Текст книги "А.Беляев. Собрание сочинений том 6"

Автор книги: Александр Беляев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 39 страниц)

– Как я хорошо себя чувствую, Анечка!

Потрясенная Анна Семеновна искала Алексеева, но молодой человек незаметно ускользнул из комнаты…

Институт ликовал, и с ним вместе ликовала вся страна, почитавшая гений великого ученого…

* * *

Когда молодая женщина увела Лаврова, Сугубов и Нина снова вышли на веранду.

– Если бы к нам привезли раненого, потерявшего сознание, положение которого потребовало бы немедленной операции, мы не стали бы дожидаться, пока он придет в себя, а произвели бы эту операцию немедленно, – точно раздумывая, заговорил Сугубов.

– Разумеется, – согласилась Нина.

– Вы согласны? – Сугубов потряс руку Нины. – Я думаю применить электронаркоз. Благотворные результаты этого метода лечения проверены над Голубевым и Кудрявцевым.

– Удобно ли эту процедуру производить здесь? – спросила Нина.

– Вполне, – ответил Сугубов. – Этот план лечения я принял еще в Ленинграде, вылетая на поиски Лаврова, и захватил с собой всю необходимую аппаратуру.

– Лавров сам высказывался за электронаркоз, – подтвердила Нина. – Но как мы это проделаем?

– После того крайнего возбуждения, в котором находился Иван Александрович, должна наступить реакция. Бороться с нею новой электризацией он не может, так как аппарат испорчен. И я думаю, он должен крепко уснуть. Во время сна мы пустим в действие аппарат, и естественный сон Лаврова незаметно перейдет в электросон.

Нина опять выразила согласие кивком головы.

– Имейте в виду, – напомнил Сугубов, – что погрузить человека в электронаркоз на час, на два, даже на восемь часов нетрудно. Но в данном случае необходимо продержать нашего пациента во сне десять-двенадцать суток. Все это время нужно будет поддерживать его искусственным питанием, следить за правильностью естественных отправлений, за работой сердца – ведь на искусственном питании организм, а следовательно, и работа сердца ослабевают…

Через два часа молодая женщина вернулась с долгожданной вестью:

– Уснул.

Сугубов выждал еще несколько минут. Вместе с Ниной они пошли по коврам, хорошо заглушающим шаги. Казалось, Лавров ничего не слышит, но вдруг он мучительно застонал и открыл глаза. Сугубов и Нина не успели скрыться, как он поспешно вскочил и закричал:

– Хотите захватить спящего?

Лавров дико засмеялся, сорвал со стены ятаган и бросил в Сугубова. Ятаган задел руку Сугубова, и профессор пошатнулся. Его белый рукав окрасился кровью.

Лавров напряженно уставился в расползающееся кровавое пятно, потом схватился за голову.

– Что я наделал? Я ранил вас! Поднимите скорее рукав рубашки. Покажите рану! Я сделаю вам перевязку.

При виде крови он забыл обо всем, кроме того, что он врач, хирург.

«На этот раз ослабление тормозов пошло на пользу», – подумала Нина.

Пользуясь тем, что Лавров, безгранично отдаваясь чувству беспокойства, всецело занят раной, Сугубов незаметно передал Нине ящичек аппарата для электронаркоза, чтобы Лавров, увидав аппарат, вновь не перешел к возбуждению. Нина незаметно спрятала аппарат за занавеской окна.

– Пустяки, – успокаивал Сугубов Лаврова. – Немного рассечены кожа и мышцы. Промою антивирусом, Нина сделает перевязку, и все будет в порядке.

– Нет, нет, – задыхался Лавров. – Края раны необходимо сшить. Нина с этим не справится. Нина, вы здесь? Приготовьте сейчас же необходимые инструменты.

Чтобы отвлечь Лаврова, Сугубов не возражал. И Лавров, продезинфицировав свои руки, ловко и быстро зашил рану. Когда работа была окончена, Сугубов сказал:

– Благодарю вас, Иван Александрович. И простите нас. В этом печальном инциденте виноваты сами мы. Мы хотели только посмотреть, хорошо ли вы спите…

Сказал и тотчас понял свою ошибку. Не надо было выходить из роли пациента и наводить Лаврова на другие мысли. Лавров вновь нахмурился и недружелюбно посмотрел на Сугубова.

– Спокойной ночи, Иван Александрович. Больше мы не будем беспокоить вас, – поспешил сказать Сугубов, предупреждая новую вспышку, и быстро вышел вместе с Ниной из комнаты. В коридоре они встретили молодую хозяйку.

– Теперь я попробую, – прошептала женщина.

– Что?

– Приготовить больного для вашего лечения.

Она проскользнула в комнату Лаврова со старинным серебряным бокалом в руке.

– Простите, что я вошла к вам, – сказала она. – Я слышу ваши шаги. Вам не спится? У нас есть старый обычай: если гостю не спится, ему подносят бокал вина. Чудесное вино нашей чудесной страны. Прошу вас… – И она протянула бокал.

В глазах Лаврова вспыхнули огоньки недоверия.

– А у нас другой старинный обычай, – процедил он. – Хозяйка, подающая гостю вино, должна пригубить из той же чаши. – И он пытливо посмотрел в глаза молодой женщины. Спокойно улыбаясь, она отпила вина и протянула бокал Лаврову. Через несколько минут он крепко спал.

Сугубов и Нина спокойно вошли в комнату и без помех погрузили Лаврова в глубокий электронаркоз.

* * *

Для Сугубова и Нины началась страдная пора. Слова Сугубова – «когда спит пациент, не спят врачи» – оправдывались. Все ночи напролет они проводили возле спящего. Только иногда днем Сугубов позволял себе вздремнуть на несколько часов, надев радионаушники, но даже в дремоте продолжал следить за работой сердца Лаврова. При малейших перебоях он просыпался. Так опытный механик даже во сне слышит работу мотора и просыпается при малейшем нарушении ритма. Рана на руке заживала нормально. Благодаря новейшим анестезирующим средствам Сугубов не испытывал боли, хотя рана все же мешала работать.

Жена Лаврова, Варвара Николаевна, каждый день справлялась по радио о муже, хотела приехать с дочерью, но Сугубов отговаривал.

– На работе и дома вы сейчас нужнее, – сказал он. – Иван Александрович вполне обеспечен уходом, а за его здоровье отвечаю я.

Лечение электронаркозом протекало нормально, хотя Лавров терял в весе и деятельность его сердца немного ослабла. Сугубов худел гораздо быстрее. Лицо его побледнело, черты обострились, щеки втянулись, глаза от бессонных ночей покраснели. Нина просила его отдохнуть и не переутомлять себя. В Солнечном городе были опытные врачи. Неужели они не могли заменить его хотя бы на одну ночь? Но Сугубов об этом и слушать не хотел.

– Несмотря на все наши знания, на совершенство наших регистрирующих аппаратов, на идеальный уход, мы не гарантированы от неприятных случайностей. Человеческий организм не открыл нам еще до конца всех своих тайн. Я не могу допустить ни малейшего риска и останусь на посту, – решительно заявил он.

На восьмой день, однако, с ним случилось головокружение, и он едва не упал.

Оправившись, он нахмурился и сказал:

– Не люблю прибегать к латинской кухне, но иногда без нее не обойтись.

И он начал принимать лекарство и искусственно поддерживать деятельность нервной системы и головного мозга.

Нина знала, что со стороны яростного поклонника ортобиоза – правильной естественной жизни – это был огромный компромисс, граничащий с жертвой.

Наконец настал давно ожидаемый день, когда Сугубов позвал Нину.

– Думаю, теперь его пора будить.

Ток был выключен, аппараты унесены.

Нина с волнением и некоторой тревогой смотрела на побледневшее лицо Лаврова.

Скоро он шевельнул рукой, глубоко вздохнул, открыл глаза и проговорил:

– Однако как сладко я спал! – И усы его зашевелились от знакомой добродушной улыбки. Давно Нина не видала на лице профессора этой улыбки. Лаборатория унесла ее, а вот теперь улыбка вернулась. Это было хорошим признаком.

Лавров сел на кровати и без всякой враждебности посмотрел на Сугубова и Нину.

– Я, кажется, вчера наделал глупостей. И вообще за последнее время… Он мягко улыбнулся.

– Не будем говорить об этом, Иван Александрович, – поспешно возразил Сугубов. – Вот лучше выпейте-ка этого крепкого бульона.

Нина подала Лаврову приготовленную чашку.

– Гм, я, по-видимому, прихворнул? Впрочем, уже все прошло, и аппетит у меня отличный.

Он с удовольствием выпил бульон.

– Ну, а теперь расскажите, Леонтий Самойлович, почему вы так ухаживаете за мною.

Сугубов, уверенный в том, что Лавров вернулся к нормальному состоянию, рассказал все, не исключая электролиза.

Лавров сохранил память о всех прошедших событиях, начиная с того момента, когда впервые в лаборатории Дубльвэ подверг электризации свой мозг, и до бокала вина, который он принял из рук молодой женщины в этом доме. Но пережитые события принимали теперь иное освещение.

Слушая Сугубова, Лавров утвердительно кивал головой и, наконец, протянул руку.

– Благодарю вас, дорогой друг. Вы сделали то, что сделал бы я сам, если бы мы с вами поменялись ролями. Благодарю и вас, Нина. – И он дружески пожал им руки. – Теперь скорее в Ленинград.

– Иван Александрович! Летим вместе в моем субстратоплане. Он очень вместителен, – предложил Сугубов, не желая в пути разлучаться с Лавровым.

– А моя машина? – спросил Лавров.

– Ничего нет проще, – ответил Сугубов. – Дежурный механик аэропорта даст задание пилоту-автомату лететь на Ленинград, и ваш электроплан отлично долетит до ленинградского аэропорта.

Лавров согласился – он был в отличном настроении. Тепло простившись с радушными хозяевами, Сугубов, Лавров и Нина вылетели в Ленинград. В пути «друзья-соперники» – Лавров и Сугубов – по обыкновению завели научные споры, но в этих спорах Лавров не горячился и говорил с выдержкой и самообладанием. Не оставалось больше сомнения в том, что электронаркоз крепко подвинтил ослабевшие «тормоза» Лаврова. Из субстратоплана Лавров поговорил с женой.

– Не брани меня, старушка, – ласково сказал он, увидев в телевизоре знакомые черты. – Блудный сын возвращается в отчий дом. Через час буду у тебя, но сначала надо заглянуть в институт.

Лицо Варвары Николаевны выражало живейшую радость.

– Как я счастлива, что вижу тебя таким, каким ты был всегда! Приезжай скорее, поставлю самовар, попьем чайку.

– И с клубничным вареньем, – шутливо добавил Иван Александрович.

* * *

Лавров прошел в лабораторию Дубльвэ вместе с Сугубовым и Ниной.

– Вот она, злосчастная лаборатория, – сказал он. – Наделала бед. Уж не закрыть ли ее?

– Вы завтра же открыли бы ее вновь, – смеясь, ответил Сугубов. – Знаете, я не сторонник вашего метода, но в умелых и осторожных руках профессора Лаврова лаборатория найдет себе отличное применение. Пути науки многообразны. И я буду первый аплодировать вашему успеху и вашим достижениям.

– Да, но все-таки, – немного грустно сказал Лавров, – с электризацией мозга неудача, еще раньше не удались опыты по регенерации. Это похоже на банкротство моей школы.

– Ну, вы еще не сказали своего последнего слова, Иван Александрович. Да и неудачи ваши относительны. Перед самым вашим пробуждением я получил известие, что ваша работа по регенерации тканей не пропала даром. Вы потерпели неудачу только потому, что сделали маленькую ошибку. Эта ошибка исправлена Старцевым, Горбовым, Алексеевым. Людям больше не придется пользоваться протезами. У них будут отрастать утраченные конечности. Без вас этот вопрос был бы, возможно, разрешен на десяток лет позже.

– Почему же вы не сказали этого раньше? – с радостью воскликнул Лавров.

На его лице не было и тени неудовольствия оттого, что задачу разрешили другие. Главное – она разрешена, и калек больше не будет.

– Не говорил потому, что не был уверен, примете ли вы это как должно советскому врачу нашего времени.

– Не уверены в этом? – с недоумением спросил Лавров. – Разве я всей своей деятельностью не доказал…

– Да не то, Иван Александрович! – перебил его Сугубов. – Может быть, я не точно выразился. Я не был окончательно уверен в том, что в работе вашего мозга не осталось следов неуравновешенности, что малейшее проявление личного неудовольствия, которое еще может копошиться где-то в недрах вашего интеллекта, не будет заторможено при самом возникновении. И если вы так хорошо приняли это известие, то я вам сообщу и другое, не менее важное: проблема восстановления умственных сил и памяти также разрешена. Михеев вернулся к работе и успешно завершает дело своей жизни. Все Михеевы, Глебовы, Закировы отныне получают добавочный паек полноценной жизни…

Лавров даже не спросил, кто это сделал. Лицо его выражало огромную радость. Даже глаза стали влажными.

– Это самый радостный день моей жизни!

Весть о выздоровлении и возвращении Лаврова уже разнеслась по институту. Его сотрудники от седовласых стариков до юных аспирантов радостно входили в лабораторию Дубльвэ…

ПОД НЕБОМ АРКТИКИ

1. Черный и белый

– Опять кошка за стеной мяучит, – сказал Игнат Бугаев, быстро проглядывая графики нагрузки электростанции.

Уборщица гурьевской гостиницы для приезжающих не поняла шутки и серьезно ответила:

– Это не кошка. Это ваш сосед Джим Джолли играет на гавайской гитаре.

– Негр?

– Да, негр. Он недавно приехал к нам из Америки. Музыка вам не мешает? Я могу сказать…

– Нет, Ашимэ, музыка мне не мешает… – Бугаев задумчиво барабанил толстыми пальцами по графикам, затем быстро встал, вышел в коридор и постучал в соседний номер. Плачущие, мяукающие звуки гитары прекратились.

– Войдите! – послышался певучий тенор.

Посреди комнаты, с опущенной гитарой в левой руке, стоял негр Джим Джолли. Он был высокого роста, здоров и молод. Ворот клетчатой рубашки «апаш» и подвернутые выше локтей рукава открывали темную могучую грудь и мышцы атлета.

– Позвольте познакомиться, товарищ, – сказал по-английски Бугаев. – Я инспектор высоковольтной линии, инженер Игнатий Бугаев.

Глаза негра еще грустили, а толстые губы складывались в радушную улыбку, и уже сверкнули ослепительно-белые зубы. Джим протянул руку, и Бугаев заметил, что ладонь была значительно светлее его темной руки.

– Очень рад познакомиться. Джим Джолли. Рабочий. Эмигрант, – ответил негр.

– Вы не совсем оправдываете свою фамилию, товарищ, – сказал Бугаев. – «Джолли» – веселый, шумный, живой. А ваши глаза и ваша гитара грустят. О чем? О родине? О девушке с цветком на груди?

Они уселись у открытого окна. Джим задумчиво смотрел на море, на далекие дымные пряжи траулеров, на перистые облака, освещенные пурпуром заката. Его темные пальцы уже перебирали по привычке струны гитары. И под аккомпанемент тихой, грустной песенки он начал говорить о себе. Бугаев слушал слова и незнакомый мотив. Странная музыка с ломающимся ритмом пояснила недосказанное. «Эти синкопы, – думал Бугаев, – говорят больше слов. Джим вышел из «старого ритма» и не вошел еще в новый… Одиночество? Да, конечно, и одиночество. Джим похож на растение, перенесенное на чужую почву. Ботаники называют это «интродукцией». «Интродукционные» растения, вероятно, тоже должны переболеть ностальгией – тоской по родине…»

Джим Джолли работал в Северной Америке на консервном заводе в Кэй-Вест, или «Ки-Уэст», как сказал он. Это самая южная часть Флоридского полуострова. Консервный завод «Бэйлдон и сын». Большое было дело. Свыше ста миллионов долларов. Кризис съел. Из года в год сокращалось производство. Джим был хорошим работником, и его держали до конца. А конец был таков: Бэйлдон и сын не только закрыли дело, но и сломали завод – пустопорожний участок, казалось, легче продать. Но его никто не покупал. На развалинах завода образовался «пещерный» поселок безработных. Питались рыбой, которую сами ловили. Донашивали последнее тряпье. А дальше что?

Джим давно мечтал о поездке в СССР, как и многие его товарищи. Но у них всех не хватало средств на дорогу. Пожалуй, не хватало и решимости. А у Джима она была. И вот три друга Джима сложили свои гроши с его небольшими сбережениями и снарядили его в дорогу. Это был аист не только товарищеской солидарности, но и расчета: устроившись в СССР, Джим выслал бы деньги на дорогу одному из «пайщиков», тот по приезде в СССР – следующему, и так – пока все «пайщики» не переберутся на новую родину.

– Вот и вся короткая история длинного пути от Ки-Уэста до Хурьеф, – улыбаясь закончил Джолли.

– Не Хурьеф, а Гурьев, – поправил Бугаев. – И что же вы хотите делать?

– Консервы, – ответил Джим, издавая на гитаре заключительный аккорд.

– Мне указали этот город. Я не знал СССР. Но у вас здесь другая рыба, другие методы обработки. Надо переучиваться. Мне следовало бы ехать во Владивосток. Крабы – моя специальность. Но это снова длинный путь, а на поездку у меня уже нет средств.

– А другой специальности у вас нет? – спросил Бугаев.

Джим Джолли пожал плечами:

– Я работал в Чарлстоне на стройках. Когда кризис приостановил строительство, пришлось перейти в пищевую промышленность. Думал, что это вернее: люди могут перестать строить, но не есть.

– А оказалось, что они могут перестать и есть? – усмехнувшись сказал Бугаев. У него был густой бас, и Джолли даже вздрогнул, когда Игнат внезапно громко спросил:

– Бетон замешивать умеете?

– Приходилось.

– Отлично, Джим, отлично! Вы будете бетонщиком. Мне писала Вера Колосова… Если вы будете мне аккомпанировать на вашей гитаре, Джолли, я могу вам продекламировать стихи-сказку о голубоглазой девушке, которая живет далеко-далеко, в полуночном краю. Она похожа на ледяную королеву. – Джим улыбнулся. – Но так как вы не играете, то я продолжаю говорить грубой прозой. Она инженер-строитель. И сейчас строит чудесное здание, в котором из полярного холода будут делать тепло и свет.

– Это тоже похоже на сказку, – сказал Джим.

– Когда вы ближе познакомитесь с нашей страной, вы увидите, что у нас немало таких сказок жизни. Да, так о Вере. Она мне писала, что у нее на стройке не хватает бетонщиков. Разрешите мне отвезти вас в подарок Вере Колосовой.

Джим рассмеялся.

– Боюсь, что она не поблагодарит вас за такой подарок. Я поеду с вами, товарищ Бугаев. Но мне хотелось бы знать, что это за ледяная страна и что это за волшебная фабрика для переработки холода в тепло.

– У нас еще будет время поговорить. Пока я должен предупредить об одном: это страна льда, холода, снежных бурь, мрака. После солнечной Флориды такая страна, быть может, покажется вам адом. Подумайте хорошенько.

– Оттуда идет почта в Америку?

– Ну, разумеется. Там есть и почта, и телеграф, и радио.

Джим хлопнул по ладони Бугаева своей ладонью.

– Значит, по рукам. Точка, – закончил Игнат по-русски.

2. Живая карта

Джим с интересом наблюдал маленькую кабину дирижабля. Джолли еще никогда не приходилось летать на дирижаблях. Внизу – койка Бугаева, над ней – подвесная койка Джима с высокой сеткой, как в детских кроватках. Стены обтянуты голубым дерматином с тиснеными цветами. Наружная стенка скошена к полу, в стене – низкое, но широкое окно. Занавески. У окна – небольшой столик, застланный белой скатертью, перед столом – два табурета из дюралевых труб. Ничего лишнего. Светло, тепло, пожалуй, даже жарко. Но не душно. На столике работает маленький пропеллер-освежитель. В углу жужжит вентилятор. Как в жаркий день на поле шмели и пчелы. И на фоне этого жужжания приятная музыка – вальс из оперы «Евгений Онегин». Радио… Клонит ко сну. Джим закрывает глаза и видит то густо-синие просторы Мексиканского залива, то гурьевские траулеры… а впереди его ожидает неведомая страна льдов и метелей, которых он не видал никогда в жизни…

Джим встряхнул головой и посмотрел в окно. Степь. Тень дирижабля бежит по земле. Уходит вдаль бесконечная вереница опор высоковольтной передачи. На горизонте блестит озеро, синеют леса. Дирижабль уже несколько дней летит низко над землей. Сколько сменилось картин за эти часы полета! Поля, безводные степи, леса, пустыни и снова леса. Чем дальше на север, тем их становится больше. И всюду – в степях, пустынях, даже в лесах среди длинных широких просек – хлопотливые тракторы, грузовики, краны, деррики, вагонетки, паровозы… Целые полки и батальоны рабочих… День за днем, шаг за шагом люди отвоевывают пустынные пространства, проводят каналы, строят дороги, прорубают просеки в лесах… Какое упорство! Какое напряжение! Впереди – первобытная природа, глушь, леса; позади – дороги, поселки, заводы, города.

В пустынях Средней Азии Джим видел множество солнечных и ветросиловых установок. Знойное, иссушающее солнце стало давать воду, вода рождает зелень лугов, сады, рощи, тени, прохладу. Не будет ничего удивительного и в том, если из холода они станут добывать тепло.

А дальше, на север, – леса. Сплошные сибирские леса. С ними, пожалуй, борьба труднее, чем с пустынями. Когда летишь над этими лесами, кажется, весь земной шар покрыт ими. Им нет ни начала, ни конца. Миллиарды деревьев заняли необозримые пространства и стоят на страже своих владений.

В небе летит аэроплан, за ним пять планеров на буксире. «Воздушный поезд». Вот один планер отцепился и снижается на лесную поляну. Он несет лесорубам почту, продовольствие… Уже много таких воздушных поездов видел Джим.

…Высоко в небе медленно движется цельнометаллический дирижабль «Циолковский», его моторы не работают. Он плывет по течению воздушной реки. Бугаев объяснил: «Безмоторный воздушный транспорт».

Радиомузыка кончилась. Стало слышнее шмелиное жужжание судовых пропеллеров и вентиляторов. Началась передача «последних новостей». Но Джим еще плохо понимает русский язык.

Джолли становится скучно. Он идет в кают-компанию.

Бугаев сидит у окна. Ворот белой рубашки расстегнут. На маленьком столе бумага, карандаши. Бугаев держит в руке радиотелефонную трубку, посматривает в окно, задает невидимым собеседникам вопросы, кого-то бранит, быстро записывает ответы.

Бугаев видит Джима, кивает головой и спрашивает:

– Кофе хочешь? – Они уже на «ты».

– Благодарю, я завтракал, – отвечает Джим.

Бугаев познакомил Джима с картой. Вот южная магистральная линия. Она идет от Эльбы до Чарджуя прямо на юг, затем сворачивает на восток – Ташкент, Чирчик, Нарын, Алма-Ата; затем идет на северо-восток – на Иртыш, Бийск, Красноярск, Илим – и оттуда на восток – на Зею, Селенджу, Бурею, Пермскую, Совгавань, берега Тихого океана…

– А вот северная линия: Тюмень, Омск, Новосибирск, Красноярск. Выше, севернее этой линии, находятся лишь отдельные станции. Указываю наиболее северные – Тобольск, Вилюйск, Якутск, Алдан, Колыма. А дальше… Дальше белое пятно. Неосвоенная пустыня. Тундра. Тайга. Несметные спящие богатства.

– Мы ведем на Арктику наступление с юга и штурмуем ее ледоколами со стороны Ледовитого океана. Ведь Арктика – это «мастерская погоды». Метеорологи только тогда смогут безошибочно предсказывать погоду, когда вся Арктика покроется сетью радио– и метеостанций. Арктика – это страна несметных и еще почти не изведанных богатств. Мы только приоткрыли арктический сундук и уже нашли апатиты, железную руду, уголь, графит, нефть, цветные металлы, торф, сланцы и прочее и прочее, притом в таких количествах, которые изменяют все наши представления о мировых запасах полезных ископаемых. А ее бесконечные леса? А неисчислимое количество морского зверя и рыбы полярных морей, рек, озер? А пушные богатства лесов? А бесчисленные стада диких оленей?

Арктика – это страна будущего, а не страна «погибели и ужаса», какой она была и какой еще кажется многим до сих пор.

Арктика… – Бугаев неожиданно замолчал и хрустнул пальцами. – Мы еще не победили до конца эту страну, – сказал он тише. – Ты спросишь почему…

– Холод? Климат?

– Нет, не холод и не климат – главное препятствие. «Сопротивляемость» Арктики заключается в ее просторах, в бездорожье, в том, что она слишком велика.

В борьбе с бездорожьем мы применяем все виды «оружия» – морской и воздушный флот.

Ты, наверно, читал о наших последних ледоколах-гигантах? Им не страшны больше льды. Великий Северный морской путь проложен.

Наши ледоколы взрывают айсберги, ломают лед тяжелыми корпусами, а иногда и растапливают его. Нос ледокола превращается в раскаленный «электроутюг», который расплавляет лед. Это – наше последнее изобретение.

Но этот утюг требует большого расхода энергии.

Источники энергии у нас есть. Арктика богата каменным углем и в особенности лесом. Но мы не идем по линии наименьшего сопротивления. Мы бережем лес и уголь для более ценного использования в химической промышленности. Зато

Арктика богата даровой энергией ветра. И мы все более и более используем эту энергию. Полноводные реки Сибири многие месяцы в году скованы льдом. Наши ученые работают над задачей круглогодового использования энергии этих рек. Сейчас производятся интереснейшие опыты борьбы с образованием льда, замерзанием рек.

Мы взялись вплотную за использование тепловой энергии земли, многочисленных «печей» – сопок Камчатки. Камчатские сопки уже начали давать нам энергию и с каждым годом будут давать все больше. Большое количество энергии мы могли бы перебрасывать с юга, с наших солнечных станций. Но Арктика должна кормить энергией сама себя. И мы решили использовать безграничный источник арктической энергии – холод. Об этой идее я не буду тебе говорить подробно, ты узнаешь на месте сам.

Смотри на карту. Мы находимся вот здесь – севернее Байкала, невдалеке от Ангарской гидростанции. Там мы оставим дирижабль и пересядем на аэроплан, который понесет нас прямо на север через сплошные лесные массивы. Меня вызывают в новый город, Челюскин, для консультации.

– Там живет и «снежная королева»? – спросил Джим.

– Там и живет. Ты уже заинтересовался ею? Но, предупреждаю, она уже невеста, – смеясь ответил Бугаев.

3. Дорожное приключение

Леса, леса, леса… В кабине самолета тепло. Однообразно гудит мотор. Машину покачивает. Опытный пилот Семенов держит курс прямо на север по сто третьей параллели. Вооруженный русско-английским словарем, Джим медленно читает новый русский роман. Игнат у соседнего окна работает с логарифмической линейкой, что-то записывает.

Неожиданно пилот выключает моторы, самолет качнуло.

Игнат взглянул в окно. Казалось, земля вдруг поднялась дыбом и прыгнула на аэроплан. Самолет снижается крутой спиралью на небольшую поляну.

– Держись! – крикнул Игнат Джиму. Но самолет без толчка уже коснулся земли, пробежал по траве и остановился.

– Только наш Семенов мог так ловко сесть, – восхищенно воскликнул Игнат. Он открыл дверь в кабину летчика. Семенов сидел, откинувшись на спинку кресла. Лицо бледное. Из носа течет кровь. Бортмеханик Доронин уже подает первую помощь – смачивает Семенову спиртом виски, вытирает ватой окровавленные руки и лицо.

– У него, – объяснил Доронин, – произошло кровотечение из носа, головокружение… Как себя чувствуешь, Семенов?

Семенов улыбнулся и ответил хрипловатым голосом:

– Сейчас лучше, но голова еще кружится. Понять не могу, отчего это…

Больного летчика осторожно перенесли в кабину кормового отсека и уложили на полу, на разостланном матраце, высоко приподняв голову.

Джим посмотрел в окно кабины. Угрюмая, непроходимая стена леса. Впечатлительному Джиму показалось, что темные лиственницы враждебным и торжествующим строем обступили упавшую с неба стальную птицу. Теперь она вместе с людьми была пленницей леса. Кругом – безлюдье, лесные болота на сотни, быть может, тысячи километров. Заблудишься, умрешь от голода прежде, чем доберешься до людей. В аэроплане продуктов питания всего на несколько дней… Больной Семенов… Невеселая картина!

Но Бугаев совершенно спокоен. Он выжимает воду из полотенца своими крепкими руками и кладет компресс на голову Семенова.

– Что приумолк? – спросил Игнат Джима. – Не беспокойся. Мы везде дома. Если лес еще не вполне побежден, то и над нами он уж не властвует больше. Мы сами не выйдем из лесу – нас найдут.

Слышно было, как Доронин работает на аварийном радиоаппарате и затем разговаривает по радиотелефону. Через несколько минут он вернулся.

– Ближайшее селение находится недалеко, в трехстах километрах, ближайший авиапункт – в пятистах, – сказал он. – Но где-то совсем рядом работает радиостанция корабля «Тайга».

– Корабля? – спросил Семенов, приподнимая голову и пытаясь улыбнуться. – Кто из нас болен, ты или я?

– Может быть, я оглох, не расслышал, – развел руками Доронин. – Но неизвестный радист ясно сказал: «Говорит корабль «Тайга». Мы находимся всего в тридцати километрах от вас, прямо на восток. Через два часа пришлем врача, как только вернется «Стрекоза».

– Но ведь прямо на восток тысячи километров сплошного леса, – снова сказал Семенов.

– Я и сам знаю, что кругом лес и до моря далеко. Какими волнами и ветрами занесло сюда корабль?

– Ты бы и спросил об этом, – сказал Игнат.

– И спрашивал. А радист смеется. Приходите, говорит, и сами посмотрите.

– Да, но за два часа пройти лесом тридцать километров немыслимо. Может быть, это мистификация какая, – размышлял вслух Бугаев. – Или это воздушный корабль, перенесший аварию, как и мы.

– С сигналами бедствия не шутят, – почти сердито ответил Доронин.

Время тянулось медленно. На исходе второго часа после аварии «Тайга» сообщала, что «Стрекоза» вылетела и через несколько минут будет на месте. Значит, это не доктор, а аэроплан? И таинственный корабль действительно существует?

Скоро послышался гул мотора. Последние красные лучи солнца осветили серебристую «Стрекозу», показавшуюся над лесом. Это был маленький двухместный аэроплан – геликоптер, имеющий два пропеллера.

«Стрекоза» сделала круг над поляной, выбирая место посадки. Геликоптер почти отвесно опустился рядом с машиной Семенова.

Из кабины вышла немолодая женщина в кожаном пальто с небольшим чемоданом в руке.

Доктор Дубровина осмотрела Семенова и заявила, что его необходимо доставить на аэроплане в больницу. Она оставила лекарства из своей дорожной аптечки, объяснила, как ухаживать за больным, и улетела.

– Алло! – послышался голос из радиорепродуктора. – Говорит авиабаза. Санитарный аэроплан прибыл. Мы можем отправить его к вам. Разложите костры, чтобы он мог найти вас.

Игнат, Джим и Доронин поспешили развести костры по краям поляны. Стояла свежая ночь. Потрескивали сучья. Пахло горящей хвоей и сыростью леса. Костры освещали стену лиственниц, окружавших поляну.

Вдруг Игнат увидал голубой огонек, мелькавший между стволами. В ту же минуту послышался шум аэроплана. Он покружил над поляной и снизился в десятке метров от путников.

– Тоже неплохая посадка, – сказал Доронин одобрительно.

– Если поискать, в этой тайге, оказывается, не так уж мало людей, – удивился Джим.

– Я же тебе говорил, что мы везде дома, – отозвался Игнат.

Летчик вышел из пилотской кабины, осмотрел поляну и

покачал головой. Доронин понял его: нелегко сесть, но еще труднее взлететь с этой поляны. Того и гляди – «вмажешь» в дерево и разобьешься.

Подошли из леса люди с фонарями. Один из них был бородатый мужчина лет за пятьдесят, похожий на старого таежного охотника, другой – молодой, почти юноша. Оба они были в кожаных костюмах.

Познакомились. Молодой оказался капитаном, а бородатый – штурманом загадочной «Тайги». Игнату не терпелось разузнать, что же это, наконец, за корабль. Но сначала надо было решить более важные вопросы. Прилетевший летчик предложил доставить Семенова в больницу, вместо Семенова вести аэроплан может другой пилот, но Семенов заявил, что он никому не может доверить свою машину. Он был уверен, что через день-два поправится и полетит дальше. Чтобы не волновать больного, ему не возражали.