Текст книги "Покров-17"

Автор книги: Александр Пелевин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

– Тррр-тррр-тррр! – закричал отвратительным голосом тот, что держал в руке пузо.

Другой, с клювом, повернулся к нам задом, наклонился и громко испортил воздух.

Капитан стиснул зубы от отвращения.

Я смотрел, широко раскрыв глаза.

Капитан раздраженно надавил рукой на клаксон; человечки тут же испуганно рванули дальше в поле, трусливо оглядываясь.

Капитан выругался и поехал дальше.

– Это… Это что было? – спросил я, продолжая смотреть вслед убегающим человечкам.

Один из уродцев подпрыгнул на месте, найдя что-то в траве, и позвал остальных.

– Это ширлики, – сказал Капитан. – Их так называют. Тут был один художник… Хороший художник. Он увидел их и так прозвал. И прижилось. Ну а как еще называть? Вы их не бойтесь, они обычно первыми не нападают. Но держитесь подальше. Укусят – мало не покажется.

Я обернулся и увидел, что один из них достал из травы кусок чего-то черного, похожего издали на уголь.

– Что, смотреть на них интересно? – слегка раздраженно спросил Капитан. – Ну да, вы новенький, вам все интересно, а я бы век их не видел. Отвратительные тупые карлики. Животные. Бегают по лесам, по полям, на дороги выбегают, иногда заходят в деревни, воруют тушенку и колбасу. Хорошо, что они в город редко заходят. Но заходят.

– Я видел одного такого, – сказал я, вновь повернувшись вперед, потому что ширликов было уже не разглядеть. – А что они ищут в поле?

– Вещество Кайдановского. Его называют так ученые. По фамилии человека, который первым описал его свойства. А местные называют его угольком. Черный Покров каждый раз оставляет на земле вот эти маленькие угольки. Следы черноты. Они выпадают, как снег или дождь. Сделаны из непонятного легкого пористого минерала, как пемза или что-то вроде того. И ширлики их едят. Просто обожают их жрать. Бывает, иногда давятся и умирают. А еще этими угольками тут ширяются наркоманы. Топят на костре – они быстро плавятся – и колют в вену. Идиоты. И повторю: не злите ширликов и не позволяйте себя укусить.

Он посмотрел на меня и виновато улыбнулся, видимо заметив выражение моего лица.

– Простите уж. Слишком много новой информации на вас навалилось. Понимаю, – сказал он.

Мы продолжили ехать молча. Небо затянулось серыми облаками, воздух ощущался сырым и прохладным. Ровно гудел мотор, машину трясло на разбитой дороге, я смотрел в окно и время от времени замечал на полях небольшие группы ширликов, ковыряющихся в траве; иногда они дрались за найденные угольки.

Я вспомнил, как выезжал вчера из Калуги: тогда я думал, что смогу вернуться в гостиницу уже ночью, а потом в Москву. Да, в Москву.

– Слушайте, – медленно проговорил я, не отрывая взгляд от окна. – Я не хотел здесь оказаться.

Капитан скорчил ехидную мину, пожал плечами:

– Я тоже.

– Невозможно, чтобы отсюда нельзя было выбраться, – продолжал я. – Должен же быть какой-то способ! Это же не тюрьма!

В самом деле, что за бред, это же не тюрьма, не остров и не ад.

– Это хуже тюрьмы, Андрей Васильевич. Из тюрьмы можно выбраться, когда подходит твой срок. Здесь срока нет.

– А вы как тут оказались? Вы же тоже не всегда здесь были?

– Так же, как и вы. Почти, – уклончиво ответил Капитан. – Милейший, я понимаю, вы не можете поверить, что вы теперь здесь навсегда. Я тоже не мог поверить. Думаете, мне здесь весело?

Он замолчал. Дорога уходила в сосновый лес.

– А знаете, – продолжил Капитан. – Вы совсем раскисли. Хотите, историю расскажу? Про грибы. Хотя нет, это уже скучно. А может, про оккультные практики иезуитов? Недавно мне удалось пообщаться с египетским богом Анубисом. Очень интеллигентно побеседовали. Думаете, опять шучу? Нет. Чистая правда…

Я молча покачал головой.

Капитан снова пожал плечами и замолчал.

Когда кончился лес, мы проехали железнодорожный переход, и я наконец увидел город.

* * *

Город утопал в зелени, в разросшихся по тротуарам кустах, в деревьях, пробивших корнями бетонные плиты, в высокой траве на детских площадках и автобусных остановках, будто все эти пятиэтажные панельки, ларьки, телефонные будки в один момент выросли посреди леса. Трава прорастала через разбитый асфальт дороги, зеленела на обшарпанных балконах и крышах домов.

Было очень странно видеть здесь людей. Пока мы ехали, я заметил троих. Бабка в грязном платке и коричневом пальто сидела на скамейке у дома, опершись подбородком о палку; какой-то маргинального вида мужчина в потертой куртке шарил в траве на газоне, будто что-то искал; и еще один мужчина, толстый, в майке и потасканных трениках, я заметил его в открытом окне хрущевки на третьем этаже, смотрел на мою машину с испугом и удивлением.

Люди здесь выглядели чужеродными элементами, будто не должно быть их тут, будто вместо них тут должны жить чудовища.

Мы медленно ехали по улице, и машину трясло, а мимо проносились одни и те же однообразные дома, облупившиеся бело-серые фасады, окна с темнотой за тусклыми стеклами, заваленные мусором парадные с заколоченными дверями, ржавеющие остовы брошенных автомобилей, пустые витрины магазинов.

И вывески на первых этажах – парикмахерская, булочная, книги, столовая.

Проехав немного по главному широкому проспекту, Капитан вдруг свернул налево.

– Как-то резко свернули, – заметил я.

– На этом отрезке проспекта иногда устраивают засады боевики «Прорыва», – ответил он и обеспокоенно осмотрелся. – Сюда даже милиция не суется.

– Вы же говорили, что Старик хороший человек.

– Старик хороший. И умный. А пуля – дура. Люди здесь нервные. Сначала стреляют, потом здороваются.

– Как давно отсюда ушли люди? – спросил я.

– В восемьдесят первом, – ответил Капитан, глядя на дорогу перед собой. – Когда впервые появился Черный Покров. Люди подумали, что на СССР напали американцы, другие решили, что это наши испытывают какое-то новое оружие. Все случилось быстро. Пришли солдаты, вывезли всех, оцепили территорию, поставили блокпосты. Все делалось в спешке, вывезли не всех, остались деревенские, остались мародеры, бандиты, одним словом – неблагонадежные элементы, которым этот беспорядок был на руку. Потом тут стали работать ученые под защитой армии. Стало ясно, что Черный Покров приходит от того, что сейчас зовут Объектом. Над ним построили защитное укрытие, а здание администрации переоборудовали под институт, чтобы изучать всю эту непонятную чертовщину. Сюда свезли ученых, всяких академиков, испытателей, навезли им оборудования, стали работать и изучать. Ученые тоже были не в восторге, что их сюда поселили. Но смирились и живут. Тут все смирились и живут. Человек привыкает ко всему. Как писал Карлос Кастанеда…

– И что выяснили? Что происходит?

– Понятия не имею. Но что-то очень важное. Как видите, эту территорию охраняют получше, чем атомные городки.

Я вздохнул.

– Верьте мне и держитесь рядом, – сказал Капитан. – Я ваш Вергилий в этом аду.

Итак, посреди города есть некий Объект. От него по неизвестной причине приходит чернота, которая накрывает все в радиусе сотни километров. Это место уже тринадцать лет изучают ученые и до сих пор не понимают, почему это происходит. В городе и в окрестных деревнях по-прежнему живут люди. Тут есть те, кто охраняет порядок, а еще эти, которые жрут вещество Кайдановского, или угольки… Ширлики, да.

Мы выехали к перекрестку.

Взревев мотором, из-за угла резко вырулил наперерез милицейский ЗИЛ с глухим кузовом и решетчатыми окнами, с визгом затормозил, встал посреди дороги.

Капитан вдавил тормоз. Меня качнуло вперед.

И только я успел подумать, что здесь что-то не так, как справа и слева из-за перекрестка выбежали люди в черных масках, в касках, бронежилетах и с автоматами Калашникова. Их было пятеро или шестеро – я не успел подсчитать, – а из открывшейся двери грузовика выскочили еще четверо, тоже в масках и с автоматами.

– Твою мать… – успел выругаться Капитан.

Окружили, наставили на машину автоматы, по двое подбежали к дверям, заорали наперебой, глухими голосами, с командной хрипотцой:

– Двери открой! Выходи из машины! Вышел, давай!

Я застыл на месте и не мог выговорить ни слова.

Капитан открыл дверь, осторожно вышел с поднятыми руками. Двое в бронежилетах, наставляя на него стволы автоматов, указали на асфальт:

– Ложись, руки за голову! Ложись, говорю! Быстро!

Капитан послушно улегся на дорогу. От ужаса я совершенно не понимал, что делать. Наверное, надо делать то же, что и Капитан, подумал я и начал отстегивать ремень.

– Что сидишь, быстро из машины, кому сказал, быстро, давай, пошел! – раздалось над самым ухом.

Я посмотрел в окно. На меня смотрело дуло автомата.

– Да-да…

Я не слышал даже самого себя.

Одеревеневшими от ужаса пальцами я открыл дверцу, вышел из машины, подняв руки.

– На землю, быстро, руки на голову положил!

Перед глазами все сливалось в туман – и вороненые стволы автоматов, и глаза в прорезях масок, и серо-голубой пятнистый камуфляж, бронежилеты, грузовик, и подъехавший к нам сзади милицейский уазик.

– На землю, кому сказал!

Я лег, положил руки на затылок. Очки перекосились на носу, и теперь я видел перед собой только асфальт и ноги в начищенных берцах.

Кто-то уселся сверху, схватил руки, завел их за спину, и на запястьях щелкнули наручники.

– Ребята, – раздался со стороны голос Капитана. – Вы же знаете меня, я…

– Пасть закрой, – сказал один из людей в камуфляже, его голос звучал тише, чем у остальных. – Ты меня достал уже, понимаешь? Ты, твоя ворованная форма, патлы твои и твои вечные непонятные друзья.

– Слушайте, нам надо в инсти…

– Пасть закрой. Ты! – он приблизился ко мне. – Ты убил сотрудника милиции.

У меня перехватило дыхание. Да, черт, да, тот самый мертвец в машине.

– Я все расскажу, – сдавленно пробормотал я.

– В машину его, – рявкнул голос. – Расскажешь, конечно, и про убийство, и про хату блатных, и что ты делаешь с уродами из «Прорыва».

– Да какой еще «Прорыв»… – сбивчиво заговорил я, когда чьи-то руки уже поднимали меня с асфальта.

– Он не имеет никакого отношения… – сказал Капитан.

– Я не с тобой разговариваю! – взревел голос. – Пусть не придуривается! А ты за свои шутки еще получишь. Его в другую машину!

Меня подтащили к открывшейся двери грузовика, один из людей в бронежилетах запрыгнул передо мной, подхватил меня за подмышки, сзади подтолкнули.

Усадили на скамью. Напротив уселись трое в масках и с автоматами. Дверь с лязгом захлопнулась.

* * *

ИЗ МАТЕРИАЛОВ ПО ИЗУЧЕНИЮ ВОЗДЕЙСТВИЯ

НА ЧЕЛОВЕКА АБСОЛЮТНОГО ПОГЛОЩЕНИЯ

СВЕТОВОГО ПОТОКА

Научно-исследовательский институт аномальных световых явлений ЗАТО «Покров-17»

РАСШИФРОВКА ОПРОСА НАСЕЛЕНИЯ № 97

Респондент: ПАНКРАТОВ АФАНАСИЙ МИХАЙЛОВИЧ, род.

12.09.1923, проживает в дер. Светлое, ЗАТО «Покров-17»

ВОПРОС: Афанасий Михайлович, почему вы не уехали в восемьдесят первом?

ОТВЕТ: А куда уехать-то? Я тут всю жизнь прожил и тут помру, мои тут все похоронены, я отсюда на войну ушел, сюда и вернулся… Сами потом отстраивали все, вот этими руками, а эти приходят и говорят: уехать надо. Куда уехать? Зачем? От черноты этой? Я ту черноту и так каждую ночь вижу, ты чего, родной?

ВОПРОС: Но это все-таки другая чернота.

ОТВЕТ: А и что? Не страшно, не болит ничего, темно и темно, что тут бояться?

ВОПРОС: Вы помните, когда это впервые произошло?

ОТВЕТ: Помню, помню, ага, в восемьдесят первом тогда и случилось. Мы с бабкой покойной утром на крыльцо вышли белье снять – тут и началось. Бабку чуть кондратий не хватил, упокой ее душу, начинает темнеть, а она охает: «Афоня, помираю!» Дура была, эх. А я что, я подумал, что, наверное, война началась… Бабку тогда еще за руку держал крепко-крепко, как сейчас помню, и она в мою руку вцепилась, не отпускала… Так и стояли. Не видно ни черта и не слышно было, жуть! Как ведро на голову надели. А как прошло, вся деревня собралась, все, конечно, перепуганы, никто ничего не понимает, а потом еще и телевизор выключился… Ну, думаем, все, и правда война.

ВОПРОС: А как сейчас? Привыкли? Как справляетесь во время эпизодов?

ОТВЕТ: Человек к любой дряни привыкает, так-то. Обвык, конечно, столько лет-то прошло! Как сирены воют, я сразу присяду куда могу – если в зале, то на диван, если во дворе, то на крыльцо или скамейку, ну или на землю, сяду и жду. Сердце иногда побаливает, но это не от черноты, а от старости уже…

ВОПРОС: А вас не донимают ширлики?

ОТВЕТ: Жаль, ружье давно продал! Перестрелял бы их всех к хренам, уроды доставучие! То колбасу стащат, то хлеб, то придут после черноты, угольков нажрутся и давай валяться по траве, хихикают, безобразничают, пердят что твой трактор… Я их метлой гоняю-гоняю, толку никакого, они же просто не понимают человеческого языка! Я, слышь, как чернота пройдет, лопатой из двора угольки выкидываю – и на дорогу. Чтоб хотя бы во двор не лезли. Так все равно лезут! Что с ними делать? Дустом травить? Еще и выглядят так, то ли плакать, то ли смеяться. Гады, одно слово гады.

ВОПРОС: Хорошо. Как с едой? Нормально снабжают?

ОТВЕТ: На что не жалуюсь, на то не жалуюсь. Регулярно, как в аптеке. Проезжают фуры, всей деревней собираемся, солдатики нам все отгружают, и гречку, и риса, и картошки, и хлеба, и колбасы, иногда мясо мороженое, консервы… С одеждой беда, конечно, одежду реже привозят, поэтому изловчился на старости лет иголкой орудовать. Вы передайте им, пусть хотя бы форму старую военную привезут, зимой иногда ходить не в чем.

ВОПРОС: На этот вопрос, сразу скажу, можете не отвечать. Вы видели тех, кого называют мертвыми святыми?

ОТВЕТ: За все это время два раза. Оба раза тут вот, по дороге шли. Окна завесил, сидел тише воды… Жуткие они. Да сами знаете. Откуда они вообще?

ВОПРОС: Не могу вам ответить. Последний вопрос будет, пожалуй, очень личным. Чего вы здесь больше всего боитесь?

ОТВЕТ (после долгой паузы): Боюсь, что меня некому будет хоронить.

Беседовал

старший научный сотрудник отдела исследований

д-р СТЕПАНОВ В. С.

9 октября 1989 г.

* * *

– Зачем вы убили майора Денисова?

Полутемный кабинет с заколоченными фанерой окнами тускло освещался лампочкой без плафона. За столом напротив меня сидел грузный широкоплечий полковник с редкими седыми волосами, хмурым лицом и одутловатыми щеками. Глаза у него были голубые, мелкие, внимательные, а еще он постоянно слегка выпячивал нижнюю губу, будто все время обижался или сомневался.

За его спиной висел портрет Дзержинского, а рядом на канцелярских кнопках – глянцевый календарь за 1990 год с рыжеволосой голой женщиной.

Наручники так и не сняли. Сидеть так на стуле оказалось неудобно. Сзади стоял человек в маске и в камуфляже. От него можно было ожидать чего угодно.

– Не помню, – сказал я.

Полковник поднял брови, взглянул поверх меня, еле заметно кивнул головой.

– Серега, давай, – сказал он.

Сзади раздался быстрый шуршащий звук, и на мою голову опустился полиэтиленовый пакет. Сильные руки замотали пакет на шее, откинули назад голову.

Я начал инстинктивно вдыхать воздух, но воздуха не было, пакет прилипал к губам, в глазах темнело. Сердце с силой забилось, руки напряглись, перехватило дыхание. Я начал дергаться, пытаясь вырваться, но не мог. Спуталось сознание.

Я захрипел, затопал ногами.

Пакет сняли.

Я сипло дышал, жадно глотая ртом воздух. Очки опять съехали на нос.

– Я… Я действительно не помню, – заговорил я, как только удалось отдышаться. – Слушайте, я все расскажу, все, что знаю, правда, я не…

Полковник смотрел на меня, не отводя глаз, кривил губы и хмурился.

– Зачем вы убили майора Денисова? – повторил он.

– Это правда, абсолютная… – я закашлялся. – Я очнулся в своей машине. Но я не спал, я будто потерял память или что-то вроде того. Я помню, как выезжал из Калуги, как проехал Малоярославец, а дальше как будто все отшибло. И я прихожу в себя в машине на обочине, а рядом на сиденье труп. С ножом в груди.

– То есть вы утверждаете, что не помните?

– Да, да! Не спорю, возможно, это был я. Я никогда никого не убивал, я… Черт.

Я снова закашлялся.

– Может быть, это был я, может, не я. Я не знаю, потому что не помню.

Полковник вздохнул.

– На рукояти ножа ваши отпечатки. Рядом с телом следы от ваших шин. Это были вы. Зачем?

Мне захотелось заорать от бессилия.

– Не знаю! – я попытался закричать, но голос получился хриплым и сдавленным. – Действительно не знаю. Я говорю правду, ну как вам доказать?

Полковник хлопнул ладонью по столу.

– Ладно, – сказал он. – Какое отношение имеете к группировке «Прорыв»?

– Я не имею никакого отношения к «Прорыву».

– Может, еще раз пакет?

– Нет, нет… Я действительно ничего не знаю, слушайте, я здесь всего каких-то пять часов, а уже…

– А уже убили сотрудника милиции, связались с бандитами, оба из них мертвы, подружились с нашим общим знакомым… Вы хоть знаете, кто он?

Я покачал головой.

– Неважно, – продолжил полковник. – Он знает, кто вы, мы тоже знаем. Зачем вы сюда приехали?

– Я не хотел сюда приезжать. Я же не дурак прорываться через эти кордоны.

– Получается, что дурак.

– Я всего лишь писатель.

– Товарищ полковник, – заговорил вдруг сзади меня мужик в камуфляже, которого назвали Серегой. – Если бы он был из «Прорыва», я бы его точно запомнил.

Я грустно усмехнулся. Опять все то же самое.

– У вас тут все друг друга знают? – спросил я, не понимая, откуда в такой ситуации во мне появились силы шутить.

– Хватит! – полковник опять хлопнул ладонью по столу. – Вы убили майора Денисова. Я бы пристрелил вас прямо тут, но вы ответите, как того требует порядок.

Я осмотрел кабинет, взглянул на того, кто стоял за мной – на здоровенного мужика Серегу, который только что душил меня пакетом – и снова на полковника.

– Что-то я не заметил, чтобы у вас тут был порядок, – сказал я.

Полковник нахмурился, наклонил голову, взглянул пристально в глаза, недобро ухмыльнулся и ответил:

– Там, где я – там порядок. Наш порядок. Да, это не закон, закона здесь уже нет, но это порядок. Это единственный способ выжить. Наша страна рухнула. Про нас все забыли. Здесь уже начинается полный бардак. То бандиты, то эти уроды из «Прорыва», которые хотят выпустить всех отсюда… Вы понимаете, что будет, если отсюда всех выпустить? Вы видели, что здесь происходит?

– Я уже говорил, что я здесь всего пять часов. Я мало видел.

– Повезло. Отведите его в подвал.

Серега резко поднял меня под локти, повел к выходу из кабинета.

Опять стало страшно. Что будут делать? Бить? Пытать?

Полковник, будто услышав мысли, кашлянул и сиплым голосом сказал вдогонку:

– Будете сидеть там, сколько надо, пока не вспомните.

Меня вытолкали из кабинета, вывели в коридор с облупившимися зелеными стенами, довели до лестничной площадки и подтолкнули вниз. Я шагнул на ступеньку и едва не оступился, но рука крепко держала за локоть.

Внизу оказался тесный коридор, освещенный двумя болтающимися лампочками, и несколько камер с металлическими дверями и узкими решетками.

Серега открыл первую камеру, снял наручники, толкнул меня внутрь и захлопнул дверь. Щелкнул ключ.

В маленькой камере было темно, и ее освещала только слабая желтоватая полоска через решетчатое окно в коридор. Я разглядел узкие нары, грязный унитаз, вмонтированный в кафельный пол, и облезлую фановую трубу.

Размял затекшие в наручниках кисти, протер очки рукавом пиджака и уселся на нары.

Дожили, подумал я. Дожили. Охренеть. Просто охренеть.

В пятьдесят с лишним лет оказаться в настоящей камере с настоящей парашей и сидеть на настоящих нарах. Писать книги, издаваться, получать премии, публиковаться в журналах, стать одним из лучших журналистов Москвы – чтобы оказаться здесь, в богом забытом месте, в закрытом городе, где происходит какая-то чудовищная взбалмошная дребедень, а адекватных людей, кажется, нет вообще.

– Говнище, – сказал я вслух.

Что это за проклятое место, почему здесь все не так, как снаружи, что за чернота, что за ширлики, и – да, я не хотел об этом думать, очень не хотел – все-таки что случилось ночью в машине?

Майор Денисов, значит. Майор Денисов.

Быть может, попытаться вспомнить эту ночь – единственное, что сейчас возможно сделать.

Но нет – только дорога от Малоярославца, а потом в памяти пустота, чернота, ничего, как Черный Покров, приходящий на эту землю.

Я не помню ничего. Решительно ничего. Абсолютно.

Я ни разу в жизни не оказывался в камере. На меня никогда не наставляли оружие. Ни разу не защелкивали наручники на запястьях. Приличный человек, интеллигентная семья, книги, журналистика, выступления.

Что пошло не так, черт, что?

Кто такой майор Денисов? Как он оказался в моей машине с ножом в груди? Неужели я убил его?

Я забрался с ногами на нары, но лежать оказалось слишком холодно, пришлось расстелить пиджак и улечься на него.

Вспомнил, что в кармане есть сигареты. Достал, прикурил, выдохнул дым в темный потолок.

Так я лежал, глядя вверх. Когда показалось, что я в этой камере уже целый час, взглянул на часы и увидел, что прошло только 35 минут.

Я злобно выругался, отвернулся к стене в позе эмбриона, прикрыл глаза. Разумеется, заснуть оказалось невозможно.

Вдруг из-за стенки слева раздался голос. Скорее, неразборчивый протяжный хрип, будто кто-то с трудом пытался собрать звуки в слова, и это получалось не сразу.

Я вскочил с нар и настороженно прислушался. Хрип повторился уже более отчетливо.

– Слушай… – прохрипел некто за стенкой.

– Да? – спросил я.

Голос незнакомца снова сорвался в бессловесное мычание. Кажется, ему было больно.

– Слушай… – повторил он.

Мне стало почти физически больно от этого глубокого скрипучего голоса.

– У тебя, это… – и человек глубоко, мокро, с бульканьем закашлялся.

Я терпеливо ждал, пока он прокашляется.

Наверное, я слишком добрый.

Прокашлявшись, человек продолжил – на этот раз быстро, будто на одном выдохе:

– Слушай, у тебя, это, уголек есть?

И снова закашлялся.

– Нет, – ответил я.

Человек снова захрипел, пробормотал что-то неразборчивое и замолк. Больше он не говорил.

Прошло еще полчаса, и в двери лязгнул ключ. Я вскочил с нар, напряженно вгляделся в окошко.

Дверь со скрипом открылась, на пороге стоял высокий молчаливый парень в маске и камуфляже. Это все тот же Серега? Черт их разберет в масках…

Жестом он показал выйти.

Я вышел из камеры, боязливо оглядываясь. Парень в маске снова надел на меня наручники и повел наверх. Проходя по коридору, я попытался вглядеться в окошко камеры, где, скорее всего, сидел тот хриплый, но ничего не увидел.

В том самом кабинете, где час назад меня допрашивали, на стуле перед полковником сидел Капитан. Он выглядел потрепанным, со взъерошенными волосами и кровоподтеком под глазом, но, увидев меня, тут же улыбнулся во все зубы и пожал плечами, будто извиняясь.

– Садитесь, – угрюмо сказал мне полковник.

Меня подтолкнули вперед. Я уселся рядом с Капитаном.

– Как мы и договаривались, товарищ полковник, – с улыбкой сказал Капитан.

Полковник набрал воздуха в рот, сжал губы, зло посмотрел на него. Не дожидаясь ответа, Капитан продолжил:

– Этот человек нужен институту. Вы это знаете.

– Ага, – угрюмо ответил полковник. – А еще этот человек убил одного из наших людей.

Капитан вздохнул.

– Без обид, товарищ полковник. Вы представляете здесь порядок, но не власть. Институт – власть.

Он говорил быстро, по-прежнему слегка картаво – видимо, он картавил только когда волновался.

Человек в маске и камуфляже вдруг повернулся к Капитану и спросил басовитым голосом:

– Какая же у них власть, если они носу не высовывают из своего института?

– Вам нельзя идти против института, – продолжил Капитан, не обращая внимания на человека в камуфляже и продолжая смотреть на полковника.

– Вы прекрасно знаете, – продолжил Капитан, – что только от института в конечном счете зависит, что будет со всеми нами. Институт сейчас близок к решению проблемы, как никогда. Поэтому – да, за ними сейчас последнее слово. И им нужен этот человек. Они расстроятся, если не получат его. А если расстроится институт, плохо будет не только вам, плохо будет вообще всем. Очень плохо. Очень.

Последнее слово он проговорил сквозь зубы, не переставая улыбаться. И продолжил, горячо, сбивчиво, еще сильнее картавя:

– И еще раз повторю. Я знаю, вы цените и уважаете установленный здесь порядок. Мы поступаем так. Вы освобождаете этого человека. Взамен институт будет вам благодарен. Это во-первых. Во-вторых, институт закроет глаза, скажем так… на результат недопонимания между мной и вашими людьми, – он указал пальцем на кровоподтек под глазом. – Я знаю, у вас есть причины меня не любить, но у вас нет никакого права проявлять эту нелюбовь физически. Понимаете? Да, может быть, он убил майора Денисова. Скорее всего, убил. Но это никак не связано с «Прорывом», это во-первых. Это я знаю точно. И он совершенно не осознавал, что делает, это во-вторых. Когда он это делал – и если он это делал, – это был не он. Вам надо это понять, это важно. В конце концов, вы повидали здесь столько чертовщины, так почему вы не можете понять простую вещь: даже если это он убил майора, на этом стуле перед вами сидит не тот человек, который его убил!

Полковник молчал, надув нижнюю губу и барабаня пальцами по столу. А потом выдвинул ящик стола, вытащил пистолет Макарова, щелкнул предохранителем и наставил прямо мне в лицо.

Что, серьезно? Опять?

Я подумал, что уже даже не так и страшно, и не мог понять почему. Черное дуло смотрело прямо в лицо, а я вспоминал, сколько раз за эти несколько часов на меня уже наставляли оружие. Этот лысый парень на дороге, Блестящий, а потом тот, кто его убил, Корень, а потом эти, в масках и камуфляже…

– Воевали? – спросил полковник, целясь в мой лоб.

– Нет.

– Странный вы тогда человек. Вроде выглядите так, будто сроду оружия в руках не держали и не знаете, с какой стороны стреляет автомат.

– Это правда. Я не служил в армии по здоровью.

– А когда на вас наставляют оружие, все меняется, – продолжил полковник. – У вас глаза воевавшего человека. Неужели не страшно?

– Страшно.

– Я служил в Афгане, я могу отличить воевавшего, но вот вы… Ладно.

Он посмотрел на Капитана, продолжая наставлять ствол на меня.

– Вот вы. Вы знаете, чем отличается закон от порядка?

– Нет, – ответил Капитан, с опаской поглядывая на ствол. – Может быть, вы…

– А я скажу. Закон говорит, что я не имею права его сейчас пристрелить. Закон говорит, что я не могу этого сейчас сделать, потому что просто нельзя. Нельзя – и все. Пусть он тысячу раз убийца – нельзя. А порядок говорит, что я могу его пристрелить. Чисто технически, физически. Могу. Бам! – и нет его! И мозги по стенке! Но тот же порядок говорит, что за это я буду отвечать. Видите разницу? Закон говорит: это нельзя. Порядок говорит: это можно, но у этого будут последствия. Я знаю, что в мире нет хорошего и плохого, нет добра и зла: есть реальность, существующая здесь и сейчас, и у этой реальности калибр девять миллиметров.

– Один бездомный поэт и шахматист выразил вашу мысль проще: «делай что хочешь – таков закон», – язвительно сказал капитан.

Он раздраженно вздохнул и положил пистолет на стол.

– Ладно, – сказал он, задумавшись. – Я уважаю институт. Убирайтесь оба.

– Спасибо, товарищ полковник, спасибо, я знал, что нам удастся понять друг друга, – Капитан расплылся в белоснежной улыбке. – Родина вас не забудет.

– Машина ваша стоит там же, где мы вас взяли. Пешком уж дойдете. Вон отсюда оба. Снимите с него наручники и отдайте его сумку.

Человек в маске наклонился ко мне и взял за руки.

Я не мог поверить, что меня отпускают. Сейчас он провернет в наручниках ключ, и…

Человек в маске крепко сжал мои руки и придавил меня к стулу так, что я не мог пошевелиться. Полковник резко вскочил из-за стола, в его руке блеснуло что-то прозрачное.

Это был маленький тонкий шприц с черной жидкостью.

– Что вы делаете? – вскрикнул Капитан.

Из коридора вбежал еще один человек в маске, щелкнул предохранителем и приставил к моему виску пистолет.

Я дернулся, но не мог освободиться из захвата. Руки крепко прижимали меня к стулу. Я попытался оттолкнуться от пола ногой, чтобы перевернуться на стуле, но меня сильным толчком поставили на место.

Полковник сделал два шага и оказался прямо надо мной.

Резким движением он засучил правый рукав моего пиджака.

Схватил меня за запястье.

Я почти не почувствовал боли – игла нырнула под кожу, и за доли секунды черная жидкость исчезла под напором поршня.

Полковник убрал шприц.

Меня больше не держали за руки. Я тяжело дышал и не понимал, что происходит.

Я даже не заметил, как в наручниках провернули ключ.

Полковник уже сидел за столом с совершенно спокойным лицом, будто ничего этого не было. Я не заметил, как он сел. И не заметил, как ушел тот второй человек в маске, что наставил пистолет на Капитана.

Только в глазах Капитана я видел ужас.

– Можете идти, – с мягкой улыбкой сказал полковник.

* * *

Мы вышли на крыльцо под козырек здания. Небо затянуло тучами, моросил мелкий неприятный дождь. Я поежился, укутался в пиджак, достал сигарету и закурил, прикрыв ладонью огонек.

Место укола на запястье немного чесалось.

«Как комарик укусит», – говорили в детстве медсестры.

Мы стояли во дворе длинной пятиэтажки перед площадью, поросшей мхом и травой. В центре площади стоял разбитый фонтан, посреди которого дул в горн каменный пионер, почерневший от времени.

– Наверное, когда-то это был красивый фонтан, – сказал Капитан, зачесывая волосы пятерней назад.

Я впустил в легкие дым, запрокинул голову, резко выдохнул.

– Что это было? – спросил я.

– Вы про шприц?

Я кивнул.

– Это уголек. Вещество Кайдановского. Я рассказывал.

Капитан смотрел на меня, и его лицо выглядело встревоженным.

– Что вы чувствуете? – спросил он.

Я ничего не чувствовал. Только чесалась рука. Я пожал плечами:

– Ничего особенного.

– Тогда все хорошо. Надеюсь. Черт, надо было догадаться, что это может случиться.

– Что делает этот… уголек? – спросил я, с любопытством рассматривая еле заметный след от укола.

– Надеюсь, что в вашем случае – ничего.

Я не хотел ничего выяснять. Мы медленно пошли по площади в сторонудороги.

– Вы знаете этого полковника? – спросил я, кивнув в сторону здания, из которого мы вышли.

– Его фамилия Каменев. Владимир Сергеевич, если интересно. Начальник местного ОВД. Он жесткий человек. Верит, что охраняет людей снаружи от зла, живущего здесь. Ради этого он готов если не на все, то на многое, понимаете? Когда в стране начался бардак, тут тоже стали происходить жуткие вещи. Еще более жуткие, чем раньше. Каменев собрал вокруг себя всех, кто отвечал здесь за поддержание закона, и теперь командует ими. Он одержим и опасен, но его можно понять. К тому же он уважает Институт. Это оказалось нам на руку.

– Да, – я кивнул. – А этот «Прорыв»… Кто это вообще, в конце концов?

– Люди, которые хотят выйти отсюда. Очевидно, да? Их собрал Старик. Да, Старик… На самом деле он всего-то на пару лет старше меня. Раньше он служил в оцеплении этой территории, а потом пришел сюда со своим отделением. Он объявил, что поможет людям выбраться отсюда. Разрушит кордоны, блокпосты, стену с колючей проволокой. И люди к нему пришли. У них есть оружие. Базируются на железнодорожной станции, частично контролируют северо-восточную окраину города, иногда делают вылазки и нападают на оцепление.