Текст книги "Небесный гость (Сборник)"

Автор книги: Александр Беляев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

18. КАЛЕЙДОСКОП

Тюменев проснулся внезапно, словно его кто в бок ударил: засыпая, он внушил себе спать не более трех часов. Нельзя же проспать всю ночь и не увидеть звезд! Ночным небом нужно дорожить, тем более что Бета, проходя свой путь по орбите, скоро Скажется между двумя солнцами, и тогда на четверть года прощай, ночное небо. Днем Бета будет освещаться Голубым солнцем, а ночью отворачиваться к Красному. Но эта «красная ночь» будет ярче голубого дня.

Не зажигая огня и стараясь не шуметь, чтобы не, разбудить спящих, – напрасная предосторожность! – Тюменев ощупью добрался до трапа. Гидростат лежал на боку, и по трапу пришлось лезть на четвереньках. Вот и пролом. Астроном вышел наружу.

В лицо ему пахнул свежий ночной воздух, наполненный крепчайшим запахом сена и неведомых горько-сладковатых ароматов. Тюменев взглянул на небо и вскрикнул, как человек, который увидел лицо друга после долгой разлуки: сначала удивился, как оно изменилось, потом, вглядевшись, начал находить старые, знакомые черты.

Все небо светилось, словно изумруд. В южной части оно было темнее и синее, в северной – чуть-чуть окрашено в розоватый цвет. Высоко в небе стояла фиолетовая луна.

Из– за горизонта всплывал огромный месяц. Верхний конец рота был тускло-красный, как раскаленное, но уже остывающее железо, нижний – сине-зеленоватый.

Созвездия были как будто те же и не те. Одни словно растянулись, другие сжались, и все немного сдвинулось со своих мест.

Старый астроном смотрел, смотрел и не мог наглядеться и не заметил, как наступило утро. Побледнело небо, выцвели звезды, померкли луна и месяц. На востоке небо налилось ярким голубым светом, и вдруг из-за горизонта поднялось ослепительное сапфировое солнце.

Тюменев посмотрел на свои руки, на гидростат – все было голубое, а тени л иловатые.

Но вдруг к голубому цвету начал примешиваться розовый, затем красный. Небосклон начал принимать фиолетовый оттенок. Из-за горизонта показалось второе солнце – Красное. От смешения голубых и красных лучей этих солнц и получался фиолетовый оттенок неба.

– Изумительно! Прекрасно! Бесподобно! – продолжал восхищаться Тюменев.

Жмуря глаза, к Тюменеву подошли Архимед и Са-вич.

– Это что такое? – воскликнул Архимед. – Как это понять? Глядите, дядюшка. Два солнца светят и греют вовсю, жара тропическая, а наш лист-самолет и не думает взлетать. Почему?

– Потому что он вянет. И сеном прелым от него пахнет, чувствуете? Я думаю, что и вчера мы опустились совсем не оттого, что лист намок и охладился, а потому, что он начал вянуть. Я смотрел на другие листья леса. Они ночью и не думали опускаться. Этот лист мы отрубили от стебля, он стал вянуть, эластичность и напружиненность его клеток ослабли, клетки стали дряблыми и начали пропускать водород, который легко разрывал гниющие ткани и выходил наружу. Вот, я думаю, и весь секрет.

– Дядюшка, простите меня, но сегодня я не склонен к научным анализам. Мне хочется просто любоваться красотами здешней природы. Вы, – какое удивительное освещение, – вы, дядюшка, с одной стороны сапфировый, а с другой – рубиновый. У Савича, смотрите, фиолетовые руки.

– Изумительно!

– Наши тени, заметьте, двойные: одна фиолетовая, другая зеленоватая. А поглядите на этот лес гигантских «водорослей». Странно, вчера его листья и наш лист-самолет казались мне бурыми, а сегодня они темно-вишневые.

– Кроме нашего умирающего листа, который стал темно-синим. Как быстро идет здесь процесс гниения.

– Помнится, вчера мы опустились на ровном месте, на пустой поляне, где не было ни травинки, а сейчас мы находимся среди цветов, – сказал Савич. – Неужели они выросли за одну ночь? А ведь каждый цветок больше меня ростом. И какие вычурные формы, какие яркие цвета.

– Ну вот, теперь вы сами восхищаетесь, а всю дорогу скулили, – проворчал Тюменев.

– Я и сейчас предпочел бы этой роскоши наш скромный ландыш, – ответил Савич и, вздохнув, прибавил: – От всей этой пестроты красок и яркости света у меня в глазах рябит и голова кружится.

– Смотри, Архимед, полюбуйся на ошибку Аркусова, – прервал Савича Тюменев, показывая на горизонт. – А снег-то на Бете все-таки есть. Хотя вершины и не белые, а бледно-фиолетовые, но блестят, как снег. То есть снег-то, наверно, белый, но освещен двойным солнцем и кажется фиолетовым. Сколько оттенков…

– Да, вижу. Но обратите внимание, дядюшка, ваш снег лежит не только на вершинах гор… если только это снег, в чем я очень сомневаюсь. Уж слишком ярко блестит. Да и не может быть снега у подошвы горы.

– Но если не снег, то что же?

Архимед пожал плечами и ответил:

– Не знаю. Я предпочел бы, чтобы они были сахарные или мучные. У нас осталось совсем мало продуктов.

– Да, неплохо было бы поймать пару хороших налимов или подстрелить пару уток, – сказал Савич. – Но, к сожалению, Бета не очень гостеприимная хозяйка.

– Попросту она не имеет этих вкусных вещей, – заступился за Бету Тюменев.

– Или же скрывает их, – заметил Архимед.

– Ну, может быть, растительный мир будет к нам добрее. – И Тюменев показал рукою на заросли цветов.

– Я сейчас пойду поищу в этом лесу цветов, – вызвался Савич, но не успел он отойти на несколько шагов, как исчез из виду, словно провалился.

Тюменев и Архимед окликнули его. Савич отозвался – его спокойный голос звучал совсем близко, но самого не было видно.

– Что с вами, Савич? Где вы? – крикнул Архимед.

– В чем дело? – в свою очередь крикнул Савич. – Все в порядке.

– Что за ерунда! – воскликнул Тюменев. – Ты его видишь, Архимед?

– Вижу. Это великолепный оптический обман!

И вот они увидели Савича оба: тот словно состоял из четырех ног. Одна пара ног как будто шла по земле, а другая, поставленная на туловище подошвами вверх, повторяла эти движения в воздухе, как отраженная в зеркале. Вслед за удивленным криком Тюменева ноги повернулись и пошли назад. Послышался голос Савича:

– Да в чем же, наконец, дело, товарищи? Куда теперь вы пропали?… – А еще через несколько секунд он воскликнул: – Я вижу ваши ноги… Много ног., словно вы стали на голову… А теперь совсем ничего не вижу.

Архимед и Тюменев в свою очередь перестали видеть изображение ног Савича. Но через несколько минут он сам предстал перед Тюменевым и Архимедом.

Тюменев подошел к Савичу, ощупал его и сказал:

– На этой шальной планете глазам нельзя верить. Вот теперь я знаю, что это живой Савич, с головой, руками и ногами, а не оптический обман.

– Я видел вас, как, наверное, рыбы «видят» человека из-под воды. Погруженного наполовину, – сказал Савич.

– И мы все видели в этом же роде, – ответил Тюменев.

– Но я видел и еще более удивительные вещи, – продолжал Савич. – Я подошел к одному цветку и, к удивлению, заметил, что он удаляется от меня, подошел к другому – та же история. А когда я дошел до холма, он был пуст. Ни одного цветка не росло на нем, и я даже не заметил, куда они девались.

– Вот как! – забеспокоился Тюменев. – Цветы, говорите, сбежали, исчезли, а холм остался? Это уже не только оптика. Тут что-то другое. Быть может, маскировка? А? Представьте себе, что любопытствующие жители Беты подходили к нам, замаскировавшись цветами. Как вам это нравится? Или, быть может, здешние живые существа обладают способностью к необычайной мимикрии? Трансформации… Как они исчезли, объяснить проще: оптика, свойства атмосферы… Миражи, тайны, непонятные вещи на каждом шагу. И надо много времени, чтобы раскрыть все эти тайны.

– Тайны и неведомые опасности, – сказал Савич. – Здесь можно потеряться и заблудиться в двух шагах друг от друга. За каждым цветком, быть может, здесь скрывается страшное чудовище, готовое растерзать нас…

– Трус вы несчастный. Нытик. Вот именно! – необычайно резко прикрикнул на Савича Тюменев. – Только о драгоценной персоне своей и думаете.

Савич замолчал. Тюменев засопел носом, нахмурился, потом, махнув рукой, заговорил своим обычно сердито-добродушым голосом:

– Ну, простите старика-ворчуна, не обижайтесь. Погорячился. Вот именно. Нехорошо вышло. Грубо. Нервы расходились. И этот приторный запах раздражает.

19. ГЛАВА С ПЛОХИМ НАЧАЛОМ И ХОРОШИМ КОНЦОМ

Тюменев сосредоточенно налаживал двустороннюю радиосвязь с Землей. Все последние дни радиостанция работала неисправно. «Ионосфера» Беты вообще была капризна, с третьего же до шестого июня устанавливать связь с Аркусовым удавалось только урывками.

Аппарат свистел, трещал, завывал. Иногда неожиданно слышалась отрывочная фраза. Кто-то где-то с кем-то разговаривал. Иногда доносился сигнал бедствия.

Тюменев тяжело вздохнул. Он сам сейчас нуждался в помощи, но не посылал в эфир сигналов бедствия: ему никто не мог прийти на помощь…

– Наконец-то! – воскликнул старый профессор, услышав знакомый голос Аркусова.

– Здравствуйте, дорогой мой Ар кусов. Почему последнее время вы говорите на волне другой длины? Разве абастуманийская станция изменила старой волне?

– Об этом вы скоро узнаете, Иван Иванович, – отвечал Аркусов.

– У меня есть к вам тысяча вопросов, Аркусов, но боюсь, что наша радиосвязь опять прервется, а мне нужно сообщить вам о многих важных и, увы, печальных вещах…

Аркусов, я совершил очень нехороший, несправедливый поступок, и это угнетает меня… У нас большое несчастье и вообще невеселые дела. Но об этом позже… Сегодня я бессвязно говорю, нервы не в полном порядке, а правильней сказать, в полном беспорядке. Здесь слишком много раздражающего нервы… и потом этот печальный случай и все невзгоды последних дней…

Я уже сообщал вам, что атмосфера здесь пересыщена электричеством. Бывают часы, когда тут все трещит, к чему ни притронешься, когда огоньки танцуют на каждом листе, на острие каждой травинки и из кончика собственного носа вылетают искры.

Это раздражает. Раздражают пряные, острые запахи цветов и гниющих растений, раздражает фантасмагория оптических миражей, но больше всего действует на нервы здешнее освещение, хотя оно и волшебно красиво. Немудрено, что нервы здесь все время натянуты, и иногда не сдержишься…

Между прочим, мы были свидетелями… Алло! Алло! Опять оборвалось. Вот ерунда! Алло! Алло! Вы слышите, Аркусов? Так, так. Продолжаю.

Нам удалось наблюдать интереснейшее явление – «затмение солнцем». Наше Сапфировое солнце закрыло собою Красное.

Но Савич был прав: все краски здесь очень резки, все слишком ярко, грубо, театрально. Словно двумя цветными прожекторами освещают пышную декорацию. Все это раздражает нервы, и иногда невольно… но об этом после…

Мы сделали много первоклассных и даже сенсационных астрономических открытий, о них вы знаете. Но планету Бета мы изучили, к сожалению, очень мало. Почему? Сейчас объясню.

Мы нашли здесь воду, но не нашли пищи: за все время мы не встретили ни одного существа, похожего на птицу или животное, не нашли питательных веществ и среди растений. Ходить далеко на разведку мы опасались: здесь в пяти метрах расстояния можно потерять друг друга из виду при кажущейся полной прозрачности атмосферы. Волей-неволей приходилось находиться вблизи гидростата с его запасами пищи.

Я уверен, что здесь есть и питательные растения, и многочисленные животные, рыбы, быть может, есть и высшие разумные существа, но мы не видим их. Они хорошо укрываются от нас, пользуясь необычайными оптическими свойствами здешней атмосферы и, вероятно, не менее необычайными способами маскировки.

Иногда мы ясно слышали шорох подкрадывающихся шагов, слышали ритмические шумы словно тяжелого дыхания, но никого не видели.

Как много можно было бы сделать интереснейших открытий, если бы наша экспедиция была лучше снабжена всем необходимым для подобного рода исследований! Но вы знаете, что это было невозможно.

Жаль, очень жаль, что на этом приходится заканчивать нашу работу…

– То есть как это заканчивать, Иван Иванович? – спросил Аркусов. – Ведь вы же с Архимедом и Савичем продолжаете и будете продолжать ваши наблюдения?

Тюменев тяжело вздохнул и сказал:

– Увы, всему приходит конец, Аркусов. Мы уже потеряли Савича, и эта потеря очень огорчает меня. Вы себе не можете представить, как я опечален, тем более что я… я был очень несправедлив к нему…

Бедный Савич! Я считал его малодушным человеком, паникером, трусом, а между тем в нем была душа героя. Вот именно. Он был только слишком впечатлительным и не умел или не хотел, по правдивости своей натуры, скрывать своих настроений и ощущений. И я, наверно, и Архимед, во время путешествия не раз трепетали за свою жизнь и в глубине души праздновали труса. Но только мы об этом молчали, а Савич откровенно говорил.

И как это нехорошо вышло. Я грубо назвал его трусом, чуть ли не шкурником, а он… слушайте, что сделал этот маленький человечек, охавший и стонавший всю дорогу…

Однажды мы подсчитали запасы своих продуктов и пришли к очень неутешительным выводам: даже если мы убавим суточный рацион наполовину, то нам хватит не более чем на двадцать дней. А дальше? Что будет дальше, всем нам было ясно. Вечер прошел невесело, и мы молча разошлись по своим койкам.

А проснувшись на другой день рано утром, мы с Архимедом обнаружили исчезновение Савича. На его койке лежала записка. Вот ее содержание:

«Дорогой профессор! Ваша жизнь дороже моей, и я решил уйти, оставив вам свой паек. Савич».

Вот и все. Савич был достойным сыном нашей великой Родины. Он ушел и, конечно, погиб. Боюсь, что вслед за ним погиб и Архимед. Он категорически отказался разделить со мною паек.

– Пойду настреляю вальдшнепов на обед. – И вышел с ружьем, напевая песенку. Я понял все и бросился за ним, но он уже словно растаял в воздухе.

Рискуя заблудиться, я бросился в том направлении, куда ушел Архимед, но заблудился в самом деле и только к вечеру совершенно случайно набрел на наш гидростат.

На этом и кончается печальная повесть, – закончил Тюменев. – Друзья и помощники погибли, я остался один на далекой планете. Это тяжело, Аркусов, но надо быть мужчиной. У меня осталось пищи на три-четыре дня. Постараюсь эти последние дни использовать наилучшим образом для научных наблюдений…

– Когда мы с вами увидимся, вы мне лично доскажете остальное, – услышал Тюменев голос Аркусова.

– Плохие это шутки, Ар кусов, – ответил Тюменев. – Все шутите…

– Я вам скоро докажу, что и Аркусов может говорить серьезно, – возразил Аркусов. – Пусть ваша радиостанция посылает в мировое пространство непрерывные сигналы!

– Что вы там еще выдумали, Аркусов? – недоверчиво спросил Тюменев, однако наладил автоматическую радиостанцию и вышел из гидростата.

Красное солнце еще не всходило, Голубое заливало небо и Бету ярчайшими сапфировыми лучами. «Театральная декорация с театральным освещением», – подумал Тюменев и вдруг увидел на небе темную точку, которая быстро увеличивалась в размерах.

– Гм, гм… совершенно непонятный феномен, – пробормотал он, с любопытством наблюдая, как темная точка пересекла рубиновый месяц на фиолетовом небе.

Дальше произошло Необыкновенное.

Точка разрослась до огромных размеров, наполнила воздух шумом, гулом, свистом и опустилась невдалеке от гидростата. После этого шум еще долго не утихал и даже усиливался.

И вдруг… – или Тюменеву пригрезилось? – он услышал голос Аркусова, зовущий его:

– Иван Иванович! Иван Иванович! Откликнитесь!

– Что за ерунда? Бред? Галлюцинация?

Но голос Аркусова раздавался совершенно отчетливо и совсем близко.

– Это вы, Аркусов, зовете меня? – откликнулся наконец Тюменев. И вдруг увидел перед собою Аркусова.

Аркусов так крепко обнял старого астронома, что тот едва не задохся.

– Зачем же вы душите меня? Вот шалый! Прямо шалый, – ворчал Тюменев, а сам едва не плакал от радости.

– Неужели это мне не пригрезилось? А? Аркусов! Вы? Давайте теперь я вас пощупаю. Может быть, вы оптический обман, галлюцинация расстроенного воображения… Нет, как будто настоящий… Но каким чудом?

– Не чудом, Иван Иванович, а, так сказать, на законном научном основании… Ах, дорогой мой профессор! Вы не можете себе представить, как меня мучила совесть из-за того, что я смалодушничал и отказался лететь с вами. И потом я не мог примириться с тем, что вы навсегда покинули нашу Землю… Елена Гавриловна все глаза проплакала – она скоро поняла, а может быть, и с самого начала догадывалась, что вы отправились в такую экспедицию, из которой не возвращаются. Но все-таки она молодец у вас. Слезы катятся, но ни одной жалобы. «Так было надо!» – говорит. Ну, вот. Все, все на Земле заволновались, даже пионеры писали статьи о том, чтобы организовать специальную экспедицию для вывоза профессора Тюменева и его спутников с Беты обратно к нам. Я поехал в Москву по этому делу и там узнал, что правительство уже давно готовит эту экспедицию.

– Но как же так? Какая экспедиция? На чем вы летели? – забрасывал вопросами Тюменев.

– Все расскажу, Иван Иванович. Тут вам повезло. Вскоре после вашего отлета случилось у нас на Земле событие необычайной важности, хотя о нем долго никто не знал. Помните московского молодого ученого Синицына – он к нам в Абастумани отдыхать приезжал и рассказывал о своей новой электронной пушке? Так вот, этому Синицыну удалось-таки овладеть атомной энергией.

– Неужели? – воскликнул Тюменев. – Ведь это же колоссальный переворот!

– И не говорите, Иван Иванович. Земли не узнаете. Вся техника вверх дном перевернута. Мощные «Днепрогэсы», можно сказать, в жилетном кармане. Тысячесильные карликового размера двигатели. Поезда небывалой длины, грузоподъемности и быстроты. Одним словом, могущество человека сделалось почти беспредельным. Стали возможными и межпланетные путешествия. Да еще с какою скоростью!

Я ведь уже давно говорил с вами не с Земли, не из Абастумани, а с ракеты во время полета. Вот почему я просил вас давать радиосигналы. У нас такие аппараты, что по этим сигналам мы точнейшим образом спустились на месте вашего здешнего жительства. Капитан даже опасался, как бы не сесть вам на голову.

– Так покажите же скорее вашу ракету! – нетерпеливо воскликнул Тюменев. – Вот уж поистине неожиданность!

– Видите, Иван Иванович, какие дела, а вы говорите… Признайтесь, что, наверно, по старой памяти болтуном назвали меня. Ну, идемте! – И на ходу он продолжал объяснять:

– У нас на ракете и людей много, и запасов пищи, и инструментов. Если Савич и Архимед еще живы, мы разыщем их во что бы то ни стало.

– Едва ли они живы, – вздохнул Тюменев.

– А почему бы и нет? Разве вы сами не допускали возможности, что на Бете должны быть питательные вещества растительного и животного происхождения, только вам не удавалось найти их, так ведь вы почти никуда и не ходили. Теперь мы всю планету обшарим, во все уголки заглянем, все ее тайны и секреты откроем.

И Аркусов вновь, обняв Тюменева, воскликнул:

– Дорогой мой профессор, но как же я рад вас видеть!

– Ну, ну, опять давить будешь, – ворчал Тюменев, незаметно для себя переходя на ты. – И так уж все соки из меня выжал. Вот именно! Видишь? – И Тюменев смахнул с ресницы слезу.

Каждый год 6 мая – день возвращения на Землю, – по установившемуся обычаю, в Абастумани собирались все участники полета на планету Бета: профессор Тюменев, Архимед, Савич и многочисленные члены «спасательной» экспедиции во главе с Аркусовым.

За большим чайным столом председательствовала Елена Гавриловна. Счастье омолодило ее.

Начинались бесконечные воспоминания. Гости и научные сотрудники обсерватории с интересом слушали рассказы Архимеда и Савича об их приключениях на Бете и о том, как им удалось сохранить жизнь.

Архимеда не очень-то легко было упросить рассказывать о своих приключениях, зато Савич охотно и подробно описывал свои приключения.

…– И вдруг, можете себе представить, орхидея подвинулась ко мне и уже раскрыла замысловато скрученные сине-зеленые с золотистыми крапинками лепестки, с явным намерением схватить меня этими лепестками. Но я, конечно, не растерялся… – с воодушевлением Говорил Савич, размахивая для большей картинности руками.

Девушки с восхищением смотрели на него, как на бесстрашного героя. Тюменев слушал и добродушно улыбался. Он уже знал настоящую цену Савича – человека с маленькими, легко заметными недостатками и большими скрытыми достоинствами.

1937–1938 гг.

БОРЬБА В ЭФИРЕ

Глава первая
В ЛЕТНИЙ ВЕЧЕР

Я сидел на садовом, окрашенном в зеленый цвет плетеном кресле у края широкой аллеи из каштанов и цветущих лип. Их сладкий аромат наполнял воздух. Заходящие лучи солнца золотили песок широкой аллеи и верхушки деревьев.

Как я попал сюда, в этот незнакомый сад? Я напрягал память, но она отказывалась служить мне. Только вчера, а может быть, и всего несколько часов тому назад была зима, канун Нового года. Я возвращался со службы домой, из Китай-города в Москве к себе на квартиру. Обычная трамвайная давка. Сердитые пассажиры. Все такое привычное. Пришел домой и уселся у письменного стола в ожидании обеда. На столе стоял передвижной календарь и показывал 31 декабря.

С НОВЫМ ГОДОМ!

НЕ ЗАБУДЬТЕ КУПИТЬ КАЛЕНДАРЬ НА 19… ГОД —

было напечатано на этом листке.

«А ведь я действительно забыл купить», – подумал я, глядя на календарь. Все это я помню хорошо. Но дальше… Что было дальше? Я, кажется, надел по привычке наушники моего самодельного радиоприемника «по системе инженера Шапошникова», чтобы успеть до обеда послушать несколько радиотелеграмм ТАСС, – москвичи научились «уплотнять время». Помнится, тягучий голос передавал телеграмму о войне в Китае. Но дальше в моей памяти был какой-то провал. Она отказывалась служить мне. Не мог же я проспать до лета?! Что все это значит? Загадка! В конце концов мне ничего не оставалось больше, как примириться с происшедшей переменой.

«Если это сон, то интересный, – подумал я. – Будем смотреть».

Но это не могло быть сном. Слишком все было реально, хотя и необычайно странно и незнакомо.

По широкой аллее, уходящей лентой в обе стороны, ходили в разных направлениях люди. Почти все они были молоды. Стариков, бредущих дряхлой походкой, я не видел. Все были одеты в костюмы, напоминавшие греческие туники: широкая, опоясанная рубашка, доходившая до колен, открытые руки и грудь. Этот костюм был прост и однообразен по покрою, но в каждом было нечто особенное, очевидно отражавшее вкус носителя. Костюмы отличались один от другого цветом. Преобладали нежные тона – сиреневые, бледно-палевые и голубые. Но были туники и более яркой окраски, с узорами и затейливыми складками. Ноги жителей неизвестной страны были обуты в легкие сандалии. Головы с остриженными волосами – непокрыты. Все они были пропорционально сложены, смуглы от загара, здоровы и жизнерадостны. Среди них не было ни толстых, ни худых, ни чрезмерно физически развитых. И, правду сказать, я не всегда мог разобрать, кто из них юноша, а кто девушка.

Особенно поразила меня одна их странность: одинокие люди шли, о чем-то разговаривая, хотя вблизи никого не было, смеялись, отвечали на вопросы кого-то невидимого. Каждый держал около своего рта левую руку, как будто желая прикрыть его.

«Может быть, они сумасшедшие? И этот парк находится при лечебнице?» – подумал я. Но тогда здесь должны быть сиделки, врачи, сторожа, которые присматривали бы за больными. Однако белых халатов не было видно. Некоторые проходили довольно близко около меня, иногда я слышал обрывки их одиноких разговоров. Но они говорили на каком-то незнакомом языке. Где же, в конце концов, я нахожусь? И отчего они все смотрят на меня с таким удивлением? Я, кажется, вполне прилично одет в костюм от «Москвошвея»…

Рядом со мной было свободное кресло. Я хотел и одновременно боялся, что кто-нибудь подсядет ко мне, старался не привлекать к себе взглядов этих людей. Сидел с независимым видом и слушал мелодичную музыку, которая доносилась из стоявшей неподалеку от меня статуи Аполлона.

Не знаю, долго ли я просидел бы еще в таком одиночестве, если бы не случай, который привел меня к более близкому соприкосновению с этим новым миром. Совершенно пустячный случай: мне захотелось курить. Я вынул коробку папирос «Люкс» и закурил. Это невинное занятие произвело совершенно неожиданный для меня эффект.

Несмотря на то что все эти юноши (или девушки) были, по-видимому, очень сдержанными, они вдруг целой толпой окружили меня, глядя на выходящий из моего рта дым с таким изумлением, как если бы я начал вдруг дышать пламенем. Они о чем-то начали горячо говорить между собою на своем языке. Я невольно смутился, но постарался сохранить непринужденный вид и даже заложил ногу на ногу.

Наконец один из них отделился от толпы, приблизился ко мне и спросил:

– Kiu vi (Киу ви)?

«Ви» – очень похоже на «вы». О чем они могут спрашивать? Конечно же о том, кто я. Не эсперанто ли это? Как досадно, что я не изучал эсперанто.

– Я русский, из Москвы.

Спрашивавший обернулся к толпе, и они опять о чем-то заговорили. Поняли ли они меня? Поговорив, они вдруг замолчали, и тот, который говорил со мной, приложил руку ко рту. В руке его я заметил небольшой круглый черный предмет. Молодой человек держал этот предмет у рта, когда говорил. Вот оно что! Телефон! Телефон без проводов. Очевидно, радио. Во всяком случае, я попал к культурным людям. О таких успехах радио мы еще не мечтали в Москве. Но что это за страна, что за народ?

Однако у меня не было времени рассуждать. Окружавшая толпа насторожилась в ожидании чего-то. Некоторые нетерпеливо посматривали на небо.

«Не ждут ли они милиционера?» – подумал я, ища глазами урну для окурков. Я не нашел ее и бросил окурок на дорожку. Несколько человек, осторожно придвинувшись, нагнулись и с любопытством стали рассматривать окурок.

Толпа вдруг заволновалась. Все головы поднялись вверх. Я посмотрел в ту же сторону и увидел летящую в небе точку. Точка выросла в комара, в муху – кто-то летел сюда, какое-то странное насекомое с небольшими, трепещущими крылышками. К моему изумлению, насекомое оказалось человеком. Он быстро опустился, плавно и бесшумно, рядом с моим креслом. Крылья сложились за его спиной, как у бабочки. Прилетевший был в такой же тунике, но синего цвета и из более плотной материи. На голове у человека совершенно не было волос, лицо же его ничем не отличалось от других, только несколько морщинок у его темных, умных глаз говорили о том, что он уже немолод.

– Ви русский? – спросил он меня.

«Переводчик», – подумал я.

– Да, я русский.

Я назвал свою фамилию и протянул ему руку. Этот жест, по-видимому, напугал стоявших вблизи меня, и они подались назад.

«Переводчик» удивленно посмотрел на мою протянутую руку, о чем-то подумал, улыбнулся, кивнул головой и с некоторым внутренним усилием, как будто боясь замарать свою руку, протянул ее. Эти странные люди, очевидно, не знали о том, что такое рукопожатие. Переводчик не пожал мою руку, как это обычно делается, а лишь поднес свою руку и приложил к моей ладони. Окружающие молча наблюдали эту церемонию.

– Здравствуйте, – сказал он, точно, как иностранец, выговаривая каждую букву. – Я историк. Меня зовут Эль. Мы хотим знать, кто вы, откуда вы, как и с какой целью вы прилетели сюда?

Гм… «Цель прилета». Вероятно, они не знают иного способа сообщения, кроме воздушного. Однако что я могу ответить ему?

– Откуда – я уже сказал вам. Ничего большего вам сообщить не могу, потому что и сам не знаю, как попал сюда. И мне очень хотелось бы поскорее вернуться в Москву.

– Вернуться в Москву? – Эль обернулся к толпе и, очевидно, перевел слушателям мой ответ. Послышались восклицания удивления и смех.

Я начал сердиться.

– Право, в этом нет ничего смешного, – сказал я Элю. – И я, со своей стороны, просил бы вас ответить мне, кто вы и где я нахожусь. Как называется этот город, в каком государстве он находится?

– Не сердитесь, прошу вас, – ответил Эль. – Я вам объясню потом, почему ваш ответ вызвал смех. Отвечу по порядку на ваши вопросы. Мы – граждане… – он несколько запнулся, – чтобы быть вам понятным, я скажу, что мы граждане Союза Советских Социалистических Республик.

– Эс-эс-эс-эр? – воскликнул я.

– Почти так, – улыбаясь, ответил Эль. – Город этот – если теперь вообще можно говорить о городах – называется Радиополис – Город радио.

– А Москва далеко?

– В трех минутах лета.

– Летим скорее туда, я хочу…

– Не так скоро. Вы еще посмотрите на вашу Москву. А пока нам нужно еще о многом переговорить с вами и многое выяснить. Надеюсь, что к утру все объяснится.

– Арест? – спросил я.

Эль в задумчивости поднял глаза вверх, с видом человека, желающего что-то припомнить, потом вынул из кармана маленькую книжку, перелистал ее («словарь», – подумал я) и ответил с улыбкой.

– Нет, не арест. Но простая мера предосторожности. Исключительный случай. Я объясню вам. Я прилечу ровно в полночь, то есть в десять часов.

– Значит, раньше?

– Это и будет ровно в полночь. У нас десятичный счет времени. А вас пока проводит Эа. – И Эль что-то сказал Эа. Эа, юноша, который первым заговорил со мной, подошел ко мне и, приветливо кивнув головой, жестами предложил мне идти за собой. Протестовать, возражать? Что мог я сделать, один против всех? Я пошел, едва поспевая за своим легконогим «конвоиром», как мысленно назвал я его, в боковую аллею. Встречные бросали на меня взгляды, в которых светилось удивление и любопытство. Очевидно, их поражал мой костюм. Скоро мы вышли на небольшую площадку среди дубовой рощи. В центре площадки стояло несколько маленьких авиеток неизвестной мне конструкции, с двумя пропеллерами: впереди и сверху, но без крыльев и без мотора.

Мой спутник указал на место для меня и уселся сам у управления. Я последовал за ним. Эа нажал кнопку. Верхний пропеллер почти бесшумно завертелся, и мы быстро начали отвесно подниматься. Полет наш продолжался не больше пяти минут, но, вероятно, мы достигли большой вышины, так как даже в своем суконном костюме я почувствовал холод.

Вдруг сбоку от нас показалась огромная круглая площадка, неподвижно висящая в воздухе. Мы поднялись еще выше и опустились на эту площадку. Посреди нее стояло круглое железное здание с куполообразной крышей.