Текст книги "Коэффициент любви, или Тайна нуля"

Автор книги: Александр Казанцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Вы можете продолжать путь, сэр, ответив лишь на один вопрос. Имеете ли вы отношение к мисс Хьюш, установившей связь с инопланетянами по радио, о чем я всю жизнь мечтал.

– Отношение? Непосредственное! Перед вами родители мисс Мэри, а также руководители обсерватории, где она стажируется.

– Я искренне прошу извинить меня за вашу задержку, вызванную заботой о вашем здоровье. Но если вы позволите, я постараюсь возместить потерянное вами время. Позвольте доставить ваш экипаж в Мальбарскую обсерваторию на буксире, избавив вас от необходимости работать педалями.

Супруги переглянулись.

Миссис Белл опередила строптивого мужа, заявил:

– О, мы будем так признательны вам, молодой человек, и вы даже сможете познакомиться с нашей Мэри. Кроме того, мы с профессором Хьюшем сможем обменяться в пути некоторыми соображениями по поводу наблюдений нашей дочери.

Мистеру Хьюшу не оставалось ничего другого, кроме как устроиться поудобнее в катящемся на этот раз на буксире «супружеском ложе», ведя с женой принципиальный спор о том, как должна вести себя стажёрка обсерватории, их дочь Мэри.

Веломобиль радиоастрономов, ведомый на буксире полицейским электромобилем, мчался с завидной скоростью, обгоняя поток шоссейных машин, доставив погруженных в научный спор ученых по назначению.

Прощаясь с полисменом, сказавшим, что он очень благодарен Мэри Хьюш за установление связи с инопланетянами, мистер Хьюш не удержался от реплики:

– Надеюсь, молодой человек, вы не намереваетесь оштрафовать их за превышение световой скорости?

Молодой человек улыбнулся. Надо сказать, что и почтенный профессор тоже улыбнулся, хотя и не избавился от приведшего его сюда раздражения, очевидно, не удовлетворенный дорожной беседой с миссис Белл.

Растроганной же миссис Белл было даже жалко распрощаться с молодым полисменом, не представив его дочери, но он, по его словам, был на посту, а потому, откозыряв, умчался.

Когда профессор Джордж Хьюш вошел в общий с супругой кабинет, где их дочь Мэри сидела за его профессорским столом, склонив стриженую головку над утренними газетами, которые, по всей видимости, с нескрываемым наслаждением перечитывала, он воскликнул, указывая на них:

– Что это может значить?

Мисс Мэри подняла свои невинные глаза на отца и с подкупающей улыбкой обезоруживающе ответила:

– Только то, па, что эти газеты прочтут в Канаде.

Хьюшу сразу стало все понятно. Этот канадский стажёр, красавец с модными кудрями до плеч, слишком много внимания уделял Мэри, когда та была еще студенткой, выдумывая для нее всякие прозвища, вроде «Дианы со стриженой головкой» или «радио-леди», скрыв при этом, что у него в Канаде осталась жена и двое детей. Может быть, в Канаде свои представления о джентльменстве, но у профессора Хьюша в этом вопросе не было расхождений со своей дочерью. Он поощрял ее стремление преуспеть в радиоастрономии даже больше мужчин и особенно одного из них, коварного Генри Гвебека.

Однако все же профессор Хьюш не мог так просто преодолеть свое возмущение пренебрежением к нему, как к руководителю радиообсерватории, чуждому псевдонаучных сенсаций.

– Я понимаю вас, детка, – сказал, сдерживая себя, мистер Хьюш, – но не откажите в любезности пояснить, почему мне не удалось при каждодневном просмотре записей автоматов увидеть якобы принятые вами сигналы?

– О, это очень просто, па! Вы всегда оставались в своем собственном времени.

– В каком же еще времени прикажете мне оставаться? – заворчал мистер Хьюш.

– Я имею в виду, что сигналы с населенных миров могут приходить из другого масштаба времени.

– Из другого масштаба времени? Вы что? Воскрешаете теорию всеми забытого Эйнштейна?

– Ничто так не ново, как забытое старое! Поэтому так полезно двигаться вперед, оглядываясь, – тихим голосом вставила профессор Джосиан Белл, умильно глядя на дочь.

Они всегда состязались с мужем, кто из них любит ее больше.

– В самом деле, – продолжала Мэри, все так же невинно глядя на отца своими широко открытыми, всегда вопрошающими глазами, – почему бы не учесть, что во Вселенной могут существовать миры, движущиеся, по сравнению с нами, с субсветовыми скоростями. В этом случае посланные от них сигналы будут приняты у нас необыкновенно растянутыми.

– И чтобы их распознать, вы перезаписывали радиосигналы с умноженной скоростью?

– Вы совершенно правы, па. Ведь я только ваша ученица. И мамина тоже, – добавила она, глядя в сторону миссис Белл.

– Разумеется, разумеется, вы дочь и ученица своих родителей. Значит, чрезвычайно замедленные радиосигналы проходили мимо моего внимания?

– Не только вашего, па, но и мимо внимания всех радиоастрономов мира, по преимуществу, как мне кажется, мужчин.

– Конечно, мужчины среди них преобладали, в отличие от нашей радиообсерватории, где я в меньшинстве, – недовольно согласился мистер Хьюш.

– Ускоренные перезаписи принятых нашим радиотелескопом радиосигналов дали удивительную картину. Вы сами увидите ее сейчас.

– Да-да! Пойдемте в аппаратную радиообсерватории. Нет смысла терять времени, хотя оно и другого масштаба по сравнению с вашими, милая Мэри, космическими корреспондентами.

Научная семья дружно направилась по крытой галерее к радиотелескопу, защищенные от вновь начавшегося дождя.

Аппаратная меньше всего напоминала обычную обсерваторию с куполом и гигантским телескопом, у окуляра которого астрономы, познающие Вселенную, проводили бессонные ночи, умоляя бога, Природу или Удачу о чистом небе.

Радиотелескоп работал при любой погоде, и сигналы с него записывались в этом зале, напоминавшем автоматическую диспетчерскую какого-либо завода или крупной энергостанции.

При первом же взгляде на запись с повторяющимися всплесками радиосигналов профессор Хьюш закричал:

– Вот-вот! Так я и знал! Отчего появился библейский миф о том, что женщина создана из ребра мужчины, то есть из его части?

– Вы получили в таинственном радиопослании из космоса разъяснение по этому поводу, уважаемый профессор Хьюш? – не без иронии спросила его супруга.

– Если хотите, то именно так! – торжественно заявил мистер Хьюш.

– Хотелось бы их выслушать.

– А разве самим вам, двум женщинам, непонятно, что здесь сделано все наполовину, что и характерно для женской половины.

– Половины чего? – совсем уже не тишайшим, как прежде, голосом поинтересовалась миссис Белл.

– Половины человечества, – нашелся мистер Хьюш. – Я имею в виду, дорогие мои леди, что работа сделана наполовину потому, что перезапись надо ускорить вдвое.

– Зачем? – удивилась Мэри. – И этой скорости, которую так трудно было в наших условиях осуществить, совершенно достаточно, чтобы по одному виду сигналов судить об их несомненной разумности.

– Мало этого, мало, почтенные леди и джентльмены (я имею в виду и самого себя, как здесь присутствующего!)! Мало, ибо запись пока сделана не в звуковом диапазоне, а надо, чтобы она зазвучала как голос из космоса.

– Голос из космоса? – обрадовалась Мэри. – О, па, я недаром всегда хотела походить на вас! Ведь это вызовет еще большую сенсацию. Какой же у них голос, какой?

– О, это нам предстоит услышать и очень скоро, у меня есть соображения, как это сделать, – деловитым уже тоном заявил профессор.

Обе женщины с нескрываемым восхищением смотрели на него.

Возможно, это был редкий случай, когда в семейном (научном) споре последнее слово оставалось за ним: «Голос из космоса».

Глава шестая
ГОЛОС ИЗ КОСМОСА

Всякий обладает достаточной силой, чтобы исполнить то, в чем он убежден.

В. Гёте

Кассиопея примчалась в «приют спокойствия» проведать Надю и помириться с ней.

Обнявшись, девушки стояли в мягкой траве на подмытом берегу, завороженно смотря на отливающую синевой гладь озера. С другого берега доносился далекий всплеск весел, где-то старательно стучал дятел, перекликаясь, чирикали птицы.

– Вот так здесь и лечат тишиной, – прошептала Надя.

– И красотой! – подхватила Кассиопея. – Одно это зеркало роскошное чего стоит! Царевнам сказочным в него смотреться!

– Уж очень оно огромное, зеркало это. Я сверху и не разобрала, где его берега.

– И чего тебя гордыня твоя ввысь тянет?

– Не гордыня, а мечта. Без нее и легенда о Дедале и Икаре не появилась бы.

– Мечтать и на земле можно.

– О нет! Когда летишь выше всех, видишь дальше всех, такую ясность ума чувствуешь, что самое невероятное постигнуть можешь! Я когда к норме мастера готовилась, умудрилась вверху теорему своего прапрадеда доказать, целых сто лет недоказанную.

– Лесную теорему.

– Почему лесную?

– Доказав ее, в лес спустилась, с сосны пожарные снимали. Доказательство потом на березке в лесу изобразила, кое-кого завлекая.

– Звездочка!

– Шучу я, глупышка! А летать хорошо. Я маленькая была, во сне летала.

– Во сне все летают, потому и мечтают о полете. Вспомни Наташу Ростову, Катерину из «Грозы» Островского.

– Что ты себя с ними равняешь!

– А что? Я не могу встать в один ряд с такими истинными женщинами, познавшими и горе, и радость?

– А у тебя одна радость впереди. И никакого горя!

– И тебе не стыдно? А папа, а Никита?

Кассиопея смутилась, но постаралась овладеть собой:

– Папы всегда рано или поздно уходят. Закон природы! А вот Никита!.. Мой Константин Петрович не решился на звездный полет. Это из-за меня! Так проверяется настоящая любовь! У настоящего мужчины все звезды – к ногам любимой, а не звезды вместо нее!

– Я бы так поступила!

– Так почему позволяешь себе на прозрачных крылышках, как стрекоза, летать? А мама? А дед?

– Тогда вспомним о космонавтках, героинях-летчицах, о планеристках, парашютистках. Ты думаешь, они никого не любили или себя не берегли? Сколько рекордов оставили еще с прошлого века! И с нераскрытым парашютом прыгали.

– Подумать страшно.

– А они не боялись. И чего только не делали в свободном полете без парашюта! И танцы в воздухе без тяготения, и акробатика! Даже свадьбу неоднажды играли, с самолета прыгнув. Шампанское успевали распить в высотном падении. «Горько!» – жениху и невесте кричали. А парашюты потом открывали.

– А я так считаю, Наденька! Молиться на меня можно, но… «не называть меня небесной», как говорил поэт. Я способна приподняться над землей, но только на высоком каблучке, чтобы держаться стройнее и нога выглядела изящнее. «Мой мужчина» к нам спешит.

Девушки снова обнялись.

– Какая трогательность! Ожившая скульптура! Привет бесподобным! – послышался голос профессора Бурунова. – Прилетел за вами, как обещал. «Приют спокойствия» отпускает Надю с полным спокойствием, поскольку заболевание ее, если не считать ушиба о воду, оказалось подобным корню квадратному из отрицательной величины, то есть мнимым, – и, тряхнув светлыми кудрями, он поклонился так, что они свесились вниз.

– Вы хоть бы при мне отказались от своего ужасного математического жаргона, – надула губы Кассиопея.

– Здравствуйте, Константин Петрович! Мы сразу к дедушке? – обрадовалась Надя. – Вы на взлетолете?

– Конечно! Вас уже ждут.

Надя помчалась проститься с радушными сестрами здоровья из «приюта спокойствия», готовая хоть с субсветовой скоростью мчаться домой.

Мама встретила ее на крыльце. Всегда сдержанная, углубленная в себя и заботливая о других, она молча обняла повисшую у нее на шее дочь.

– Ну хватит, хватит, – сказала она, гладя вздрагивающую от рыданий спину Нади. – Вернулась живой – это главное.

– Мамочка, милая! Я никогда, никогда больше не буду!

– Никогда? – сквозь выступившие у нее слезы горько спросила Наталья Витальевна. – Трудно поверить. Разве что ты поумнеешь и поймешь, что жизнь твоя принадлежит не только тебе, но и деду, и маме твоей, которая папу уже утратила, а за деда трясется… А тут ты еще!..

– Ну, мамочка, прости, родная. Я никогда, никогда больше не буду.

– Хорошо, хорошо, в угол тебя не поставлю. А дед твой велел передать, что в наказанье тебе должна ты его где-то там в парке найти для разговора без свидетелей.

– Мамочка! Я ведь знаю, ты добрая-предобрая, а строгостью только прикрываешься… для виду. Я тебя поцелую и побегу, а Звездочка с Константином Петровичем пусть цветочки дедушкины польют! Или просто подышат их ароматом.

– Беги уж! Мы тут как-нибудь до обеда управимся. Обед я заказала на всех, скоро привезут.

– Бегу, бегу, родная! Я мигом!

– Деду-то не позволяй особенно торопиться, побереги его!

– Ну конечно!

Надя убежала привычной старинной дорогой с подъемами и спусками, с раскинувшимися полями по обе стороны. Идя по краю, она срывала душистые полевые цветочки, прижимая их к пылавшим щекам.

А вот и знакомый парк. Группа туристов у входа в музей. За усадьбой ведущая к пруду аллея огромных, каждое со своей оградкой, деревьев. Конечно, здесь на заветной скамеечке, любуясь кувшинками, сидит, опершись подбородком о палку, огромный бородатый дед с самой мягкой душой на свете!

– Дедушка! А я вас нашла!

– А я и не прятался. Но велел тебе сюда прийти, чтобы поблагодарить.

– Меня? За что? Я думала, ругать…

– Ругать – это особо. А благодарить за коэффициент масс, введя который в формулу, ты показала, что она превращается в единицу и нет никакой относительности с нелепыми постулатами. Спасибо тебе.

– Это вам так Бурунов рассказал?

– Да, Константин Петрович, причем с восхищением! Говорит, ты тайну нуля открыла: не пустота он вовсе, а следствие реальных действий. Ретроспекция.

– Ну и ну! – покачала головой Надя. – Значит, он вам только про сомножитель сказал?

– Разве еще что-нибудь было?

– Было, дедуля, было! И в этом самая главная тайна! Профессор Дьяков подсказал мне заняться отношением масс…

– Ах, профессор Дьяков это подсказал? – пряча улыбку в усы, многозначительно произнес академик Зернов.

– Ну да! Отношение масс летящего и оставшегося тел. Я назвала его «коэффициентом любви»…

– Как? Как назвала?

– «Коэффициентом любви», потому что ради своего чувства к Никите хотела с помощью этого коэффициента доказать, что звездолет исчезнет в другом масштабе времени и Никита ко мне не вернется, а потому не должен улетать.

– Вот так «коэффициент любви», с позволения сказать! – воскликнул, ударяя себя по колену, академик. – Да он у тебя «коэффициентом разлуки» стал!

– Почему «коэффициентом разлуки»? – почти сквозь слезы спросила Надя.

– Да потому, что ты же и доказала, что, будучи сомножителем подкоренной величины, он допускает любую сверхсветовую скорость движения, все равно отношение скоростей умножается на нуль и весь корень превращается в единицу. [20]20
  Примечание автора для особо интересующихся.
  При введении под корень коэффициента масс , где m – масса улетевшего тела, а М – масса Вселенной, сомножителем к отношению квадрата скоростей получается , поскольку .


[Закрыть]И это лишь ускорит отлет спасательного звездолета, доказав мою безусловную правоту.

– В том-то и дело, дедушка, что вы правы только наполовину. Об этом вам и не сказал профессор Бурунов.

– То есть как это наполовину? – нахмурился академик.

– Вы правы только в том, что нельзя перенести неподвижного наблюдателя с большей массы на меньшую, скажем, с земного шара на летящего комара.

– Разумеется. Тебе хвала, что ты это убедительно доказала математически. Очевидное трудно доказуемо.

– Но в остальном прав Эйнштейн! Никому не превзойти скорость света, не будет у наших звездолетчиков, достигших субсветовой скорости, того же масштаба времени, как у нас с вами на Земле, тщетно их ожидающих.

– Это почему же, позвольте узнать? – грозно спросил Виталий Григорьевич, тяжело поднимаясь со скамейки.

Проходившие мимо две почтенных туристки из числа посетителей музея-усадьбы удивленно посмотрели на ссорившихся девочку и старца.

– Посмотрите, Лидочка, на эту неравновозрастную пару! – сказала одна из них, седая и сухопарая с птичьим носом на восковом лице. – Для нашего времени всеобщей борьбы за высокую нравственность невозможно пройти мимо.

– Но я умоляю вас, Генриетта Генриховна. Не надо! Нас не поймут.

– Понимать надо лишь высшую мораль. Если все будут проходить мимо… то станут дикарями.

И она решительно подошла к заветной скамейке Виталия Григорьевича.

– Уважаемый пожилой человек и юная девушка! Сердце обливается кровью при виде непочтительности молодых к пожилым.

– Чем обязаны? – вежливо осведомился Виталий Григорьевич.

– Ах, только желанием помочь вам. Нам показалось, что ваша юная собеседница вывела вас из равновесия, не проявляя к вам должного уважения, на что указывает хотя бы то, что она сидит, а вы стоите. Это можно объяснить лишь плохим воспитанием.

– Плохим воспитанием, как мне кажется, было бы сидеть перед стоящей дамой. А стоять же перед сидящей – естественно для мужчины.

– Но не нужна ли вам наша помощь? – настаивала Генриетта Генриховна.

– Мы искали здесь уединения и будем благодарны каждому, кто поможет нам в этом.

Сконфуженные туристки удалились, вполголоса споря между собой.

Испуганная Надя вцепилась в дедушкину руку и умоляюще смотрела на него снизу вверх.

– Дедушка, милый, вы не сердитесь ни на меня, ни на них! Ничего я еще не доказала. Я только хочу ввести свой «коэффициент несчастной любви» не сомножителем, а слагаемым, притом со знаком минус. [21]21
  Примечание автора для особо интересующихся.
  Напомним, что в этом случае формула Лоренца, определяющая сокращение длины и времени, в таком виде не допускает перемены мест масс улетевшего и оставшегося тел (связанного притом со всей Вселенной):  при  – мнимая величина.


[Закрыть]

– Похвальное намерение, – отдуваясь и сердито глядя вслед ушедшим дамам, он снова сел на скамейку. – Стало быть, пока что ты академика Зернова еще не раздела в научном плане донага и в Африку не пустила?

– Ну что вы, дедушка! Я же совсем не против вас!

– Я и думал сперва, что ты за меня…

– Доказательств против вас у меня нет… пока…

– Пока? – снова взъерошился старый ученый.

– Да, пока… до появления факта, высшего и единственного авторитета в науке.

– Мудрые эти слова академика Павлова Ивана Петровича! Мудрые… Нынче научные деды для научных внучат не авторитетны. И правильно!

Академик оборвал себя и, привычно опершись подбородком о конец прогулочной палки, задумался, мысленно безжалостно расправляясь с собой: «Научный олух в академической мантии! – вот ты кто, Зернов! Если сам же ты подсказал Дьякову, что нельзя пренебрегать отношением масс разлетающихся тел, то чего же теперь дивиться найденным результатам? И как же ты, считавшийся в юности феноменом, состязаясь с компьютером в математических вычислениях, не увидел, как можно ввести это отношение под корень их же формул? Притом, как говорится, на любой вкус: хочешь сомножителем в пользу Зернова, хочешь слагаемым во славу Эйнштейна, с вежливой поправочкой его неточностей. Ведь это лежало на поверхности! А ты, маститый, даже не нагнулся! Впрочем, задача-то еще не решена!».

После долгой паузы наконец он сказал:

– Ты вспомнила авторитет факта по Павлову, более обобщенно можно сказать о конечном авторитете во всяком вопросе Природы!Без участия Природы, видимо, задача чисто теоретически решена быть не может. Ты как бы шла по кругу и пришла к начальной точке, где Эйнштейн ввел постулат непревосходимой скорости света. Я отверг этот постулат, как не доказанный, сам доказательств противного не имея. А ты с чисто женским изяществом выразила наш спор лаконичным математическим приемом. И снова встал коварный вопрос: куда нулик поставить. И оказалось, теперь ты перед искушением произвола, как и твои научные пращуры. Я сейчас мысленно корил себя, что сам до твоих выводов не додумался. А может, зря корил? Требуют они, как видим, согласования с матушкой Природой, с милостиво предоставленным ею фактом.

– Я это понимала, дедушка, но не смела высказать. Все главные возражения против теории относительности опирались на произвольность выбора места неподвижного наблюдателя. У меня они отпадают. Но суть теории Эйнштейна, благодаря этому, остается чистой и неприкосновенной вместе с ее постулатами и выводами. Увы, не превзойти никому световой скорости, не вернуться в свое родное время нашим звездолетчикам, – и Надя всхлипнула.

Старику стало жаль внучку, и он, сердясь на себя, снова откинулся на спинку скамьи, словно впервые рассматривая внучку:

– Удивительная ты у меня, Надежда Крылова! С одной стороны на тебя посмотреть – девчонка девчонкой с веснушками и глупыми фокусами, которые тебе сходят с рук. А с другой стороны: мудрец мудрецом, хоть в тунику Дельфийской пифии наряжай. Скажу я тебе, если появится факт в твою пользу, то станешь ты автором не какой-нибудь теории относительности или абсолютности, а теории абсолютной относительности.

Сказав это, академик склонил голову, как будто к чему-то прислушивался.

Действительно тихий сигнал был вызовом браслета личной связи на руке академика.

Виталий Григорьевич приложил браслет к уху.

Лицо его стало серьезным.

– Немедленный вызов к видеоэкрану. Чрезвычайное событие. Скорее! Англичане начали прямую передачу из Мальбарской радиообсерватории очень важных космических сигналов. Надо торопиться.

При поспешной ходьбе дед несколько раз прикладывался ухом к браслету, но только ускорял шаг, ничего Наде не объяснив.

Уже при подходе к академическому дачному городку их встретила парочка: идущие под руку Бурунов с Кассиопеей.

– Скорее, спешите к обеду, – начал Бурунов, – Наталья Витальевна…

– Да-да, скорее! Включайте видеоэкран. Бегом, – задыхаясь, произнес Зернов.

Когда все вошли в столовую, на экране стояла привлекательная коротко стриженная девушка.

– Как дикторшу-то обкорнали! – шепнула на ухо Наде Кассиопея.

– Леди и джентльмены! – послышался мужской голос за экраном. – Позвольте представить вам стажерку Мальбарской радиообсерватории, мою дочь, мисс Мэри Хьюш, которой мы с супругой, уважаемой профессором Джосиан Белл, как руководители радиообсерватории, предоставляем слово.

– Почтенные коллеги! – звонко начала Мэри. – Нашей радиообсерватории удалось принять космические радиосигналы, чрезвычайно растянутые во времени. Появилась надежда на их разумное происхождение одновременно с предположением, что они переданы из другого масштаба времени.

Она говорила по-английски, и хотя все присутствующие владели этим, таким же международным, как и русский, языком, профессор Бурунов нашел нужным переводить все сказанное, сопроводив последние слова Мэри возгласом:

– Как это из другого масштаба времени? Науке такие масштабы времени неизвестны.

Академик шикнул на него, и он замолчал, больше уже не переводя.

– Расшифровка сигналов нами еще не завершена, – продолжала Мэри Хьюш. – Однако возможная важность этого сообщения из космоса заставляет нас привлечь внимание всего научного мира.

Профессор Бурунов с горечью посмотрел на свой браслет связи, не пригласивший его лично на видеопередачу.

– …ибо лишь общими усилиями можно добиться успеха в расшифровке весьма несвязных отрывков.

– Ну же, ну! – торопила англичанку Надя, которая чувством своим уже угадывала смысл этих загадочных отрывков. Но Мэри не слышала ее и размеренно продолжала:

– Я надеюсь, что меня равно со вниманием слушают и в России, и в Америке, и в Канаде… – Она на мгновение задержалась на последнем слове, но сразу же, вдохнув воздух, продолжала:

– Первоначально наша аппаратура на очень большой скорости, компенсирующей несоответствие масштабов времени, записала вот такие излучения.

На экране возникла бегущая лента со всплесками сигналов, отдаленно напоминающих электрокардиограмму сердца, которую каждый видел.

Однако идеальной четкости в этой записи не было, хотя схожесть отдельных всплесков подсказывала их искусственное происхождение.

Особенно заметны были большие пропуски, когда сигналы исчезали.

– По инициативе одного из руководителей радиообсерватории, моего отца, почтенного профессора Джорджа Хьюша-младшего, сигналы были переписаны с еще большей скоростью, чтобы перевести их в звуковой диапазон. После ряда попыток нам все же удалось услышать голос из космоса,с которым мы и решили ознакомить наших коллег в Европе, Азии, Южной Америке и Канаде, – с ударением на последнем слове закончила она.

– По-видимому, это обрывки земной речи, – вступил снова мужской голос, на экране появился теперь сухой и седой профессор Хьюш-младший. – Повторы сигналов помогли уточнить звуки, но… К сожалению, леди и джентльмены, наше знание земных языков оставляет желать лучшего, а потому мы обращаемся ко всем тем, кто лучше нас может решить новую космическую загадку. Наша торопливость объясняется тем, что мы не исключаем смысл этого послания, как «сигнал бедствия».

– Сигнал бедствия! – в ужасе воскликнула Надя. – Я так и знала!

– Мы уже разослали всем радиообсерваториям мира режим, в котором нам удалось принять космические сигналы, чтобы при их повторе или при анализе прежних незамеченных записей можно было бы судить о смысле принятых обрывков скорее всего русской речи, судя по первому слову, близкому к названию романа писателя Гончарова. А также несомненно русских слов: «был» и «рыло». Едва ли нас можно упрекнуть в повторе «космического ребуса». Мы с моей супругой, профессором Джосиан Белл, находим, что вторичное обнаружение Мальбарской радиообсерваторией радиосигналов, ускользнувших от общего внимания, говорит в ее пользу, тем более что сто лет назад такой же случай привел к открытию пульсаров, нейтронных звезд. Особо символичным нам представляется расшифровка нашего предыдущего открытия в инфракрасном диапазоне, оказавшимся прекрасным русским словом «Надежда»,и мы хотим, чтобы надежда и на этот раз осветила принятое нами загадочное послание, звуки которого вы сейчас услышите.

После этой научно изысканной речи профессор Хьюш исчез с экрана, где снова появилась бегущая лента с записанными радиовсплесками. Одновременно послышались шумы, треск, хрипы и отдельные слова или части их с провалами звучания.

Бурунов догадался включить магнитофон.

«Обры… ра… пом… был… ну… сер… рыло…»

– Здесь что-то не так! – заметил профессор Бурунов. – Другой масштаб времени – это же антинаучно! Скорее отражение и искажение в космосе земных сигналов. Эффект Штермера. Начало XX века.

– Я не знаю расшифровки этого послания, но последнее слово это никак не рыло, это подпись Крылов. Папа жив!

– Тогда это фактдля новой теории, – заметил академик, выразительно взглянув на внучку.

– Обрыв? – сказала Кассиопея. – А я думала, что в космосе гладкая дорога.

– Я лечу в Звездный комитет, – объявил академик. – Вас, Константин Петрович, с помощью нашей математички Нади попрошу запрограммировать мой персональный биолазерный компьютер на расшифровку послания. Все-таки миллиард попыток в секунду! Разгадает!

Наталья Витальевна и Кассиопея убирали со стола нетронутые тарелки.