Текст книги "Предисловие к Мирозданию"

Автор книги: Александр (Саша) Немировский

 
Все ж, о чём разговор был, вспомнить сумейте?
 

Исабель:

 
Мы вели диалог об искусстве, как инструменте
познания мира.
Говорили об истине, непременно
замешанной в красках, незаметно
живущей в рисунках,
как в пробирках
научного эксперимента. Как, по сути,
из глаз на портрете
удачном душа никогда не уходит.
 

Загадор:

 
Но Адель говорила, что живопись больше не в моде.
Что теперь на Земле все работают с цветом и формой
в абстрактной манере.
 

Гаардвал:

 
Да известное дело.
Как будто их души не кормят,
как прежде, своею энергией сферы.
Они смотрят, не видя, коверкая
линии тела,
рисуют, ваяют
напрямую открытые чувства,
не скрывая
подспудно в свечении кожи
волну вдохновенья искусства.
Только редко выходит похоже.
 
 
Что художники? – говорить почти не о ком.
Но когда получается образ, то может случиться,
что в это же время им ангел поможет
словами, раздвинув мгновенья.
И тогда этот ангел вдруг сам воплотится
на портрете своём иль из пены морской —
человеком.
 
 
Вот и весь переход. Загадор,
но послушай внимательно – есть ещё один способ.
Его описанье разбросано
по кусочкам по свиткам с легендами разными.
Невозможное в этих сказаньях – всего лишь помеха
устройства.
Она – словно красная краска на бледном рисунке
сюжета, что сам по себе так обычен, до скуки.
 
 
Переход – он почти не описан, но, по сути,
его результат – это главный герой всей истории будет.
Так бывает частенько, решенье подсунуто
прям под глаза,
но при этом не видимо людям.
Да, на каждом фрагменте есть указатель,
что похож на ошибку. Кто истину знает, тот неточность
увидит.
 

Исабель:

 
А сколько их вместе всех этих фрагментов, кусочков
составляющей нити?
 

Гаардвал:

 
Кто ж считал все легенды и мифы?
Но во многих есть что-то,
что путь размышленью укажет.
Я не смею вам просто сказать – это тайна,
старейшие мне не простят разглашенья.
Опишу, чтобы им невдомёк.
Информация, с краю,
прилегает вплотную к Всемирному Уравненью.
Игнорируйте грифы в архивах,
смотрите во всё, что вам по́д руку ляжет,
один лишь сюжет будет там поперёк.
Там такой переход – это чудо, прошедшее, скажем
так, без помехи,
но, увы, оно стало основою Веры,
и поэтому сверху
опять
мы не можем его повторять.
Хоть и вехи
на путь перехода ведут, эта дверца теперь без ключей.
 

Исабель:

 
Гаардвал! У тебя из плечей
вырастает огонь.
 

Гаардвал:

 
Все же я проболтался!
Исабель, тот ключ, что от Веры, не тронь!
Остальные годятся!
 

Бард:

 
Ужастик, словно комикса картинки —
у Гаардвала со спины и из груди,
в обоих направленьях
сразу, изнутри
наружу вдруг вырастают половинки
одной стрелы. Та, что имеет оперенье
дымится в пламени, а на другой краснеют
угольки под наконечником.
Когда ж концы оружия перестают расти,
он мертвым падает сперва на плечи,
потом плашмя на спину. И руки, сжатые в горсти,
вдруг раскрываются, и каменеет тело.
Вот Исабель бежит к нему, спасти,
но прикасается
едва,
как тотчас пылью белой
он рассыпается.
Сквозь пепел пробивается трава.
 

Исабель:

 
Я коснулась руки, и его больше нет! Кто убил?
Первый раз наблюдаю, как ангелы вдруг умирают.
 

Загадор:

 
Кто убил —
разве важно?
Важнее за что? Неужели за то, что он нам говорил?
Исабель, мне становится страшно.
 

Бард:

 
Загадор отступает к стене и разводит руками.
По его повеленью каждый пергамент
становится толще
и потом распадается на копию и первоисточник.
Оставляя последний
на месте,
он сжимает все копии в тесную
стопку
и пытается с ними из кельи
бежать,
но даже на шаг
он не может продвинуться, только лишь боком
с трудом развернуться. Ему трудно дышать.
 

Загадор:

 
Почему не могу я вернуться обратно на нашу сфироту?
Я ж забрал отражение свитков, и только.
Давай, Исабель, помогай.
Почему-то нам нету отсюда пути!
 

Исабель:

 
А я повороту
такому не удивляюсь. Если ангел убит, значит, так понимай,
то, что знал он,
не должно никуда перейти.
Гаардвал помешал.
Кто ему запретил
говорить? Мы тому же мешаем,
но достаточно нас запереть.
Мы секретов не знаем, ничего не решаем.
Наша смерть —
ни к чему.
 

Загадор:

 
По уму,
лишь пока ни к чему. Что ещё тут случится —
нам не ведома эта интрига. И куда всё ведёт, не понять.
Но куда бы всему ни катиться —
переход в планетарную жизнь
ищем дальше.
И, видать,
надо б быстро.
Это чувство, что надо спешить,
объяснить не могу.
Ко всем средствам запрета на знание,
это – убийство
стрелой. В мире нашем
стрела или меч – это тоже живое создание,
принявшее форму предмета.
Но вопрос – по чьему повеленью? – пока без ответа.
 

Исабель:

 
Никуда не сбежать.
Но хотя б заперты мы с возможным решеньем проблемы.
Так, спасая себя, мы изучим тюремные стены.
Что ещё остается?
 

Загадор:

 
Нам придётся
пройти через многое множество свитков.
Чтоб найти в них неточность, которая ключ,
нам придется сшивать их невидимой логики ниткой,
а потом обсуждать. Случай
тем тяжелее,
что скудны наши знанья в сравненьи
с объёмом архивов – это капля в потоке.
 

Исабель:

 
Да, согласна, это крохи —
такие, что мы понимаем едва, – вот и всё, что дано.
Так с чего начинаем? Есть ли дно
в этих нишах, а стенки у полок?
Бесконечности сена не ва́жны размеры иголок.
 

Загадор:

 
Я искал бы неточность, как расхожденье
между тем, что написано, и что достоверно известно.
Пусть, хотя бы в легенде, но повсеместно
во всех её версиях, в непроверенных,
в первых,
совпадает сюжет, но в какой-то окажется разным
в одном выраженье.
Это ключ будет мой.
Ни к чему не привязанный,
очевидный, простой,
как ошибка писца.
Начинаем с древнейших легенд и идём до конца.
 

Исабель:

 
Загадор, я увидеть неточности нить
смогу только в том, что я знаю.
А все прочие тексты, увы, лишь погибель —
столько мне не сравнить.
Ты штудируй легенды и сказки, я ж пока пролистаю
писанья религий.
 

Бард:

Они затихают, словно в трансе —

каждый в своём углу,

окруженные висящими

фрагментами свитков.

Видимая часть кельи сворачивается в круг,

а тьма заволакивает избытки

остального пространства.

Часть вторая

I.

Бард:

 
Утро в поздней фазе.
Туман клубится в ожидании светила.
Дверь в домик. На стоптанных ступенях морось,
на нижней – явные следы от грязи.
Чуть вдалеке – проезжий путь
забит авто. Забывшие про скорость,
они ползут неторопливо.
От сырости дверь в студию перекосило.
 
 
Собака гавкает за дверью, подбегая,
как только Гая
тыкает в отверстие замка
ключом,
им шевелит и про себя бормочет,
движенья комкая,
сон краткой ночи,
разгоняя.
 

Гая:

 
Какой тут всё же грёбаный замок!
То вдруг прокрутится, а то застрянет в повороте.
Сказать хозяину, чтоб заменил. Когда бы смог.
 

Пабло:

 
Полно́те,
сеньорита! Помочь позволь, а то шумишь.
 

Гая:

 
А, Пабло, ты с той стороны, напротив
двери, и ты не спишь!
В свой выходной? Ну, открывай мне, чёрт!
(Похоже, ключ подох.)
Или ты пил всю ночь?
Опять за старое, что, голову снесло?
 

Пабло:

 
Ну что ты, Гая!
Тут такое произошло!
Как рассказать, с чего начать – не знаю.
А ты-то, что
ко мне в такую рань дверной замок ломаешь?
Концерт здесь твой назначен лишь на вечер?
 

Гая:

 
Да заскочила, я тут недалече
сегодня помогаю в одном доме. Но на тебе лица почти что
нет!
 

Пабло:

 
Я тут давеча
девушку одну нашёл. Она вот спит ещё. Давай пока потише.
Она – мой ангел.
 

Гая:

 
А, женщина и Пабло!
Ну привет!
Вновь крыша
съехала твоя.
О, мой романтик! Ей дам два дня,
ну, может быть, неделю, как разбежитесь.
Нашёл? Признайся – спас от беды?
Ну, просто рыцарь-витязь
какой. Пойди, умойся. Кстати, дай стакан воды.
А лучше нет, поставь кофейник,
всего девятый час, расскажешь всё за кофе.
 

Пабло:

 
Да ангел. Ну, быть может, фея —
всё мне внове,
я ничего не понимаю – крылья, кожа.
Про твой концерт – всё есть. Вот стулья, Васька приволок,
складные. И микрофон с динамиком от караоке.
И светомузыка на потолок.
Да на фуршет – пирожных.
Он от тебя, похоже, без ума.
 

Гая:

 
Хоть программист, но страсти нам не чужды.
Я и сама не против. Он хороший,
опять-таки и при деньгах, что нужно.
Я вижу, всё с концертом на мази.
Ну, расскажи же мне про ангела и фею,
а то бестактно ляпну что-нибудь про нас – она уйдет. Прости,
ты это хочешь, Пабло?
 

Пабло:

 
Не вздумай! Она вблизи ещё милее,
чем всё моё о ней воспоминанье.
Я наглядеться не могу!
Смотрю, всё мало!
Она прекрасна, как бывает
рассвет над дальним горизонтом, над холмами.
Я у неё за вдохновение
в долгу.
 

Гая:

 
А дальше?
 

Пабло:

 
А дальше – я в её присутствии растерян.
То речь бегу,
слова мешая,
как в азарте, то строку
теряю. Мы обсуждаем
лишь необходимость. Как выжить ей,
как говорить на языке людей.
Какие, как ей принимать решенья.
 

Гая:

 
Она что, иностранка?
Беженка страданья и лишенья?
 

Пабло:

 
Считай, что так. Из стран, которых нет на карте.
Она с небес. Она – прощенье
моему карандашу и ки́стям за весь тот хлам,
который я писал все годы.
За бесталанность, ремесло, гордыню без причин.