Текст книги "Загон предубойного содержания"

Автор книги: Александр Шленский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

***

– Ну что, дорогой коллега… Где-то через час мне надо будет приступить к своим обязанностям проводника. Кстати, для справки, пропускная способность нашего убойного цеха примерно сто голов в час. А пока есть время, не могли бы вы рассказать о вашей прошлой жизни?

– С удовольствием, уважаемый Царандой. В прошлой жизни я заведовал кафедрой философии в академическом учреждении, под названием «Институт Системных Исследований Российской Академии Наук». В работе учёного основное время занимает – увы – всяческая рутина. Я тащил на себе кучу аспирантов, регулярно утверждал план работы диссертационного совета, каждый третий четверг проводил заседания Учёного совета, пробивал гранты на исследования. Но была и светлая сторона. Я писал статьи в «Психологический журнал» и кучу других изданий, отечественных и зарубежных. Ездил на конференции в Европу и в США. Изучал всевозможные материалы по проблеме гуманистического развития человека и общества. В частности, пытался проследить этапы эволюции психологии индивидуализма и его влияния на различные аспекты жизни. Если хотите, могу прочитать вам краткую лекцию на эту тему.

– А что, валяйте! Вы наверное будете единственным в мире учёным козлом, читающим бле-е-е-е-кцию в своём настоящем виде. Все остальные непременно маскируются под прямоходящих, когда блеют в микрофон.

– Да, что называется, не в бровь а в глаз. – потряс Цунареф длинной бородой. – Действительно, учёные козлы… хм… блеют в микрофон… Итак, индивидуализм… Как вы догадываетесь, уважаемый Царандой, индивидуализм не является исключительным свойством прямоходящим. Они унаследовали его от «братьев меньших», как они снисходительно выражаются. Сильные отбирают у слабых пищу и самок. Слабые погибают. Сильные выживают и дают сильное потомство. Жизнь торжествует благодаря законам природы. В основе этого процесса лежит индивидуализм, то есть приоритет собственных потребностей особи над потребностями другой особи. Такая форма поведения несомненно приносит пользу в дикой природе. Давая возможность сильному выжить ценой жизни слабого, она укрепляет популяцию и вид в целом.

– Но прямоходящие не живут в дикой природе, дорогой Цунареф.

– Совершенно верно. Прямоходящие – единственные существа, построившие собственную среду обитания, отделившую их от природы. Многие другие виды живых существ тоже являются строителями. Но внутри их строений, будь то бобровые хатки, лисьи норы, осиные гнёзда, пчелиные соты, паучьи сети, коралловые рифы… в их строениях действуют всё те же законы природы. Муравейник в джунглях является частью джунглей, не правда ли? И паутина в лесу является частью леса. А вот то, что построили прямоходящие, отчуждено от природы и противопоставлено ей, и поэтому законы природы там действуют превратно. Вы конечно знаете как называется это строение прямоходящих, любезный Царандой?

– Ну разумеется. – усмехнулся безоаровый проводник. – Цивилизация…

– Да, увы! Цивилизация… Она извращает законы природы, разделяя вещи, неразделимые в природе. Раньше всех она варварски разорвала великолепную гармонию мироздания, естественно и слитно ощущаемую всеми живыми существами, на две раздельные и совершенно бессмысленные вещи – знание и веру. Когда бесполезность такого деления стала очевидна, прямоходящие попытались исправить ошибку, а на самом деле усугубили её, разделив знание на факты, логику, причинность, статистику с корреляцией и прочие штудии. Веру разделили ещё глупее – на конфессии, конгрегации, догмы, ритуалы, обряды и тому подобные глупости. Итак, если исключить из рассмотрения все прочие традции и принимать во внимание одно только христианское знаковое поле, то по одну сторону гносеологической пропасти находятся апостольские писания, Фома Аквинский, блаженный Августин и на закуску Ансельм Кентерберийский, а по другую её сторону – Аристотель, Декарт, Рассел, Витгенштейн, Хомский, Фреге и наконец Гёдель, который вбил последний гвоздь в гроб дискурсивного подхода к познанию реальности…

– А что такое «дискурсивный»?

– Дискурс – это коммуникативный акт, включающий в себя некий текст и ряд экстралингвистических факторов.

– А что такое «экстралингвистические факторы»?

– Это реалии, существущие вне языка. То есть, они существуют, но поскольку они существуют вне языка, то следовательно рассказать о них с помощью языка я не могу, и никто не может, вы уж не обессудьте.

– А как же Гегель, уважаемый Цунареф? Помните в «Феноменологии духа» он писал: «знанию нет необходимости выходить за пределы самого себя, где оно находит само себя и понятие соотвествует своему предмету, а предмет – понятию». А теперь вот толкуют про какие-то экстралингвистические факторы…

– Гегель… А что, собственно, Гегель? Всю жизнь пробултыхался в болоте, которое сам же и вырыл в промежутке между знанием и верой. Вырыл и наполнил трясиной, которую он назвал диалектикой. Разумеется, купание в этом болоте не сделало прямоходящих счастливее, и тогда они раздробили всё уже окончательно – логический позитивизм, прагматизм, физикализм, функционализм, когнитивизм… Чем дальше в лес, тем мельче осколки, и составить из них осмысленную мозаику уже никому и никогда не удастся. Вот и всё что я могу сказать по поводу истории философии.

– Да, уважаемый Цунареф. Постоянное хождение на задних ногах даром для мозгов не проходит. – с грустью подытожил четвероногий проводник. – Постойте! А Кастанеда?

– Кастанеда? – усмехнулся винторогий философ. – Ах, ну да, Кастанеда! Читать довольно занимательно, но сути вещей он не меняет. Просто это чтиво вымывает отраву цивилизации из сознания прямоходящего и погружает его в пустоту. Но заметьте – на выходе из этой пустоты всё те же проблемы. Вот если бы Кастанеда дал возможность прямоходящим встать на четыре ноги и навсегда убежать в леса и в горы, подальше от цивилизации, тогда другое дело.

– Лесов не хватит. – заметил Царандой, задумчиво покачав рогами.

Цунареф вздохнул и отрицательно помотал бородой вправо-влево:

– По дороге в лес прямоходящие естественным образом бы друг друга перегрызли. Оставшимся в живых лесов вполне бы хватило. Беда в том что естественной грызни у них как раз и не происходит. Цивилизация извращает законы природы. Она создаёт власть, которая даёт силу слабым и лишает её сильных. Например, диктатор, будучи ледащим бессильным старикашкой, может погубить тысячи здоровых молодых граждан, протестующих против его правления. Молодые и сильные солдаты могут в любой момент стать жертвой престарелых политиков с дряблыми больными телами, которые посылают их умирать за чужие интересы. Можно привести ещё массу примеров, как цивилизация приводит к тому что сильные особи становятся жертвами слабых, чего в природе никогда не бывает. Но эта опасность – всего лишь Сцилла. Харибда хоть и менее очевидна, но гораздо страшнее, и называется она словом «гуманизм». Гуманистическое общество – это популяция, в которой здоровые и сильные особи должны кормить, лечить, ублажать и продлять жизнь увечным особям с тяжёлыми наследственными болезнями, дряхлым старикам, неизлечимо больным, инвалидам, сумасшедшим и прочим биологическим отходам. Оно вынуждено тратить огромные средства чтобы содержать опасных преступников в местах заключения пожизненно, потому что гуманизм не позволяет применить к ним смертную казнь. Вы не задавали себе вопрос, уважаемый Царандой, с какой целью современное общество решило содержать и обслуживать всю эту смердящую биомассу вместо того чтобы дать ей умереть и сгнить, как это происходит в природе? Ведь допустим в той же Спарте как-то обходились и без этого?

– Ну, вероятно, это и есть проявление той самой философии гуманизма, о которой мы с вами недавно беседовали.

– Ошибаетесь, дорогой коллега. Никаким гуманизмом здесь и не пахнет. Это всё тот же природный индивидуализм, только цивилизация вывернула его наизнанку. Цивилизация избавила прямоходящих от необходимости бороться за жизнь каждую секунду, как это происходит в дикой природе. Но это достижение вовсе не убило животного страха прямоходящих за свою жизнь, данного им природой для выживания, а только перенесло этот страх из настоящего в будущее. Индивидуализм прямоходящих распространяется неизмеримо дальше во времени чем индивидуализм всех остальных существ, и по этой причине изменил своё обличье до неузнаваемости. Например, белка может натаскать себе в дупло орехов на всю зиму, чтобы съесть всё в одиночку. Но ни одной белке не придёт в голову предложить беличьей стае создать фонд социального страхования и отчислять в него некий процент орехов из своей добычи чтобы кормить, например, белок, ослепших по старости. Ослепшая белка должна умереть, таков закон природы. А прямоходящие придумали такой вид общественной кооперации как страхование и пенсионное обеспечение и нашли таким образом способ обмануть природу. Но что является движущей силой этой кооперации? Вы думаете, гуманизм? Нет, это индивидуализм, который в сочетании с кооперацией становится так похож на гуманизм, что многие принимают его за таковой и даже выдумывают на сей счёт разнообразные теории.

– Кьеркегор? Швейцер?

Винторогий философ почесал рогами спину, переступил с ноги на ногу и иронически поморщился:

– Ну да… Швейцер, Кьеркегор… Всё пустое! Когда закрома у общества пусты, никакого гуманизма просто не может возникнуть ибо он экономически несостоятелен. Голодоморы на Африканском континенте, а кстати и поближе к нам, на Украине подтвердили это экспериментально. Когда свирепствует голод, сильный пожирает запасы слабого, а часто и его самого, чтобы выжить. Гуманизм появляется только рука об руку с благоденствием. И тем не менее, благоденствие – это самое страшное испытание для живого существа. Стоит ему продлиться достаточно долго, как насыщение сменяется пресыщением с его неизбежным декадансом и непреодолимой тягой к порочному образу жизни. Если в начальной стадии благоденствия обществу свойствен здоровый гуманизм, то есть стремление помочь всем несчастным, то в период декаданса на ему смену приходит то что я назвал термином «ультрагуманизм». Последний есть не что иное как воинствующий истерический индивидуализм, проявляющий необыкновенное сочувствие ко всем недавно амнистированным и потому модным порокам и нездоровый интерес к практикующим эти пороки дегенератам. Гуманизм в эпоху декаданса означает не сочувствие несчастным и обделённым и стремление им помочь, а всеобщее подчинение неизвестно откуда взявшемуся требованию не просто терпимо, а с любовью и с искренней симпатией относиться к носителям всевозможных пороков – наркоманам, проституткам, больным спидом, порноактёрам, педерастам, лесбиянкам, алкоголикам, обитателям трущоб и гетто, желающим все как один стать звездами рэпа… Это требование называется политической корректностью. На законченных подонков, например, на педофилов, насильников и серийных убийц политическая корректность пока распространяется только частично – то есть, их нельзя повесить без суда на ближайшем дереве, а необходимо потратить кучу денег сперва на следствие, потом на суд, и наконец на гуманное содержание в тюрьме. Зато лица этих подонков круглые сутки не сходят с экранов телевизоров, а написанные ими мемуары издаются и приносят миллионные прибыли. Больше всего страдает от этого наиболее здоровая и жизнеспособная часть общества, на которой паразитирует вся эта саранча. Она изнемогает под бременем налогов, но никому до неё нет дела.

– Вы правы. Кстати, налоговые деньги начинают тратить весьма пикантным образом. Например, на силиконовые груди для женщин-военнослужащих. Или на помощь сексуальным меньшинствам в развивающихся странах.

– Совершенно верно. Налоги уходят на создание дегенератам наилучших условий для удовлетворения их пороков. Все смотрят на их лёгкую безбедную жизнь, и довольно скоро наступает момент, когда нормальные люди хотят стать дегенератами и жить как дегенераты. Дегенерация становится нормой жизни.

– А ещё, дорогой коллега, некоторые новоявленные гуманисты жалеют зверюшек и не хотят их кушать.

– Всё их вегетерианство показное – они вопят о нём для печатных изданий и телепрограмм. Чтобы добиться известности в наше время, лучше всего, конечно, быть не вегетерианцем, а педерастом. Но если человек физически не способен стать педерастом, то ничего другого не остаётся как стать вегетерианцем. Надо же хоть чем-то отличаться от нормальных людей, если таково требование времени! Однако, заставьте этих вегетерианцев всерьёз поголодать – и они мигом озвереют и сожрут нас обоих живьём вместе с рогами и копытами. Создаётся впечатление, что под любое модное извращение прямоходящие немедленно подводят идеологическую базу, после чего на него смотрят уже не как на извращение, а как на пример для подражания. Цивилизация вообще отличается тем, что даёт элегантное и культурное название любому проявлению животных чувств и раздувает его до уровня глобальной идеи.

– Особенно когда дело касается секса… – многозначительно заметил Царандой.

– Это правда. Именно старина Фрейд, а никакой не Маркс, впервые обратил внимание на то что корни любой самой высокой идеи всегда утопают в навозе бытия. Маркс же сосредоточился лишь на одном аспекте бытия – производстве и распределении материальных благ. В определённой степени он был прав: количество материальных благ у прямоходящих определяет, какие свои животные чувства они поднимают на уровень главенствующей идеологии. Когда у них достаточно запасов, они провозглашают гуманизм и помогают тем кто не способен позаботиться сам о себе, чтобы самим иметь право на аналогичную помощь. Когда же запасы истощаются, торжествует звериный индивидуализм, и каждый спасается в одиночку. Характерно что у прямоходящих имеется веками выработанная мораль, которая весьма пафосно оправдывает любые взаимосключающие чувства и поступки, как самые добрые так и самые чудовищные.

– Значит, дорогой Цунареф, вы начисто отрицаете существование доброго начала в прямоходящих?

– Конечно нет, любезный Царандой. Некоторые прямоходящие вполне способны искренне пожалеть ближнего, помочь, а иногда и поделиться последним. Изредка встречаются даже такие кто способен пожертвовать собой ради других. Но речь о том, что формальный институт гуманности в обществе прямоходящих основан не на этой спорадически проявляемой жалости, а на голом расчёте: если ты отдаёшь обществу некоторую часть своих доходов на поддержку нуждающихся, то оно поддержит тебя, когда ты сам окажешься в их числе. Когда этот расчёт более не оправдывается, гуманизму приходит конец.

– В общем-то, уважаемый Цунареф, я нахожу это вполне справедливым. А вы?

– Разумеется, и я тоже. Кстати, совсем недавно психологи доказали экспериментально, что идея справедливости имеет всего один источник – сравнение собственной удовлетворённости жизнью со всеми остальными. Любому прямоходящему представляется несправедливым испытывать страдания в то время как остальные наслаждаются жизнью, хотя обратное не верно. Стремление уравнять степень страданий и удовольствия в обществе как раз и трансформируется в глобальную идею справедливости. Следует заменить, что справедливость – это нулевое решение индивидуализма, глубоко вынужденная вещь. Ведь на самом деле каждый хотел бы получать намного больше чем отдаёт и наслаждаться жизнью много больше чем все остальные. Но при этом возникает конфликт, в котором можно потерять всё, в том числе и собственную жизнь. Потому необходимо согласие, то есть, по выражению классика, «продукт при взаимном непротивлении сторон». И этот продукт, это согласие прежде всего требует…

– справедливого распределения материальных благ. – закончил фразу Царандой.

– Именно! Но тут наши старшие братья по разуму упираются в дилемму эффективности и справедливости. И придумывают как минимум четыре подхода к решению проблемы – эгалитарный, роулсианский, утилитаристский и какой последний, не напомните?

– Рыночный, разумеется.

– Совершенно верно. Причём ни один из них, в сущности, не работает. Тем не менее, регулярные социальные трансферты приводят к одному весьма неприятному эффекту. – тут винторогий козёл нахмурил шерстистую морду и нехорошо оскалился. – Получатели этих трансфертов начинают верить, что производительные силы общества безграничны, и соответственно меняется их психология. Те кто тяжело работает, без сомнения, знает цену своей трудовой копейке. А вот те, кто ест дармовой хлеб с маслом и икрой, во всё горло призывают общество увеличить помощь нуждающимся, выискивая этих нуждающихся где только можно, чтобы присоединить их крики к своим собственным воплям.

– Это вы верно подметили, дорогой Цунареф. В результате количество вопящих и получающих трансферты паразитов начинает увеличиваться неконтролируемым образом.

– Совершенно верно, уважаемый Царандой. Увеличивается по экспоненциальному закону. Но хуже всего, что эта тенденция вопить, призывая работающих тратить свои деньги на развращённых деклассированных захребетников, проросла из гетто и бидонвиллей в общественную мораль. Кроссовер, знаете ли, будь он неладен…

– Кроссовер? Это что-то автомобильное?

– Да нет, не совсем. Это такой процесс в генетике, фаза мейоза, в которой гомологичные хромосомы обмениваются секциями. Подобные же процессы происходят и с идеями в общественном сознании… Если раньше индивидуализм прямоходящего заканчивался на себе любимом, то теперь ему этого мало. Ему хочется большего – чтобы не только он сам был счастлив, но и все вокруг тоже были беспробудно счастливы. Разумеется, за счёт общества, а не за его личный счёт. Ему не хочется, чтобы делали аборты, хотя он не готов заплатить ни единого цента на содержание рождённых в результате детей… чтобы посылали солдат на войну, плодами которой он тем не менее пользуется… чтобы со зверюшек снимали меховые шкурки на шубы, которые он носит… чтобы нас с вами, дорогой коллега, забивали на мясо, которое он тем не менее ест… чтобы депортировали нелегальных иммигрантов, детей которых он не желает видеть в школе, в которую ходят его чада… чтобы казнили неисправимых преступников, от рук которых он однако не желает умирать… И конечно же всё это не потому что он кого-то из них действительно жалеет, а просто потому что сам факт наличия в мире чужих страданий напоминает ему, что страдания могут однажды коснуться и его самого, а это скверно действует на его драгоценнейшее пищеварение.

– Что же делать, дорогой Цунареф? Неужели единственный выход – побросать всех дегенератов в Нил на корм крокодилам? Помните как Иди Амин учудил в семидесятых с инвалидами?

– А, это угандийский диктатор? Нет конечно. Одноразовая акция ничего не даст.

– А если её повторять систематически? Хотя нет… Куда потом девать крокодилов? Размножатся же как на дрожжах.

– Крокодилов – на мясо, как и нас.

– Не проще ли сразу инвалидов на мясо, дорогой Цунареф? Их ловить гораздо легче чем крокодилов.

– У инвалидов мясо тухлое, а тухлятину никто кроме крокодилов не ест. Когда в ареале отсутствуют крокодилы, систематически выедающие тухлятину из живущей там популяции, эта популяция протухает целиком, и ей приходит конец. Да посмотрите сами, что происходит: сильные, генетически полноценные прямоходящие должны всего добиваться сами в тяжёлой конкурентной борьбе, истощая свои силы, и отдавать большую часть своего заработка на поддержание жизни инвалидов, которые работать не могут и целой своры симулянтов, которые работать могут, но не хотят. Получается так что весь генетический брак, от рождения неспособный усваивать и применять знания, социальные и производственные навыки, полностью освобождён от борьбы за выживание. Вырожденцы и деграданты находятся на положении священных коров. В нынешнем обществе дегенераты не только не уничтожаются, но напротив – любовно культивируются и обеспечивается всеми благами за счёт здоровой части общества. В популяции прямоходящих катастрофически увеличивается доля умственно отсталых, врождённых уродств, диабетиков, гемофиликов, дальтоников, гомосексуалистов, наркоманов, алкоголиков, гороподобных толстяков, трясущих жирами, психопатов, маньяков, шизофреников… Кем бы все они были в дикой природе?

– Едой, уважаемый Цунареф! Дрянной некошерной едой. Другими словами, падалью.

– Правильно! Вся эта генетическая некондиция, годная лишь на то чтобы быть съеденной падальщиками, в естественной среде не только бы не выжила, а просто никогда не родилась. Лишь благодаря современным технологиям и современному же слюнявому индивидуалистическому сочувствию любым дегенератам, которое ныне считается вершиной гуманизма, нежизнеспособные мутанты не только остаются в живых, но ещё и активно размножаются и плодят себе подобных! Их заботливо кормят, лечат, их жизнь поддерживают искусственно, не считаясь с затратами, за счёт здоровой части населения. В результате здоровых становится всё меньше, а неспособных к нормальной жизни – всё больше. Очень скоро у прямоходящих станет некому работать и обеспечивать не в меру расплодившихся вырожденцев инвалидными колясками, диетическими завтраками, кислородными подушками и тёплыми клизмами! Вы представляете, что тогда случится?

– Ну почему так уж и некому работать, дорогой Цунареф? А иммигранты?

– Иммигранты? Это дикари, в их в генах нет ни грана самодисциплины. Если они видят, что можно не работать, они тут же перестают работать, а начинают сладко бездельничать на пособия, которые им платят местные гуманисты, и рожать без счёта таких же дикарей и бездельников. Таким образом иммиграция не сокращает, а только увеличивает число нахлебников обезумевшего от избытка слюнявого гуманизма цивилизованного общества. Идея терпимости к большиству мыслимых пороков не может привести ни к чему иному! В итоге инфраструктура, в которой освобождающиеся рабочие места некем заполнить, просто развалится. Вот в этом самом убойном цеху, куда вы нас поведёте через часок, станет некому работать, и он остановится. Оборудование заржавеет, здание разрушится…

– А мне очень нравится наш убойный цех. Прекрасное инженерное сооружение. Полутуши висят на конвейере, медленно продвигаясь вперёд… Рабочие разделывают их чёткими, выверенными движениями… Иногда мне кажется, что они двигаются как автоматы. Возможно их скоро и заменят роботами, как в автомобильной промышленности… И вы знаете, эта великолепная механизация заставляет забыть, что на конвейере висят не просто куски мяса, а ещё недавно бывшие живыми существа, у которых насильственно отняли жизнь. Эта инженерная непреклонность не позволяет верить, что каждый новый шаг конвейера начинается с убийства. И хотя я каждый день вижу эти массовые убийства, я всё никак не могу смириться с мыслью, что убийство может быть поставлено на конвейер. Смешно, не правда ли?

– Нисколько не смешно, дорогой коллега. Если этот конвейер убийств остановится, некоторое количество прямоходящих не получит на завтрак привычные сосиски и ветчину. Если остановятся все подобные этому конвейеры убийств, прямоходящие очень скоро начнут убивать друг друга, и убивать весьма жестоко, и конвейр убийств возродит себя в ином качестве. Предваряю ответом саркастический вопрос, который читается на вашем лице. Нет, уважаемый Царандой! Вегетерианцами они не станут. Когда цивилизация прямоходящих начнёт разваливаться, а это произойдёт непременно, они погрузятся в такую дикость, которая нам, парнокопытным, и не снилась. Природа, доселе искусственно сдерживаемая цивилизацией, возьмёт своё, и сделает это с удесятерённой яростью. Перед тем как остановиться, нечестивый конвейер бессмысленных убийств обязательно пропустит через себя тех, кто его построил и запустил. Природа слишком хорошо устроена для того чтобы этого не случилось.

Цунареф посмотрел на дремлющих овец, обвёл взглядом ограду загона, задержав его на коридоре, ведущим в убойный цех, и глубоко вздохнул, а затем тихо продолжил:

– Нынешняя цивилизация прямоходящих – это не что иное как загон предубойного содержания, в который они загнали себя в очередной раз. Развитие новейших технологий делает его комфортабельнее чем те, что их предки строили в античные времена, но факта предстоящего убоя это не только не отменяет, а как раз напротив – делает его абсолютно неизбежным. Прямоходящие уже дважды проводили репетицию массового убоя самих себя – в начале и в середине прошлого века – но пока что не довели дело до конца. Не могу не заметить, что несмотря на весьма странную заботу, проявляемую прямоходящими в отношении своих нежизнеспособных смердящих соплеменников, они непрерывно совершенствуют технологии убоя своих полноценных собратьев-конкурентов и применяют их, особо не задумываясь. Нас, парнокопытных, прямоходящие убивают в промышленных масштабах, но при этом их цель – не истребить нас, а напротив, сохранить и приумножить наше поголовье. А вот в отношении самих себя у них такой цели нет. Когда прямоходящие в очередной раз начнут массовый убой друг друга в промышленных масштабах, неизвестно, сколько из них выживет, и выживет ли кто-нибудь вообще.

– Расскажите, уважаемый Цунареф, как произошла ваша трансформация?

– Весьма неожиданно… Я был весьма аполитичной личностью, и всю эту кутерьму с перестройкой воспринимал как неизбежное зло, не вдаваясь в детали. Однажды директор института вызвал меня к себе и сказал, что необходимо уступить большую часть кафедральных помещений открывающемуся кооперативу. В тот же день пришли какие-то деляги в малиновых пиджаках, а с ними почему-то спортсмены в спортивных костюмах. Они привезли с собой бригаду каменщиков, и те просто заложили остаток нашей кафедры кирпичом, отрезав от парадного входа. Я и мои сотрудники были вынуждены проникать на работу через заднюю дверь здания. Вслед за тем нам перестали платить зарплату. Жить стало как-то очень нервно и голодно. И вот однажды утром стена неожиданно рухнула, и в проломе возникли всё те же жуткие лица. Они предложили нам убраться из помещения – извините, я цитирую – «к ёбаной матери».

– Я уверен, что на вас наехали с ведома, а скорее всего, даже с подачи вашего директора. – серьезно сказал Царандой.

– Возможно. Я обратился к предводителю этой шайки: «На каком основании вы здесь распоряжаетесь?» Тогда эта морда вплотную приблизилась ко мне и проревела: «Вали отсюда на хуй, цунареф, пока пизды не огрёб!» «Моё имя не Цунареф, – ответил я. – Меня зовут Алимбек Азизович Искаков, член-корреспондент Российской Академии Наук! Это раз. Я не покину свою кафедру и свой рабочий кабинет, как бы вы мне ни угрожали. Это два.»

– Могу себе представить, что за этим последовало.

– Последовала фраза: «Ну чё, Цунареф, по-хорошему не вкурил? Ну ты козёл! Сейчас ты у меня отсюда не то что пойдёшь, а блядь, поскачешь! На четырёх копытах!». Тут он взял из рук одного из бандитов круглую дубинку, которой американцы бьют по бейсбольному мячу, и принялся меня избивать. Моё тело наполнилось умопомрачительной болью, я слышал и чувствовал как ломаются мои кости, а затем я ощутил страшный удар по голове, и сразу после этого – тишина, провал… И вдруг я внезапно почувствовал, что крепко стою на четырёх ногах в двух шагах перед своим убийцей, и на моей голове есть оружие, не хуже того, которым меня только что убили. Меня нисколько не удивила метаморфоза моего тела, я даже не удивился, увидев своё прежнее тело, лежащее в луже крови с проломленной головой… Всё моё внимание было поглощено врагом. Я сделал могучий рывок и со всей силы вонзил левый рог прямо ему в горло. Хлынула кровь, и враг упал с изумлённым выражением лица. Остальные бандиты тоже взирали на меня в крайнем недоумении и испуге. Наконец один из них достал пистолет, но не успел выстрелить. Я бросился на него и пропорол ему рогом грудь. Затем я выпрыгнул в окно, выбив стёкла и раму, и понёсся прочь на четырёх копытах. Вслед мне хлопнуло два или три пистолетных выстрела, но я был уже далеко.