Текст книги "Дунайские ночи"

Автор книги: Александр Авдеенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)

Александр Остапович Авдеенко
Дунайские ночи

Часть первая

«РУКОТРЯСЕНИЕ»

Летом 1956 года на столе полковника Шатрова появилась расшифрованная телеграмма периферийного управления государственной безопасности. Она оттеснила другие дела на второй план и послужила истоком многих событий ближайших недель и месяцев.

«Сегодня в местные отделения милиции, – сообщали из города Н., – поступило несколько заявлений от граждан, ставших невольными свидетелями недостойного поведения американского дипломата Картера и его спутника – шофера. Проезжая на своей машине по шоссе Москва – Киев, Картер отклонился от обусловленного маршрута, проник в район, где проходили учения танковые подразделения, сделал ряд снимков специальными аппаратами. Потом вернулся на магистраль и продолжал с частыми остановками двигаться на юг, в сторону Киева. В тот же день, по свидетельству других граждан, Картер удостоил своего тщательно замаскированного внимания военный аэродром в районе Б., радарные установки неподалеку от Ш., мост через реку Д., завод на правом берегу.

В Киеве он остановился в гостинице «Интурист», После завтрака осматривал город, демонстративно фотографируя достопримечательности. Купался на общем пляже. Был в универмаге на углу Крещатика и улицы Ленина. Фотографировал памятник Богдану Хмельницкому. Обедал на Владимирской горке, на открытой веранде, любовался Днепром и заднепровской панорамой. В этот же день кое-где были найдены брошюры, полные клеветы на Украину, изданные в Мюнхене концерном «Свободная Европа».

Вечером посетил театр оперы и балета, яростно хлопал, купил фотоальбом исполнителей. Ужинал в городе. Много выпил. Поздно ночью, хмельной, веселый, созерцал Днепр, залитый месячным светом, и восклицал по-русски, обращаясь к случайным прохожим: «Тиха украинская ночь!.. Чуден Днепр при тихой погоде!..» И еще что-то в таком же роде.

На другой день Картер посетил Софийский собор. Это произошло в тот час, когда в музее было особенно много людей. В толпе ничем особенным не выделялись два молодых парня, по виду студенты. Картер и эти «студенты» сошлись у одной из старинных фресок и обменялись паролем: «Повезло вам, украинцам! – сказал Картер. – Такие военные бури бушевали в Киеве, а шедевры старины уцелели». Помолчав несколько секунд, он добавил: «Скажите, а почему вашу молодежь интересует старина?» Один из парней ответил: «Это же наша история». Второй сейчас же потянул первого за руку и сказал: «Пойдем, Петро, а то не успеем все посмотреть!» И они отошли от Картера. Но, покидая музей, еще раз в дверях, в толкотне, встретились с ним, передали какой-то сверток. Это было сделано ловко. Личность парней выяснить не удалось. Они мгновенно исчезли. Приняли меры к их розыску».

В тот же день Шатров и его ближайший помощник капитан Гойда вылетели на запад. Билеты взяли не до Киева, где еще пребывал Картер, а до Львова.

Шатров и Гойда летели на свидание с мистером Картером. Но их встреча должна была состояться против всякого желания американского дипломата, неизвестно где, когда и при каких обстоятельствах.

Пробыв два дня в Киеве, Картер поехал дальше на Запад. Во Львове прожил сутки, знакомился с достопримечательностями города. Зафиксирована одна его встреча на Академической с Качалаем, как выяснилось позже, работником Одесского института садоводства и виноградарства. Между ними произошел короткий разговор. Через час после встречи с военным атташе, Качалай зашел на телеграф, послал телеграмму в Ужгород до востребования на имя Буквы, уведомляя адресата, что Петро вместе со своим братом Иваном выезжает на днях в Ужгород с намерением сдавать экзамен в университет. Потом Качалай забрал чемодан в гостинице и уехал на вокзал.

Картер, повстречавшись с Качалаем, утратил всякий интерес к городу: не выходил из ресторана и своего номера до самого отъезда.

Рано утром он поехал дальше.

Пока он мчался по равнинным дорогам Прикарпатья, пока взбирался по крутым зигзагам Карпат, скользким от недавнего дождя, пока спускался по головокружительным петлям вниз, в Закарпатье, – Шатров и Гойда не спеша позавтракали во Львове, потом сели в автомобиль и поехали на аэродром, откуда и вылетели в Ужгород.

Карпаты!.. Сегодня они на редкость чистые. Ни тумана, ни облачка, ни марева. Нет и дыма, застилающего землю ранней весной и осенью, когда верховинцы выжигают Полонины, чтобы на будущий год лучше росла трава. Все дали приблизились. На западе польские Карпаты. На юго-западе – чехословацкие. Дальше и левее – равнина, рассеченная Тиссой. Это Венгрия. Еще левее – румынские Карпаты. Синие лесистые горы, одна другой выше. Снежные залежи на северных скатах. Мягкие прогибы между округлых вершин – ворота горных ветров. Узкие и темные расселины. Среди каменной суровости и хвойной черноты зеленеют Полонины. Оттуда, от высокогорных лугов, начинает свой путь Каменица. От перевала до Явора, сверху донизу, подобно зигзагу молнии, она рассекает Карпаты.

Шатров смотрел в окно и тихо улыбался. Сколько раз пролетал он над этим краем! Давно и навечно впечатаны в его сердце эти вершины, урочища, ущелья, виноградники и пашни, гигантские мосты, перекинутые через пропасти. Но он радовался каждый раз, когда все это возникало перед ним. Радовался и немного грустил. Все вокруг так же прекрасно, как и прежде, а он совсем седой, часто прислушивается к сердцу.

Шатров взглянул на Гойду, спросил:

– Ну, Василек, что сказал бы наш друг Серый о таком пейзаже?

– Что?… Он бы сначала пропел: «Давно мы дома не были!..» А потом сказал: «Вот она, колыбель горной и долинной красоты!..»

– Перехватил через край наш Серый, а?

– Ничего, в норме. Вы посмотрите, что делается внизу! И рай и ад вперемешку.

Игра в «Серого» была придумана ими давно, стала любимой. Голос «Серого» – это изречения мудрецов, философов, афоризмы, пословицы, загадки, собственное творчество Шатрова и Гойды.

– Идем на посадку. Ужгород! – сказал Гойда.

На земле было безветренно, знойно до духоты, пахло скошенными, чуть увядшими луговыми травами. Звенели птицы.

Закарпатская земля! Еще и еще раз она позвала к себе Шатрова и Гойду. Пограничный особенный край! Десятки и десятки тысяч закарпатцев, сбежавших в свое время от голода, нищеты, бесправия, живут в США, Канаде, Южной Америке. Многие возвращаются домой. Некоторые приезжают в гости посмотреть на родную Верховину. Но прибывают сюда и другие «земляки», использующие туристскую путевку в интересах мистера Даллеса.

Картер остановился в ужгородской гостинице «Верховина». Обедал тут же, внизу, в ресторане. Выбрал место у окна, откуда хорошо была видна оживленная торговая улица и мост через реку. Очевидно, кому-то сигнализировал.

Официант Гонтарь, убирая посуду со стола, за которым обедал американец, «прибрал» и тугую пачку долларов, положенных Картером под салфетку.

Шатров был уверен, что этим дело не ограничится. Гонтарь должен в свою очередь что-то передать хозяину.

Пока мистер Картер, пообедав, пил кофе, курил, отдыхал, Шатров работал: готовился накрыть Картера с поличным, думал о следах, оставленных военным атташе в Софийском соборе и на телеграфе, на Академической улице Львова и в ужгородском отеле «Верховина». Кто они, эти два «студента»? Куда скрылись? Откуда взялся Качалай, доцент из Одессы? Старый агент, извлеченный из-под пласта нафталина или недавно завербованный?

Официант Гонтарь… До сих пор жил скромно и тихо, ни в чем не подозревался. Расконсервирован или ускоренным методом обработан каким-нибудь заокеанским дядюшкой? Что успела сделать эта как будто бы разрозненная шайка? С кем связана? Каковы ее ближайшие намерения?

Всякая новая операция для Шатрова начиналась вот так: что? как? почему? где? когда? откуда? И смелые думы и осторожные предположения, имеющие своим истоком знание характера противника, его изобретательность.

Много лет прослужив на страже государственной безопасности, Шатров не стал самоуверенным, не вообразил себя всемогущим, обладателем универсального ключа, способного раскрывать все тайные ларчики врага. Хороший фронтовой сапер каждый день имел дело со взрывчаткой, минировал и разминировал, разгадывал сюрпризы врага, но никогда не забывал, что не имеет права ошибаться. Работа Шатрова еще сложнее и ответственнее. Жизнью рискуют, когда надо, многие патриоты. Но никто, нигде и никогда не имеет права рисковать государственной безопасностью. Действовать надо всегда безошибочно, всегда наверняка, изобретая все новые и новые способы бить всегда в цель! Упреждать! Угадывать! Ставить на дороге врага непроходимую преграду.

На другой день утром Картер, розовый от недавно принятой ванны, в свежей рубашке и светлом легком пиджаке, спустился со второго этажа и, приветливо раскланиваясь с обслуживающим персоналом гостиницы и ресторана, занял свое место с видом на оживленную торговую улицу и на мост через реку Уж.

Официант Гонтарь подал завтрак: холодную ветчину, яйца, чуть поджаренные ломтики хлеба, кофейник, фарфоровый кувшинчик со сливками. Многозначительно глядя на туго накрахмаленную салфетку, он произнес обычную фразу:

– Желаю приятного аппетита!

Картер поблагодарил, извлек из-под салфетки маленькую, аккуратно упакованную посылку.

Гонтарь еще не успел отойти от столика американца, как неизвестно откуда появились люди с непреклонно суровым выражением лиц, но безупречно вежливые.

Картер был так ошеломлен, подавлен, что и не пошевелился, не сделал никакой попытки выбросить хотя бы под стол секретные документы. Бледный до синевы, с расширенными зрачками, будто опьяненный наркотиками, он молча улыбался.

Дипломатия, ничего не поделаешь!

Улыбался и признательно-нежно тряс всем руки, когда соответствующим образом оформлялась поимка с поличным. Улыбался и тряс всем руки, когда было объявлено, что его деятельность несовместима со статусом аккредитованного дипломата, что Министерство иностранных дел СССР предложило ему покинуть пределы Советского Союза.

«Рукотрясение» – так потом назвал Гойда эту процедуру. Шатров засмеялся и сказал:

– Именно так мы и назовем операцию. Ру-ко-тря-сение! Пусть в таком наряде и гуляет по всем нашим бумагам. Не знаю, худо это или хорошо, но за свежесть ручаюсь.

Официант гостиницы «Верховина» в момент ареста раздавил ампулу с цианистым калием, доказав таким способом свою преданность Си-Ай-Эй и помешав следствию выявить сообщников, тех, кто снабдил его секретными документами.

Смерть Гонтаря несколько ободрила мистера Картера, удрученного провалом. Его уличали в том, что он в шпионских целях фотографировал военные объекты (и доказали это изъятой пленкой), в том, что встречался со своим агентом, выдал ему две тысячи долларов и получил от него при второй встрече шпионские сведения. Картеру не поставили в вину его встречу во Львове на Академической с доцентом Качалаем. О ней умолчали. Предпочел умолчать о ней и Картер, полагая, видимо, что она не была зафиксирована.

Доцент Качалай, вернувшись в Одессу, тяжело заболел.

Телеграмма до востребования на имя гражданина Буквы лежала на почтамте.

В Ужгороде, как гласила справка адресного стола, было несколько человек, носящих приметную фамилию – Буква.

Гойда под разными предлогами познакомился с ними и убедился, что они не востребуют телеграмму. К окну № 5, к барышне с соломенной челкой подойдет кто-то другой. А может, и вовсе не подойдет после того, что случилось в ресторане гостиницы «Верховина». Так или иначе Гойда должен караулить нераспечатанную телеграмму, эту, быть может, главную ниточку, с помощью которой можно добраться до важной тайны мистера Картера.

Два дня напрасно дежурил на почтамте. На третий примчался к Шатрову.

– Явилась Буква! – говорил он, сияя черными глазищами. – Пришла. Осторожненько, на цыпочках, на одних мизинчиках, ноготочках, а притопала все-таки. Как же, Иван и Петро едут!

Василь, как и многие его сверстники, живущие в Закарпатье, на этом шумном перекрестке Восточной и Центральной Европы, хорошо знал и чешский, и румынский, и мадьярский, и немецкий. От далеких, овеянных песнями и легендами дней войны осталось немало добрых следов в облике Василия Антоновича Гойды. Не на лице они, не в одежде. В душе, в работе, в его отношениях с людьми, в манере разговаривать. Да еще в глазах.

Капитан Гойда… Чекист новой формации, времен строгого соблюдения социалистической законности. В тринадцать лет был неграмотным, а теперь имеет высшее образование, в совершенстве владеет пятью языками. И рядом с ним и вокруг, в каждом отделе, во всех управлениях работают такие же, как он, воспитанники университетов: физики и математики, историки, философы, педагоги, мобилизованные партией охранять государство, его тайны, труд и покой граждан. Новое поколение чекистов.

– Ну, Васек, – спросил Шатров, – с какой буквы начинается твоя Буква? Рассказывай!

Шатров так и не привык, да и не пытался, называть Гойду ни товарищем, ни капитаном. Человеку скоро тридцать, а он все – Василек. Ничего, стерпит! Когда покроется морщинами его румяное лицо, а время посечет кудри, тогда можно и Василием Антоновичем величать.

– Сегодня на почтамте, – говорил Гойда, – гражданин Кашуба отправлял посылку в Одессу, в институт виноградарства и садоводства. Пучок виноградных лоз, чем-то зараженных. Просил срочно исследовать, сообщить…

– А это откуда тебе известно? – перебил Шатров.

– Проговорился Кашуба, в конфликт с почтовым работником вступил! Пришлось ему подчиниться правилам, вскрыть заказную бандероль, извлечь из нее письмо. «Не полагается, гражданин! Приклейте на конвертик марку и опустите в ящик». – «Нельзя, барышня! Не поймут они там, в институте, что это за лозы. Роднуша, надо посылать как есть! С письмецом, с примечанием. Ты уж, голуба, уважь, войди в положение». Не уважили… Отослал он бандероль и письмо, спрятал квитанции и к окну № 5 подошел, где хранилась корреспонденция до востребования. Я уже радовался: он, Буква!..

Кашуба вдруг оглянулся, будто кто в спину его толкнул, и сказал барышне, сидящей в окошке № 5: «Можно подписаться на журнал «Пчеловодство»?» – «Дальше, в шестом подписывают». Подписался и ушел.

– Все?… – спросил Шатров. – Кто он такой?

– Работает садовником в женском монастыре. Прибыл в Явор недавно, с берегов Дуная. Там, на Дунае, в Ангоре, тоже по виноградной части у игуменьи Филадельфии был на услужении… Вы, кажется, чем-то недовольны?

– А ты, кажется, всем доволен, готов кричать ура?

– До «ура» как до неба, но… я твердо уверен, что стал на верный след.

– Маловато оснований для такой уверенности. Ты, конечно, не согласен, будешь возражать.

– Буду!.. Доцент Качалай работает в институте виноградарства и садоводства и туда же, на Дунай, летит заказная бандероль из Закарпатья. И как раз после того, когда в Ужгород прибыл мистер Картер. Это шифрованный сигнал. Вы не согласны, Никита Самойлович?

– Попробуй не согласись с тобой… Какой сигнал? О чем?

Гойда подумал и, не переводя дыхания, без точек и запятых, будто читая, проговорил:

– Американец в Ужгород прибыл благополучно. Не беспокойтесь. Все в порядке. Факт его появления в окне ресторана «Верховина» воспринимаю как приказ действовать. Из глубокого подполья вывожу на линию огня все свои силы. Немедленно следуйте моему примеру.

Шатров засмеялся.

– Не забывай, Васек, совет Серого: «кто насилует обстоятельства, того обстоятельства насилуют в свою очередь». Впрочем, чем черт не шутит. Давай, фантазируй, не стесняйся. Не забывай, что мы живем в век атомной энергии и кибернетики. Самое невероятное может оказаться вполне реальным, достоверным… У меня есть вопрос, товарищ капитан. Газеты Кашуба читает? Как он воспримет заметку о выдворении из Советского Союза мистера Картера?

– Испугается, залезет в свою монастырскую скорлупу с головой, наглухо захлопнет створки и будет ждать… у моря погоды. И дождется. Не позволят ему в такое время долго сидеть без дела.

– А на что он способен?

– Не знаю. Надо поближе к нему приглядеться.

– Что ты собираешься делать? Как попадешь в монастырь? Монахиней обернешься?

– Может быть, и так.

Оба засмеялись – они хорошо понимали сказанное и недосказанное.

Чаще всего, оставаясь вдвоем, они именно вот так легко, непринужденно, чуть подтрунивая друг над другом, обсуждали самые серьезные дела. Особенно в ту пору, когда стояли у истока операции, когда надо было гадать, определять направление поисков, перебирать различные варианты возможных и невозможных действий противника, ориентироваться по затаившимся в темноте вешкам.

Шатров давным-давно задал подобный тон, и он, слава богу, делал неплохую музыку.

Бесталанный и неуверенный в себе деляга, занимающий чужое место, обычно пыжится, изрекает пророчества, подчеркивает архиважное значение каждого своего шага и слова. Талантливые, трудолюбивые люди, как правило, непринужденны, остроумны, умеют посмеяться над ближним и дальним и себя не обходят. И оттого не впадают в зазнайство, хорошо работают.

Вернемся теперь к тому дню и часу, когда Рандольф Картер был пойман с поличным и вынужден был встретиться с полковником Шатровым. «Пойман с поличным!..» Для любого агента иностранной разведки, не защищенного дипломатическим паспортом, эти слова стали бы тягчайшим приговором, но для мистера Картера, аккредитованного дипломатического работника, они прозвучали только как скандальное разоблачение. За шумный провал он, безусловно, будет наказан «Бизоном», понижен в должности и чине.

Но что это по сравнению с перспективой предстать перед советским военным трибуналом. Пойман с поличным, но его защищает дипломатический паспорт гражданина США и международные традиции. И потому, когда его схватили за руку на месте преступления и нельзя было отпереться, он сразу же назвал себя, предъявил документы и напомнил, что его личность неприкосновенна.

ШАТРОВ И КАРТЕР

Картер откинулся на спинку кресла, положил ноги на полированный столик.

– С чего начнем? Может быть, с буддизма, а? Буддизм как нравственное начало…

– Можно и о буддизме поговорить, – сказал Шатров. – Я давно интересуюсь буддизмом.

– Вот как!.. А может быть, Будду оставим в покое и возьмем за бока поэзию? Сонеты Шекспира, а?

Шатров кивнул и прочитал первый пришедший на ум сонет:

 
Прекрасное прекрасней во сто крат,
Увенчанное правдой драгоценной.
Мы в нежных розах ценим аромат,
В их пурпуре живущий сокровенно.
 

Умолк, посмотрел на Картера.

– Ну, а какие ваши любимые сонеты?

– Мои?… Я люблю все, что написал Шекспир, от первой до последней строчки.

– Может, прочтете что-нибудь?

– Нет, знаете, я с детства не способен был заучивать стихи.

Сидят друг против друга в светлой комнате с большим окном, выходящим на центральную площадь города, пьют кофе, курят, улыбаются. Ничего не поделаешь, надо быть вежливым даже теперь. Но и в рамках дипломатической уважительности можно отхлестать противника. Шатров не мог не воспользоваться случаем, не высказать американцу все, что думал о нем и о таких, как он.

И Картер охотно коротает время в разговоре с таким нежелательным, казалось бы, для него собеседником.

Самолет, на котором оскандалившийся дипломат должен быть со всеми удобствами доставлен в Москву, находится еще в воздухе, где-то между Брянском и Киевом, сделает посадку в Ужгороде часа через два-три.

– Ну, с Шекспиром разделались. Что теперь? – спросил Шатров. – Может быть, поговорим о США? Когда я был в Америке…

– Вы были в Америке?

– Давно, лет двадцать назад, сразу же после института.

– Понравилась вам страна?

– Люблю американский народ, верю в его способность рано или поздно осмыслить свое положение. И вы знаете, где я впервые поверил, что американцы способны осмыслить свою жизнь? Не там, в Штатах, а в самом центре России, в усадьбе Льва Николаевича Толстого.

– Интересно! Нельзя ли об этом подробно рассказать?

– Однажды, будучи в Ясной Поляне, я увидел портрет одного американца, подаренный им Толстому. Это был только что избранный президент США, но еще не вступивший в должность. Имея в своем распоряжении несколько свободных месяцев, он решил совершить кругосветное путешествие. Уехал из США президентом, а вернулся рядовым американцем. Вы, разумеется, помните его сенсационное отречение от Белого дома? Ум, талант, личное обаяние Льва Николаевича Толстого и долгие беседы с ним сделали свое дело. Как видите, мистер Картер, можно переубедить даже президента США. Так что я, разговаривая с вами, надеюсь, что и ваша совесть не останется глухой.

– Это было бы возможно лишь в том случае, если бы вы были Львом Толстым.

– Но и вы, мистер Картер, не будущий хозяин Белого дома.

– Мы квиты, – улыбнулся дипломат. – Поговорим об американском народе.

– Поговорим!.. Недавно в одной старой книге я наткнулся на такие строки: «Народ можно только тогда побить, когда уже побиты его боги», то есть нравственные идеалы, лучшие стремления. В США нравственные идеалы уже почти побиты автомобилями, моднейшими товарами универсальных магазинов Вулворта и Мейсен, сексуальными фильмами, щекотливыми подробностями из личной жизни кинозвезд, миллиардеров, гангстеров, убийц и самоубийц, похитителей детей. Вы помните, надеюсь, знаменитые слова германского императора Фридриха II: «Если бы мои солдаты начали думать, ни один бы не остался в войске…» И вы боитесь мыслящих людей. Думающий американец откажется признавать американский образ жизни лучшим в мире.

– Одному мудрецу однажды сказали, что люди считают его дурным человеком. Старик улыбнулся и ответил: «Хорошо еще, что они не все знают про меня, они бы еще не то сказали». Я не мудрец и потому… – Картер сделал обиженное лицо. – Вы утверждаете, что американский народ – конченный, безнадежный?

– Нет! Никому еще, ни цезарям, ни императорам, ни королям, ни фюрерам, ни диктаторам, как показывает история человечества, не удавалось побить свой народ, лишить его разума, сердца и жизни. Я верю, что рано или поздно американский народ перестанет считать своими богами недвижимость, автомобиль и вещи. Я верю, что человек, потерявший себя в американском образе жизни, в недалеком будущем вновь обретет свою сущность и станет человеком.

Трудно, просто невозможно охотнику, подстрелившему редчайшего хищника, не посмотреть на его диковинное оперение, не заглянуть ему в глаза.

Во время своего путешествия по стране Картер был одет кое-как. Темные брюки, черные, не очень старательно начищенные ботинки, темная, без галстука рубашка и поверх нее выцветшая, помятая куртка из прорезиненного материала, похожая на те, что десятками тысяч выбрасываются на рынок в Праге и Варшаве, в Москве и Бухаресте, – вполне приличная, с точки зрения мистера Картера, и вместе с тем явно дорожная и не бросающаяся в глаза одежда скромного дипломата путешественника, которого легко можно принять и за инженера-отпускника, и за преподавателя, и за корреспондента какой-нибудь газеты.

Теперь, когда отпала нужда в фиговом листке, дипломат облачился в привычную для себя одежду – темно-коричневые брюки, светло-табачного цвета пиджак, белоснежная рубашка с самым модным воротником, длинный, неяркий галстук, ботинки черные и мягкие.

Всякий или почти всякий житель Запада, столкнувшись с Картером, чего доброго, примет его за джентльмена. И не мудрено промахнуться. Когда потерян истинный человеческий облик, надо прятаться под маской приличия. Приличие!.. Это надежная, долговечная, всегда модная, всегда практичная, всегда доступная и многих вводящая в заблуждение маска.

Пока Шатров говорил, Картер любовался своими кольцами, поворачивая их к свету и так и этак. Золотой, широкий, без всяких украшений перстень говорил о том, что американец состоит в законном браке; другой, крупный, массивный, неофициально свидетельствовал о том, что военный атташе принадлежит к аристократической верхушке Пентагона, что закончил в свое время знаменитое училище Уэст-Пойнт, откуда вышли все бравые американские вояки.

– О чем еще поговорим? – спросил Картер.

– Хотя бы о вас. Мистер Картер, насколько мне известно, вы не миллионер, не член правления какой-нибудь акционерной компании, не владелец предприятия, не член так называемого высшего общества, хай сосайети. Обыкновенный государственный служащий.

– Да, я типичный американец. Уверяю вас, это не так уж плохо. Между прочим, Айк придерживается такого же мнения, считает себя типичным американцем, а потом уж президентом США.

– Итак, не член хай сосайети, трезвый, энергичный и как будто бы умный человек – и все-таки занимается подрывной работой, разжигает холодную войну. Почему? Вы же видите, должны видеть, что это опасно прежде всего для Америки, чревато для нее многими последствиями. Вспомните великого президента, автора «Декларации Независимости»! Полтора века тому назад он говорил: «Наше правительство никогда не имело у себя на службе ни одного шпиона». А сегодняшний президент имеет целую армию наемных шпиков и не стесняется утверждать, что каждый американец, попадающий за границу, должен, если он патриот, быть добровольным шпионом.

– Джеферсону еще нечего было защищать, а сегодняшнему президенту и нам, его современникам… мы защищаем наш американский образ жизни и дома, и в Берлине, и во Вьетнаме. Свобода неделима.

– Вы хотите сказать, образ жизни тех, кто владеет автомобильными заводами, производством атомных и водородных бомб, самолетов и кораблей, образ жизни Рокфеллеров, дюпонов, фордов, гарриманов и им подобных?

Последние фразы Шатров произнес по-английски, чем доставил удовольствие мистеру Картеру. Во всяком случае, тот щедро изобразил его на своем лице.

– Прекрасное произношение! Где и когда вы изучили английский? В Америке?

– Дома, в Донбассе.

– Да?

– Представьте, это так. И знаете, кто меня учил? Дочь гувернантки знаменитого Юза. Лет двадцать тому назад.

– Юза? – удивился Картер. – Это который же Юз?

– Тот самый. Владелец крупнейшего металлургического завода на юге России. Английский инженер. Капиталист. Концессионер. Его именем впоследствии был назван город, где я родился. Юзовка. Слыхали? Разумеется, слыхали. Вероятно, даже имели свою агентуру в Юзовке. Или пытались иметь.

– Мой друг, будьте до конца великодушны.

– Постараюсь. Не кажется ли вам, что вы, отстаивая и расхваливая американский образ жизни, принимаете ложь за истину?

– Нет, не кажется. Всему миру известно, что мы производим стали, чугуна, нефти и угля больше, чем многие страны, вместе взятые. Автомобили ползают по нашей земле, как муравьи. Американскими бетонными дорогами можно было бы опоясать весь земной шар.

– Верно, много хороших вещей делают талантливые американцы. Но почему, скажите, в вашей стране так оскорблен, унижен тот, кто трудится? Почему труд не доставляет человеку радости и счастья? Ненавидят люди свою работу и все-таки работают? Почему вы прославляете великих бизнесменов и плюете с небоскреба на рядового труженика? Почему США не вырастили своих ученых, способных расщепить атом и создать атомную бомбу? Создавал бомбу настоящий иностранный легион – немцы, датчане, англичане, норвежцы, венгры, итальянцы. Почему Америка не порадовала мир великими композиторами, балеринами, актерами, а вынуждена экспортировать Артура Рубинштейна, Тосканини, Рахманинова, Стоковского, Стравинского и многих, многих других? Почему в стране, производящей более половины промышленной продукции всего мира, имеющей высотные дворцы, сверкающие стеклом, алюминием, нержавеющей сталью, семнадцать миллионов американцев живет в непригодных для жилья домах? Как совместить небоскребы с клоакой Бауэри, Гарлемом? Трущобы Бауэри существуют в Нью-Йорке с незапамятных времен. Но вы не подсчитали, сколько здесь гибнет от холода и голода бездомных людей. Зато вы охотно подсчитываете другое. Из вашей прессы известно, что в Нью-Йорке благоденствует полмиллиона комнатных собак. Их стригут и бреют дорогие собачьи парикмахеры, их кормят в особых собачьих ресторанах. Меховщики подбирают для собачьих шуб шкурки – собольи, песцовые, норковые. В ювелирных магазинах продаются собачьи ошейники с бриллиантами. На заводах и фабриках производятся собачьи витаминные таблетки, консервы, чулки, перчатки, попоны, бубенчики, маникюрные принадлежности и даже розовая ароматная водичка для полоскания и облагораживания поганой собачьей пасти. Американцы так изобретательны, что рядом с человеческим хай сосайети создали и собачье высшее общество. Браво, свободолюбивые американцы!

Картер выкурил целую пачку сигарет, выпил несколько чашек кофе, заметно устал, но учтивая любезная улыбка все еще не сползала с его лица.

– Вы, насколько я понял, предсказываете Америке участь Римской империи, а между тем она оказывает все большее влияние на свободный мир.

– Как оказывает? Если бы не вы, мистер Картер, не такие, как вы, не ваши методы, не десятки и десятки миллионов долларов, ассигнованных конгрессом на нужды «Отдела тайных операций»…

– Извините, но…

– Хорошо, оставим эту тему, опасную для вас. Вернемся к тому, с чего начали. Вы отрицаете истину, понимая, что она есть истина. Вы ее боитесь, ненавидите, ибо она вскрывает вашу сущность, изобличает все ваши дела, все преступные замыслы ваших НАТО и СЕАТО, всю подноготную Пентагона.

– Допустим, это все так. Но что из этого следует? Люди, наделенные тяжкими пороками, понимающие, в чем истина, но отрицающие ее, заслуживают не гнева, а сострадания, ибо их совесть, так сказать, больна. В ваших словах, обращенных к американцам, нет сострадания. А ведь больную совесть нельзя вылечить ни каленым железом, ни водородной бомбой, ни межконтинентальной ракетой. Может быть, время излечит нас.

– Вот теперь вы правы! Когда-нибудь вы все-таки вылечитесь.

– Благодарю.

Картер еще раз сменил маску – серьезное задумчивое лицо стало притворно-улыбчивым, сладеньким.

– Когда вы успеваете все это делать: уличать в противозаконных действиях дипломатов, сочинять социологические рефераты из серии «битвы за умы людей», наслаждаться сонетами Шекспира?

Любезность дипломата осталась без ответа. Шатров не высказал и тысячной доли того, что ему хотелось сказать о правящей верхушке США, о ведомстве Аллена Даллеса, об этом диктаторе тайной американской дипломатии, злом гении Белого дома.

Вошел Гойда и сказал, что самолет, которым мистер Картер должен улететь в Москву, совершил посадку на Ужгородском аэродроме. Беседа была прервана.

Рукотрясение! Еще раз рукотрясение, и мистер Картер, в сопровождении компетентных лиц, отбыл в Москву. Но мы не прощаемся с ним. Оставляем его лишь на непродолжительное время.