Текст книги "Искатели счастья"
Автор книги: Александр Петров
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
В голове звучала давно забытая песня: «Рабочий день закончен, можно отдохнуть. В тени бульваров вволю воздуха глотнуть. На перекрестке шумных улиц, у витрин, я как и прежде, как и прежде всё один…» Сердце слегка кольнуло. Люди, как узнавали о его профессии, почему-то начинали сторониться. Хоть, если трезво рассудить, чем она хуже любой другой? Кому-то надо и человеческий мусор убирать, раз государство так решило. А он «человек государев».
Вспомнился нынешний приговоренный. Странный парень! В последние минуты обычно или впадают в истерику, или в ступор. Сегодняшний был спокойным, даже улыбался, чуть грустно. Он сказал: «Давай покончим с этим поскорей. Что-то я так устал». Другие цепляются за каждую секунду жизни. Иной раз пальцы не расцепишь… А этот последнюю рюмку водки пить отказался, сигарету не взял. Священнику, правда, исповедался как-то очень проникновенно. И так преспокойно отдал себя в руки палачу. Пожалуй, это даже уважение вызывает. Даже выстрел в его бритый затылок прозвучал как-то особенно мягко.
Вдруг он остановился и замер. Перед ним на асфальте лежала роза. Еще бы шаг, и он раздавил бы ее ботинком. О, как она была прекрасна! Белый полураспущенный бутон с нежными лепестками, темно-зеленые листья дивной формы и длинный изящный стебель. Палач наклонился, осторожно, чтобы не уколоться, поднял цветок. Стебель надломился посредине и упал, покачиваясь на тонкой матово-зеленой кожице. Вот почему тебя выбросили! И вдруг его захлестнула такая острая жалость! Он сидел на корточках и беззвучно плакал. Жалко было себя, эту сломанную розу, молодого еще приговоренного. Он оплакивал свою загубленную молодость, одиночество, сломанную красоту и всеобщую обреченность.
Палач достал носовой платок, высморкался, промокнул глаза. Его взгляд нечаянно упал на вывеску: «Хлеб». В животе что-то натянулось и громко заурчало. Он вспомнил о батоне, о вкусном ужине, отбросил розу и поспешил в магазин.
Лёва растолкал меня, и мы вышли прямо у моего театрального дома.
− Ты меня переночевать к себе пустишь? − спросил он. Друг смотрел на меня умными, грустными глазами бездомного гения.
− Конечно, Лёва.
Я пригласил соседа-дирижера в мой закуток и на чертежной доске, укрытой ватманом, разложили мы скромный студенческий ужин на троих с ливерной колбасой и жареными макаронами с луком. Говорили о палаче Вове, несчастной Вале и, как всегда в таких случаях, повторяли знаменитые слова Ильича: «Мы пойдем другим путем!» Девушка
Видел я её и раньше, но не замечал. Она долгое время оставалась частью толпы. И вдруг она прошла мимо − и на меня повеяло свежим ветром. Оглянулся − и разглядел в её силуэте дивный цветок. Вот так, со спины, она показалась цветком на ветру, стебель которого изгибался, листья трепетали, а лепестки сияли.
Всю лекцию поглядывал на неё, разгадывая тайну. Что-то в ней обнаружилось такое притягательное… Она встречалась, сидела и разговаривала с разными людьми. Она одевалась в разные одежды, и свет падал на нее и освещал по-разному. Но что-то оставалось неизменным и манило, притягивало к ней внимание.
Девушка носила в себе радость. Она просвечивала сквозь одежду и волосы, она сквозила в каждом движении тела и наклоне головы. На кого бы она не смотрела, взгляд ее всегда был направлен внутрь. Она жила глубоко внутри себя, там, на глубине, происходили сокровенные события. Но она излучала радость. И я её ощущал.
Нечто вроде этого я видел лишь на портретах гениальных художников или у детей. И вдруг обнаружил в человеке из толпы, и она проявилась, как алмаз в толще кимберлитовой глины.
Я остерегался подойти к ней и заговорить. Казалось, от сближения тайна может улетучиться, рассыпаться в прах и стать чем-то обыденным. Опыт разочарований ставил барьер между мной и таинственной девушкой. Но я знал, что сближение неминуемо − так сильно меня влекло к ней. Выжидал как охотник удобного момента для выстрела, как больной выздоровления, как пленник освобождения.
И вдруг произошло нечто очень сильное! После долгой непогоды вышло солнце, и душистым теплом разлилась по улицам весна. Я сидел у распахнутого окна, вдыхал терпкий тополиный запах и слушал Битловскую «Girl». В те минуты песня золотистым облаком окутала меня, стала переливаться светящимися лучами, и один из лучей проник в сердце и зажег там тёплый огонёк.
Is there anybody going to listen to my story
(Вот послушайте, кто-нибудь мою историю)
All about the girl who came to stay?
(Про девушку, с которой хочется остаться навеки)
She's the kind of girl you want so much,
it makes you sorry,
(Она из тех девушек, которые безумно притягивают к себе,
и от этого страдаешь,)
Still you don't regret a single day.
(Но всё равно ты ни дня не жалеешь об этом.)
Ah, girl, girl, girl.
(Ах, девушка, девушка, девушка.)
…Плач ребенка заставляет проснуться усталую мать, плач над телом умершего трогает самых черствых людей, плач влюбленного заставляет таять снег и проливает весенние ручьи на всю планету. В этой песне звучала мелодия плача − тихого, задумчивого, очищающего и живого. Это он вздохами, всхлипами и протяжным стоном простенькую песню поднимал до высот шедевра. Там, в светлых струях плача, таилась загадка её популярности. Потому что это всегда искренне и понятно, это близко любому и каждому.
В груди ровно горел огонёк. Счастье заполнило меня до краёв и требовало выплеснуться наружу. Этим хотелось поделиться с тем, кто сможет понять и разделить невесомость парящего полёта. Вспомнилась девушка с радостью внутри, её имя Дина − и барьер между нами рухнул. Я встал и пошел к ней на встречу.
Вышел на улицу, купил шоколадку. В деканате у Ниночки обменял её на домашний телефон Дины и без колебаний позвонил. Ответила она и сразу согласилась встретиться. Всё произошло так стремительно, что не успел я ни усомниться, ни удивиться. Через полчаса мы встретились ни площади Горького и сели за столик кафе. Мне хотелось рассказать ей так много!
Над нами стояла женщина в белом переднике и говорила о столичном салате, солянке, антрекоте и мороженом. Ей отвечали наши голоса. Потом они еще озвучивали что-то на тему погоды, экологии, зачетов, экзаменов, практики…
Меж тем… меж нами ж вот, что происходило.
− Не хочется думать, что мне может не хватить денег расплатиться.
− Не хочется и не думай. Я же понимаю, что пирую со студентом, поэтому прихватила с собой кошелек. Давай об этом не будем.
− Хорошо, не будем. А ты, Дина, не только добрая, но и предусмотрительная.
− Мы ведь друзья, не так ли? А о друзьях нужно заботиться.
− Конечно. И очень хочется, чтобы это была высокая дружба. Ты понимаешь?
− Понимаю, Юра.
− Сегодня замечательный день. Давно не чувствовал такого душевного подъема.
− Замечательный. Я тоже…
− Ты не слышала сегодня песню Биттлз «Девушка»? Она несколько часов летала по нашей улице. Я распахнул окно, и она на волне теплого света залетела в комнату.
− И сегодня, и каждый день в последнее время слышу эту прекрасную песню.
− Ты знаешь ее перевод?
− Так, в общих чертах. Но ведь и без перевода можно понять, что там живет боль и радость.
− Мне слышится в песне плач. Сердце откликается на эти стоны и всхлипы.
− Да, пожалуй, плач и я там слышу. Мне эта песня представляется теплой струёй воды, омывающей заплаканное лицо влюбленного. Скажи, Юра, почему любовь всегда несет в себе печаль? Почему? Ведь это самое светлое и высокое чувство человека?
− Наверное потому, что в эту чистую реку мы входим нечистыми и замутняем прозрачность. Мы хотим слиться с чистотой, но не можем по причине собственной грязи.
− Да, наверное, − грустно улыбнулась она. Но потом подняла глаза, сверкнули две молнии и она подняла бокал сухого вина, к которому лишь едва прикасалась губами. − Юра, пусть будет так. Пусть вместе с ней приходит грусть и даже боль. Пусть будут плач и смех сквозь слезы. Все равно это самое лучшее, что есть в нашей жизни. Поэтому, давай поднимем эти бокалы с игристым вином за любовь!
− Давай!
− Знаешь, Юрик, я так разволновалась, что у меня появился волчий аппетит. Давай поедим?
− Давай! Я тоже чувствую голод.
− Скажи, ты ведь что-то хочешь спросить? Сегодня можно всё! Спрашивай, что хочешь.
− Да, хочу. Понимаешь, Дина, если бы это случилось сейчас, когда пришла такая теплая и душистая весна, я бы не удивился. Но я это заметил гораздо раньше, когда было серое небо и лил холодный дождь. Весной каждое живое существо улыбается и распахивает душу всему хорошему. Но меня удивило то, что ты носишь в себе какую-то очень сильную радость. Ты будто светишься вся изнутри. Что это?
− Не что, а кто. − Улыбнулась она загадочно. − У этой моей радости есть имя. Хочешь его услышать?
− Да, если можно.
− Владимир.
− Кто же этот счастливый избранник? − спросил я, чувствуя резкий укол ревности.
− Мой будущий сынок. − Снова улыбнулась она рассеянно.
− Но я не вижу на безымянном пальце правой руки обручального кольца! Будущий отец знает о Владимире?
− Нет, пока не знает.
− Он бросил тебя?
− Мы часто встречаемся. Я ему пока ничего не говорила.
− Боишься? Хочешь я с ним поговорю. Я не минуты не сомневаюсь, что он разделит с тобой радость. Ведь на тебя даже смотреть приятно − ты светишься от счастья!
− Правда? − Вспыхнула она. − Не волнуйся. Скажу, когда настанет время. Спасибо тебе, Юра за участие. Мне это очень приятно. Только, понимаешь, я уже счастлива. Моя жизнь стала такой глубокой и нужной. Если он захочет, пусть присоединится. А если он воспримет нас с сыночком как обузу, − что ж, пусть будет свободным. Лишь бы ему было хорошо. А я в любом случае останусь довольной. Ты не представляешь, каково это − носить под сердцем ребеночка. Там будто зарождается новая вселенная. Это так здорово!
Мы в тот вечер много разговаривали, потом ходили. На Верхне-Волжской набережной, куда высыпали толпы людей, мы дышали свежим воздухом, смотрели на сверкающую воду, на далекие и широкие просторы. Нас обтекала праздная толпа, иногда мне доставались толчки, но Дина своим соседством обогревала меня. Я пытался ее глазами смотреть на мир. Пробовал почувствовать расширяющуюся внутри вселенную…
Раньше я думал, что девушка − это цветок, это сама жизнь, это высший пик женственности. Видимо, я ошибался. Самое лучшее, что может случиться в жизни женщины − это материнство.
Повелительница умов
Погожее субботнее утро. Мы с Олегом решили сдать бутылки. Собрали их в сумки, рюкзак и вышли «на охоту» Среди панельных домов, сзади стеклянного магазина, в зарослях сиреневых кустов затерялся сарай. На фасаде желтела надпись охрой:
Пункт приёма стеклотары
9 – 18
Ниже − зарешеченная витрина с образцами посуды и ценниками. Правее − приёмное окно с широким подоконником.
Мы с Олегом заняли очередь, присели на свободный ящик и погрузились в созерцание под чай из термоса с бутербродами. Олег жил в этом академическом районе почти всю жизнь и знал в лицо едва ли не каждого. Иногда он наклонялся к моему уху и пояснял, кто здесь кем работает.
Подошел преподаватель философии, спросил:
− А кто крайний? − И с облегчением опустил на траву огромные сумки, снял с плеч брезентовый рюкзак. − Кто сегодня ведет приём? − деликатно поинтересовался он.
− Лёля, − вздохнул впередистоящий кандидат наук.
− Это не очень хорошо, − сказал преподаватель философии.
− В конце концов, каждый индивидуум самовыражается по-своему, − сказал замдиректора завода «Спецтехника»
− Это кто там выражается?! − рявкнула из окна Лёля. − Здесь только я могу на вас выражаться. Следующий!
Первый очередник, начальник отдела НИИ «Вакуум», бросился поспешно выставлять бутылки из английской кожаной сумки на подоконник.
− С наклейками не берем. − Отставила три бутылки приемщица.
− Сейчас, Лёлечка, я мигом. − Начальник отдела НИИ поднял из-под ног осколок зеленого стекла и принялся соскребать им наклейку.
Приемщица переставила бутылки с подоконника в ящик, пересчитала и протянула деньги.
− Следующий!
− Лёлечка, а как же эти три? Я быстро!
− Следующий, я сказала! − крикнула Лёля, и начальника отдела НИИ оттеснили в сторону. Тот пересчитал деньги и чуть не заплакал:
− Тут не хватает двух рублей. Мне же даже на бутылку водки не хватит.
− Уберите отсюда этого счетовода, а то закроюсь, − прогудела начальница.
− Слушайте, уважаемый, − заволновалась очередь, − шли бы вы домой, не мешайте народу.
− Нет! − взвизгнул по-бабьи начальник отдела НИИ, вытирая лоб мятым носовым платком. − Это принципиально! Меня обсчитали, меня обворовали у вас на глазах!
Плечистый аспирант Политеха выхватил из его рук носовой платок и затолкал хулигану в рот. Схватил за плечи и вытолкал бузотера из очереди.
− Правильно! Так его, диссидента, − одобрила очередь.
− А ты что тут мне наставил? Совсем уже крыша слетела? − закричала Лёля, − С плечиками не берем!
− А за полцены, Лёлечка, − ласково спросил артист драмтеатра.
− Тары нету! Не видишь, всё под завязку!
− А вон там, в уголочке есть ящик под «плечики». − Показал он внутрь приемной.
− Ты что совсем с ума съехал? Это ж Борькино кресло. Он на нём сидит. Так. Следующий!
− Да что же это, товарищи! − Профессионально воздел руки актер. − Обсчитала меня да еще и бутылки брать не хочет! Это возмутительно! Я в горком жаловаться буду.
− Ах, так! − Сузила глазки Лёля и смачно по слогам произнесла: − Пе-ре-рыв!
Окно закрылось. Очередь исподлобья посмотрела на артиста. Плечистый аспирант угрожающе заиграл жирными бицепсами. Актер попятился, отбежал подальше и визгливо крикнул:
− Она вас тоже обворует!
− В конце концов, каждый самовыражается, как может, − ответил за всех преподаватель философии.
Олег задумчиво отложил бутерброд и полушепотом сказал:
− Как сказал Эрнст Теодор Амадей Гофман: «На земле глупость − подлинная повелительница умов. А рассудок её ленивый наместник, и ему нет дела до того, что творится за пределами королевства…»
В молчании прошли полчаса. Очередь с надеждой смотрела на закрытое фанерной дверкой приёмное окно. Сладко пахло сиренью, птицы весело щебетали. Откуда-то издалека доносилась песня про синее море и белые чайки. А солидные мужи напряженно стояли, не отрывая глаз от заветного окна.
В метре от нашего ящика лежала смятая купюра в пять рублей. Олег посмотрел на неё и сказал:
− Не хочешь подобрать?
− Нет, − ответил я, внутренне борясь с искушением: деньги-то немалые. − Знаешь, у меня в детстве были два случая, которые отбили желание что-либо подбирать.
− Расскажи.
− Мне тогда было лет десять. Гулял как-то с приятелем и рядом с мусорной урной нашел пятьдесят рублей пятерками. Я их поднял, ошалело разглядывал, а Валерик вцепился мне в руку и требовал их истратить на конфеты и пирожные, удочки и кино, а еще!.. а еще... А я отнес их в милицию и сдал под какую-то расписку, которую они мне не выдали, а «подкололи в дело». Потом вышел из милиции, постоял на крыльце и вернулся. Мне было неясно, что дальше-то делать. Я вернулся в отделение и нерешительно остановился перед дверью − за ней милиционеры смеялись надо мной и делили деньги. Досталось мне и от родителей. Через пару недель в снегу нахожу золотые часы и снова несу в милицию, но уже в другое отделение. Там встречает меня уборщица, строгая такая. «Нету никого тута», − говорит. Золотые часы жгли мне руку. Я отдал часы бабушке. Она обещала, что передаст, «кому следывает». И буквально вытолкала меня за дверь. Я уже догадался, что она присвоит часы, но мне было все равно. Родителям на этот раз ничего не сказал. Но на душе было нехорошо. С тех пор ничего с земли не поднимаю. Хоть, соблазн есть, не скрою, и внутреннюю борьбу, конечно, чувствую.
В это время подбежал актер и спросил, не видели мы пятерку, которую он от волнения выронил. Олег молча показал на смятую бумажку на земле. Тот схватил её и, не поблагодарив, убежал.
…Наконец, дверца со скрипом медленно отворилась, из окна по пояс высунулась приёмщица в белом. О, этот таинственный белый цвет − даже в пыли и пятнах всегда остается светлым и жизнерадостным! Видимо, в перерыв Лёля крепко выпила и обильно закусила, поэтому выглядела вполне счастливой. Ее розовое бугристое лицо с густо накрашенными блестящими глазками, с крупными скулами, щеками и золотыми зубами, в которых перекатывался окурок «Салема» − всё это сияющее великолепие излучало триумф.
Несомненно, сейчас настал миг, ради которого она крейсерской грудью пробивала путь к этому хлебному месту. Здесь власть ее была безгранична. Сейчас научные работники, начальники, творческая интеллигенция, населяющие окрестные дома, стояли перед ней, как голые призывники перед генералом в орденах и лампасах. Лёлины руки владели реальными деньгами, которыми она царственно одаривала полунищих людишек в обмен на «стекло», собираемое тайком у магазинов и в скверах… Частенько извлекались бутылки из мусорных баков и заплеванных урн. Да что там!.. Иной раз приходилось отбивать вожделенную бутылку у старушек, бичей и… таких же малоимущих коллег.
Лёля медленно обвела пронзительным взглядом почтенное собрание и с почти материнской нежность произнесла:
− Ну что, ботаники, при-ши-пи-лись?..
В абсолютной тишине весело пели сумасшедшие птицы, томно благоухала сирень, сияло золотое солнце. И жизнь!.. Эта дивная, чудная жизнь − продолжалась!.. Полет в Калифорнию
Дома Олег посадил меня в кресло и поставил кассету на магнитофон. На коробке фломастером было написано: «EAGLES. Hotel California».
− Оказывается, слово Калифорния пишется через «Cи», − удивился я открытию.
− Да, так же как и слово «коррект» − правильно. Так что «всё правильно» − «all correct» − грамотно зашифровать не «ОК», как это делают американцы, а «AC» − Эй Си.
После шипящей паузы, грянули гитары. То, что я услышал, надолго стало любимой песней. Вокруг меня кружились ритмичные звуки, пели гитары, чуть хрипловатый высокий голос произнес «Отель Калифорния». …И меня унесло на океанские пляжи, где я вместе с хиппи валялся на теплом песке и под гитарные перезвоны любовался роскошными закатами. Там царили миролюбие, цветы и любовь. Туда от богатых родителей, свихнувшихся на деньгах и славе, сбегали молодые пацифисты, отращивали волосы, попрошайничали, сочиняли психоделические песни и воззвания против войны и частной собственности. «Там некогда бывал и я» − мысленно, конечно. И туда снова попал сейчас, пока звучали рыдающие струны гитар и высокий голос рассказывал мне о далекой Калифорнии.
− Это песня прощания с движением хиппи, − сказал Олег. − Группа «Иглз Эйр».
− У тебя есть перевод этой песни?
− Нет, но есть текст. Давай съездим к моей кузине Тоне, она нам переведет.
Олег поговорил по телефону, и мы выскочили на улицу. Чувствуя нарастающее волнение, мы взяли такси, перелетели над Окой по Канавинскому мосту, выехали на Стрелку и остановились сразу за зданием Нижегородской ярмарки. Там быстрым шагом пронеслись мимо памятника Ленину и чуть не бегом поднялись на третий этаж панельного дома. Нам открыла дверь миловидная брюнетка лет тридцати и вежливо пригласила в дом.
− Вы так быстро, − напевно произнесла она, − я даже не успела ничего приготовить. Есть только торт со вчерашнего дня рождения.
− Чьего?
− Моего, конечно, − улыбнулась хозяйка. − А ты, братец, опять забыл?
− Ну, прости мерзавца. Я сейчас всё исправлю. Ты вот пока переведи эту песню, а мы сгоняем в магазин.
− Ладно, переведу. Олежек, купи, пожалуйста, майонезу. Я салатик приготовлю.
− Хорошо, хорошо, а ты, пожалуйста, переведи поскорей!
В гастрономе было удручающе пусто.
− Ну, мечтательница! − возмущался Олег. − Ну, принцесса на горошине! Живет в мире поэтических иллюзий и знать не хочет, что в реальной жизни творится. Майонез ей подавай! Да когда он у нас продавался? Так. Соображаем. Ага. Вот. Идём творческим путем.
В ресторане «Антей» купили на вынос цыпленка-табака, столичный салат и марочного вина. Рядом с Московским вокзалом у бабушки − нарциссы. На это ухнул весь наш утренний стеклянный заработок. С тем и вернулись.
Тоня протянула нам листок с переводом песни и удалилась на кухню «выложить блюда на приличную посуду». Мы склонили головы к тетрадному листочку, исписанному ровным округлым почерком.
Иглз "Отель Калифорния"
На темном и пустынном шоссе,
Холодный ветер трепал мои волосы.
Теплый запах колитас поднимался от земли,
Как вдруг впереди я увидел мерцающий свет.
Голова уже клонилась от усталости, а глаза закрывались
Нужно было остановиться и переночевать.
Она стояла в дверях.
Я услышал, как звонит служебный колокольчик,
И подумал: «это должно быть рай, или может быть ад».
Потом она зажгла свечу, чтобы осветить мне дорогу.
Дальше по коридору я слышал голоса
Мне показалось, что я услышал:
Добро пожаловать в отель Калифорния.
Такое приятное местечко,
Такое приятное личико.
В отеле Калифорния мест еще много.
Остановиться можно в любое время года.
Она «повернута» на Тиффани, и ездит на Мерседесе.
У нее масса красивых мальчиков, которых она зовет друзьями.
Они танцуют на площадке, ощущая сладкий запах летнего пота.
Некоторые танцуют, чтобы вспомнить, кто-то чтобы забыть.
Я позвал метрдотеля:
«Пожалуйста, принесите мне вина».
Он сказал «У нас его не было с 1969».
А знакомые голоса все звали издалека,
Будили в полночь,
Чтобы услышать, о чем они говорят.
Добро пожаловать в отель Калифорния.
Такое приятное местечко,
Такое приятное личико.
Они «дают жару» в отеле Калифорния.
Приятный сюрприз – но позаботьтесь об алиби.
Зеркала на потолке,
Розовое шампанское на льду.
И она сказала «Мы все здесь добровольные пленники».
А в хозяйских апартаментах
Они собрались на празднество и вонзают свои стальные ножи,
Но никак не могут убить зверя.
Последнее, что я помню…
Я бежал к двери,
Мне надо было найти выход
К месту, откуда я пришел.
«Расслабься, − сказал ночной портье, −
Мы работаем только на прием
Ты можешь выписаться в любое время
Но уехать не сможешь никогда».
− Так я и знал, − вздохнул Олег. − Раз Калифорния, то обязательно наркотики и безысходность. Нет, ихние глубоко чуждые нам песни лучше не переводить: обязательно жди разочарования.
− Не горячись, Олег, − возразил я, − мне смысл песни кажется весьма глубоким. И там есть, над чем поразмышлять. А уж, когда всё это звучит под гитары − просто блеск! Увидишь, эта песня войдет в анналы истории человечества.
− Мальчики, − раздался мелодичный голос. − За стол!
За нашими спинами обнаружился накрытый стол. Мы сели и подняли тосты за очаровательную хозяйку. Мы поздравляли ее с днем рождения и говорили ей комплименты. Наконец, мы с Олегом в меру своих сил выправили ситуацию.
А Тоня в благодарность поставила свою любимую пластинку Вертинского.
Ваши пальцы пахнут ладаном
(Вере Холодной)
И когда Весенней Вестницей
Вы пойдете в синий край,
Сам Господь по белой лестнице
Поведет Вас в светлый рай.
Тихо шепчет дьякон седенький,
За поклоном бьет поклон
И метет бородкой реденькой
Вековую пыль с икон.
Ваши пальцы пахнут ладаном,
А в ресницах спит печаль.
Ничего теперь не надо нам,
Никого теперь не жаль.
Мне нравились его необычные песни. Немного странно и даже страшновато было слушать, как свободно звучат здесь слова об уходе в рай. Я видел старого дьякона и ощущал запах ладана и вековой пыли икон.
За кулисами
Кто-то злобно шипел: "Молодой, да удаленький!
Вот кто за нос умеет водить".
И тогда Вы сказали: "Послушайте, маленький,
Можно мне Вас тихонько любить?"
Вот окончен концерт...
Помню степь белоснежную,
На вокзале Ваш мягкий поклон.
В этот вечер Вы были особенно нежною,
Как лампадка у старых икон...
− Хорошо, − крякнул я после окончания песни. − Чудесно.
− Как мило. − Погладила меня Тоня по затылку. − «Послушайте, маленький, можно мне Вас тихонько любить?»
− Отчего же, мон шер ами!.. Могу ли я вам отказать? − заурчал я. − «В этот вечер вы были особенно нежною...»
− А Олежке, − вздохнула она трагично, − Вертинский не нравится.
− Заунывный, картавый клоун, − подтвердил Олег.
− Это он меня так задирает, − пояснила Тоня. − Но я-то знаю, как Олежек меня любит. Вот, посмотрите, Юрочка, какие он мне спинки у кровати сделал. − Тоня показала на металлическую кровать с укороченными решетчатыми спинками.
− Всего-то пару раз ножовкой по металлу шмыганул, − сказал Олег.
− А как красиво получилось!
− Да, Тоня, пока не забыл! Я тебе свежий номер «Панорамы» принес. Сейчас, только кое-что Юрке покажу.
Это был польский журнал. Распространялся по подписке. Каждый год Олегу приходилось умолять отца, чтобы тот подписался на этот с его точки зрения пустой журнальчик из разряда «желтой прессы». Там еще на обратной стороне обложки помещались фотографии красавиц в бикини.
Пока Олег доставал журнал, я на время отлучился в гости к Вере Холодной в притоны Сан-Франциско.
Лиловый негр
(Вере Холодной)
В последний раз я видел Вас так близко.
В пролеты улиц Вас умчал авто.
И снится мне − в притонах Сан-Франциско
Лиловый негр Вам подает манто.
Олег пролистал журнал и ткнул пальцем в статью «Ансамбль из реторты»:
− Смотри, здесь пишется о том, как немец, сидя в музыкальной студии, − один! − с помощью синтезаторов записал целый альбом, который имел бешеный успех. А потом подобрал группу вокалистов-танцоров и сейчас объезжает с ними весь мир. Называется эта группа «Бони М». Запомни. Наша задача найти альбом этой группы и пополнить им нашу коллекцию.
Потом мы пили чай с лимонным тортом, выходили на балкон. Там я глубоко вдыхал свежий воздух с реки, а сам таял как воск от огонька свечи, слушая завораживающую песню, долетевшую из прошлого.
Маленький креольчик
(Вере Холодной)
Ах, где же Вы, мой маленький креольчик,
Мой смуглый принц с Антильских островов,
Мой маленький китайский колокольчик,
Капризный, как дитя, как песенка без слов?
− Знаешь, Юра, почему Ленин на этом памятнике стоит спиной к рабочему району Сормово и лицом − к интеллигентской Нижегородской части?
− Почему? − спросил я, с трудом отрываясь от плачущих интонаций Вертинского. Каждая песня невидимо подхватывала меня и кружила в своем водовороте. У каждой имелся свой вкус воды, температура и запах. Но обязательно подхватывала и уносила в кружение теплых струй…
− …А Ильич сказал так: «За товахищей хабочих я не волнуюсь. А вот за этой пахшивой интеллигенцией − глаз да глаз нужен!» Видишь, развевающийся флаг за его широкими плечами? Если посмотреть спереди, то похоже, будто вождь схватил за горло гуся, как Паниковский, а птица в ужасе пытается вырваться, размахивая крыльями. Поэтому в народе этой скульптурный шедевр называют «Ленин с гусём».
Пес Дуглас
Мы придем на Вашу панихиду,
Ваш супруг нам сухо скажет: «Жаль...»
И, покорно проглотив обиду,
Мы с собакой затаим печаль.
Вы не бойтесь. Пес не будет плакать,
А тихонечко ошейником звеня,
Он пойдет за Вашим гробом в слякоть
Не за мной, а впереди меня!
И его маленький креольчик и пес Дуглас и лиловый негр, подающий манто в притонах Сан-Франциско − всё это общество потихоньку становилось мне родным.
Потом Олег сказал, что ему надоели похоронные стоны. Я убеждал его не обижать собачку. А хозяйка просилась на прогулку.
Мы повезли ее на такси в центр той самой интеллигентской части города, которая так раздражала Ленина с гусём. Вышли на «Сверловку» и направились в сторону площади Минина. Тоня шла между нами и в голос читала «Мцыри» Лермонтова.
− О-о-о, это надолго, − протянул Олег. − Тоня знает его почти всего наизусть.
Прохожие оглядывались на нас, улыбались, шептались. Я наблюдал за их реакцией, а Олег, подняв глаза кверху, изучал карту звездного неба и тихонько подвывал чтице. Наконец, Олег поднял руки и возопил:
− А давайте пойдем к фонтану!
− Давайте, давайте, − согласились мы.
− Ты знаешь, Юра, − сказал Олег, когда мы сели на скамейку и залюбовались игрой летящих струй, − ему уже больше ста пятидесяти лет. Представь себе, полтора века здесь назначают свидания галантные кавалеры милым барышням.
− А может и мне?.. − сказал я, не подумав. В это время мой взгляд изучал хрупкую фигурку девушки в алом платье. Она одиноко стояла у гранитного бордюра, подставив прозрачную ладонь под ниспадающую струю воды.
− …И немедленно! − Вскочил Олег, шепнул что-то девушке в алом на ушко, взял под руку, без видимого сопротивления подвел ее и усадил на скамью рядом со мной.
− Юрий, − протянул я руку ошеломленно.
− Юлия, − улыбнулась она и, промокнув ладошку платком, пожала мне руку.
Так мы с ней познакомились. Юлией, Юлечкой, маленькой женщиной, девочкой-мечтой. Что такое весна
Что такое весна, когда тебе восемнадцать? Это сладость таинственного томления − и горечь реальной потери. Это непрестанная влюбленность, которая затопляет тебя, подобно тому, как солнце заливает улицы. Это, наконец, распахнутые пространства твоей собственной жизни, бесконечной, как вечность. Это когда ты идешь по улице в обтягивающих потертых джинсах и белом батнике, длинные волосы развеваются, грудь наполнена свежим воздухом, в душе звучит музыка и всё кругом тебя искрится радужным светом. И ты идешь на свидание с прекрасной девушкой.
Только что сдан на «отлично» экзамен по высшей математике. Меня приняли в программу художественной самодеятельности на подозрительную роль чтеца. В кармане похрустывала купюра в пять рублей, а впереди − целый вечер с любимой девушкой.
Мы встретились в здании центрального почтамта. Юля сегодня надела легкое белое платье. Она старательно заполняла бланк, сидя за столом; а я занял очередь и от нечего делать разглядывал почтовые марки. Наконец, она подлетела и прошептала мне на ухо:
− Я поймала себя на том, что постоянно любуюсь твоей стройной фигурой.
Это прозвучало ошеломительно. Никогда ни одна девушка не говорила мне такого. Сам я всегда считал себя обыкновенным и неказистым. А тут!
− Ты это серьезно? − спросил я на всякий случай.
− Вполне. − Улыбнулась она. − А еще ты пластичен и в меру умён.
− Может, еще скажешь, что я богат? А заодно намекнешь, куда идти, чтобы богатство получить?
− И куда потратить?.. − подхватила она.
− Ну, с этим я и сам как-нибудь разберусь.
− А вот и нет. Ты наверняка накупишь какой-нибудь ерунды. А я бы помогла тебе приобрести что-то очень и очень полезное. Например, особняк в Каннах на берегу Средиземного моря. Белоснежную яхту. Или спортивную машину, похожую на расплющенную ракету.
− Я готов.
− Тогда слушай, − прошептала она громко, на весь почтамт. − Ты действительно богат! Несметно! Как ни кто! Крез упал бы в обморок при виде твоего богатства. Гарольд Хант подавился бы собственным галстуком-бабочкой от зависти.
