Текст книги "Дитя эпохи"

Автор книги: Александр Житинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Happy end

После распределения все затаились, изготовляя в тиши дипломные работы. Нужно было обработать материал, написать обзор литературы, начертить демонстрационные листы.

Я купил специальную папку и тщательно переписал в нее грузинский отчет, снабдив его литературным обзором. Оставшееся время я употребил на то, чтобы усовершенствовать метод и внести изменения в программу. В диплом это уже не вошло. Я рассчитал несколько режимов новым методом и передал результаты Николаю Егоровичу. Теперь я уже знал, что числовые параметры, которыми меня снабжал Чемогуров, не были им придуманы, а поступали с завода вакуумных приборов. Николай Егорович оказался хитрее всех. За грузинские деньги он получил кучу расчетных данных.

Потом я красиво начертил демонстрационные листы к защите. Я чертил себе и Крылову. У Славки, как у всякого гения, была неприязнь к оформительской работе.

Мы с Крыловым записались на защиту в один день. За неделю до защиты у нас началось предстартовое волнение. Это был последний приступ всем известной студенческой болезни «Ой, завалю!»

Традиция это, что ли? Я например, твердо знал, что только полная и внезапная немота на защите может помешать мне получить «отлично». Отзыв профессора был панегирическим. Рецензия содержала лишь одно замечание: на странице 67 рецензент обнаружил ошибку в слове «вакуум». Я написал его через три «у»: «вакууум». Так же обстояли дела у Крылова. И руководитель, и рецензент дружно рекомендовали его в аспирантуру.

И все равно мы тряслись, больше для порядка, придумывали самые дурацкие вопросы за членов комиссии и пытались на них ответить. Правда, некоторые из них действительно прозвучали на защите. Был у нас в комиссии один специалист по нестандартным вопросам, некто доцент Хомяков с соседней кафедры.

В день защиты мы со Славкой раньше всех пришли в аудиторию, где должна была заседать комиссия. Аудитория была обыкновенная, в ней у нас раньше проходили семинары по философии. Но вот появилась Зоя Давыдовна с красной скатертью и графином с водой. Она накрыла стол и поставила графин. Аудитория сразу преобразилась. Я развесил свои листы, взял в руки указку и принялся нервно ходить перед столом, повторяя в уме первую фразу: «Дипломная работа посвящена...» И так далее.

Скоро пришли члены комиссии. Председателем был главный инженер того завода, где я выступал с докладом. Это был плюс. В комиссию входили также Юрий Тимофеевич, Мих-Мих, доцент Хомяков и другие. Все они расположились за столом. Позади уселись зрители, среди которых были Чемогуров, Николай Егорович, какой-то высокий тип, который мне сразу не понравился, и кое-кто из нашей группы.

Зоя Давыдовна встала и прочитала все обо мне. Кто я такой и как учился в институте. Председатель положил перед собой часы и сказал:

– Вам дается пятнадцать минут.

Я начал говорить. Пятнадцать минут пролетели как один миг. Я мог бы рассказывать еще и еще, но председатель сказал:

– У вас осталась одна минута.

Я быстренько закруглился. Потом задал вопрос Мих-Мих. Этот вопрос он мне уже задавал однажды в нашей комнате. Я ответил на него так же, как тогда. Мих-Мих удовлетворенно кивнул. Доцент Хомяков прищурился, вглядываясь в формулы на листе, и сказал:

– Вот там у вас под интегралом синус... Каков период синуса?

– Два пи, – коротко сказал я.

– Так-с, – сказал доцент, и я понял, что это только разминка. Как в клубе веселых и находчивых. – А напишите-ка мне формулу закона Ома... А то, знаете ли, у нас некоторые выпускники интегральные уравнения применяют, а закона Ома, да-да...

Я нарисовал формулу закона Ома.

– Чудесно! – сказал Хомяков. – А чему равен заряд электрона?

Я ужасно разозлился и сказал:

– Это можно узнать в справочнике по элементарной физике.

Хомякову ответ не понравился. Он обвел взглядом комиссию и продолжал:

– Вот вы произвели расчеты тепловых процессов при сварке лазером. Что вы можете сказать о происхождении слова «лазер»?

Я совсем рассвирепел и сказал чрезвычайно вежливо:

– Это слово английского происхождения. Так же, как слова «мазер», «фазер» и «бразер». Ду ю андерстенд?

Дальше я продолжал на вполне сносном английском. Я объяснил Хомякову, что слово «лазер» является аббревиатурой и составлено из первых букв нескольких английских слов, объясняющих принцип действия этого прибора. Этой наглой выходкой я убил доцента. По-моему, он ничего не понял из моей речи. Я видел, как в заднем ряду корчится от смеха Чемогуров. Да и члены комиссии едва сдерживались.

– Есть ли еще вопросы? – спросил председатель.

– Разрешите мне? – спросил высокий тип из зрителей.

И он вдруг принялся ругать мою работу, потому что я, на его взгляд, применил неверный метод и некорректно расправился с «бесконечно подлым змеем». Я растерялся. Этого я не ожидал. Я никак не мог понять, что плохого я сделал этому человеку. Зачем он не поленился придти на мою защиту и хочет меня закопать?

Я что-то неубедительно промямлил в ответ. Но тут встал Николай Егорович и тоже попросил разрешения выступить. Он сказал:

– В дипломной работе не ставилась задача экспериментальной проверки расчетов. Могу сказать, что мы провели ее на заводе. Совпадение экспериментов с расчетными данными значительно выше, чем в случае методов, применявшихся ранее. Результаты изложены в нашей общей с дипломантом статье...

Он вынул из кармана какие-то брошюрки и передал их в комиссию. Я разглядел, что это отдельные оттиски статьи из научного журнала. Над статьей стояли две фамилии: моя и Николая Егоровича.

Это был козырной туз. Мой недоброжелатель сник. Меня спросили, не хочу ли я что-нибудь сказать в заключение? Я знал, что в заключение нужно благодарить. Чем теплее, тем лучше. И я сказал:

– Спасибо всем преподавателям, которые многому меня научили. Спасибо моему руководителю Юрию Тимофеевичу, который доверял мне. Спасибо Евгению Васильевичу Чемогурову, который всегда был рядом.

За дверью меня ждала жена с букетом. Я почувствовал себя примой-балериной. Мы наскоро расцеловались и стали развешивать листы Славки Крылова.

Крылов защищался блестяще и вдохновенно. В конце вся комиссия уговаривала его остаться в аспирантуре. Но Славка был непреклонен. Он произносил только одно слово: Кутырьма.

А потом мы все сидели в нашей комнате под шифром 4-67 и пили две бутылки шампанского – Славкину и мою. Были Чемогуров с Николаем Егоровичем, была моя жена, был Мих-Мих. Чемогуров смазал пробки шампанского чернилами и выстрелил ими в потолок. На потолке остались два чернильных пятнышка. Тут только я заметил, что они не одиноки на потолке. Там уже было несколько.

– За седьмого и восьмого дипломантов из нашей комнаты! – сказал Чемогуров. – А вон там, видите, наши с Михал Михалычем отметины...

И мы выпили шампанского. Потом долго обсуждали защиту. Мою английскую речь, Славкину работу, которую все называли «почти диссертацией», и выступление долговязого недоброжелателя. Оказалось, что это самый настоящий научный противник. Он занимался теми же расчетами, только другим методом. Я встал ему поперек пути, не зная этого.

– Наука – жестокая вещь, – сказал Мих-Мих.

– Ну, ребятки, теперь вы инженеры! – сказал Чемогуров, – я в этом почти не сомневаюсь. А кто знает, что такое инженер?

– Я знаю, – робко сказала моя жена.

– Вы? – удивился Чемогуров.

– Мне дочка объяснила, ей три года... Так вот, инженер – это глагол такой. Она где-то узнала про спряжение глаголов и спрягает сейчас все подряд. Очень смешно! Я птица, ты птица, она птица, они птицы... Я ей сказала, что наш папа скоро будет инженером. И она стала спрягать: я инженер, ты инженер, он инженер... Я говорю – неправильно, а она говорит – почему? Ведь складно получается.

– А что? – серьезно сказал Чемогуров. – Она совершенно права. Глагол обозначает действие. А что главное в инженере?... Тоже действие!

И мы выпили за новый глагол «инженер». Все мы были инженерами, кроме моей жены, которая еще училась на инженера. Поэтому, чокаясь, мы с удовольствием спрягали этот глагол и повторяли, как стихи:

Я – инженер,

Ты – инженер,

Он – инженер,

Мы – инженеры!

Эпилог. Кто где

Со времени нашей защиты прошло уже довольно много времени. Я по-прежнему работаю в институте младшим научным сотрудником, правда, на другой кафедре. Сейчас я занимаюсь экспериментами с лазером под руководством нового шефа.

Профессор Юрий Тимофеевич ушел на пенсию. Заведует моей прежней кафедрой теперь Мих-Мих, который защитил докторскую. По этому случаю он отпустил бороду.

Славка Крылов работает в Кутырьме. Он тоже защитился по физике высоких энергий. В среднем два раза в год он приезжает в Ленинград. По делам или в отпуск. Он начальник отдела в своем институте. В Кутырьме он женился, у него теперь двое детей. Славка называет их «кутырятами».

Ко мне приезжал друг Автандил. Оказывается, я оставил ему свой адрес. Наконец, выяснилось, что Автандил – главный винодел совхоза. Несколько дней мы провели по тбилисскому образцу.

Сметанин работает заместителем директора Дворца Культуры. Его фиктивный брак успешно продолжается. Дочка Сметанина скоро пойдет в школу. Сметанин выглядит очень деловым. Когда мы с ним случайно встречаемся, он предлагает достать билеты на любую премьеру в любой театр. Но я предпочитаю ходить в кино.

Гения я видел недавно по телевидению. Он пел в вокально-инструментальном ансамбле. У него были длинные волосы и знакомая мне детская улыбка.

Вика работает на том же заводе. Замуж она не вышла. Зато каждое лето ездит за границу. Она общественный деятель. Я ее вижу довольно часто, потому что живет она рядом. При встрече я всегда чувствую себя неловко. Мне не о чем с нею говорить. Про Крылова она не спрашивает.

Когда приезжает Славка, мы идем с ним к Чемогурову. Евгений Васильевич сидит в той же комнате. Шифр на двери уже несколько раз менялся. Электроинтегратор списали, и Чемогуров отгородился большим фанерным плакатом «Храните деньги в сберегательной кассе!». Не знаю, где он его раздобыл. Чемогуров по-прежнему старший инженер. Мы сидим с ним, пьем вино и вспоминаем всю нашу эпопею с защитой дипломов. И с каждым годом нам все грустней и приятней ее вспоминать.

Чернильных пятнышек на потолке теперь пятнадцать.

Часть 3. Сено-солома

Добровольцы

Летом у нас на кафедре тихо, как в санатории. Если по коридору летит муха – это уже событие. Преподаватели в отпуске, студенты строят коровники в Казахстане, а мы играем в настольный теннис. Мы – это оставшиеся на работе.

В этот день была жара, и я не нашел партнера. Прошелся по лабораториям, покричал, но безрезультатно. Все будто вымерли. Тогда я от нечего делать решил поработать.

В жару работать вредно. Об этом даже в газете писали. Предупреждали, что не следует злоупотреблять. Поэтому я начал полегоньку. Сел за лазер и плавными движениями стал стирать с него пыль. Я старался, чтобы пыли хватило до конца рабочего дня.

Тут вошла Любочка, наш профорг. Она меня долго искала между шкафами, но все-таки нашла. Любочка очень обрадовалась и сказала:

– Петя! Какое счастье! От кафедры нужно двух человек в совхоз на сено. На две недели. Дело сугубо добровольное. Ты ведь в отпуске еще не был? Это то же самое. Даже лучше.

– Кормить будут? – зачем-то спросил я. В таких случаях нужно сразу отказываться. Но я сразу отказаться не могу, боюсь обидеть человека.

– Еще как! – просияла Любочка. И она принялась рисовать картины природы. Молоко, сено, купание в озере, прогулки при луне и прочее. На прогулки и прочее она намекала с каким-то подтекстом.

– Не могу я, – сказал я уныло. – У меня жена и ребенок.

– Дядя Федя согласился, – сказала Любочка. – А у него даже внуки.

– Ладно, я поговорю с женой, – сказал я.

Жена у меня, надо сказать, очень хорошая женщина. Она умеет решать за меня разные вопросы. Исключая чисто научные. Я сказал ей, что нужно помочь совхозу. Совхоз стонет от недостатка кадров.

– Знаем мы эти кадры, – сказала жена. – Езжай. Это будет вместо отпуска. Только не теряй там голову.

– Голову я оставлю здесь, – предложил я.

– Ее кормить надо, – сказала жена. – Оставь что-нибудь другое.

Вот такой у нас, так сказать, стиль общения. С детства. Со стороны наши диалоги похожи на пьесу абсурда. Но мы отлично друг друга понимаем.

– Пиши письма, – сказала она.

– Поливай фикус, – сказал я.

– Читай классику. Много денег я все равно тебе не дам.

– Все относительно, – сказал я.

– Кроме денег. Их всегда абсолютно нет.

Мы в очередной раз посмеялись над этим обстоятельством жизни, и тема была исчерпана. Жена вынула из кладовки джинсы, в которых я делал ремонт. Почему-то их забыли выбросить в свое время. По расцветке они напоминали политическую карту Африки. К тому же рваную. Теперь им предстояло послужить общественному делу.

На следующий день я сказал Любочке, что согласен. Она меня похвалила.

– Молодец! Все равно бы послали, – сказала она. – А так все-таки легче.

После обеда нас собрали в актовом зале. Народу со всех кафедр набралось человек тридцать. В основном, лаборанты и техники. Были и студенты, которые не успели уехать в Казахстан. Младших научных сотрудников было двое – я и Барабыкина с аэродинамики. Барабыкиной лет тридцать семь, она давно младший научный сотрудник. Теперь, наверное, уже пожизненно.

Выяснилось, что самым главным будет Лисоцкий Казимир Анатольевич. Он не успел уйти в отпуск, его и прихватили. С одной стороны, приятно, что Лисоцкого прихватили. Это редко бывает. А с другой – я не очень хорошо представляю, можно ли пойти с ним в разведку. Мне всегда казалось, что нет.

Дядя Федя, стеклодув, сидел рядом со мной и уже строил планы. Тематически его планы всегда известны. Но он умеет их разнообразить нюансами.

– Лучше брать с собой, – сказал дядя Федя. – Чтобы там зря не бегать.

Тут как раз начал говорить Лисоцкий. Он хорошо говорит.

– Товарищи! Нам выпала... – начал Лисоцкий, а дальше я начал регистрировать глаголы. Вся суть в глаголах. Умение слушать глаголы экономит время. И нервную энергию тоже. Глаголы были такие: доказать, показать, умеем, знаем, не знаем, косить, сушить, пропалывать, есть, жить, три раза будем, хочу предостеречь, пить и выполним. Еще много раз было «должны», но я не уверен, что это глагол.

Я в это время рассматривал коллектив. Сплошная молодежь. Судя по виду, энтузиасты. Женщин было семь. Шесть молоденьких и Барабыкина.

С этими глаголами я чуть не пропустил, когда и как ехать. Ехать нужно было электричкой, а потом на паровике. До платформы Великое. Поселок назывался Соловьевка, а совхоз «Пролетарский».

– Годится! – сказал дядя Федя. – Значит, должен быть магазин.

Не знаю, почему он так решил. Все разошлись, обсуждая перспективы. Перспективы были радужные. Синоптики обещали незнакомую старожилам жару. Администрация обещала сохранить сто процентов плюс что заработаем минус питание. Жена обещала срочно довязать шерстяные плавки.

Я упаковывал рюкзак и пел песни Дунаевского.

Стратегия и тактика

Нас встретил управляющий отделением. Управляющий был в кожаной куртке и молодой. Веселый и энергичный. Он посмотрел на нас, как старшина на новобранцев, и сказал:

– Ну, сено-солома! Повышенных обязательств мы брать не будем. Главная наша задача – это прокормиться. Продукты мы вам будем отпускать. Но только за ваши заработанные деньги. Понятно?

Мы кивнули. Чего же тут непонятного? Жалко, что не было дяди Феди, он бы чего-нибудь спросил. Дядя Федя перед отходом электрички побежал в магазин и не вернулся. Так что в Соловьевку пока приехал лишь его чемоданчик. Я его тащил.

Управляющий сказал, что завтра в восемь выход на работу, и ушел, уведя с собою девушек. Их должны были разместить отдельно. А мы заняли большой и красивый сарай с одним окошком. В сарае были нары, больше ничего. Стены сарая внутри были расписаны, как в храме. Здесь я увидел автографы нескольких поколений, афоризмы и рисунки типа наскальных у австралопитеков. Обнаженная женщина, голова коровы, бутылка и длинная химическая формула. Наверное, здесь раньше жили химики. Юмора, скрытого в формуле, я не понял.

Я занял места на нарах себе и дяде Феде и вышел взглянуть на природу.

Сарай стоял на пригорке. В двадцати метрах располагалась летняя кухня. Рядом навес, под которым стоял стол. Это, значит, столовая. Чуть дальше две будочки типа сторожевых. Это, значит, тоже понятно.

Внизу блестело озеро. В озере отражался лес. По воде прогуливались равномерные волны, отчего изображение леса было как на стиральной доске. Правее было поле. На нем возвышался огромный сеновал под крышей. Еще дальше болтались вокруг колышков две козы. Они выедали траву по окружности.

Пришли откуда-то стайкой наши девушки. Барабыкина среди них была, как воспитательница детсада. Комплекция у нее средняя между тяжелым танком и баллистической ракетой. Знакомство с девушками началось еще в электричке. Теперь оно продолжилось.

Девушки были девятнадцати-двадцати лет. Кроме Инны Барабыкиной. Остальных звали так: Наташа, Наташа, Наташа, Вера, Надежда, Любовь.

Ей-Богу, я не шучу! Вера, Надежда, Любовь. Любовь была уже замужем, а Барабыкина уже нет. Остальные, следовательно, были невестами.

Чтобы проще было ориентироваться, мы впоследствии разделили Наташ на просто Наташу, Наташу-бис и Тату. Тата вела себя очень бойко. Кто-то уже попытался к ней подъехать, но тут же отъехал.

Из сарая вышел Лисоцкий в белой панамке. Он положил руки себе на живот и тоже принялся рассматривать окрестности. Потом Лисоцкий предложил провести организационное собрание.

– Все слышали? – сказал Лисоцкий. – Чем больше заработаем, тем лучше поедим. Это будет наша стратегия.

– А чем лучше поедим, тем что? – спросила Тата.

– Тем лучше будем работать! – загалдели остальные. – Тем сильнее будем любить! Тем больше будем спать!

Шуточки.

– А чем больше будем спать, тем скорее уедем, – сказал я, чтобы тоже внести свою лепту.

Лисоцкий нахмурился.

– Петр Николаевич, – обратился он ко мне. – Попрошу вас быть моим заместителем. Вы человек уже опытный, будете руководить молодежью.

– Шишка на ровном месте, – сказала молодежь Тата.

– Нами нужно руководить, – кокетливо сказала Барабыкина. Ей понравилось, что она тоже молодежь. Но Лисоцкий охладил ее пыл.

– Инна Ивановна будет поваром, – галантно сказал он. – Вручаем наши желудки в ваши руки.

– Никогда! – заявила Барабыкина. – Не умею и не хочу. Я даже мужу бывшему не готовила.

Понятно теперь, почему он от нее сбежал. Все посмотрели на Барабыкину с сожалением. У Лисоцкого упоминание о бывшем муже вызвало легкий стыд. И он постеснялся обременять женщину, перенесшую личную драму, нашими общественными желудками.

– Вера! Надя! – сказал он. – Придется вам.

Девушки покраснели, будто их сватают. Но согласились. Таким образом, наша вера и наша надежда оказались связанными с кухней. А с любовью обстояло много сложнее. Лисоцкий это понимал, поэтому после собрания оставил меня на конфиденциальную беседу. Мы говорили как мужчина с мужчиной.

– Надо что-то делать, – сказал Лисоцкий, глядя мне в глаза. Это чтобы я понимал подтекст.

– С чем? – спросил я, не понимая подтекста.

– Люди крайне молоды, – сказал Лисоцкий. – Природа настраивает на лирический лад. Вы понимаете?

– Нет, – сказал я.

– Не исключена возможность любви, – прямо сказал Лисоцкий.

– А! – сказал я.

– Вы представляете мое положение как руководителя. Проконтролировать всех я не смогу. Они начнут встречаться, ходить за ягодами, может быть, даже целоваться.

– А потом поженятся, – сказал я.

– А если не поженятся?

– Могут и не пожениться, – согласился я.

– Вот то-то и оно! Тогда возникнут неприятности. Представьте себе, что кто-нибудь из девушек... Вы понимаете?

– Нет, – сказал я.

– Петр Николаевич! – воскликнул Лисоцкий.

– А! Понимаю, – сказал я. – Кто-нибудь из девушек залетит?

– Как вы сказали? – не понял теперь уже Лисоцкий.

– Ну, залетит. Моя жена так говорит. По-другому это называется...

– Господь с вами! – закричал Лисоцкий. – Об этом я и думать боюсь.

– А вы не думайте, – предложил я.

– Я не могу не думать. Я руководитель... Нужно принять профилактические меры.

Как выяснилось, Лисоцкий имел в виду средства морального воздействия. Нужно было проводить культурные мероприятия, чтобы у них не оставалось времени на любовь. Этим должен был заниматься я. Учитывая мою относительную молодость.

– Работа, еда, физические упражнения, подвижные игры. Песен у костра лучше не надо. Они настраивают лирически. Такова будет наша тактика, – сказал Лисоцкий.

Таким образом, я оказался заместителем Лисоцкого в поле, поскольку он взялся вести учет и контроль в конторе, а также массовиком-затейником по предупреждению любви.

Вторая должность мне показалась интересной. В самом деле, свести все отношения на рельсы дружбы, а? Это трудно и почетно. Поэтому я сразу же стал приглядываться к народу. Кто на кого смотрит, как смотрит и зачем. Главное, зачем.

А народ тем временем двинулся на сеновал набивать сеном матрацы. Я пошел вместе со всеми. В руках у меня были два мешка. Дядин Федин и мой.