Текст книги "Хроники Абсурда"

Автор книги: Александр Райн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Просвещенный

Когда Федя заявил, что собирается стать веганом, смеялись все: жена, друзья, продавцы гастрономии, где и было оглашено заранее подготовленное объявление, и, казалось, что даже шашлык в ведрах иронично похрюкивал.

Вид у Феди был серьёзней, чем у президента во время предвыборной агитации, и когда он сказал, что на него мяса не брать, на прилавок было возвращено пять килограмм из десяти. Жена попросила в письменной форме подтвердить, что он не будет покушаться на её порции во время застолья, и два экземпляра было заверено у пяти свидетелей и нотариуса.

В продуктовую корзину была набрана целая гора мясозаменителей: грибы, импортная спаржа, баклажаны, тофу, сейтан, соевые котлеты и ещё что-то с очень пугающим названием.

– С таким чеком проще было бы кормить тебя стейками на завтрак, обед и ужин, – вздохнула жена на кассе.

Когда Федя начал доставать из тележки литровые бутылки коньяка, жена попросила его обратиться в трезвенники, как только его попустит с веганства. На что Федя презрительно фыркнул и брезгливо добавил:

– Слышал я про эти современные движения. Думаю, не приживётся.

Не успел Федя сесть за руль и развернуть творожный сырок, как его тут же отобрали.

– Ты чего, Вась? Совсем оборзел? У тебя свой есть! – возмутился такой наглостью новоиспеченный «травоядный».

– Сырок из чего сделан?! – громко и по-профессорски важно спросил Вася, облизывая губы.

– Из пальмового масла, – испуганно ответил Федя.

– А ещё из творога. Так что забудь: веганы не едят продукты животного происхождения!

– Но! Но как же! Наташ?! – смотрел он жалобно на жену, но та лишь покачала головой, с трудом скрывая улыбку.

– Это что же получается, мне теперь и взбитые сливки нельзя? И капучино тоже?

– Если только на соевом молоке, но я не знаю, где в нашем городе такой делают. Ну что, передумал? Ещё не поздно вернуться за шашлыком.

Феде стало душно, и он начал задыхаться. Он вышел из машины и стал накачивать лёгкие свежими выхлопами, гуляющими на автостоянке. Было видно, как Федю разрывает изнутри. Сначала он покраснел, потом пожелтел, когда начал зеленеть, несколько людей через улицу перешли дорогу в неположенном месте.

– Нет! Не дождётесь! – заявил Федя, вернувшись в машину, и в знак своей непоколебимости показательно надкусил помидор, обрызгав соком весь салон.

На шашлыках Федя был мрачнее тучи. Стол, как нарочно, стоял неподалёку от мангала. Новообращённый веган видел, как румянилось мясо, слышал, как шипели сок и жир, капающие на угли, чувствовал кисло-сладкий запах маринада, сдобренного душистыми приправами. Своими слюнями Федя полил половину огорода и дважды затушил костер, но к мясу так и не притронулся. Всё шло не так: коньяк не пьянил, песни не пелись, а когда дело дошло до игры в «крокодила», Федя во всех пантомимах видел только поросят и телят, из-за чего трижды поругался с женой и с остальными дамами тоже.

Когда шашлык наконец был приготовлен, Федю допустили к мангалу. Дрожащими руками он насаживал грибы и баклажаны на шампуры, разыскивая на них глазами прилипшие кусочки мяса. «К счастью», шампуры были очищены до блеска и даже жир с них был протёрт тряпкой. Федя дважды проверил это «на язык» и одобрительно кивнул.

– Я тобой так горжусь! – поцеловала Наташа своего целеустремлённого мужа, когда тот нюхал подгоревший баклажан.

От жены пахло жареным, губы её блестели и напоминали Феде о прежней жизни – до того, как он решил измениться. Мужчина страстно поцеловал жену, а потом ещё раз, и ещё. К концу вечера она не знала, как скрыться от его «любви», так как Федя с бешеными глазами постоянно требовал поцелуев.

Ночью у Феди случилась первая ломка, которую он стоически вынес. В половине четвертого утра он разбудил жену, жёстко тряся за плечи, и с пеной у рта потребовал немедленно нажарить соевых котлет. Кошка, опасаясь за собственную жизнь, спряталась за шкаф и не выходила оттуда до стойкой ремиссии хозяина.

На следующий день Федя проснулся обновлённым духовно и очищенным от всех шлаков и токсинов телесно. Когда жена ела за завтраком сосиску и бутерброды с сыром, Федя бросил на неё надменный взгляд и, помешивая соевое молоко в кофе, уплетал бутерброды с тофу, морщась, как он говорил от «слишком горячего напитка».

– И зачем нам эта дрянь в холодильнике? – высокомерно спросил он, глядя на сковородку гуляша, который сам же и просил приготовить два дня назад.

У жены аж сыр на бутерброде расплавился от возрастающего напряжения.

– Федя, может, веганство и сделает тебя более здоровым, но вот бессмертным – вряд ли. Ещё раз мою еду дрянью назовёшь, будешь котлеты свои через трубочку есть, андерстенд?

Мужчина грозно фыркнул, предупреждающе кашлянул, нахохлился, надулся, покраснел, чихнул и, молча хлопнув дверью, ушел туда, где его поймут и примут таким какой он есть – на работу.

В слесарном цехе Федю уважали и любили. Он был примером и гордостью предприятия. Двадцать лет токарь зарабатывал себе имя. Кто бы мог подумать, что один обеденный перерыв способен перечеркнуть всё, за что он боролся.

Когда уставшие, разопревшие от работы мужики открыли термосы с горячими щами и домашними пельменями, Федя почувствовал, как внутри него ещё бьётся хищник: он скулит и воет, ждёт, когда веган сдастся. Но Фёдор был не из слабовольных. Мужчина встал посреди столовой и, гордо подняв к потолку огурец, призвал всех здравомыслящих присоединиться к нему.

Федя был послан четыре раза, но не успокаивался. И когда он схватился за большую сардельку старшего бригадира Петра Семеновича, дамбу всё же прорвало. Федю били всем цехом, но несильно и уважительно – в память о его прежних заслугах. Затем его привязали к стулу и попытались насильно накормить говяжьим ростбифом и салом с чесноком. Федя отбивался как мог и думал, как несправедлив мир к людям, которые пытаются открыть глаза другим. Он хотел об этом кричать, но стоило бедолаге открыть рот, как его тут же пытались накормить чем-то страшно вкусным.

Начальник позвонил жене токаря и рассказал ей про ситуацию. В ответ Наташа лишь попросила не щадить несчастного вегана, иначе она с ним с ума сойдет. Федя не сдавался, но в конце рабочего дня его всё же пришлось отпустить. Назавтра ситуация повторилась и стало ясно, что в Федю вселился злой дух. Помочь здесь мог только обряд «голубцизма» – именно так назвала это Наташина свекровь. Узнав о проблеме, она немедленно приехала прямо на завод.

Связанного Федю усадили за стол. Тётя Маша достала из сумки свою фирменную красную кастрюлю и приказала подставить под Федю ведро для сбора слюней. Когда крышка с кастрюли была снята, несколько человек потеряли сознание. Запах знаменитых голубцов распространялся быстрей атомного взрыва и поражал даже самых стойких. Перед Федей была поставлена тарелка с двумя экземплярами. На лбу мужчины скапливался пот, за грудиной пылал огонь. Когда тётя Маша достала из сумки деревенскую сметану и нещадно плюхнула половину банки на блюдо, Федя отключился. Его привели в чувство, похлопав по щекам, и сменили наполнившееся ведро.

– Сына, либо ты сейчас ешь, либо у тебя нет больше матери! – грозно сказала женщина.

– Но, мама, я не хочу есть мясо, зачем ты меня мучаешь?! Я решил измениться, хочу похудеть и быть здоровым, – плакал горькими слезами токарь, а сам уже тянулся к голубцам.

– Не нравится, когда тебя против воли заставляют?! А сам ко всем лезешь со своим веганством, будь оно неладно. Наташку бедную достал, мужиков, вон, заставил тебя связать. Будешь ещё к людям приставать?!

– Не буду! Не буду! Только убери от меня голубцы, а то я сейчас сорвусь! – кричал токарь, пытаясь вырваться.

– То-то же, – сказала Тётя Маша и отдала кастрюлю работягам, которые подрались за голубцы до крови.

Федю развязали и, взяв с него обещание больше никого не доставать своими принципами, отпустили до конца дня домой. Тётя Маша передала сыну сумку, в которой, помимо голубцов, были ещё разносолы, кабачки, помидоры и целый пакет яблок – всё с её огорода.

– Тёть Маш, думаете это навсегда? – обратилась к свекрови Наташа.

– Ой, это у него от отца. Тот и буддистом был, и сыроедом, а однажды мы всем подъездом его из асаны выпутывали, когда он йогой увлекся. Не переживай, лет через пятнадцать определится и успокоится. Если что, звони, у меня рука на это набита. Нам, непросвещённым, нужно держаться вместе.

Опасная подработка

Руки у Мишки были золотые. А всё благодаря тому, что он пролил банку золотой патины, которой должен был декорировать камин.

Ремонт Мишка ненавидел всем сердцем, от одного только этого слова у него обострялся геморрой и чувство социальной ответственности. Мишка вспоминал о том, что пропустил субботник в прошлом октябре, не расчистил от снега парковку, не покормил бездомных собак. Все эти дела, по его словам, не терпели отлагательств и имели чуть ли не государственное значение, несмотря на то что собак он боялся до смерти, а на улице стоял удивительно тёплый май.

Мише было двадцать пять, и он сделал всё для того, чтобы избежать встреч со злосчастным шпателем и безжалостным прави́лом: закончил с отличием театральное и стал выступать на сцене городского театра, правда, пока только в роли декораций и массовки. Но это не имело никакого значения – отцовские калымы остались обязательной программой в его жизни, и причин этого проклятия было три.

– Родителям помогать нужно, – загибал обрубленный наполовину болгаркой палец отец, – это раз, неблагодарный ты кусок современного инфантилизма. Два: что у тебя за профессия такая? Ты, часом, не из этих?

Кто такие «эти», Миша никогда не понимал, но звучало очень обидно.

– И три: не хочешь помогать, паразит, вали из бабкиной квартиры и покупай свою в ипотеку!

Еще меньше, чем месить раствор, Мишке хотелось съезжать с халявной жилплощади, ведь за роль дерева в театре платили не очень много, и потому собаки оставались голодными, парковка утопала в снегу, а субботник переносился на следующий октябрь. Зарплату отец выдавал бесценным опытом, но за косяки карал рублём.

– Вот научишься сейчас всему, а потом сам будешь заказы брать и до́ма ремонт сделаешь, – отмахивался отец каждый раз, когда сын клянчил жалование.

Ремонт дома делать Миша зарекся раз и навсегда. Бабкины обои в цветочек оттенка тяжелого несварения имели статус неприкосновенности, несмотря на то что вызывали апатию и необузданное желание смотреть передачи Малышевой в кресле, попивая лавандовый чай.

Про заказы, которые Миша будет брать после того, как всему научится, говорить смысла не было, потому что ответственную работу Мише не доверяли. А он и не настаивал.

Когда банка с позолотой упала на пол и расплескалась так, что перепачкала всё в радиусе пяти метров, Миша ещё не осознавал всю серьёзность трагедии и для начала попытался оттереть самое большое пятно кончиком своего дырявого носка. Краска замечательно втиралась в итальянский паркет и придавала ему благородный золотой оттенок, которому позавидовали бы высшие цыганские чины. К великому сожалению Миши, золотое пятно совершенно не сочеталось с древесным рисунком пола и выглядело отнюдь не богато, а скорее наоборот, вызывало не самые лучшие ассоциации.

Тогда Миша схватил первую попавшуюся под руку ткань, которая, как ему показалось, почему-то пахла старостью. Добротно пропитав её растворителем, он начал процесс реставрации «наверняка недешёвого» материала.

Растворитель хорошо разъедал всё: ткань, руки, паркет, Мишкино будущее, но совершенно не собирался разъедать краску.

Когда отец вошёл в комнату, громко разговаривая по телефону с хозяином дома, подбивая с ним дебет с кредитом и гордо сообщая о том, что ремонт закончен, а винтажные занавески девятнадцатого века, лежавшие на диване во время работ, испачканы не были, Миша сразу всё понял.

– Да-да, я помню, что точно такие же висят Лувре. Да, знаю, что с трудом провезли через таможню. Нет, не волнуйтесь, всё в идеале – голову даю на отсечение.

Держа в руке будущее отцовской головы, Миша прикидывал, в каком столетии он закончит калымить, чтобы покрыть нанесенный им ущерб, и пришел к выводу, что недалёк тот час, когда он лично расскажет портному, шившему эти занавески, об этом курьёзном случае и они вместе посмеются.

Отец не сразу заметил ЧП и первым делом оценил позолоченный камин, подняв большой палец вверх и одобрительно поджав губы.

– Паркет? Паркет в порядке, если вы… – он не успел договорить, потому что глаз его наконец наткнулся на пятно.

В этот момент лицо отца приобрело вид бабкиных обоев и кишечник его, судя по всему, готов был выдать порцию новых «рулонов», но он кое-как сдержался:

– Пи***ц, – произнес негромко пожилой мастер.

В этом слове было всё: описание ситуации, удивление, разочарование, вопрос и даже чуточку юмора.

– Вы о чём? Что случилось? Ау, Фёдор? – тараторил мобильный, но Фёдор уже не слушал.

Промычав что-то невнятное в трубку, он сбросил вызов и первым делом закурил.

Миша хотел было сказать отцу, что курить в квартире заказчика не сто́ит, но, увидев его взгляд, передумал. Он молча стоял минут десять, ощущая вибрации отцовских мыслей, от которых весь этаж ходил ходуном.

– Хорошо, что тебя в армию не взяли! Не дай бог, доверили бы нести гранаты, – облегченно заметил отец, а потом вполголоса добавил: – Говорил я ей, что не нужно ходить на йогу во время беременности, безруким родится… А она знай своё.

Тут взгляд отца упал на пустую банку растворителя, и Миша заметил в глазах отца слабый огонёк надежды.

– Ты вот этим паркет тёр?

Миша судорожно кивнул.

– Это для чистки засоров в трубах. Сантехник вчера забыл, а растворитель в ведре лежит, – отец говорил тихо, видимо, боясь спугнуть возможное решение, внезапно залетевшее в их несчастливое гнездо.

Миша тут же бросился к ведру и выудил из него спасительную баночку уйат-спирита, который уже собирался нанести на тряпку, но, споткнувшись о взгляд отца, передумал.

– Не ссы, Мишань, лей. Всё равно теперь в Париж ехать.

В Париже Миша мечтал побывать со студенчества: съесть на завтрак круассан, лениво прогуляться по вечернему Монмартру, покататься на каруселях Диснейленда, посетить Лувр…

С последним Миша не прогадал: именно туда, по словам отца, ему и придется попасть в ближайшие двадцать четыре часа, чтобы восстановить причиненный ущерб.

– Как?! Я?! Сдирать занавески? В Лувре?

– Либо ты сдираешь занавески, либо с нас с тобой сдирают кожу и вешают на окна вместо них – третьего не дано, – замогильным голосом произнес отец.

Кожи Мише лишаться не хотелось, больно уж ему она нравилась, да и занавески из него выйдут некачественные, худые, перед людьми неудобно.

– Прости меня, пап, – вытер проступившую слезу парень. – Ну не хочу я ремонтами заниматься, не моё это. Я на сцене хочу быть, – горе-строитель оттёр паркет и стал собираться, попутно заказывая такси.

Отец всё это время молча смотрел на поникшего сына – будущего интернационального преступника, а когда пришла пора прощаться, вместо руки протянул сыну шпатель.

– Я постараюсь без жертв, – произнес осипшим от страха и слез голосом Миша.

– Да какие жертвы! Иди, вымой инструмент, будем домой собираться.

– То есть как – домой?!

– А вот так. Мы здесь закончили.

– А как же занавески?! Лувр? Кожа?

– Это на другом объекте, я вчера его без тебя закончил.

– Так ты что же, специально меня разыграл?!

– А ты думал, в мать артистом пошёл? Хех, да чтоб ты знал, я в твоём возрасте Гамлета играл, Раскольникова, даже Анну Каренину пару раз пришлось. Меня на все спектакли брали, но платили только обещаниями и театральной мебелью. Потому и пришлось в отделочники податься. Хотел и тебя образумить, да вижу, что без толку, принципиальный рукожоп вырос. На, возьми, – отец достал откуда-то из кармана увесистую пачку купюр.

– Это чё? – спросил шокированный откровениями родственника Миша.

– Моральная компенсация жертвам актерской игры. Шучу. То, что ты заработал на калымах за последние пять лет. Решил, что ты деньги на ерунду потратишь, вот и откладывал для тебя. Поезжай в столицу, покоряй большие сцены.

В песочнице всё серьёзно

– Пётр Аркадьевич, вы сегодня как будто сам не свой.

– Ой, Алёна Викторовна, и не говорите! С самого утра голова кру́гом идёт. Представляете, в кашу вместо изюма мне сегодня чернослив положили!

– Ужас какой! И что, съели?

– Нет, разумеется, пришлось плакать. А вы знаете, как я это не люблю.

– Знаю… А я вот без плача никак, чуть что – сразу в рёв.

– Это всё потому, что зубы у вас сейчас активно режутся, не берите в голову, попробуйте пожевать лопатку или карандаши, ещё слюнопускание хороший оказывает эффект. Но это скорее нетрадиционная медицина, тут больше дело веры. Передайте лучше мне вон ту формочку.

– Пожалуйста.

– Благодарю.

– Всё сидите? – подошел к песочнице мальчуган в перепачканных землей и каким-то мазутом шортах. Из носа его медленно стекала зеленая сопля, которая, кажется, совсем не создавала ему неудобств.

– Сидим, Эдуард Вениаминович, что же нам еще делать. Вот куличей налепили, будете?

– Нет, я на диете. Пойдемте лучше на карусель, мне одному её не раскрутить, помощь нужна.

– Карусели – это так тривиально, – лениво вздохнула девочка, покусывая лопатку.

– Как хотите, моё дело предложить. А крапиву бить пойдете? Она в этом году знатная выросла, кусачая, – смотрел он с надеждой на паренька в песочнице.

– Алёна Викторовна, вы не против? – обратился малыш к своей подруге, после того как снял очередную формочку и получил на выходе идеальной фактуры цилиндр.

– Это ваше дело, мужское. Идите, я не в обиде. Только, ради всего святого, возвращайтесь и попросите Эдуарда впредь вытирать сопли, у меня аллергия на неаккуратность и непотребный вид.

– Благодарю. Засим откланиваюсь. Я скоро.

Петя вприпрыжку добежал до скамейки, где сидел материнский коллектив и наблюдал за своими чадами. Там он выпросил свой игрушечный меч и радостно поскакал в сторону куста с крапивой, которую с особым пристрастием уже побеждал Эдик.

К Алёне тем временем подсадили нового члена любителей фигурной лепки, который сразу же, пропустив церемонию знакомства, начал демонстрировать девочке свою коллекцию игрушечных машинок, которых у него был целый карман.

– Это вот мелседес, а это ламболгини, а это танк! – гордо показывал он свои любимые модели.

– А куклы у вас есть? – любопытствовала Алёна, не прекращая лепить несъедобные пирожки из сыпучих ингредиентов.

– Есть Железный человек и Халк!

– Халки девочкам неинтересны, вот если бы…

Она не успела договорить, потому что её новый сосед вытащил из кармана кучу цветных фантиков. Внутри ярких шелестящих бумажек таились вкуснющие конфеты-желе.

– Ой, а как вас зовут? – заулыбалась Алёна и отложила инвентарь в сторону.

– Меня – Никита.

– А по отчеству?

Никита пожал плечами.

– Ну батюшку вашего как величают?

– Безотцовщина я, только мамка, – показал Никита в сторону своей мамы, которая была самая молодая из всех мамаш, сидящих на длинной скамейке.

– А маму-то как хоть зовут?

– Елена.

– Значит, вы Никита Еленович! – торжественно сообщила Алёнка и слепила для своего нового знакомого шикарную песочную звезду.

– Лучше плосто Никита. Надоело мне в песке сидеть, пойдем лучше на калусель.

– Но карусель – это так… – девочка не успела договорить, потому что Никита протянул ей несколько конфет, – это так чудесно! Пойдёмте!

Они встали, отряхнули от песка колготки и неуклюже потопали в сторону карусели. Никита сел, а Алена раскручивала его. Как только девочке это надоедало, Никита давал ей новую конфету, и карусель снова набирала обороты.

Двое ребят наконец победили вражеский куст и, обливаясь по́том, вернулись к песочнице, где, по мнению Пети, его в томном ожидании искала глазами принцесса Алёна и порция несъедобных куличей. Заметив девочку, раскручивающую карусель с сидевшим на ней неопознанным пришельцем, он подбежал и, замахнувшись пластмассовым мечом, крикнул:

– Он вас обижает? Шантажирует? Одно ваше слово – и я отрублю ему голову!

Алена только дожевала очередную конфету и, в очередной раз крутанув карусель, сказала:

– Нет, я сама.

– Но мы же с вами играли в песочнице, меня не было всего пять минут!

– Да, но за эти пять минут я стала обладательницей нескончаемого запаса вкусных конфет и, представьте себе, танка! А вы, Пётр Аркадьевич, с вашим другом, у которого, кстати, снова текут сопли, можете и дальше побеждать злостную крапиву.

В этот самый момент Алена получила новую порцию сладостей и, улыбнувшись, отвернулась к новому другу.

– Эдуард Вениаминович, ну вы-то, как человек знающий, объясните, что этим женщинам надо? Я ведь для неё горы готов свернуть, а она, вот так просто, за танк и желе, ушла с другим, да еще и на карусель!

Эдик вытер соплю и, не придумав ничего лучше, сказал:

– А пойдемте молока напьемся, у меня его всегда навалом, глядишь, и мысли дурные из головы уйдут!

– А пойдемте!

* * *

Женщины на скамейке сидели с телефонами в руках, снимая своих карапузов и умиляясь их малоразборчивой речи.

– Везет же им – никаких забот! – произнесла мама Никиты, и все её поддержали.