Текст книги "Самарин"
Автор книги: Александр Житинский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]
5. На сеновале
– Настя, ты здесь? – шепотом позвал Константин Саввич.
Он прекрасно знал, что она здесь и не спит, но неизменно спрашивал – вот уже сорок лет спрашивал, с тех июльских ночей в Самарине у деда Кузьмы.
Константин Саввич нащупал в темноте край одеяла – пухлый и скользкий атласный край под пододеяльником – отогнул его и влез на высокую кровать. Крахмальная простыня пахла сеном.
Стараясь не дотронуться до Анастасии Федоровны, Константин Саввич повернулся на правый бок и, как всегда, в прорехи истлевшей дранки увидел низкое окно избы деда, освещаемое изнутри керосиновой лампой. Сеновал стоял в огороде – четыре жерди, схваченные крест-накрест другими и увенчанные двускатной скромной крышей. Слева и справа лежала деревня Самарино, где почти все были родственниками и носили ту же фамилию. Дед Кузьма, отец Саввы, сын Ивана. Дядьки Иринарх, Федот, Семен, Михаил. Тетки Ксения и Людмила, племянники и племянницы, братья и сестры, свояки, шурины, девери, невестки, зятья. И все – Самарины.
Константин Саввич гостил у деда каждое лето до той поры, пока не женился. После свадьбы привез показать Настю в Самарино и больше уж не ездил. Дед Кузьма вскоре умер, другие родственники были не так близки, и Самарино стало являться тайно, по ночам, тревожа Константина Саввича запахом дыма и сена, мерцающими в окошках язычками огня, дальними переборами гармоники.
Константин Саввич протянул руку в темноту, и пальцы его безошибочно встретились с пакетиком снотворного, лежащим на столе рядом с кроватью. Стараясь не шуршать оберткой, Константин Саввич извлек таблетку и быстро бросил ее в рот.
– Костя, ты опять глотаешь эту гадость? – пробормотала Анастасия Федоровна.
– Голова что-то… голова… – прошептал Константин Саввич.
Он слегка напряг зрение и увидел, что приоткрылась дверь в избе дядьки Иринарха. Полоска света пересекла крыльцо, разрезала его на две половины, а потом в полоске изогнулась черная спина кошки. Кошка исчезла, а на крыльцо, воровато оглядываясь, выскользнула женская фигура в белом платке. Константин Саввич узнал в ней Анну, дочь дядьки Семена, и вспомнил повторяемые последние годы разговоры о каких-то темных делах дядьки Иринарха и его племянницы. Константин Саввич в подробности не вдавался.
Анна сошла с крыльца и скрылась из глаз, а немного погодя на крыльцо вышел сам дядька Иринарх в исподнем, шумно вздохнул, потер себе грудь кулаком, помочился сквозь редкие столбики перил, зевнул – и снова темь над Самарином, глушь да тишь.
«Мало жил… – вдруг с тоской вспомнил Константин Саввич, и словно волчий вой отозвался из-за леса: – Мало жи-ил!»
Теплый ветер пронес по деревне тонкую ночную пыль, не прибитую туманом, оборвалась с неба косая тень летучей мыши, а глубоко в сене зашуршал, зашевелился какой-то жучок.
Константин Саввич скомкал подушку, уткнулся в нее подбородком и закрыл глаза. Самарино не уходило.
– Ты что ворочаешься, Костя? – спросила Анастасия Федоровна. – На ночь нужно пить теплое молоко, по радио сегодня передавали.
– Вернуться хочу, – сказал Самарин, вновь открывая глаза.
– Куда?
– Обратно в КБ… Поинженерю еще.
– Зачем?
– Надоело баклуши бить, – сказал Константин Саввич, и это было лишь наполовину правдивое объяснение. Главное заключалось в том, что захотелось вернуться к определенности. «В коридорчик захотелось!» – со злорадной горечью подумал Самарин.
– Как знаешь, – сказала Анастасия Федоровна и, помолчав, добавила: – Опять артиста нашего кормить будем? А они и рады…
– Да мне не жалко. С собой не возьмешь, – сказал Константин Саввич и увидел деревенский погост с криво висящей над ним луной и потрескавшиеся серые кресты, среди которых где-то должен был быть крест деда Кузьмы. В прихожей раздался щелчок замка, скрип двери и приглушенные голоса Аллы и Игоря.
– Явился… – сказала Анастасия Федоровна.
– А помнишь?.. – сказал Константин Саввич. – Помнишь ту собаку у деда Кузьмы, она под сеновалом спала, нас охраняла?
– Не помню, – сказала Анастасия Федоровна. – В Самарине, что ли?.. Нет, не помню.
Она придвинулась ближе к Константину Саввичу, потянула пальцами за уголок его подушки и шепнула:
– А не боишься возвращаться?
– Почему?
– Обиды старые, тому не так сделал, того обошел… Люди злы. Двадцать лет над ними стоял, а придешь обыкновенным инженеришкой…
Константин Саввич обиженно засопел, повернулся на спину и уже хотел было что-то сказать, но в открывшемся ночном небе увидел яркую точку спутника чуть правее люстры. Спутник деловито пересекал небо. Его неспешный трудовой путь принес успокоение Константину Саввичу, он только улыбнулся и сказал:
– Инженеришки – они тоже люди.
И вскоре заснул. Снились ему худые самаринские собаки, которых он всех знал по кличкам и голосам. Константин Саввич читал им лекцию о пользе теплого молока. Собаки слушали внимательно и молчаливо. Потом только Константина Саввича стал перебивать одинокий щенячий голос, который нудно скулил в отдалении.
Константин Саввич проснулся и пошел в кухню.
Он не включил света в коридоре и, подходя к застекленным дверям кухни, увидел из темноты картину, которая заставила его остановиться.
В кухне на белой табуретке сидел зять Самариных Игорь Тонков в распахнутом плаще и шляпе. Он прижимал к груди довольно-таки грязного щенка коричневой масти, по виду обыкновенную дворняжку. Щенок тыкался носом в щеку Игоря и норовил лизнуть ее. Рядом с зятем стоял нескладный подросток в костюме с отложным воротничком. Он неотрывно наблюдал за щенком.
Подростка Константин Саввич тоже узнал сразу. Это был он сам, четырнадцатилетний Костя Самарин.
– Возьмем, Константин Саввич, конечно, возьмем! – убежденно шептал Игорь. – Аллочка разрешит, а Анастасии Федоровне скажем, что мне по роли полагается дрессировать щенка…
– Больно грязный, – с любовью сказал Самарин.
– Да я вас не выдам, что вы его подобрали, не бойтесь! – подмигнул Игорь.
– Давай его сюда, – приказал Костя и отобрал щенка у Игоря. Он поставил щенка на пол и придвинул к его носу мисочку. – Теплое молоко очень полезно, – сказал Костя, наливая в мисочку молоко. Щенок послушно прильнул к мисочке. Шерсть на его мордочке намокла и повисла молочной лапшой.
– Нагорит нам, – сказал Самарин.
– Вы здесь ни при чем, а мне не привыкать! – сказал Игорь.
Все было понятно Константину Саввичу, за исключением мелочей. Почему Игорь Михайлович Тонков обращается на «вы» к подростку Самарину? Почему тот, наоборот, с ним на «ты»? И как возник их странный ночной сговор?
Константин Саввич еще раз полюбовался из-за двери на щенка, который на глазах набухал и округлялся, и, оставив мысль выпить самому теплого молока, отправился обратно на сеновал в деревню Самарино, повторяя про себя: «Только щенка нам не хватало! Ей-богу!..» И улыбался в темноте.
6. КБ имени Самарина
Константин Саввич возвращался в КБ. Он шел по тропинке, протоптанной Самариными за двадцать лет, ступая след в след. Константин Саввич всегда ходил на работу пешком.
В то утро Константин Саввич был угрюм более обыкновенного, потому что волновался и сердился на себя за это волнение. Он возвращался в КБ на должность старшего инженера в отдел автоматики. И хотя Самарин уговаривал себя, что ничего особенного не происходит, ему мерещились взгляды и пересуды. Автобусы, обгоняющие его, были полны сотрудниками КБ. Лица прилипали к стеклам и с любопытством провожали Самарина глазами. В автобусах и трамваях темой номер один было возвращение Самарина.
Константин Саввич на автобусы не смотрел.
Он подошел к проходной и увидел, что над стеклянными дверями висит зеленый транспарант со словами: «Здравствуйте, Константин Саввич!» Буквы были написаны белой краской.
Константин Саввич почувствовал одновременно страх и облегчение. Он постучал в бюро пропусков, и оттуда, прямо из узкого окошечка, выпорхнула молодая и рыженькая сотрудница, похожая на канарейку. В клюве она держала пропуск. Константин Саввич развернул его и увидел, что на левой стороне наклеена фотография с групповым портретом. Приглядевшись, он узнал себя во всех лицах группового портрета. Самарины стояли тремя рядами один над другим, все были строги и подтянуты. В центре на стуле, как классный наставник, сидел самый старший Самарин с белой гвоздикой в петлице пиджака.
Трогательный жест бюро пропусков смягчил Константина Саввича.
Мимо вахтера на цыпочках, в полной тишине, шли сотрудники КБ. Седой и старый вахтер в форменной синей одежде, вглядывался сквозь очки в раскрытые пропуска.
Вахтер был неизвестен Константину Саввичу, но его лицо показалось странно знакомым, почти родным. Самарин раскрыл пропуск, и вахтер, удовлетворенно кивнув, шепнул ему:
– Давай, Константин Саввич! Время у нас еще есть.
Самарин удивленно вскинул глаза на вахтера, но ничего не сказал. Тут же его внимание отвлекла секретарша Екатерина Антоновна, которая стояла на нижней ступеньке главной лестницы, регулируя движение. В одной руке она держала стакан дымящегося крепкого чая в серебряном подстаканнике, а другой направляла поток сотрудников на запасную лестницу. Константину Саввичу захотелось смешаться с толпой и пройти незамеченным, но Екатерина Антоновна мановением руки извлекла Самарина из толпы и торжественно вручила ему чай.
– Наконец-то, Константин Саввич! – сказала она. – Мы уже заждались. Без вас неполный комплект, – тихо и значительно произнесла она, слегка подтягиваясь к уху Самарина.
Самарин неловко поклонился, принимая чай, и пошел с подстаканником по лестнице, покрытой ковровой дорожкой. Сзади, отставая на одну ступеньку, шла Екатерина Антоновна. Еще дальше следовал густой поток сотрудников по освободившейся главной лестнице.
Константину Саввичу очень мешал чай. Что за традиции такие – встречать пенсионеров чаем!
Так они и вошли в отдел автоматики. Константин Саввич напряженно произнес «Здравствуйте, товарищи!» и, не поднимая глаз, пошел по длинной комнате отдела к столу начальника. Екатерина Антоновна непреклонно шла сзади, подчеркивая торжественность момента. Стол начальника отдела находился далеко-далеко, в лесу кульманов, шкафов и стоек с приборами.
Константину Саввичу хотелось выбросить проклятый чай. Он чувствовал себя крайне неловко с чаем. Наконец, где-то в середине отдела, он осмелился поднять глаза – и что же?
Все работники отдела автоматики стояли у своих рабочих мест, и у каждого в руках был стакан чая с торчащей из него ложечкой. Константин Саввич остановился и стал вспоминать, как он улыбается. Он очень редко улыбался в КБ. Улыбка припоминалась медленно и неуверенно, и тогда Екатерина Антоновна, чтобы помочь ему, вынула ложечку из ближайшего стакана и взмахнула ею. И сразу же хор сотрудников негромко, но стройно запел: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью, преодолеть пространство и простор…»
Это был любимый марш Константина Саввича.
Константин Саввич растерянно улыбнулся – вспомнилась почему-то растерянная улыбка, – потом неожиданно для себя улыбнулся озорно и выпил свой чай залпом, как вино на свадьбе. Все тоже выпили. С чаем было покончено.
Начальник отдела Хижняк, любимец и выдвиженец Самарина, встретил Константина Саввича взволнованно. Он поднялся из-за стола с почтительностью любимого ученика, приблизился к Самарину с видом преуспевающего выдвиженца и пожал ему руку уже как начальник – с легкой властностью. Разговор с ним был короткий и отрезвляющий.
– В тесноте, в обиде! – плачущим голосом сказал Хижняк, обведя рукою отдел.
Хижняк был известен изворотливостью и любовью к пространству. В КБ он получил странное прозвище «соседофага», то есть пожирателя соседей. Когда Хижняк принял отдел, тот состоял из десяти человек и размещался в небольшой комнате. Однако вскоре Хижняк с благословения Константина Саввича получил соседнюю комнату, продолбил дверь в стене и присоединил соседей к своему отделу. С тех пор он неутомимо, как шахтер, рушил стены, расползаясь по этажу в обе стороны, так что даже возникли опасения в прочности междуэтажных перекрытий. Хижняк устранил семь стен, две из которых были капитальными и служили несущими конструкциями. Однако до сих пор ничего не провалилось, лишь слегка прогнулся потолок в отделе. Оставалась последняя стена, отделяющая огромную комнату Хижняка от двора КБ. Уже ходили слухи о пристройке нового корпуса со стороны стены, чтобы отдел мог продолжать свое поступательное движение.
Хижняк отвел Константину Саввичу стол у этой стены, зажав его кульманом и вычислительной машиной, на которой работал техник Миша Урванцев. Ему было двадцать лет, и все без исключения звали его Мишустиком.
За кульманом сидел конструктор Павел Наумович Фрайберг. Это был короткий человек с непропорционально большим лицом и толстыми бледными губами. Константин Саввич знал Фрайберга с довоенных лет. Павел Наумович был скептик.
– Вы, может быть, еще не догадались, так я знаю, – скорбно покачивая своей огромной головой, сказал он Самарину.
– Что такое? – спросил Самарин.
– Вы будете тараном. Вы видите эту стену? Эту стену пробьют вашим весом.
Сказав это, Фрайберг скрылся за кульманом. Однако через секунду его голова взошла над чертежной доской, как солнце, саркастически улыбнулась и проговорила:
– Они знают, что Самарин все может. Они знают, что Самарин – это имя. Это имя в объединении, это имя в министерстве. Каждый отдел хочет иметь своего Самарина.
Мишустик довольно бесцеремонно изучал Константина Саввича со своего места за пультом. В руках у него были короткие штырьки, которыми он набирал программу. Мишустик что-то напевал про себя, а штырьками отбивал ритм. Глаза у Мишустика были бездумными. Константину Саввичу сделалось неприятно под взглядом этих глаз.
– Вам нечего делать? Какое у вас задание? – строго спросил он.
Мишустик очень удивился словам Константина Саввича, взгляд отвел, но ничего не ответил и не изобразил прилежания. Константин Саввич в досаде придвинул к себе позапрошлогодний отчет отдела по теме, которую теперь надлежало вести ему. На титульном листе он увидел свою строгую подпись, а ниже подписи Хижняка и ответственных исполнителей.
– А у вас какое задание? – с безмятежной наивностью вдруг спросил Мишустик.
Самарин встал со своего места и пошел к столу Хижняка.
– Кто этот молодой человек у машины? – спросил он.
Хижняк вытянул шею, поискал Мишустика глазами, вздохнул зачем-то и с горечью сказал:
– Урванцев, техник.
– По-моему, ему нечего делать, – сказал Самарин. – И ведет он себя черт знает как!
– Мишустик! – позвал Хижняк.
Мишустик подошел нехотя, продолжая вертеть в руках штырьки. Он остановился у стола и взглянул на Хижняка со скучающим видом. Мишустик был щупл, на его лице с острым подбородком пробивались редкие черненькие усики. В КБ работала лишь легкая оболочка Мишустика, а его душа обитала дома среди магнитофонных лент и пластинок.
Затеялся нудный разговор, во время которого пронять Мишустика не удалось. Константин Саввич уже вернулся за свой стол, а Мишустик все еще продолжал покачиваться рядом с Хижняком, потом ему это надоело, и он растаял в воздухе до обеда.
Фрайберг еще несколько раз всплывал на горизонте, вводя Константина Саввича в политическую обстановку КБ.
– Вы думаете, что ушли на пенсию? – спросил Фрайберг. – Вам нельзя отсюда уйти. Вы витаете в воздухе…
По словам Павла Наумовича теперь в КБ было много Самариных. Раньше Константин Саввич был единственным, его слово было последним и решающим. Он сидел за рулем, набирая скорость, а потом устал и сошел на полном ходу.
– Курс, курс! Вы прокладывали курс! – шлепал Фрайберг толстыми губами. – Теперь каждый тянет в свою сторону. И вы всем помогаете. Все ссылаются на вас. Я же говорю – у каждого свой Самарин! Они съедят друг друга!
– Может быть, вы преувеличиваете? – спросил Константин Саввич.
Фрайберг от возмущения затонул за кульманом, потом выскочил, размахивая черными нарукавниками.
– Я тоже здесь не посторонний! Нужна твердая рука! Раньше… Ах, как было раньше! Вы выступали с трибуны, красная скатерть, тишина в зале… Торжественно! У нас не стало линии, вы понимаете? Хижняк пробивает стены по горизонтали, третий отдел зарывается в землю, тем транзисторы, этим генераторные лампы… Все подозрительные, недовольные, злые… Кастрюльки, кастрюльки штампуем! Дожили!
В обеденный перерыв Константин Саввич пошел в столовую. Удивительная картина открылась ему! Начальники отделов и лабораторий стояли в очереди на раздачу с Самариными, сидели за столиками с Самариными, некоторые курили в коридоре с Самариными, хотя Константин Саввич никогда в жизни не курил. Они сходились и расходились, пожимали друг другу руки, шутили, спорили, и каждый держал своего Самарина за локоть, время от времени что-то шепча ему на ухо.
К столику Константина Саввича подсел Хижняк. Он быстро обвел глазами столовую, раскланялся с кем-то и тихо сказал в тарелку:
– Будем бороться. Они еще у нас попляшут!
Константину Саввичу сделалось горько. Он обводил взглядом бывших своих подчиненных, принятых в КБ и воспитанных им, шагавших за ним сомкнутым строем, веривших в его идеи… Многотысячное КБ, мозг электроники, которое возникало в мечтах Самарина еще на Урале, в войну, а потом долго и трудно создавалось, строилось, объединялось личностью Самарина, теперь сохранило лишь его имя. И сейчас все еще говорили «КБ Самарина», но теперь Самариных было много, размельчились они и разошлись в стороны.
– Константин Саввич, – сказал Хижняк. – Надо нажать на генерального директора.
– Зачем? – спросил Самарин.
– Пристроечку бы нам.
– Зачем?
– Расширяться нам надо.
– Зачем? – в третий раз спросил Самарин.
Хижняк застыл с ложкой супа в руке, потом вернул ложку в тарелку и облизнул губы. Эх, если бы он хотя бы подумал, хотя бы не сказал, а только подумал о чем-нибудь таком! О межпланетных полетах, о том, что люди должны слышать друг друга, о неизведанных тайнах мозга, о будущем науки, о том, что жизнь удивительно загадочна!..
Хижняк подумал, уверенно проглотил ложку с супом и сказал:
– Надо новые площади. Штаты у нас уже не те, что год назад…
А штаты – это Мишустик, это Фрайберг, это кандидат наук Волосков, который учился вместе с Аллой в институте, а теперь грыз карандаш справа от Самарина, это сам Константин Саввич и еще сто с лишним человек.
Константин Саввич окинул взглядом столовую. Может быть, впервые в жизни он увидел в очереди с подносами не инженеров, не лаборантов и техников, не кандидатов наук, а отдельных живых людей, каждый из которых, продвигаясь в очереди, между тем незаметно шел к финишу жизни, к состоянию Константина Саввича. И от того, что все они в настоящий момент больше были заняты выбором блюд в меню и мелкими производственными разговорами, а Константин Саввич уже находил более мудрую точку зрения, ему сделалось тревожно.
Справа, за соседним столиком, начальник третьего отдела со своим Самариным, как две капли воды похожим внешне на Константина Саввича, склонял начальника планового отдела к выделению средств и переносу сроков. Им было скучно вести этот разговор, потому что средства, сроки и темы значили для них не больше, чем средства, сроки и темы. И основа их труда, бывшая понятной молодому Самарину и вновь осознаваемая нынешним, разумелась сама собою настолько, что ее и видно уже не было.
– Константин Саввич полностью со мною согласен, – сказал начальник третьего отдела начальнику планово-производственного.
– Не думаю, чтобы Константин Саввич в этом вопросе имел такую точку зрения, – выразил сомнение тот.
Сам Самарин – какой из Самариных? – потеряв право решать, выражался темно, допуская любую трактовку.
И тогда Константин Саввич отставил тарелку с пожарской котлетой и встал во весь рост, забыв положить вилку. Тихонько пристукивая кончиком вилки по столу, он начал говорить, обращаясь почему-то к девушке в белом колпаке, ответственной за раздачу вторых блюд. Девушка прекратила работу и, открыв рот, стала слушать Самарина. Очередь с подносами, похожими на щиты витязей Черномора, приостановила движение к первым и вторым блюдам.
– Товарищи! – сказал Константин Саввич. – Подводя итоги нашей работы за двадцать лет, я пришел к выводу, что, наряду с существенными достижениями, деятельность наша не свободна и от недостатков. Главный из них лежит, на мой взгляд, в том, что мы все, начиная от работников общественного питания и кончая начальником КБ…
Подавальщица вторых блюд со звоном уронила на пол плоскую алюминиевую ложку для подачи котлет.
– …не видели душевной цели нашей деятельности, несправедливо отделяя производственные вопросы от вопросов совершенствования собственной личности. Мы часто врали, товарищи. Мы изворачивались и ловчили. Мы разрушили мечты. Сооружая наши приборы и машины, которые делают человека сильнее и могущественнее, мы не дотягивались до могущества. Творения нашего ума и рук обогнали творения души, и мы потихоньку решили, что одно заменяет другое. Я ничего не предлагаю вам, товарищи, кроме одного: помнить о том, что, подводя итоги, мы отвечаем за все вместе.
Сказав так, Константин Саввич вышел из столовой, оставив на столе недоеденную котлету и мертвую тишину в зале. Обеденный перерыв был прекращен, никто больше есть не мог.
В отделе Хижняка мимо Константина Саввича ходили плавно. Фрайберг выглядывал из-за чертежной доски испуганно и тут же прятался. Через час он, как школьник, перекинул Константину Саввичу записку. Там было написано: «Совершенно с Вами согласен. Фрайберг».
Мишустик с торжествующим видом втыкал штырьки в панель «Промини» и гонял программы. Он не был в столовой, но ему пересказали речь Самарина. Из пересказа он понял, что работать необязательно, а можно просто быть хорошим человеком, каковым Мишустик себя и считал. Однако после обеда ему вдруг захотелось работать, и он, к изумлению отдела, выполнил недельную программу расчетов.
Кандидат наук Сергей Петрович Волосков кружил по отделу с карандашом в зубах. У него был вид человека, напряженно обдумывающего идею. Рябоватое лицо Волоскова выражало душевную муку, а зубы точили кончик карандаша. Круги и восьмерки его пути охватывали стол Константина Саввича, постепенно сжимаясь. Наконец Волосков остановился против Самарина, ухватившись за торчавший изо рта карандаш, как за тормоз.
– Можно вас отвлечь? – спросил он.
Константин Саввич поднял глаза. Что-то жалкое и неуверенное было в фигуре Волоскова.
– Я учился с вашей дочерью в институте, – сказал Волосков.
– Знаю. Я же принимал вас в КБ по ее рекомендации.
– Да-да… – поспешно сказал Волосков. – И соискательство, и тему… Тоже по ее рекомендации. Сам я не осмеливался к вам прийти.
– И что же?
Волосков схватил стул, придвинул его к столу Константина Саввича и уселся на краешек.
– Я не потому… Я любил вашу дочь, понимаете? У Аллы Константиновны редкий характер. По-моему, она сделала ошибку. Этот Тонков, я ведь его хорошо знаю… Ничтожество, шут, легкомысленный человек. Что она в нем нашла?.. Скажите, она ведь несчастлива с ним?
Константин Саввич уже хотел по привычке сказать «да», но увидел маленький хоровод вокруг новогодней елки. Взявшись за руки, вокруг елки ходили внуки Юрка и Витька, Алла и заяц с восторженными глазами. Потом заяц сел за пианино и заиграл польку, мягко стуча шерстяными лапками по клавишам.
– Нет, – сказал Константин Саввич.
– Не может быть, не может быть… – прошептал Волосков. – Он же другой породы, не такой, как вы… как Алла, как я. Мне хотелось доказать ей, что она ошиблась. И диссертация тоже ради нее. Я бы мог дать ей обеспеченность, твердое положение. Мы бы вместе занимались наукой, у нас одна специальность… Как вы думаете, она из жалости дала мне рекомендации?
– Алла считает, что вы способный человек, – сказал Константин Саввич. – А я считал, что вы к тому же и ловкий. Но в интересах дела нужно было дать вам возможность написать диссертацию. Протекции здесь ни при чем.
– Только ради нее… Я хотел, чтобы вы знали… – умоляющим голосом произнес Волосков, отползая вместе со стулом от Константина Саввича. Он уперся в кульман Фрайберга, встал и ушел на свое место, унеся стул. Фрайберг высунулся из-за доски, окинул взглядом стол Самарина и сказал:
– Вы знаете, как это теперь называется? «Лапа»!
– Лапа? – не понял Самарин.
– Вы не понимаете? Я не понимаю, вы не понимаете! – засмеялся Фрайберг. – Когда мы начинали, «лап» не было… У этого молодого человека есть «лапа». И эта «лапа» – вы!
Вечером Константин Саввич, проходя мимо вахтера, вновь раскрыл пропуск со своим групповым портретом. Вахтер склонился над пропуском и удивленно поднял брови. Константин Саввич тоже заглянул в пропуск. За день на фотографии произошли существенные изменения. Самарины образовали оркестр. Каждый был с музыкальным инструментом – кто сидел за барабаном, кто осторожно дул в флейту, кто прижимал скрипку к подбородку. Старший Самарин взмахивал дирижерской палочкой.
– Ну вот, – удовлетворенно кивнул вахтер. – Давно бы так.
Он похлопал Константина Саввича по плечу и нажал на педаль турникета. Никелированная труба повернулась и пропустила Самарина.
Константин Саввич пошел домой, вспоминая, где он видел вахтера. Вскоре он понял, что вахтер был будущим, неизвестным ему Самариным, приставленным ко входу в родное КБ, КБ его имени, в синей форме стрелка ВОХР, чтобы никто посторонний не мог проникнуть туда. Эта функция понравилась Константину Саввичу, и по дороге он долго и придирчиво отбирал бывших своих подчиненных, решая для каждого в отдельности вопрос – посторонний или нет. Посторонних получалось больше, чем раньше казалось Самарину, но меньше, чем можно было ожидать.
Из нагрудного кармана пиджака Константина Саввича раздавалась робкая музыка. Оркестр Самариных на фотографии пропуска играл «Маленькую ночную серенаду» Моцарта – играл еще нестройно и слегка фальшиво, но с несомненным участием всех музыкальных инструментов.
