Текст книги "Дунайские ночи (худ. Г. Малаков)"
Автор книги: Александр Авдеенко
Жанр:
Шпионские детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)
Картер умолк, перевел дыхание, ладонью вытер мокрый лоб.
– Вся преамбула? – спросил Чарли.
– Нет. Дальше сказано следующее: «Вышеозначенную задачу выполняют все националистические группы в самой Венгрии и за рубежом, все, кто вольно или невольно примкнет к движению. Подлинные цели революции до поры до времени тщательно скрываются от ее участников». Так заканчивается первая часть преамбулы.
– Дальше!
– Навязать машу волю социально разношерстной Венгрии, зараженной большевизмом и национализмом, заставить ее действовать по нашему плану можно только так: а) убедить всех венгров, что наступило время обновления страны идеями Кошута, Петефи; б) убедить венгров, что Советы сейчас, после крушения культа Сталина, не посмеют применить против революционной Венгрии свои войска; в) убедить венгров, что США и союзники поддержат революцию не только деньгами, медикаментами, добровольцами, моральным сочувствием, постановкой венгерского вопроса в ООН, но и вооруженными силами; г) убедить и восставших венгров и их зарубежных друзей в том, что поражение неминуемо, если революция будет нерешительной, мягкой, половинчатой, бескровной, и за ним последует уничтожение и порабощение восставших; д) толковать, пропагандировать значение венгерских событий как знамение новой эпохи, начавшейся со смертью Сталина, как начало крушения мирового коммунизма; е) обострить распри, беспорядки и оппозицию среди тех венгров, кто оказывает сознательное или несознательное сопротивление нашему плану, использовать в наших целях фракции и группы всех оттенков; ж) натравить на Советы двухсоттысячную армию осиротевших матерей, жен, сыновей, дочерей, отцов, чьи близкие погибли в России, на Воронежском, Донском и других фронтах; з) разворошить старые обиды, разжечь яростное чувство мести бывших владельцев фабрик и заводов, землевладельцев, торговцев, офицеров, жандармов, полицейских, хортистов и нилашистов; и) уделить особое внимание и тем венграм, которые так или иначе пострадали от репрессий теперешних властей, и тем, кто был в советских лагерях для военнопленных… – Картер остановился, взглянул на Чарли. – Извините, я немного передохну. А может быть, хватит на сегодня? Прервем?
– Нет, мы больше не встретимся с вами.
Отдохнув, Картер продолжал:
– Дальше следует раздел, озаглавленный «Информация».
Картер подробно, пункт за пунктом, назвал все, что содержалось в этом разделе, что, по мнению боссов Даллеса, создавало надежные условия для проведения в жизнь «Проблемы номер один».
После «Информации» следовали разделы «Предложения» и «Решение». В последнем, по словам Картера, было сказано следующее: «Соединенные Штаты, не прибегая к открытой помощи своей армии, проведут ожесточенную предварительную психологическую атаку против Венгрии с открытых позиций – через радиостанции «Свободная Европа», «Голос Америки», через газеты, которые находятся под влиянием НАТО, через всевозможные центры старой хортистской и новой эмиграции. Одновременно будет предпринят штурм с закрытых позиций: через все каналы Си-Ай-Эй, через подкупленных представителей в ООН, через влиятельных деятелей Запада, через все каналы, которые окажутся нам доступными.
Главный раздел «Проблемы номер один» называется так: «Направления действий (выполнение)». В нем наибольшее количество пунктов. Намечено, где, как и какими силами будут наноситься прямые удары по Венгрии и косвенные – по Советам.
В разделе «Обеспечение» указывается, какими именно силами, каким оружием и материальными средствами обеспечить выполнение плана.
План заканчивается без всякого пафоса, деловито: «Все психологические и боевые операции будут согласовываться на первых порах как по времени, так и по содержанию, чтобы не снизить действенности основной кампании и чтобы поскорее достичь поставленной цели».
Картер умолк, закурил, жадно глотая дым.
Чарли некоторое время молча смотрел на склоненную, гладко причесанную, разделенную строгим пробором голову американца, чего-то еще ждал от него.
– Все? – спросил он, ничего не дождавшись.
– Разве вам этого мало? – Картер был удивлен.
– Нет, немало, но…
Чарли осторожно, тихонько придвинул к своему собеседнику несколько тугих, как новые колоды игральных карт, пачек американских банкнот. Картер небрежно накрыл их шляпой, подумал: «Кажется, тысяч десять».
– Как вы собираетесь поступить со всем этим? Извините за наивный вопрос. Но, мне кажется, я имею право так спрашивать.
– Имеете! А я имею право не отвечать, полагая, что вы сами догадаетесь.
– Кое о чем, конечно, догадываюсь. Под шумок венгерских событий ворветесь в Западный Берлин, да? Потребуете Польскую Силезию, Восточную Пруссию?… Не рано ли?
– Вы, оказывается, шутник, мистер Грэхэм. Злой шутник.
– Не нравятся такого рода шутки? Извините великодушно. Не буду. Перейду на весьма и весьма серьезную тему. Скажите, что нового в Суэцком кризисе?
– Разве вы не читаете газет, мистер Грэхэм? Вчера Фостер Даллес вернулся в США. В Нью-Йорке он выступил с весьма и весьма оптимистическим заявлением об итогах встречи в Лондоне с английским и французским министрами иностранных дел и другими членами «ассоциации»: «Одержаны крупные успехи! Продемонстрирован замечательный дух товарищества».
– Читал!… Мыльный пузырь. А как на самом деле? Будут ли Англия, Израиль и Франция пробивать себе оружием, как пишут газеты, путь через канал или ограничатся угрозами?
– Видите ли…
– Будут. Теперь это ясно. Война в Египте неизбежна.
– Почему вам это стало ясно только теперь?
– Потому что теперь вы заручились невмешательством стран Варшавского пакта. Они застрянут в тупике «Проблемы номер один». Я не ошибся?
– Мистер Грэхэм, вы хотите услуги за услугу? Но… мои сведения будут стоить гораздо дороже, чем ваши.
– Вы тоже, оказывается, шутник, мсье. Мстительный шутник. Да, здорово отомстили мне… за все.
– Но теперь мы квиты и у вас есть возможность начать все сызнова.
Они расплатились и пошли по аллее по направлению к Королевскому павильону – он виднелся невдалеке, в конце пруда. Там они сели в двухместный спортивный «ситроен», поехали по широкому проспекту Фоша, ведущему к гигантской круглой площади Этуаль, к Триумфальной арке и могиле Неизвестного солдата.
В одной вечерней парижской газете, через несколько часов после беседы Картера с Чарли, была напечатана сенсационная заметка. «Сегодня в пять часов пополудни два американских туриста, светлокожий янки и смуглолицый южанин, скорее всего, бразилец, потрясли парижан, давно отвыкших удивляться чему-либо. Это случилось неподалеку от Триумфальной арки. Американцы, совершая свое безумство, по-видимому, рассчитывали на то, что и над ними когда-нибудь будет воздвигнута триумфальная арка, а на их могилах заполыхает неугасимое пламя, которое согревает Неизвестного солдата.
Заокеанские гости весь день колесили по Парижу на мышином «ситроене», взятом напрокат, заезжали, вероятно, в каждое попутное бистро, хлебали аперитив. Они накачались по самые брови. Проносясь по авеню Фош «пьяный ситроен» налетел на тяжелое «Рено». Почему? Зачем? Уж не с намерением ли испробовать прочность радиатора машины, а заодно и двух хмельных голов? К счастью, не два американских трупа были доставлены в полицейский морг, а только один. Северянин, по фамилии Грэхэм, отдал богу душу мгновенно, при столкновении с грузовиком. Южанин отделался ушибами. К сожалению, его личность не удалось установить не только репортерам, но и полиции: потерпевший бесследно исчез. Зеваки с авеню Фош, бывшие свидетелями аварии, утверждают, что видели раненого за мгновение до того, как на место происшествия прибыла полиция. Зеваки, как известно, фантазеры, но… Желаем вам скорого выздоровления и доброго здоровья, таинственный южноамериканец!»
Заметка эта, как выяснилось значительно позже, была инспирирована «южноамериканцем Чарли», важным сотрудником разведывательного отдела объединенного англо-французско-израильского штаба специальных войск.
Пока парижская полиция занималась трупом Картера, Чарли приводил в порядок свои трофеи. В тихом, огороженном железной решеткой особняке на авеню Фош, где размещался разведывательный отдел объединенного командования держателей акций Суэцкого канала, Чарли собственноручно выстукивал на машинке все то, что зафиксировала магнитофонная лента в кафе Прекатлан. Голос покойного мистера Рандольфа Картера звучал ясно, как живой.
Час спустя в распоряжении англо-французско-израильских генералов, будущих усмирителей и покорителей строптивого Египта, посмевшего замахнуться на священную собственность своих «благодетелей», был важнейший документ, дающий им возможность без оглядки на Советский Союз обрушиться на египтян. Когда начнутся действия в зоне Суэцкого канала, русские будут втянуты в неожиданные грозные события в Венгрии. Все их лучшие дивизии, во исполнение Варшавского пакта, устремятся к берегам Дуная и не смогут помешать объединенной армаде французов, англичан, израильтян совершить возмездие на берегах Нила и Средиземного моря.
Часть вторая
ЗАСТАВА НА ДУНАЕ
Застава Смолярчука находилась в самом крайнем на Дунае городке Ангоре. Дальше, в гирле Дуная, в его бесчисленных рукавах, протоках и на островах нет крупных населенных пунктов. Только небольшие рыбачьи деревушки, домики бакенщиков и лесников. Ангорская застава была и самым крайним подразделением дунайских стражей – к ее левому флангу примыкали морские пограничники.
И штаб Смолярчука, и солдатская казарма, и все службы находились в самом большом здании Ангоры, возвышающемся на берегу Дуная и окруженном старыми акациями. Дом был двухэтажный с террасой для оркестра и любителей потанцевать, построенный еще румынами лет тридцать назад из камышовых прессованных плит, обмазанных глиной. При короле Михае и его боярах здесь сияло огнями «Тиволи», крупнейшее увеселительное заведение Нижнего Дуная. Загулявшие удачливые рыбаки могли в захолустном «Тиволи» с таким же шиком и блеском прокутить свои бешеные деньги, как и в Бухаресте, потопать в дансинге, послушать знаменитый цыганский оркестр, поиграть в рулетку, провести ночь или час в уединенной келье с любой красавицей. Рыбаки развлекались в «Тиволи» изредка, только по случаю удачного белужьего или осетрового лова. Постоянными посетителями «Тиволи» были скупщики икры и красной рыбы, владельцы судов, любители дунайской экзотики, американские, немецкие, французские, итальянские и скандинавские туристы, контрабандисты, высокооплачиваемые, болтающие на всех европейских языках сезонные дамы из Бухареста и недорогие постоянные жительницы Ангоры – цыганки.
Давным-давно на заставе ничто не напоминает о «Тиволи». Бесследно выветрился отсюда дух увеселительного заведения, и все-таки нет-нет кто-нибудь да и помянет «Тиволи» недобрым словом. Старшина заставы, обнаружив в своем хозяйстве – на конюшне, в каптерке, на складе или в казарме – какой-нибудь непорядок, укоризненно глядя на солдат, распекает их:
«Шо же вы, товарищи, делаете, а? Дэ находитесь в «Тиволи» чи в воинском подразделении?!» Да и сами солдаты иногда покрикивают друг на друга: «Эй, браток, не разводи «Тиволи!»
«Тиволи» не только на заставе было универсальным словом, клеймящим все, что выходило из нормы. Всякого болтуна, лоботряса, пьянчужку, хвастуна, говоруна, любителя пошуметь рыбаки называли тивольщиком. Спекулянт и выжига тоже были тивольщиками. Монахинь из монастыря игуменьи Филадельфии называли тивольницами. Или с дополнением: чернохвостые тивольницы.
Ангора – большое, разбросанное по обочине дунайской дороги поселение. Основано оно двести лет назад беглыми русскими, старой веры людьми. Живут тут рыбаки, садовники, виноградари, бондари, плотники, лесорубы, мотористы, добытчики камыша, звероловы. Не курят ангорцы. Не сквернословят. Но водку и спирт пьют с удовольствием. Как же не пить человеку, рискующему жизнью в штормовом море, в плавнях… В те времена, когда Ангора была в составе королевской Румынии, многие рыбаки ходили с контрабандой в Одессу, Варну, добирались и до Турции.
Почти вся Ангора изрезана каналами и протоками, Чуть ли не у каждого дома причал с просмоленной лодкой. Самодельные дощатые мостики перекинуты с берега на берег. Сады и виноградники спускаются к самой воде. Некоторые протоки обмелели, заросли осокой, камышом, покрыты ряской и лилиями. Но большинство глубоководны, чисты, и по ним можно попасть в Дунай не только на рыбачьей лодке, но и на катере.
На щедром дунайском солнце, продуваемые сквозным ветерком, сушатся большие и малые, устаревшие и самые новейшие капроновые рыбачьи сети. Они раскинуты на всех набережных в центре городка, вокруг рыбного завода, у погранзаставы, у пристани, прямо под окнами райкома партии, на главных улицах, и в глухих переулках.
Сети, сети, сети!… Ангора как бы прикрыта паутиной, как бы кокетливо спряталась под вуаль. Добрая тысяча сетей всегда в расходе. И тысяча лодок.
Сети и лодки – вот герб Ангоры. Лодки, лодки, черные, тяжелые, остроносые, плавневые плоскодонки, килевые, парусные и моторные, Снуют туда и сюда по каналам и протокам, из Дуная и в Дунай. Прикованы к причалам. Лежат кверху килем на берегу, проконопаченные волокнами морского каната, облитые черной глянцевой смолой.
На рассвете караваны рыбацких лодок выходят с водяных улиц и медленно скрываются в рукавах Дуная, за островами, в плавнях, на взморье.
Вечером возвращаются с уловом. Причаливают к пристани рыбного завода. Серебристую трепещущую рыбу нагребают в корзины, отправляют на лед в хранилище, на разделку, засолку, консервирование или в трюмы самоходных барж.
Неподалеку от Ангоры взморье и непроходимые плавни, женский монастырь и гнездовья миллионов птиц, государственная граница с румынской Добруджей и международная дорога, по которой за сутки проходят десятки судов под флагами дунайских и недунайских стран.
В этом неповторимом городке и выпало на долю Смолярчука охранять границу.
Смолярчук сбежал с крылечка заставы и, козырнув в ответ на приветствие часового, расхаживающего по берегу дунайской протоки, вскочил на катер, мягко рокотавший мотором.
Медленно, оставляя позади косые валы, катер пошел узкой протокой по самому центру Ангоры, по центральной водяной улице. Он, этот городок, невелик, неказист, но его давно и упорно называют русской Венецией.
Все жители Ангоры, и стар и млад, знают Смолярчука, все, кто стоит теперь на берегах протоки, здороваются с ним, снимая фуражки, кепки и панамы. И со всеми Смолярчук здоровается, каждого знает не только по фамилии, но и по имени и отчеству.
У пристани рыбного завода разгружались сейнера. Свежую живую рыбу подавали конвейерными ковшами на-гора, на второй этаж.
Мастер, принимающий улов, схватил огромного осетра за жабры, поднял его над головой, показал Смолярчуку, проезжающему мимо, засмеялся.
– Забрасывай удочку, начальник, я отвернусь!
Смолярчук ответил с преувеличенной, явно нарочитой серьезностью:
– Даровая рыбина, говорят, в горле застрянет.
– Брехня. Мечи крючок, живо!
– В другой раз, старина! Таскать вам не перетаскать, Егор Варламович!
Катер пошел дальше. Мимо огромного навеса, под которым женщины плели сети, мимо нефтебазы, нырнул под мост и резко сбавил ход.
Дородная молодуха, высоко подоткнув цветастую юбку, неистово колотила вальком по каменной кладке, на которую брошено белье. Поравнявшись с ней, Смолярчук приложил руку к фуражке.
– Доброе утро, Степанида Петровна!
Она разогнулась, повернулась лицом к молодому пограничнику, вытерла потное лицо краем платка, озорно прищурилась и сердито сказала:
– Заметил-таки! Слава Иисусу!
– Что? – не подозревая подвоха, переспросил Смолярчук.
– Обратную сторону луны, говорю, сразу заметил, а на лицевую не обращал внимания. Спасибо и на том.
Она веселым смехом проводила изрядно смущенного пограничника.
Смолярчук вырулил на большую дунайскую дорогу, отдал штурвал мотористу и закурил.
Быстроходный катер прокладывал глубокую и широкую борозду по главному руслу Дуная. Мимо проносились большие и малые острова. Заросшие камышом и луговые, затопляемые весною большой дунайской водой; непроходимые плавневые острова, кишащие комарами, и острова, защищенные от половодья дамбами, радующие глаз молодыми садами и тщательно беленными хатами с васильками на ставнях, с гнездами аистов на камышовых, аккуратно подстриженных крышах.
Вырвались на просторный, открытый со всех сторон перекресток. Дунай расщеплялся на несколько проток. Коренное русло, ежегодно прочищаемое землечерпалками, уводило на дорогу больших кораблей, к морю, к змеиному острову, стоящему одиноко в том месте, где дунайские воды сливаются с морскими. Влево ответвлялась узкая Белая протока, ведущая на привольное, относительно мелководное, хорошо прогреваемое взморье, любимое место осетровых косяков и белуги. Вправо откалывалась Черная протока. Она вела в непроходимые плавни, в болота, к озерам, на которых зимуют лебеди, гуси, пеликаны, утки.
Солдат в зеленой фуражке, веснушчатый, с облупленным носом, розоволицый, не загорающий даже под дунайским солнцем и суховейными ветрами, сбавил обороты мотора, покосился на начальника заставы синим глазом северянина и, по-вологодски окая, спросил:
– Товарищ старший лейтенант, куда пойдем?
Смолярчук помедлил с ответом. По коренному руслу ходил всего несколько дней назад. Тогда же заглянул мимоходом и в плавневую глухомань. Сегодня надо податься туда, где не был давненько, больше недели.
– Давайте сюда! – приказал Смолярчук и махнул рукой на Белую протоку.
Взвыл мотор. Острый форштевень вспорол темно-серую поверхность Дуная. Вздыбились, радужно засверкали просвеченные солнцем водяные крылья. Влажная пыль, сорванная с неспокойной реки встречным ветром, покрыла защитный целлулоидный козырек. Крутые волны навалились на берега, залили зеленые откосы.
– Вовремя прибыли, товарищ старший лейтенант! – рулевой сбросил газ и кивнул на забелевшие невдалеке приземистые мазанки.
Хижины, сделанные из камыша, обмазанного глиной, выбеленные, окруженные кольями с растянутыми на них сетями, тянулись по обе стороны канала, у самой воды. Тут же, около временных рыбачьих хат, заякорена большая баржа, приемная база рыбзавода. За ее кормой, вытянувшись цепочкой вдоль берега, пришвартовался караван шаланд, только что вернувшихся со взморья. Головная выгружала богатый улов. Два дюжих молодых рыбака в резиновых сапогах, в жестких брезентовых куртках с привычной небрежностью хватали остроносую стерлядь, безобразную камбалу, благородных красавцев осетров и швыряли на чисто промытую, выскобленную до белизны деревянную палубу базы. Приемщики сортировали рыбу, бросали ее в ящики, взвешивали и отправляли в холодильник, на временное хранение, до прихода с большой земли специального транспорта.
Пограничный катер тихо, с выключенным мотором, используя инерцию и силу течения, скользил вдоль шаланд. Смолярчук здоровался с рыбаками, прикладывая ребро ладони к зеленой фуражке, слегка кивая головой, улыбаясь и безмолвно, глазами, спрашивал: ну как?
И все одинаково приветливо, просто, дружески отвечали ему. И каждый понимал, что значило это невыговоренное «Ну как?».
Смолярчук с первого же дня, с первого часа своей службы на Дунае не чувствовал себя чужим в незнакомом краю и новичком на заставе. Опору в трудной, новой для себя работе искал не только среди солдат и офицеров. Сразу же пошел к людям, живущим на его участке границы. Не пожалел ни времени, ни энергии и в самый короткий срок перезнакомился со всеми. Прошел год с небольшим, и он со многими сдружился, приобрел помощников. Легко, охотно, с чистым сердцем отдавали рыбаки свою дружбу Смолярчуку. Они видели его одержимую любовь к границе, преданность ей. Этим он и покорил их на первых порах. А потом и больше увидели. Он никогда не придирался к тем, кто невольно, впервые нарушил пограничный режим. Но был неумолимо строг с теми, кто уже был предупрежден, кто не уважал пограничные порядки, пусть даже не по злой воле, а только по своей нерадивости.
Просто, легко чувствовали себя с ним люди и на рыбалке, и на зимней ломке камыша, и у костра, и за свадебным столом.
Молодым он не уступал ни в силе, ни в песне, ни в удали, ни в смелости, ни в танцах, плавал и нырял не хуже выросших на Дунае.
Он знал, как и чем живут люди в зоне его заставы, и никогда это знание никому не принесло каких-либо тревог, беспокойств, неудобств. Все отлично понимали, что этим своим знанием он пользуется лишь в одном святом случае – охраняя границу. И потому люди не скрывали от него даже того, что можно было легко скрыть.
– Андрей Иваныч, загляни сюда! – На корме базы стоял старый мастер Мартыныч с длинным и узким ножом в руках.
Катер подрулил к базе, мягко стукнулся о ее железный бок, огражденный старыми баллонами.
– Ну, заглянул… – Смолярчук озабоченно смотрел на мастера и выжидательно улыбался.
– Плохо заглядываешь. Перелезай через борт и пользуйся царским кусом.
– Царский кус?… Это что такое?
– До сих пор не знаешь? В прежнее время первая икра, добытая в начале сезона, отправлялась на царский стол в Петербург. Старый русский обычай. Теперь сами едим ее, эту добрячую первинку, да друзей угощаем. Приготовь пузо, Андрей-батюшко, щедриться буду!
Мастер подошел к оцинкованному разделочному столу, на котором растянулась белуга пудов на пятнадцать. Только-только, видно, уснула, оглушенная сильным ударом весла. Треугольная, желтовато-белая короткая морда с приплюснутыми усами оскалена. Хребет и спина отливают простым, темно-серым, почти щучьим убором. Брюхо и того скромнее – грязновато-белое, вспученное.
Мастер ножом полоснул рыбину по тугому брюху, запустив в разрез оголенную до локтей руку, уверенно, аккуратно стал извлекать оттуда что-то мягкое, темное, подернутое мутной оболочкой. Потом взял небольшой кусок этой густой массы, бросил на грохотку, протер над тарелкой, отделил икринки от оболочек, слегка посолил и, не пробуя, смачно поцокал языком.
– Объедение! Ешь, старшой, да похваливай.
Смолярчук зачерпнул из полной тарелки ложку свежайшей зернистой икры, без всякого удовольствия проглотил ее.
– Не ходко пошла? Всухомятку даже такая пища не больно рысиста. Горькая ее бы живо подхлестнула. Жаль, не имеем такой благодати. Передний край. Строго воспрещается. А может быть, устарело оно, это запрещение? – Мастер подмигнул, засмеялся. – Люди наложили запрет, люди и отменят его. А?
– А вы у них, у людей, спросите? – Смолярчук кивнул на рыбаков, разгружавших рыбу, и тоже засмеялся.
– Катер приближается, товарищ старший лейтенант! – доложил моторист в зеленой фуражке.
– Что за катер? Откуда? – Смолярчук оглянулся, посмотрел влево и вправо. Белая протока, сколько глаз видел, была чистой. И только минуты через две или три из-за поворота со стороны коренного дунайского русла показался катер, тоже белый, с вымпелом пограничников на мачте. Смолярчук удивился. Как он попал сюда? Почему? Должен быть на заставе. Случилось что-нибудь?
Рядом с рулевым сидел Черепанов, самый удачливый рыбак Дуная, капитан сейнера. Смолярчук сразу узнал его: Черепанов выделялся своей светло-золотистой, кудрявой, как у мальчишки, головой, богатырски раздольными плечами и могучей грудью. Появился он в здешних местах дней восемь назад. Проводит отпуск у матери на Лебяжьем острове. По этому случаю и одет не по форме. Черепанов был хорошо известен в кругу военных, как ныряльщик, специалист по всякого рода подводным делам. В Отечественную войну он выполнял какие-то важные задания в тылу противника.
Начальник заставы Смолярчук знал о нем несколько больше, чем другие. В первые годы войны Черепанов под именем Вильгельма Раунга проник на архисекретную базу итальянских и немецких фашистов в Венеции, обучился там искусству ныряльщика, подводного диверсанта, связался с гапистами, городскими партизанами, и, пользуясь своими большими возможностями человека-невидимки, добывал для них в портовых арсеналах оружие, взрывчатку, снабжал важной военной информацией. Черепанов не только сдружился с итальянцами-подпольщиками, но и породнился. Жена его Джулия – дочь венецианского рыбака Чезаре Браттолини. Она и четыре ее сына, Иван, Джовани, Варлаам и Пальмиро, тоже гостят на острове Лебяжьем, у бабушки.
Черепанова еще в детстве прозвали Дунаем Ивановичем. Так его и теперь называли друзья и знакомые. Зачем он примчался сюда, за двадцать пять километров от Лебяжьего? По охотничьим делам? Вряд ли такая нужда вынудила бы его воспользоваться боевым катером заставы. Наверно, стряслось что-нибудь серьезное.
Смолярчук попрощался с рыбаками, перепрыгнул на свой кораблик и заспешил навстречу Дунаю Ивановичу.
Выражение лица и встревоженный взгляд Черепанова подтвердили предположение Смолярчука: границе что-то угрожает.
Старый лесник чувствует пожар издали, не видя его, не слыша. Ветер, птицы, деревья, настороженная тишина, запахи леса помогают ему. Хороший моряк угадывает приближение бури задолго до ее начала. Опытный пастух одновременно со своим стадом и собаками-сторожами слышит осторожную волчью поступь. Островной житель русского Дуная чувствует грозный гул большой воды за много сотен километров, когда она бушует еще где-нибудь на венгерской равнине или в румынской Добрудже. Седобородый горец не попадет под горный обвал, не оступится над пропастью, не станет жертвой оползня. Летчик-испытатель доверяет приборам на щите управления, но не отворачивается и от невидимых «приборов»: самолет, время, пространство, небо, землю он контролирует также и чутьем.
Офицер-пограничник, вышедший из солдат, наделен высоким чувством ответственности за свою службу, талантом следопыта. Он совмещает в себе наблюдательность и чутье старого лесника, слух, зоркость и настороженность пастуха, чуткость приборов радара.
Смолярчук еще не стал таким пограничником, ему многого не хватало, но он уже твердо знал, каким должен быть, как нести службу, чтобы достичь заветной цели.
Нести службу!… Смысл этой старой армейской формулы Смолярчук понял давно, когда был еще рядовым следопытом. Отбывает повинность тот, кто охраняет границу неумело, без душевного огонька, без смекалки, кто считает месяцы, недели и дни, кто оставляет какие-то силы про запас, для «гражданки». А тот, для кого застава – родной дом, а граница – передний край его жизни, поприще, где проявляются лучшие человеческие качества – любовь к Родине, ум, отвага, находчивость, смелость, душевная зоркость, готовность защищать боевого товарища и бороться с врагом до последней капли крови, – тот не просто несет службу. Он живет в полную силу, радуя и радуясь. Тянется к солнцу и другим свет не застит.
Смолярчуку было хорошо на границе, ибо он всегда знал, где и что ему надо делать, где в нем нуждаются солдаты и пограничные жители и кто ему нужен. Год назад он появился на Дунае, но уже крепко привязался к нему, будто родился и вырос тут. Полюбил Дунай, его рассветы и закаты, его туманы, большую весеннюю воду, рыбаков, плавни, камышовые дебри, зимние гнездовья птиц, крики лебедей. Но он мог бы служить и на Чукотке, на советско-американской границе, и там полюбил бы и пролив Ледовитого океана, и тундру, и чукчей, и морозы, и северное сияние.
Катера сошлись борт к борту. Смолярчук поздоровался с Дунаем Ивановичем, пригласил его к себе. Пограничника, сидящего за штурвалом, отправил на место Черепанова.
– Следовать за мной, – приказал он пограничникам на втором катере.
Ветер был попутный, в спину, но в лицо летели брызги. Солнце высоко поднялось над Дунаем – прибрежные заросли вербы и ольхи густо темнили воду широкой тенью.
– Ну, старшой, чего ж ты не спрашиваешь, как я нашел тебя здесь? И какая на то причина? – спросил Черепанов.
– А чего спрашивать? – сдержанно усмехнулся Смолярчук. – Если причина важная, сам не вытерпишь, скажешь.
– Скажу!… Сегодня на рассвете, когда я рыбачил, по Дунаю прошла чужая самоходная баржа. Неподалеку от острова Тополиный она чуть замедлила ход и сбросила, как мне показалось, какой-то груз.
– Показалось? – переспросил Смолярчук.
– Да. И потому я не сразу доложил на заставу. Пришлось нырнуть и потихоньку проверить.
– Ну?
– Обнаружил на дне металлический контейнер с винтовой водонепроницаемой крышкой.
– Контейнер?… Большой?… С чем?
– Не вскрывал. И не пытался. Это может сделать только ныряльщик с аквалангом. Разрешите исследовать в полном снаряжении?
– Нет. Я должен доложить наверх.
– Доложи и мое мнение… Скажи, что это важная заграничная посылка. За ней явится тот, кто живет неподалеку отсюда. И это обязательно будет ныряльщик. Мастер своего дела. Любитель здесь ничего не сделает.
– В зоне действия нашей заставы нет ни одного, если не считать тебя, ныряльщика, умеющего пользоваться аквалангом.
– И тем не менее…
– Кто же этот мастер?
– С вашей пограничной вышки больше видно земли, воды и людей.
– Значит, мастер своего дела?… А пожилой человек, лет за пятьдесят, способен быть хорошим ныряльщиком?
– Вряд ли.
– А точнее ты можешь ответить?
– Могу. Хорошие ныряльщики бывают только молодые, во всяком случае, не старше меня. А почему тебя заинтересовал возраст ныряльщика?
– Так… – Смолярчук умолк. Тревога за границу, за покой и тишину на Дунае переполнила все его существо. Однако внешне это никак не проявилось. Смуглые, широкие кисти рук твердо, уверенно сжимали штурвал, на загорелом лице ни тени напряжения, в глазах безмятежная синева.
Дунай Иванович с любопытством разглядывал чересчур хладнокровного начальника заставы. Такое происшествие на его участке границы, а он…
– Слушай, друг, ты, кажется, ничуть не обеспокоен моим сообщением?… Что собираешься делать?
– Почему же не обеспокоен? Я думаю.
Дунай Иванович перебил Смолярчука.
– Старшой, я не раз бывал вот в таком же щекотливом положении, в какое ты сейчас попал, и, знаешь, всегда чувствовал себя прекрасно.
Смолярчук недоверчиво, взглянул на Черепанова. Нет, он не шутил, не усмехался. Серьезен.
– Почему я себя хорошо чувствовал, да? По очень простой причине – интереснее становилось жить. Появилась конкретная цель. И еще… Как бы, это яснее сказать?…
Смолярчук проводил глазами белокрылую, с черным клювом птицу, пролетевшую над катером, улыбнулся.
– Будет буря. Мы поспорим и поборемся мы с ней.
Так?
Дунай Иванович тоже улыбнулся:
– Вот, вот!…