Текст книги "Жизнь прекрасна !"

Автор книги: Александр Плонский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Плонский Александр
Жизнь прекрасна !

Александр Филиппович ПЛОНСКИЙ

ЖИЗНЬ ПРЕКРАСНА!

Фантастический рассказ

Не помню, когда и при каких обстоятельствах мы с ним познакомились. Это произошло словно само собой. Оба работаем в Астрофизическом – я на кафедре звездных туманностей, он в лаборатории фотонной тяги. Да и живем в одном блоке, только на разных уровнях.

При встречах мы кивали друг другу, затем начали обмениваться рукопожатиями. Но некоторое время – год или два – наше знакомство оставалось шапочным.

Мы одного возраста – немного за тридцать. Однако Ковалев выглядит старше. Полный, высокого роста, благообразный, с блеклыми голубыми глазами, рыхлым просветленным лицом и глубокими залысинами, он казался выходцем из прошлого или даже позапрошлого века. И улыбался не просто так, а со значением: иногда заискивающе, но чаще снисходительно. Причем почти всегда грустно.

Здороваясь, Генрих Данилович надолго задерживал мою руку в потной ладони и отпускал, лишь когда я начинал осторожно высвобождать затекшие пальцы.

– Устали? – обычно спрашивал он и, не дожидаясь ответа, повторял утвердительно: – Устали!

– Если же я уверял, что вовсе нет, он говорил:

– Чудненько!

Но смотрел по-прежнему соболезнующе, будто думал: "Не признаешься? Ну-ну..."

Несколько раз он делал попытки перейти "на ты", но я не сделал ответного шага. И вовсе не потому, что смотрел на него свысока. Просто не переношу фамильярности. Даже между приятелями.

Мог ли я подумать, что Ковалева это заденет?

Было обстоятельство, которому я тогда не придал значения. И зря...

– Вы ученый первой категории, а я всего лишь третьей, – как-то обронил Генрих Данилович.

– Какая разница! – беспечно отмахнулся я.

– Да уж какая-никакая, а разница.

– Ерунда!

– Вы действительно так считаете? – недоверчиво спросил Ковалев.

При всей своей кажущейся меланхоличности Генрих был наредкость предприимчив. И гордился пробивными способностями. Неведомо какими путями раздобыв путевку на Эверест или голограмму колец Сатурна, он великодушно принимал от облагодетельствованного слова признательности. А потом небрежно бросал:

– Пустяки, фирма и не то может!

Он не преувеличивал. Я убедился в его всемогуществе, когда в космоклуб поступила опытная партия усовершенствованных спейсроллеров. Пожалуй, "партия" – громко сказано: их и было-то три штуки.

Забыл упомянуть, что мы с Генрихом занимались космотуризмом, впрочем, разными видами. Ковалев – линейным, я – сверткой.

Свертчики не жалуют линейщиков. Линейный космотуризм – профанация искусства, прогулки по Солнечной системе. Риск сведен к нулю! Иное дело свертка, в ней велик элемент неожиданности, даже непредсказуемости. Она дает возможность за пару недель пересечь Солнечную вдоль и поперек. Линейщик за это время успеет побывать разве что на Луне, зато потом будет бахвалиться "захватывающими приключениями" в лунных цирках и морях.

Мой спейсроллер порядком устарел, но о новом я и не мечтал, охотников на это чудо было в избытке: кто откажется от двойного фордрайва с фотонными ускорителями!?

И тут Ковалев сделал мне неожиданное предложение.

– Ну как вам новый спейсроллер?

Я шумно вздохнул.

– Предел желаний!

– Хотите, устрою?

– Для этого даже ваших возможностей недостаточно! – не поверил я.

– Фирма гарантирует, – строго сказал Ковалев.

– Так вы не шутите?

– Я, слава богу, не юморист. Если обещал, – сделаю. Но с условием. Возьмете меня с собой в свертку: хочу посмотеть, как развлекается элита.

Меня часто спрашивают:

– Что вы нашли в космотуризме? Это все равно, что путешествовать по пустыне. Но и пустыня – оазис по сравнению с космосом. Мертвое черное небо, немигащие звезды, и так изо дня в день. Неужели не надоедает?

Ничего-то вы не понимаете? Для профессионального астронавта небо, возможно, и черное, а звезды холодные, словно крупинки льда. Мы же, любители, расцвечиваем космос воображением. Для нас нет просто черноты. Есть чернота перламутровая, золотистая, с оттенком платины. А иногда в ней различимы слои кобальта или киновари. Потому что мы видим не глазами, а сердцем. Тогда и звезды уже не бесцветные стекляшки. Они отливают аметистом или морионом, голубым топазом, изумрудом или рубином.

И пусть ничего подобного не регистрируют спектроанализаторы. Нам-то что до этого? Любуясь восходом Солнца на берегу Байкала, турист тоже меньше всего озабочен флуктуациями спектра или плотностью потока лучистой энергии. Он углублен в собственные чувства. Так и я ухожу в космос, чтобы встретиться с самим собой. Один на один.

Но на сей раз рядом будет Ковалев. Мы, свертчики, в душе авантюристы. Он же добропорядочный обыватель, если это слово применимо к нашему времени...

В организованном космотуризме существует хорошо отлаженная система правил и ограничений. Официально регистрируют лишь групповые путешествия, свертку ограничивают коротким скачком. Я же принадлежу к самодеятельным туристам (потому и не рассчитывал получить спейсроллер). Нас называют дикарями. Ну и пусть. Кто вправе запретить мне путешествивать в одиночку?

– А вы не боитесь? – спросил я Генриха. – Мы ведь отправляемся на свой страх и риск, даже не оповестив контрольно-спасательную службу.

– Почему? – забеспокоился Ковалев.

Этот простодушный вопрос порядком разозлил меня. Надо признать, последние дни Генрих все больше раздражал своей прилипчивостью. Я старался быть с ним предупредительным, корил себя за предвзятость и все же срывался. На иную мою реплику он отвечал обиженным взглядом. Его выцветшие глаза бывали выразительнее слов.

Вот и теперь я не сдержал раздражение.

– Так меня больше устраивает!

– Вы всегда нарушаете правила?

– Нет, лишь по четвергам, – съязвил я.

– Почему именно по четвергам?

До меня не сразу дошло, что Генрих принял мои слова всерьез.

– Потому что не по пятницам, – рассвирепел я. – Пятница и понедельник – тяжелые дни. Во вторник философский семинар. По средам занимаюсь наукой, а суббота и воскресенье – выходные. Ну что, не передумали?

– Уговор дороже денег, – процедил Ковалев с кислой миной.

Поразительное пристрастие к жаргонным выражениям столетней давности!

Мне оставалось лишь глубоко вздохнуть. В четверг мы стартовали.

Я еще не пояснил, что такое свертка. Но как это сделать? Знания стали настолько абстрактными, что многое приходится принимать на веру. Наука подобна слепцу, который сознает, что есть что, а зримо представить не может. Если бы я попытался рассказать о свертке языком ученого, то пришлось бы начать с геодезических линий, римановых и финслеровых пространств, а закончить спиральным многообразием Дерри-Крутицкого. Но вы бы и не стали меня слушать!

Поступим проще. Попробуйте вообразить пространство в виде бесконечной спирали. Мы движемся виток за витком по спирали, а кажется: по прямой. Но и Магеллану казалось, что он плывет прямо, а на самом деле – обогнул Земной шар.

Линейщики преодолевают пространство вдоль спирали, свертчики поперек, выигрывая тем самым время. Так на горной дороге – сам пробовал! можно опередить несущийся по серпантину мобиль, соскакивая с одного "языка" на другой.

Остается добавить, что свертка не для космолетов. Загвоздка в соотношении неопределенностей: чем больше выигрыш во времени, тем меньше точность пространственного скачка.

Свертка для свертчиков. Особенно для самодеятельных, не связанных ни расписанием, ни маршрутом, ни правилом "короткого скачка". Одна из прелестей свертки – азарт. Чет или нечет? Заранее не узнаешь. Вот и замирает сердце перед каждой сверткой, как перед прыжком в неведомое.

Свертку не с чем сравнивать. К ней нельзя привыкнуть. Она всегда словно рождение – заново дарит жизнь, чувства, весь огромный неисчерпаемый мир...

Первым же скачком мы вышли в окрестности Марса, что было большой удачей.

На диске планеты виднелись желтовато-красные пятна, рассеченные серыми и насыщенно-синими полосами. Таким я уже видел Марс, и не только в одном из прошлых путешествий, но и через супертелескоп Астрофизического института.

Как описать охватившую меня радость, то высокое наслаждение, которое я испытал, вынырнув из безвременья: вдох – Земля, выдох – Марс. Конечно, это преувеличение, и насчет вдоха-выдоха, и об исчезнувшем времени. Свертка продолжается несколько минут, но, право же, их не замечаешь. Зато как тянутся часы, когда накапливается энергия для следующего скачка!

– Что скажете? – спросил я Ковалева, предвкушая взрыв восторга.

– И это все? Так и будем прыгать от планеты к планете? Скучное занятие! А я-то думал...

Вторая свертка оказалась менее удачной. Я не поскупился на импульс, чтобы удлинить скачок. Но – чертова неопределенность! – нас забросило в промежуток между Марсом и Юпитером невдалеке от Паллады – малой планеты, открытой 28 марта 1802 года бременским астрономом Ольберсом. Пояс астероидов, который романтически считают обломками легендарного Фаэтона, место гиблое, и мы стараемся его избегать.

Я имел глупость сказать об этом Ковалеву.

– Значит, мы могли столкнуться с астероидом, я правильно понял?

– И даже очутиться в его толще!

Генрих позеленел.

– Неужели риск настолько велик?

Не без умысла начал я перечислять опасности, подстерегающие свертчиков. Упомянул об англичанине Смайлсе, сгоревшем в короне Солнца, о норвежце Кнутсоне, выброшенном из Солнечной системы и пропавшем без вести.

Ковалев был близок к истерике.

– Зачем вы об этом говорите?

– Сами же интересовались, как развлекается элита!

– Почему не предупредили раньше? – брызжа слюной, закричал Генрих.

Меня охватило бешенство. В такие моменты я плохо владею собой.

– Не знал, что вы трус!

– Хотите меня оскорбить?

– Нет, констатирую факт.

– Я не трус! Но у меня дети. По вас некому плакать, а я...

Он был прав. Моя личная жизнь, как принято говорить в подобных случаях, не сложилась.

"К чему семья межпланетному бродяге?" – не раз бравировал я перед знакомыми. Но себя зачем же обманывать? Одиночество в космосе переносится легче, чем на Земле. Здесь оно естественно. Наверное, оттого я и стал космотуристом.

Ночь мы провели на траверзе Паллады, заняв стационарную орбиту. Впрочем, "ночь" понятие относительное...

Очередная свертка закончилась для нас драматически.

Ковалев допек меня упреками. И когда он, бог знает в какой раз, задал излюбленный вопрос "Хотите меня оскорбить?", я, не задумываясь, ответил:

– Да, хочу!

Стоило посмотреть, как у него перекосилась физиономия!

– Немедленно отправьте меня на Землю!

Ни больше, ни меньше, как будто в моем распоряжении была эскадра планетолетов!

– Не дурите! – отрезал я. – Не стану из-за вашего каприза прерывать путешествие!

Вот когда я понял, что такое психологическая совместимость! Можно улыбаться друг другу при встречах, прочувственно пожимать руки, разделять застолье – это ровным счетом ничего не значит! На полярной зимовке, высокогорном перевале, на траверзе Паллады – только там можно убедиться по-настоящему, подходят ли люди друг другу.

Вероятно, в других обстоятельствах я никогда бы не совершил столь безрассудный поступок. Но мной руководило стремление проучить Генриха. Я был пьян этим злым чувством.

– Что вы собираетесь делать? – закричал Ковалев, когда я, раздавив предохранительную вставку, соединил обе ступени фордрайва впараллель и потянулся к сенсору аварийного импульса.

– Сейчас увидите, – процедил я с презрением.

Но мы не увидели ничего. Даже звезд! И я не сразу понял, что так буднично, без грохота и перегрузок, мигания сигнальных ламп и тревожного рева зуммера, произошла самая страшная катастрофа, которая только могла с нами случиться. Хваленый спейсроллер не выдержал сверхнагрузки. Он вошел в свертку, но... так и не вышел из нее!

Я был готов к тому, что нас вынесет к черту на рога, выбросит из Солнечной системы. Тогда как в старинной песне: "Будет буря, мы поспорим и поборемся мы с ней!" Мы же попросту выпали из пространства. Нас заклинило между витками пространственной спирали, и чем это кончится – неизвестно...

Спейсроллер окружала мутная пелена, словно мы очутились внутри гигантского бельма, закрывшего от нас видимый мир. В довершение всего счетчик энергоресурса стоял на нуле...

Я думал, Генрих меня возненавидит. Но он посмотрел мне в глаза с прежним выражением грустного превосходства и негромко спросил:

– Что будем делать?

– Загорать, – по инерции огрызнулся я.

– Это конец?

– Струсили?

– Теперь уже поздно трусить...

Все-таки загадочная штука – человеческая психика! Предчувствие опасности переносится труднее, чем сама опасность. Давно ли Ковалев паниковал без достаточных причин? А сейчас я был готов позавидовать его хладнокровию! Или это не хладнокровие, а рабская покорность судьбе? Не похоже...

Мое предубеждение таяло. И, напротив, нарастало недовольство собой. Какое я имел право рисковать чужой жизнью? Свертка опасна. Но в ней ключ к дальним галактикам. И мы прокладываем туда дорогу. Да, прогресс запретить нельзя, как невозможно и лишить энтузиастов права на подвиг. Но это право не следует и навязывать.

– Я виноват перед вами, Генрих Данилович! Простите меня!

– Чего уж там... Я тоже вел себя гм-м... не лучшим образом. Подумайте, как выбраться из западни.

– Я уж и так...

– Чудненько!

Удивительное дело, это "чудненько", над которым я мысленно издевался, сейчас подействовало на меня успокаивающе. И я начал рассудочно взвешивать "плюсы" и "минусы" нашего положения. Увы, минусов было неизмеримо больше...

Непонятный паралич постиг измерительные приборы. Я не мог даже приблизительно судить о наших координатах, если о них вообще имело смысл говорить...

Но потом меня осенило. Если энергетические ресурсы исчерпаны, то часть их пошла на пространственный скачок, а остальное на свертывание пространства в замкнутый кокон. Теоретики предсказывали возможность такого явления, но на практике оно обнаружено впервые. Мы – первооткрыватели!

Я поделился новостью с Генрихом.

– Вот узнают ли о вашем открытии... – покачал он головой.

– О нашем открытии! – поправил я.

Природа наградила меня отменной памятью, и мне удалось восстановить уравнение энергии, потребной для образования "кокона". Но я не мог воспользоваться компьютером – он бездействовал.

Пришлось складывать столбиком многозначные числа, извлекать корни, брать интегралы. Хорошо, что я никогда не полагался на пресловутую компьютерную грамотность, а по старинке тренировал мозг!

Результат оказался настолько неожиданным, что я несколько раз повторил выкладки. Получалось, будто энергетические затраты на "кокон" в точности равняются имевшемуся перед сверткой запасу энергии. А это могло означать лишь одно...

– Если не принимать во внимание принцип дуальности, – сказал я Ковалеву, – то мы по-прежнему на траверзе Паллады.

– А если принять?

– Тогда и находимся там, и не находимся.

– Не понимаю. Как можно...

– И не поймете! Надо было физику учить, а не...

– Вы хотите меня... – начал Генрих, но, не договорив, махнул рукой и смущенно рассмеялся. – Конечно, надо было. И много чего! А то жил себе растительной жизнью, день ото дня не отличишь. Смотрю на вас и думаю: вот как нужно – с огоньком божьим, со страстью! Завидовал вам, пытался подражать. Оттого и космотуризмом занялся, и в свертку напросился. Только ничего у меня не получилось. Не зря вы меня презирали!

Я был тронут его исповедью.

– Вы не правы, Генрих Данилович! Ведь сумели же переломить себя. Не знаю, смог ли бы я так, если бы у меня было что терять...

Ковалев молча протянул мне руку. На этот раз я не спешил высвободить пальцы.

– Ну и чудненько, – вздохнув, сказал Генрих.

Мы бессильны что-либо сделать. И я не знаю, спасут ли нас. Хотя верю в это: пространственную аномалию не могли не заметить. Но вот о чем я сейчас думаю. При всем случившемся мы не только не утратили человеческого достоинства, но как бы заново обрели его. Словно кто-то высветил наши души всеочищающими лучами. И этот "кто-то" – мы сами.

Мы оба уже не сможем быть другими. Мы познали величайшее откровение: жизнь прекрасна!