Текст книги "В месте здесь"

Автор книги: Александр Уланов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

ОСТРОВАМИ (НИСИРОС, СИМИ, ТИЛОС)

Море, камни и ветер проникают друг в друга. Хаос, где вспыхивают брызги, – ни плавать, ни причалить. Арки, гроты, тысячи скульптур. Скорость встречи волны и скалы такая, что камни чернеют, обугливаются. А наверху они изъедены ветром в дырявую пену, в острую гребенку – между ними поместится корень цветка или копыто козы, но не ступня. Остров – пространство, которым захлёбываешься. Пространство свобода.

Не отграниченность. Остров – встреча и разделение воды и камня, их возможностей. Море соединяет, а не отделяет. Остров пьет море ртами пещер, облизывает его тяжелыми языками, жажда от солёной воды бесконечна. Море режет остров ущельями, таранит прибоем – собирая боль ушибов и порезов. Так они принимают форму. Быть – это быть кем-то или чем-то, жёсткость форм нужна для свободы многообразия. И не одиночество, а возможность быть с теми, с кем хочешь, – их немного. В столкновении ровности моря и случайной зазубренности островов. Грек первый сказал о гармонии как напряжении лука и лиры. Море растит свои зубы-волны, острова – ровность пляжей и случайных долин.

Скалы не для того, чтобы по ним идти – только кое-где пунктир тропинок. Море неустойчиво – потому и предлагает путь в любую сторону. Свобода в неравновесии. Одиссей с острова и между островами. Не озеро или внутреннее море, ограниченное землей, а части земли – места обитания в текучести моря. Плавание – взгляд издали. Насколько малы города между морем и небом. Можно не придавать им слишком много значения. Можно беречь что-то, имеющее значение в них.

Светло-серый камня порой переходит в красный. Порой запасает в себе огонь, прячет внутри острова, где огонь кипит белым в воронках, просачивается на берег жёлтым и чёрным. Гладящая легкость и режущая твердость. Пемза и обсидиан, иглы и сети сéры. Горячая земля растёт из холодного моря, стелется ровным белым паром, горами обжигающего снега внутри себя. Это её свобода. Так камень находит свой голос – отвечать морю. Островá – к счастью, несколько – человек носит в себе. Внутреннее море в камнях костей. Море, что бьётся о море, камень, что ломает камень. Отражение. Рефлексия, что не уничтожает желание, но развивает его.

Свобода на камне – опасность стать мёртвым. Свобода буйства зелени – опасность стать слишком живым, потеряться в расслабленности. Каменная свобода ограничивает себя и поэтому куда-то идёт. Растительная свобода скорее пребывает. Свобода острова – одновременно каменная стена и плавание вокруг неё, полет над ней. Из неё растут вольные города Средневековья, чей воздух делал свободным. В Италии около Рима было много места, где можно собрать много силы. Может быть, искушение силой и не дало свободе вырасти там.

Запасённое головокружение. Разнообразие пространств. На чём камни держатся от падения в волны. И волны удерживаются от того, чтобы не подниматься по каменной лестнице дальше и дальше. Играя зубчатостью и ровностью. Более мягкий камень лепится к более твердому, образует на нем тенёта и фигуры. Заброшенная штормом на скалы вода успокаивается, чтобы отразить камни и небо. В ней соль шторма. Если собрать её в тихий день и посолить хоть картошку – море не будет против, только улыбнётся. Свобода неотделима от прикосновений. Несвободные в них не свободны нигде. Оливки – овощ, притворившийся ягодой? Ягода, захотевшая стать овощем?

Ближние мысы на фоне дальних – у пространства много слоёв и уровней. И одновременно неуверенность: вдали продолжается этот же остров – или уже другой? Зелень – лишь крапинки на камне. В море корабельный ветер, рвущий парус, сбивающий с ног.

Облака подчеркивают гребни гор. Горы дают знать. То, что казалось огромной землей, – только мыс, и можно выбирать сверху залив, в котором вернёшься к морю. Острова торопятся вверх – так появляется безжизненность вертикальных стен, где не удержаться даже фисташке или можжевельнику. Рядом с сухостью камня, солёностью моря – плоды только от меня самого. Свобода – дар мне и мой дар. Одновременны чёткость линий и их взаимопроникновение. Стойкая выпрямленность гор и настойчивая текучесть воды. Но упорны и острова – земле не сгладить рвущийся наружу камень. Не ждущие воды с неба.

Города развернуты в море своей сердцевиной, без предместий. Крыши домов перемешаны с крышами корабельных надстроек. Камень домов растет из острова. На другом острове что-то другое, разноцветные дома взбегают на гору, за ними гнаться по лестницам – как выбрать из них правильную? Путь зовётся прекрасным – независимо от того, идти по нему вниз или вверх. Хорошо помнить, что над твоим домом есть что-то выше. Улицы текут навстречу водопадами ступеней, с каждой видно море внизу. Небо – хороший фон для домов, а на площади строили корабли.

Другой город спрятался в тени выметенного акрополя между круглых узкогорлых кувшинов бухт, между носорогов, пьющих из моря. Плывёт на каменном корабле, пугаясь солнца так, что и улицы занавесил сверху. Статуи ушли, оставив только впадины от своих ступней на камне. Церковь стала провалом в скале. Дома – только камешки в ладонях гор, далёкие белые облачка у воды. Если считать себя слишком многим – свободы не будет, потому что она – и свобода от себя.

А крепость нужна, чтобы видеть волны, мысы, небо во весь простор, чтобы сберечь его. Это трудно, стены осыпаются, не выдерживая длительности и величины усилий. Им помогают пришедшие к ним – стены держатся на взглядах, привлекают их и переправляют в ветер. Камень включает в себя древнюю жизнь, волна – продолжающуюся. Ветер – будущую? Ждут тех, кто сможет справиться со свободой лучше, не разменять её на склоки, которые кончаются Эгоспотамами. И морское кладбище никогда не спокойно – просверлено цикадами и продуто ветром. Рядом с мгновенностью появления и исчезновения. Свобода – распознающая, к какому берегу стремиться, а какой – чужой. Солнце над камнем – жёсткое.

Встретимся в воде грота на Тилосе и будем плыть между островов. Запах соли и йода, чабреца и полыни. Закат дает мягкость камням, лунный свет – стальную жёсткость морю. Берег в длину огней.

К УЩЕЛЬЯМ (САМАРИЯ, РИХТИС, ИМБРОС)

1

Ночью, что не отличить горы и небо. В ветре, надевающем всё, что с собой. Далее светом, натыкающимся на самое острое, пока не начинает слепить. Прилепившись к неровной стенке в спуске к просыпающемуся в тенях. Всё глубже проваливаясь по соснам. К валунам реки на дне, то исчезающей в подземные ходы, то появляющейся – только свет способен выявить ее прозрачную воду. Текущая – сама себе тень. Во вливающейся в длинную воронку жаре движущимся стеклом перебрасывая краски преломлённого света с блика на блик. Течения деревьев пытаются успеть за ней, но быстро устают и лежат, отдыхая. Белые камни тоже плывут к морю – киты и сёледки, высовывают лбы над водой, можно идти по их спинам. В самом узком – следуя воде, над водой, занявшей всю стиснутую ширину.

Стены все выше и все расчерченнее. Белые бороздки пальцев. Волны. Мозаика плит, вплавленных во что-то ещё. Чешуя ящеров. Рифлёное железо с листом метров сто шириной. Блоки кладки строений неведомых народов. Прожилки белого в розовом. Цвет оранжевого огня. Кто-то пытался тут жить внутри хаоса когда-то случайно упавших и случайно обточенных водой камней, но ушёл, оставив загородки садов и церкви. Прутья собрались под валуном, упираясь в него – чтобы не упал? чтобы убежал на них сороконожкой?

Человек – точка у высоты стен. Может быть, высота и вертикальность таковы, что дно не удержится в огромной прорези и будет падать дальше, неизвестно сколько. Совсем наверху – коричневый, белый, голубая дымка. Может быть, ущелье проточено небом – беспокойным и горячим. Очень много пространства – даже в самых узких местах не тесно, потому что небо над головой. Клином, как между небоскрёбов Нью-Йорка. Стены чуть наклоняются над дном, хотят спрятать его от неба? И когда они встретятся, появится зал с потолком трехсотметровой высоты, в таком тоже не будет тесно ни звукам, ни людям – тем, кто умеет войти в пространство не вбок, а вверх.

Выход к морю – только морем и можно дальше.

2

Скрытное – даже не тропинка, а путь, что постоянно теряется между камней и деревьев, приходится порой не идти, а перелезать по валунам, опираясь и на руки. Вода перебрасывает путь в своих ладонях с одного берега на другой. Она никогда не светла – такая и точит камень, а не просто льётся по нему. Когда ей надоедает, она разливается спокойно, отражая камни, чуть качая падающие в неё лимоны, и в неё смотрятся улитки.

Скалы прячутся за зеленью. Начиная с тамарисков, обходящихся без листьев, держащих жёлтые цветы тонкой сеткой зелёных прутьев. Пурпурные колокольчики, голубые крестики, сонные маки. Между ними цветы бликов, хотя вода не очень склонна пускать сюда солнце, пусть оно выжигает пустые скалы наверху. А юг выглядывает этим ущельем на север и прихватывает с собой пальмы. Синий вода оставляет себе, белый – камню.

Падают оливки, никто не собирает их. Огромные сладкие апельсины тому, кто смог дойти – только человеку, осёл с поклажей фруктов на рынок тут не проберется. Луковицы фиг под лапчатыми листами, гроздья мушмулы. Тем, кто жил, дорога оказалась нужнее – и остались пустыми дверные проёмы домов, обрамлённые найденными поблизости плитами. Здесь хорошо было бы в уединении тому, кто не запирает замков и не ходит на рынок – может быть, он тут и живёт, но вода о нём не скажет.

Мох и плющ, тихие змеи корней, высоты вроде бы нет – не считать же ей полуметровые водопадики, которые вода устраивает, когда ей надоедает молчать. Но есть и скрытая высота – и вода летит (не падает – падает то, что разбивается) с тридцати метров, открывая свой блеск. Разделяясь на линии и точки, легко собирается снова (больно ли ей – не знает никто).

На выходе никого, кроме морских ежей, которым лень хорошо прикрепляться к камням – так привыкли к спокойствию. Им не нужен ни катер, ни автобус, так что выбирайся отсюда как хочешь. Или против течения воды, или жарким открытым небом – одно другого не легче.

3

Нет воды – откуда взялось ущелье? Может быть, прорезал свет, сухой свет – близко к Белым горам.

Вначале почти ничего и нет – свет только собирается, концентрируется на тропе среди колючек, строивших из шестиугольников геодезические купола задолго до Бакминстера Фуллера. Скалы поднимаются нерешительно, путаясь в кустах и деревьях. Кажется, что ущелье где-то не здесь, сбоку. Белые овцы ещё пытаются найти что-то среди белесой травы. Но постепенно тропа становится дном световой реки, ровным и спокойным. Темнота смотрит на нее из гротов, прячется в дырах камней, удивляется и не мешает. Свет ускоряется, завихряясь, скалы неровные и не вертикальные, деревья следуют ему, превращаясь в торчащие во все стороны коряги.

Свет поворачивает и сжимается, на тропинке руками не развести, каменная труба колеблется, по ней бегут горизонтальные трещины, из вертикальных стен выходят деревья, корни вьются письменами, из белого камня вылезают черные змеи, тюбик выдавливает полосы рыжих скал, путь ровен до скользкости, но если и упадёшь, свет вытолкнет в спину, зацепиться за стены не получится.

Камню остается только раздвинуть свой нависающий занавес. Свет торопится, расширяется в равнину без пятнышка тени, только жесткие фиолетовые подушки чабреца кружат голову, не дают договориться, договорить и понять. Ещё долго идти до шелка ягод, ещё дольше до улыбки волны.

Нет воды – никто тут не жил, все только проходили. Может быть – пугались света без темноты.

4

Есть ущелье, проточенное ночью.

ВАРИАНТЫ (ГЕНТ)

Рынок, напротив зáмок. Оба в воде: рынок – чтобы приплыли, замок – чтобы не добрались. Но вода уходит в песок – и город снова и снова прокапывается к морю. Воду охраняют тяжёлые башни в острых колпаках. От дворца, где родился отобравший было свободы император, только ворота остались. Скатертью дорога.

Замок стоит на своём отражении, стены получаются ещё выше. Серый нетающий айсберг с птичьими гнёздами и пещерами где-то наверху, где появляется хоть какая-то округлость. Множество его глаз закрыты тяжёлыми деревянными веками. Держит землю тяжёлой клешнёй. Он громоздил один ярус власти на другой, раздувал казематы, требовал денег и в конце концов сам себя раздавил. Самим графам стало неуютно в его холоде, они перебрались на рынок, а замок стал фабрикой, сдался рынку. Но свобода и зданиям – и замок, пообещавший не давить, выпустили.

Он теперь помогает тянуться вверх, вместе со ступенями треугольных крыш и рамами окон. Город вырастил мозаичные цветы и большие выпуклые окна модерна. Поставил в окна корабли. Около одного из окон пристроились Адам и Ева с яблочным змием. Над порталом собора – стальные ласточки. Церкви сами замки с башнями по углам. Башенки на крышах домов – знаки свободы от налога. Башни на вокзале: путь – тоже крепость, тоже собор. Дома тоже путешествуют. Можно жить в доме, приплывшем по воде. Или в домах, заехавших в дом, в хаос граффити, манекенов, канатов, будд, складных стульев, масок и сундука из Африки, в световую пыль дизайна. А можно возить всё свое за собой на прицепе к лежачему велосипеду.

Рынок обстраивался аллегориями рек, соревнуясь блеском стекол и завитков, тонкостью и высотой шпилей, комодностью фасадов. Там ставили памятники тем, кто привёз прядильную машину или обеспечил поставки шерсти. Но оказалось, что деньги для денег давят не меньше замка. Ратуша столь велика, что её постоянно приходится реставрировать с какого-нибудь края. Зерновой склад или скотобойня прочным однообразием обогнали крепостную стену. И тогда памятник поставили тому, кто измеряет облака. На крыше дома гильдии вольных каменщиков танцуют мориску. Башню гильдии кожевенников отдали поэтам.

Ивы пьют из каналов. Дома опираются на текучесть воды. На набережной пасётся стадо овец. Памятник показывает фигу в окне. Чердаки крыши собора расцветают золотыми лепестками. Крышки кастрюль стали диваном, ложки и вилки – аистом. В безумной пушке живут бомжи. На магазине скачет единорог. Олень летит на крыльях к возлежащему философу. Диана может поменяться с Аполлоном луком и лирой. Почему бы не отправиться образовывать мексиканцев и перуанцев?

Потемневший от времени кирпич – не тяжесть, а уверенность: простоял пятьсот лет, простоит и ещё столько же. Некоторые дома только притворяются треснувшими, показывая на стене рисунок. Тени домов на соседних домах не упускают возможности отразиться в воде. Рыбы собираются по трое и договариваются, кому идти в магазин – угрю или камбале. Другие рыбы стекают по столбам ворот. Из стены улыбается улитка. В соборе висит кит во всю многометровую длину.

На мосту святой Михаил танцует изящные па со змием-сатаной. Под мостом колючие окна и огромные пластмассовые бело-синие цветы, которые на самом деле вполне живые. Мёртвый Брюгге тоже здесь – и это живая в своей печали девушка. Ночью камни еще белее. Интеллект – это куча различных кривых, заключающая в себе окна. Кто-то опирается на молот, кто-то на змею. Мост можно поднимать для прохода кораблей, а можно и поворачивать. Варианты движения движение и создают.

Кто-то кричит, кто-то закрывает лицо платком, кто-то смотрит спокойно и прямо. Девушка, на которой только лента на лбу и ботинки, загорает на остатках деревянного причала. Другая спокойно летит рядом с космонавтом, и ей не только скафандра, вообще никакой одежды не нужно. Кто-то прощается с отъезжающим всадником, кто-то с уплывающим рыбаком. Дом смотрит из-под карниза глазами бабочки. Над городом парят русалка с зеркальцем и очень самостоятельный дракон. «Помоги себе сам, тогда тебе поможет бог».

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Назад к карточке книги "В месте здесь"