посмотри, какая прехорошенькая.

Вынул из-за пазухи, подаёт бабе. Та разахалась:

– Ах, ах, ах, что за козя! Что за козюля удивительная!

Настоящая ангорская.

А козя вся дрожит: на ножках и на брюшке у неё

снег обледенел комьями, хвостиком вертит и прежалостно

плачет:

– Бе-е-е... Молочка бы мне-е-е!..

Дед своей старухи боялся и знал, что она скуповата.

Однако осмелился, прокашлялся:

– Ей бы, старуха, молочка бы? А?

А старуха и рада:

– Верно, верно, старик. Я сейчас.

Налила молочка в блюдце. Но козя была совсем

мала и глупа: ничего не понимает, только ногами в

блюдечко лезет и всё блеет.

Тут старик догадался:

– Подожди-ка, я ей соску сооружу.

Налил молока в аптекарский пузырёк, обвязал

сверху тряпкой, колпачком, и сунул козе в рот... Уж

так-то она принялась сосать. Аж вся трясётся и копытцем

по полу стучит.

Кошка Машка говорит:

– Здрасте! Моё молоко и вдруг каким-то бродягам.

А Патрашка сказал:

– Совсем с ума спятили наши дед да баба.

И полез под кровать.

Василий Иванович проснулся, когда зажгли свечку,

и заскрипел что-то спросонья. Но увидал, что рядом

на стене ползёт таракан. Тюк! И нет таракана.

А козя выдудила пузырёк, ещё требует. Дали

ей другой, и третий, и четвёртый. А сами на неё не

налюбуются. Но потом дед пощупал у неё животик

и говорит:

– Точно турецкий баран. Будя. Облопаешься.

Идём-ка лучще спать.

Залез на печку и взял козю себе под армяк1.

Очень скоро козя в доме освоилась. Научилась

скакать с пола на лавку, с лавки на лежанку, с лежанки

на печку. И такая утешная стала, ласковая,

что просто одна прелесть. Не только из рук ест, но

даже по карманам шнырит. И всё бегает, суетится,

хвостом трясёт.

Баба в ней просто души не чает.

– Вот подрастёт немножко, козлитоночка наша,

и будет молока давать каждый день по две бутылки.

А мы его будем дачникам продавать. Молоко козье

драгоценное, потому что очень целительное, по полтиннику

бутылка. А там острижём её, и буду я зимой

вязать чулки и перчатки из козьего ангорского пуха

на продажу. И тебе, старик, свяжу к твоему дню рождения.

А козинька между тем растёт не по дням, а по часам,

а умнеет просто по минутам. Такая, наконец,

премудрая козища стала, что даже уж невтерпёж.

Сначала что она выдумала? Дедов табак жевать.

Свертит он, бывало, себе кручёнку, заслюнит и

положит на краешек стола, а коза уж тут как тут...

1 А р м я к – крестьянская верхняя о д еж д а из толстого сукна.

Очень скоро козя в доме освоилась.

Хап – и давай цигарку зубами во рту перетирать, и

проглотит. Один раз ухитрилась: дед забыл ящик

задвинуть, так она целый кисет с табаком изжевала

и съела.

Но это ещё было вполбеды. Пришло лето, и козинька

показала все свои способности. Что ни день —

то на неё жалоба. Там капустную рассаду потоптала,

там гряду левкоев слопала, там молодые яблоньки

обглодала...

– Вы бы хоть привязали ваше убоище! – говорят

старикам соседи.

– Привяжешь её, как же! Пробовали мы её привязывать,

так она все верёвки перегрызёт.

– Ну, а всё-таки поглядывайте, неудобно

так-то...

И, кроме того, изучила она одну преподлую манер

у – стала бодаться. Идёт по двору человек, и без

всякого внимания. А она потихоньку зайдёт сзади,

да как разбежится, да как ударит лбом под коленки,

тот мигом и сядет. Многие очень обижались.

И чем дальше пошло, тем пуще. Чем больше козлища

растёт, тем больше наглости набирает. Через

улицу в огороде весь молодой картофель повытаскала,

всю клубнику викторию начисто уничтожила,

сахарный горох истребила. Каждый день новое бедствие.

Не вытерпели, наконец, мужики, собрались вместе

и пошли к деду-бабе.

– Как себе хотите, дед-баба, а больше нашего

терпения нет. Житья нам не стало от вашего чудовища

беспощадного. Вы его или продайте, или на мясо

зарежьте. А больше мы не согласны!

Попробовала было баба заступиться:

– Что уж вы так строго? Чай, не разорила вас

моя бедная ангорская козочка.

Мужики как грохнут от смеха, как закачаются:

– Да что ты, матушка! Разуй глаза-то, разве же

это ангорская коза? Настоящий, что ни на есть, деревенский

козёл.

– Да неужели же? Батюшки, стыд-то какой!

Пропали мои ангорские варежки! Ах, пропало моё

козье молочко...

И в ту же ночь пристала к старику. Пилила его,

пилила... Осрамил ты меня на всю округу. Куда

мне теперь глаза девать? Засмеют, задразнят меня,

станут козлиной бабушкой звать. А всё через тебя,

окаянный старик. Нет, как хочешь, а чтобы этой

страшной твари в моём доме не было. Завтра же

веди её на базар продавать. Иначе житья тебе от меня

не будет.

Делать нечего. Покорился дед. Встал утром пораньше,

обмотал рога козлу верёвкой и повёл за конец.

А козёл и тут отличается. То упрётся копытами

в землю, головой мотает – с места его не стронешь.

то как подерёт вперёд – старик за ним еле поспевает,

рысью бежит. Парни идут навстречу, заливаются:

– Дедушка, а дедушка, кто кого на базар продавать

тащит: ты козла, аль козёл тебя?

Однако кое-как дошли они до базара, вёрст за

двенадцать от своей деревни. Удалось деду продать

козла очень скоро и выгодно. Расставаясь с козлом,

чуть не плакал дед. Говорил новому владельцу:

– Уж ты, милый человек, побереги козелка-то.

Он не простой, а ангорский. Умён до чего: только не

говорит!..

Вернулся домой, отобрала у него баба деньги,

легла спать.

А наутро... батюшки! Что за крик такой страшный

на улице? Дед и баба к окну. А на них снаружи

прямо так и тянется противная козлиная морда. Стал

на дыбки, передними ногами в стену стучит, ушами

хлопает, бородищей трясёт, носом дёргает и орёт во

всё горло:

– Бе-е-е... Поесть бы мне-е-е!..

А на шее у него мотузок1 верёвки болтается. Отгрыз-

таки, подлец!

Да это ещё что! Глотнувши свободного-то воздуха,

стал козёл по всей деревне озоровать. Раз пять его

старик водил на продажу. Один раз в телеге увёз за

тридцать вёрст, голову ему в мешок завязавши. Вернулся

ведь! Через два дня вернулся. Весь в репье, в

ссадинах, хромой, грязный, вовсе неприличный, и дерёт

горло на всю деревню:

– Рады ли вы мне-е-е?..

Дошло, наконец, до того, что опять пришли мужики

к деду, на этот раз уже всей деревней, от мала до

велика, и сказали:

– Ну, дед, давай решать по душе. Либо ты один

живи в деревне со своим козлом, а мы отсюда уйдём

куда глаза глядят, либо уж, так и быть, мы останемся,

а ты уходи от нас со своим избранным.

Тут бабу взорвало, точно бочку с порохом. Как

напустится она на старика:

– И пошёл ты вон из моего дома! И чтобы я тебя

больше не видела! И на порог тебя больше не пушу!

На вот, бери ножик и веди козла в лес. И больше

я знать ничего не хочу.

Что оставалось делать старику?

Проснулся утром до зари, опять обвязал козлу

рога и потянул за собой. А козёл, как нарочно, вдруг

добрый-предобрый сделался, ласковый-преласковый:

точно его подменили. То мордой о дедово колено

потрётся, то в глаза ему заглянет, то за рукав его

теребит...

Пришёл дед в лес, сел у дорожки на пенёк и заплакал:

1 М о т у з о к – обрывок.

– Ну как я своего козлика доморослого зарежу?

Никак я не могу этого сделать.

Только вдруг слышит песню. Из-за зланьки1 выезжают

на дорогу, справа по шести, всадники-драгуны2.

Лошади под ними как на подбор, все рыжие,

идут охотно, весело. Фыркают на росу, поигрывают.

Солнышко тут взошло, шерсть на них золотом отливает,

блестит на оружии.

Высоким тенором, задрав горло, заливается запевала.

А хор как хватит;

Справа по шести, сидеть молодцами.

Не огорчать лошадей.

Так по всему лесу гул и пошёл. Все звери и птицы

шарахнулись.

Вахтмистр3 попридержал коня, подъехал к деду:

– Ты чего тут, старик, делаешь? О чём плачешь?

Что у тебя за козёл такой страховидный?

– Ах, батюшка-начальник, вот со мной какое

горе... Так-то и так-то... – И рассказал дед всю свою

беду.—

Ну, дедушка, я тебя сейчас выручу. Стой,

р-равняйсь!.. Ребята, желаете козла принять в эскадрон?

Солдаты обрадовались:

– Сделайте милость, Никандра Евстигнеевич!

Наши кони давно по козлу скучают. Мухи его не терпят.

Самое разлюбезное дело выйдет, если возьмёте.

Первый козёл будет во всей дивизии.

– Ладно. Сколько, старик, за козла хочешь вместе

с верёвкой?

1 Конечно, не все знают, что такое злань. Это залив, загиб, полянка в

густом сосновом лесу, где светло, зелено и весело, где ландыши, грибы и

певчие птицы и белки, где лепечет ручеёк, где под стройными ёлочками

так приятно растянуться на мягкой траве. (Примеч. автора.)

2 Д р а г у н ы – особый ро д конных войсковых частей в дореволюционной

армии.

3 В а х м и с т р – унтер-офицер кавалерии в царской армии.

– Да что вы, служивые! Буду я с вас деньги

брать? Вам в походе каждая копеечка нужна: и на

шило, и на мыло, и попить чтобы было. Берите так.

– Утешный старик. Ну, спасибо тебе.

– А вы далеко ли, воины, путь держите?

– Мы-то? А вот едем мы врагов бить.

– Ах вы, мои милые! Ну, дай вам бог в сохранности

вернуться.

– И ты живи, дедушка, поскрипывай. Эй, Петров,

заводи!

Ударили в тарелки, засвистали соловьями, залился

подголосок...

Пришёл дед домой – туча тучей. Со старухой и

говорить не хочет. Это он нарочно так притворился,

что будто бы ему козла зарезанного жалко. Старуха

поверила и ничего не расспрашивает.

Но как прошло недели с две, а козёл всё не возвращается,

тут уж дед признался во всём откровенно.

Ужасно баба обрадовалась:

– Спасибо, голубчик. Снял ты с моей, души камень.

А козёл как поступил на военную службу, так как

будто в ней родился. И сразу стал страх какой отчаянный!

Бывало, идут драгуны перед обедом к водке,

а уж кто-нибудь непременно вспомнит:

– Надо было бы и козлу поднести. Вася, Вася!.,

Василий Васильевич!

А он тут как тут. Вихрем примчался. Бородой

трясёт:

– Водки мне-е-е-е!

И хлеб с солью ему полагался. И табачку давали

пожевать. А за сахаром он сам по солдатским карманам

лазил.

Но зато как только полк выходит на учение или

на смотр, он уж непременно при первом эскадроне, в

первом взводе, в первом ряду, рядом с правофланговой

лошадью. Отогнать его было никак невозможно.

Даже генералы махнули на него рукой. Безобразно,

конечно, когда козёл своим диким галопом скачет

рядом с конями, но ничего, мирились, знали, что коз

ё л – полковой любимец.

Дед-баба до сих пор поскрипывают, но уж очень

старенькие стали, вовсе дряхлые. Кошка Машка

оглохла. Патрашка совсем поглупел, разленился, и

стал у него прескверный характер. Один скворец держится

молодцом. Бывало, утром вдруг заорёт:

– Бэ-э-э! Молочка бы мне-е-е-е!..

Баба так к окну и метнётся, а потом на скворца

полотенцем замахает:

– Кшшш... ты, окаянный! До чего напугал. Я и

вправду подумала, что это наша милая козинька просится...

М. Горький

С Л У Ч А Й

С Е В С Е Й К О Й

Однажды маленький мальчик Евсейка – очень

хороший человек! – сидя на берегу моря, удил рыбу.

Это очень скучное дело. День был жаркий; стал Евсейка

со скуки дремать и – бултых! – свалился в

воду.

Свалился, но ничего, не испугался и плывёт тихонько,

а потом нырнул и тотчас достиг морского дна.

Сел на камень, мягко покрытый рыжими водорослями,

смотрит вокруг – очень хорошо!

Ползёт, не торопясь, алая морская звезда, солидно

ходят по камням усатые лангусты, боком-боком

двигается краб; везде на камнях, точно крупные

вишни, рассеяны актинии, и всюду множество всяких

любопытных штук: вот цветут, качаются морские лилии,

мелькают, точно мухи, быстрые креветки, вот

тащится морская черепаха, и над её тяжёлым щитом

играют две маленькие зелёные рыбёшки, совсем как

бабочки в воздухе, и вот по белым камням везёт

свою раковину рак-отшельник. Евсейка, глядя на него,

даже стих вспомнил:

Дом – не тележка у дядюшки Якова...

И вдруг слышит, над головою у него точно кларнет

запищал:

– Вы кто такой?

Смотрит, над головою у него огромнейшая рыба в

сизо-серебряной чешуе, выпучила глаза и, оскалив

зубы, приятно улыбается, точно её уже зажарили и

она лежит на блюде среди стола.

– Это вы говорите? – спросил Евсей.

– Я-а...

Удивился Евсейка и сердито спрашивает:

– Как же это вы? Ведь рыбы не говорят!

А сам думает:

«Вот так раз! Немецкий я вовсе не понимаю, а

рыбий язык сразу понял! Ух, какой молодчина!»

И, приосанясь, оглядывается: плавает вокруг него

разноцветная игривая рыбёшка и – смеётся, разговаривает:

– Глядите-ко! Вот чудище приплыло: два хвоста!

– Чешуи – нет, фи!

– И плавников только два!

Некоторые, побойчее, подплывают прямо к носу

и дразнятся:

– Хорош, хорош!

Евсейка обиделся:

«Вот нахалки! Будто не понимают, что перед ними

настояший человек...»

И хочет поймать их, а они, уплывая из-под рук,

резвятся, толкают друг друга носами в бока и поют