Текст книги "Тропик Рака в созвездии Близнецов"

Автор книги: Александр Плонский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Плонский Александр
Тропик Рака в созвездии Близнецов

Александр Плонский

ТРОПИК РАКА В СОЗВЕЗДИИ БЛИЗНЕЦОВ

Клипер "Гром" под белым с диагональным голубым крестом Андреевским флагом шел в бакштаг, узлов до десяти, гонимый свежим пассатом северо-восточным тропическим ветром, столь любимым моряками.

На фок-, грот– и бизань-мачтах, сверху донизу, плотными рядами солнечно-белых трапеций вздулись и басовито гудели пять с половиной тысяч квадратных аршинов тугой корабельной парусины: "Гром" нес все свое парусное вооружение, включая косые треугольники двух топселей и бом-кливера.

Пели на высокой ноте талрепы стоячего такелажа, поскрипывали блоки. Царапали небо острые, точно шпаги, клотики мачт. Ни единого облачка не было в его бирюзовой глуби.

Никита Анненков, девятнадцатилетний мичман флота российского, стоя на баке, жадно всматривался в сверкающую металлическим расплавом даль океана, словно хотел проникнуть взглядом за выпукло очерченный горизонт.

Атлантический океан, отдыхая от штормов, лениво вздымал невысокие волны, и "Гром" скользил по ним с тем неповторимым изяществом, которое свойственно самым быстрым парусным кораблям-клиперам.

Был август 1863 года. Вечерело. Они только что пересекли северный тропик – тропик Рака, – следуя курсом зюйд-зюйд-вест. Пассат дул ровно, и марсовым не надо было карабкаться по выбленкам вант на марсы и салинги, перебрасывать топселя, травить шкоты, брать рифы, чтобы уменьшить парусность. Барометр стоял высоко, и капитан Глеб Сергеевич Ханевский дал команде отдых.

Только рулевой нес вахту у штурвала, да сам капитан стоял на мостике, изредка переговариваясь с вахтенным офицером.

Клипер шел с легким креном, водяная пыль обдавала бак, но Никита лишь иногда непроизвольно поводил плечами. Его внимание не привлекали ни стайки летучих рыб, то и дело взмывавшие над поверхностью океана, ни неуклюжие с виду, но ловкие в полете, белые с черными маховыми перьями, красными лапами и желтым клювом альбатросы – наиболее крупные, до полутора аршинов, морские птицы. За время тропического плаванья мичман успел насмотреться на них и перестал замечать. Не смог он привыкнуть лишь к самому океану, бесконечно разнообразному в широте и величии, властвующему над человеческими душами, вселяющему в них то чувство собственного ничтожества, то гордую, несгибаемую силу, которая под стать богу, а не рабу божьему...

Вперив взгляд в океан, Анненков тем не менее размышлял о вещах отнюдь не отвлеченных. Он думал о грядущих переменах на флоте, началу чего был свидетелем. Паровая машина, отбросив медлительные и громоздкие колеса со шлицами, вооружилась гребным винтом и сразу же принялась теснить парус. Пароходы все громче заявляли о себе воинствующим прагматизмом. Никита сознавал, что парусные корабли красавцы-клиперы, барки, бриги, корветы, шхуны – отходят в прошлое, как отошли фрегаты петровской поры – с наклоненными внутрь бортами, громоздкими кормовыми надстройками, разукрашенными балконами-гальюнами в носовой части, уступчатыми палубами. Эти медлительные, но плавучие и остойчивые корабли-мастодонты были украшены богатой, вызолоченной резьбой – пышным барочным орнаментом, фигурными рельефами, изображавшими дельфинов, нереид и драконов, гербом на корме и традиционной фигурой стоящего в грозном рычании льва на носу. Столь пышное убранство кораблей "зело первейшим монархам приличествовало" и должно было олицетворять могущество державы.

"Каким ничтожным и жалким в бедности своей показался бы "Гром" рядом с патриархами флота российского, – подумал Никита. – Но сколь совершенен он в сравнении с ними высшей красотой целесообразности..."

И его пронзила мысль, что и железные чудовища-пароходы, вызывающие у настоящих моряков близкую к отвращению неприязнь, кажущиеся такими неказистыми, даже уродливыми, на самом деле красивы еще более высокой, не понятной пока красотой. А что будет за ними? Какими монстрами покажутся поначалу корабли будущего?

– Никита Андреевич! – услышал он оклик капитана и вздрогнул, возвращаясь из мира мыслей и чувств в мир действий.

– Никита Андреевич, – повторил капитан. – Вы меня слышите, господин мичман?

Анненков быстрым шагом поднялся на мостик.

– Виноват, Глеб Сергеевич!

Капитан "Грома", бравый седой офицер в белоснежном кителе, был человеком доброй души, настоящим отцом-командиром, любимым и уважаемым матросами, что на флоте встречалось не так уж часто. Правда, с тех пор, как два года назад царь Александр II подписал манифест об отмене крепостного права, корабельные нравы смягчились, увы, ненамного...

– Задумались, батенька?

– Самую малость, господин капитан, – смутился Никита.

– И о чем же, разрешите полюбопытствовать?

– Затрудняюсь сказать в двух словах...

– А вы не в двух, – благожелательно проговорил Ханевский. Погодка редкостная, самое время побеседовать. Уж не откажите в любезности, потешьте мечтами своими.

– О славе флота думал, – признался Анненков. – Былой славе и той, которая еще грядет. Вот вы, Глеб Сергеевич, участвовали в Синопском сражении...

– Десять лет тому... – голос капитана дрогнул. – Покойный Павел Степанович Нахимов, царство ему небесное, запер тогда турок в Синопе... Представьте только, батенька: в кильватерном строю, под огнем турецких береговых батарей мы прорываемся в Синопскую бухту, становимся на якорь и бьем по кораблям и батареям противника нашего из семисот двадцати орудий! Через четыре часа все его корабли были уничтожены. Вру, батенька... Пароход "Таиф" с английским советником на борту сумел удрать.

– Представляю... – с восторгом воскликнул Никита.

– Англичане и французы не смирились с нашим господством на Черном море. У них было пятьдесят паровых фрегатов, у нас же только шесть. Вот и повоюй с ними! Я тогда служил на 120-пушечном линейном корабле "Три святителя". Через год после Синопа мы собственными руками затопили его поперек Севастопольской бухты, чтобы не пропустить в нее корабли вражеские. Вот этими своими руками затопил... В жизни не забуду! А еще год спустя смертельно ранило нашего незабвенного адмирала Павла Степановича на Малаховом кургане. Пулей в голову, вот сюда...

– А мне и не довелось повоевать, – огорченно проронил Анненков.

– Ну и слава богу! На ваш век войн достанет, – утешил Ханевский. Хотя, по мне, не воевать бы вовсе. Только не получится так. Россия-матушка точно бельмо на глазу у господ иных. Потому и мощь Отчизны нашей крепить должно, дабы достойно потчевать любого гостя, с миром либо с войной пришедшего. Пароходов бы нам побольше, броненосцев этих самых...

– Я, Глеб Сергеевич, – признался мичман, – размышлял о том, что конец приходит парусному флоту. Вот наш клипер с машиной, а все ж она парусами лишь в подспорье.

– Правильно мыслите, батенька. Не уживутся машина с деревом, а паруса с железом. Может, когда и вспомнят о них, а пока... Отплавал свое "Гром". Вернемся из кругосветного, и придется вам, Никитушка, переучиваться. Вы уж не серчайте за фамильярность... А мне поздно, спишусь на берег, буду в Ялте розы разводить!

– Глеб Сергеевич, голубчик! – Не выдержал молчавший до этого вахтенный офицер. – Побойтесь бога! Грешно вам говорить такое. С вашим-то опытом...

– И то верно, Петр Петрович, – не стал возражать Ханевский. Старый конь борозды не испортит, обо мне сказано, так ведь? Ну, спасибо на добром слове! Вот что, мичман, сходим-ка мы с лейтенантом чайку попить, в тропиках чай – первейшее дело. Покомандуйте без нас, вам привыкать нужно: и не таким красавцем командовать придется!

– Ну, что вы, Глеб Сергеевич... – смущенно выдавил Анненков.

– Будет вам, батенька! Ни пуха ни пера! А в случае чего кликните!

– Слушаюсь, господин капитан! – уже тверже ответил Никита.

Он понимал, что никаких команд скорее всего не понадобится: курс прежний, небо чистое, ветер ровный, под килем невообразимая глубина, со всех сторон безбрежный океан... Но молодой мичман и не преуменьшал ответственности, потому что на море может случиться всякое...

Отсюда, с мостика, все виделось иначе – полнее, острее, глубже. И горизонт отодвинулся, и даль стала еще неогляднее.

– Так держать! – крикнул он без особой надобности, просто не мог оставаться в бездеятельности.

Рулевой тотчас отозвался:

– Есть, так держать!

Начало быстро темнеть. Сумерки в тропиках коротки. Миг, и высыпали звезды, крупные, яркие, зыбко мерцающие на плотном, матово-черном небе. Вода вокруг клипера фосфорически засияла, словно сам Нептун подсвечивал ее из глубины.

– Чудно-то как, господи! – прошептал юноша, охваченный благоговейным восторгом.

Ему захотелось то ли петь, то ли молиться. Он даже попробовал прочитать молитву, но ее слова, бездумно произносимые с детства, показались ему неискренними и невыразительными. Никита ужаснулся этой мысли, но ничего не мог с собой поделать. "Боже святый, боже бессмертный, помилуй нас..." – повторял он, насилуя себя, но сдвинуться с мертвой точки так и не удалось.

Очарование тропической ночи было каким-то греховным, сродни соблазну. И уж, во всяком случае, колдовским – не от того ли не шла на ум молитва?

Окружающее утратило для Никиты черты реальности. Он как бы перенесся в мир волшебной сказки, где не следовало поражаться чудесам. Ночь, океан и звездное небо – это ли не сказка? И еще слезы на глазах, гулкие и частые удары сердца...

"Чудно-то как..."

Неожиданно Никиту охватило оцепенение: он не мог ни пошевелить рукой, ни вскрикнуть. Даже сердце, казалось ему, перестало биться, а дыхание остановилось. Сознание же не только не померкло, но, напротив, странным образом возвысилось над ним силой абстракции, несвойственной ему ранее. То, что увидел он, в иное время потрясло бы его, а возможно, лишило рассудка. Теперь же воспринималось как должное.

Океан, а вместе с ним и "Гром" растворились в сгустившемся небе. Оно было всюду, а звезды – мозг Никиты машинально отметил эту особенность – уже не мерцали, а светили остро и холодно, омертвели, их россыпь не имела ничего общего с хорошо знакомой картой звездного неба. И на фоне чужих созвездий проступили контуры невиданного корабля. В том, что это корабль, Анненков не усомнился ни на мгновение, хотя ничто не напоминало в нем известные мичману корабли: конический, с тусклым металлическим корпусом и множеством разновеликих надстроек, он выглядел как средоточие уродства. И только похожие на крылья гигантской бабочки серебряные паруса перекликались изящными очертаниями с парусами "Грома".

Корабль величественно проплыл мимо, и Никита смотрел ему вслед с грустью и недоумением, словно провожал ушедшего, не обернувшись, друга. Силуэт корабля становился все меньше, пока не затерялся среди звезд...

И вот уже звезды ожили, замерцали. Заплескались за бортом волны, вода вновь зажглась фосфорическим блеском, загудели умолкнувшие было снасти...

Никиту охватил ужас. Что это: кошмарный сон, наваждение, дьявольский соблазн? Он размашисто перекрестился и, как заклинание, пробормотал фразу, много раз слышанную в детстве от бабушки:

– Страшен сон, да милостив бог!

Сразу же полегчало. Он встряхнулся и успокоенно крикнул звонким мальчишечьим голосом:

– Так держать!

Разве мог предположить мичман флота российского, что триста лет спустя его потомок-близнец Никита Анненков, младший штурман гравилета "Гром", с таким же немым изумлением будет взирать на обзорный экран, где в океанских волнах под звездным небом Атлантики восстанет из давно минувших времен красавец-клипер с гордо реющим Андреевским флагом.

Но и этот Никита Анненков воспримет увиденное как наваждение. Однако мнемокристаллы зарегистрируют видение, и синклит ученых объяснит его реликтовой космической аберрацией, сдвинутым во времени миражем. Откуда знать им, что еще через тысячу лет второй потомок-близнец и третий по счету Никита Анненков – выдающийся молодой мыслелетчик – осуществит свою давнюю мечту: совместит в одной точке две разные проекции пространства-времени...