Текст книги "Погоня за хвостом"

Автор книги: Александр Громов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Но не для мирмикантропов.

Быть может, им уже и Галактика стала мала? Бранд находил это вероятным. Иначе с чего бы им исследовать малоперспективные звездные задворки?

Без сомнения, старый Ираклий был не прав – не люди пожаловали в гости. Неоткуда взяться гостям-людям. Пожалуй, с большей долей вероятности можно было предположить, что канал пробили посланцы чужой, неизвестной цивилизации, чего заведомо не могло быть. В Галактике нет третьей цивилизации, этот факт был установлен давным-давно, еще в золотые времена владычества человека над сотнями планет. Во всяком случае, нет цивилизации, осуществляющей звездную экспансию подобно людям или мирмикантропам.

Азбучная истина. И тем не менее Бранд, поглядывая на экраны, не раз ловил себя на неосновательной вере в чудо и, опомнившись, злился на себя. Так маленький ребенок верит, что с ним уж точно не может случиться ничего плохого. Так приговоренный к виселице может жить свои последние минуты верой в то, что глупая веревка оборвется, непременно оборвется! Как она может не оборваться?

Лишь повешенные знают – как.

3

После полудня связь ненадолго ожила, и Ираклий спросил:

– Как дела?

– Пока никак, – ответил Бранд. – Веду наблюдение.

– Ты его видел?

– Корабль? Да. Здоровенная махина. Орбита почти меридиональная, круговая, высота над поверхностью двести девяносто километров. Пока не предпринимает никаких маневров. Может оставаться на этой орбите суток пять.

– Вряд ли они будут ждать пять суток.

Ираклий отключился. Бранду очень хотелось спросить, как там Цитадель, нет ли признаков того, что обнаружена, но он удержался от ненужного вопроса. И так ясно, что пока не обнаружена. Будь иначе – Ираклий попрощался бы.

Медленно перемещалось по небу оранжевое солнце, не краснея к закату, а, наоборот, желтея, и лениво плыли облака. Ветер шевелил кроны рощицы. В прерии, полускрытое купой деревьев, паслось стадо пугливых некопытных; к нему вразвалочку приближался клешняк. Экосистема планеты жила своей жизнью, ей не было никакого дела ни до старых пришельцев, ни до новых.

Текли часы.

Бранд дважды плотно поел – нервное ожидание всегда возбуждало в нем зверский аппетит, – поразмыслил над тем, не велеть ли синтезатору изготовить литр-другой пива в самораспадающейся упаковке, и отверг эту мысль. Подозвав робота, он приказал ему протестировать все системы Дома, в первую очередь охранные, и, дождавшись благополучного доклада, еще раз скрупулезнейшим образом проверил все сам. Несущественные мелочи существуют для тех, кому не дорога жизнь, а Бранд с удивлением осознал, что он, оказывается, дорожит собой. Это открытие привело его в недолгое замешательство, но он быстро расставил все по полочкам. Умереть от болезни, погибнуть на никому не нужной охоте, убить самого себя, устав жить, – это одно. Такая смерть может выглядеть глупо, но только не с точки зрения ее жертвы. Быть убитым мирмикантропами, да еще не в бою, а прячась под землей – это совсем, совсем другое! Человек не кролик и не мышь.

Впрочем, это смотря с чьей точки зрения…

Задолго до того, как Бранд появился на свет, мирмикантропов в Галактике уже было куда больше, чем людей. С тех пор постепенно, но неуклонно людей становилось все меньше, а мирмикантропов, напротив, больше. Теперь их, наверное, сотни миллиардов, если не триллионы…

А людей?.. Население планеты Крепость в пик наплыва беженцев насчитывало менее миллиарда человек. Той же величине равнялась численность человечества, ибо Крепость оставалась последней планетой, населенной людьми. Она оставалась таковой долго, лет десять… А теперь численность человечества известна с абсолютной точностью и равна ста восьмидесяти семи. Не миллионов и не тысяч. Единиц.

И то и другое было закономерно, если учесть невероятную для антропоморфных существ плодовитость мирмикантропов и их патологическую неприязнь к людям. «Где увидел человека, там его и убей, – гласил, казалось, их девиз. – Остальные дела могут подождать».

И тем не менее человеческая цивилизация еще жила. Сто сорок три человека ступили на поверхность этой планеты тридцать шесть лет назад. Некоторые погибли от неизвестных болезней и трагически-нелепых случайностей, неизбежных при встрече с неизвестным, угасло несколько стариков – но и родилось немало здоровых младенцев. Уже подрастало второе поколение тех, кто не знал иного солнца, кроме вечно пульсирующей звезды. Численность человечества постепенно росла, а набор генов был достаточен, чтобы не бояться вырождения. Ираклий, выборный старейшина, не уставал повторять: «Мы не осколки цивилизации, мы – сама цивилизация. Запомните: цивилизацией называется то, что сознает себя цивилизацией и не собирается это доказывать, зато требует доказательств цивилизованности от всяких посторонних… Запомнили?» Тем трогательней была малоосновательная вера Ираклия в то, что где-то во Вселенной затерялась еще хотя бы одна человеческая община.

Бранд верил и не верил в то, что мирмикантропов создали люди. Он тоже слышал в детстве эту полулегенду: в те времена, когда юное человечество едва освоило ближайшие к Солнцу системы, а технические средства уже позволяли осуществить прыжок в Галактику, неисправимое несовершенство человеческого тела побудило генетиков к более радикальным, чем ранее, экспериментам с целью создания «хомо галактикуса» – более неприхотливого, более пластичного, более способного, более долговечного и плодовитого существа, разумеется, вполне человеческого во всем остальном. В сущности, человеческий организм как конструкция был когда-то «пущен в серию не доведенным до ума»: чуресчур слаб, недостаточно вынослив, с массой болевых точек прямо на поверхности тела! Не говоря уже об острой нехватке психологической устойчивости, свойственной если не всем, то большинству. Нет, не ему, уязвимому для всего, что хоть немного выходит за рамки тепличных условий, и при этом слишком ценному, шагнуть туда, где тепличных условий нет и быть не может…

Логичным показалось «разбросать» функции работы и воспроизводства по разным особям. Логичным – наделить способностью к продолжению рода лишь одну самку из десяти, зато втрое-вчетверо уменьшить время внутриутробного вынашивания и увеличить количество зародышей с одного-двух до пяти-десяти. Более чем логичным – осуществить тонкую работу по перестройке ряда врожденных инстинктов с целью приведения их в соответствие с особой физиологией и особым предназначением новой человеческой расы.

Обострить до предела все пять чувств и добавить несколько новых? Да. Укрепить насколько возможно иммунную систему, защитив новую расу от известных и неизвестных болезней? Безусловно. Оставить и даже усилить практическую сметку, логику, способность к техническому мышлению? Почему бы нет.

И разве вмешательство в геном было произведено впервые? Если бы так – люди по сию пору страдали бы от зубной боли, а на месте выпавших зубов не вырастали новые. Не говоря уже о великом множестве иных болезней, к которым человек ныне совершенно невосприимчив.

Но где проходит грань между человеческим и нечеловеческим, между человеком и нелюдью? Обыкновенный олигофрен, казалось, куда сильнее отличается от среднего человека, нежели мирмикантроп, и тем не менее считается человеком, хотя и ущербным. На каких, скажите, аптечных весах взвесить совесть, верность, доблесть, гуманность, наконец? Какой поверенный метрологом и опломбированный точный прибор использовать для тестирования новых существ на принадлежность к человечеству?

Кто первый прозвал их мирмикантропами – неизвестно. Название напрашивалось само. Трудно было не заметить определенное сходство между сообществами «хомо галактикусов» и колониями общественных насекомых вроде пчел или муравьев. Само собой разумеется, полной аналогии не было – ее и не должно было быть! Мнилось, что «хомо галактикус» будет всего лишь подвидом человека разумного. Мыслилось также, что со временем неизбежно произойдет перемешивание горстки мирмикантропов с основной массой человечества и модифицированные гены сами собой исчезнут спустя несколько поколений. Неизбежные рецидивы, по сути, не принимались в расчет. В конце концов, если три поколения спустя какая-нибудь юная особа созреет в четыре года и лет до восьмидесяти будет способна производить детей с эффективностью свиноматки, это ее личная проблема, мир из-за этого не перевернется. И что за беда, если у праправнука человека и мирмикантропа вдруг обнаружится атавизм в виде шестикамерного сердца, кстати, более чем работоспособного? «Пострадавший» будет только рад.

Так предполагалось. Много чего предполагалось как генетиками, так и социологами…

В Галактике сотни миллиардов планет – по большей части газовых, обледенелых, чересчур горячих, лишенных атмосферы, недостающее вписать. Лишь ничтожная их часть пригодна для жизни человека, да и те, как правило, не идут ни в какое сравнение с Землей. Как быть, если процент кислорода в атмосфере может поддержать жизнь муравья, но никак не человека? Строить купола? Вообще отказаться от освоения такой планеты? Или все же создать модифицированную расу, способную поселиться там и постепенно преобразовать экосистему планеты под потребности немодифицированного человека? Ответ казался ясным и простым.

И оказался ошибочным, подобно большинству простых ответов.

Самое удивительное – хотя удивляться этому стали много позднее, – что такой метод звездной экспансии поначалу срабатывал безупречно.

Какое-то время, может, пятьсот лет, а может, и тысячу, мирмикантропы успешно осваивали Галактику для человека. Потом… Ходили разные версии, когда и с чего началось «потом». Очень вероятно, что какая-то колония мирмикантропов по забытой причине на непозволительно долгое время оказалась предоставлена самой себе. Не менее вероятно, что какая-нибудь партия «хомо галактикусов» имела генетический брак, впоследствии усугубленный мутациями. Так или иначе, эта колония развивалась изолированно, постепенно забывая о своем предназначении. Почему ее не уничтожили – ответа на этот вопрос Бранд не знал. Похоже, предки нынешней горстки людей были потрясающе легкомысленными существами. И даже когда люди осознали, что в Галактике у них появились деловитые и неуступчивые конкуренты, никто не забил тревогу. Всего две разумные расы на всю Галактику – разве это чересчур много? Неужели нельзя договориться о мирном разделе сфер экспансии?

Интересно, кто-нибудь пробовал договориться добром с походной колонной эцитонов, усевшись на ее пути? А если пробовал, то оказался ли потом способен рассказать о результатах переговоров?

Спохватились поздно. Людям еще не было известно, что каждая частная, тактическая победа над мирмикантропами – лишь еще один шаг к стратегическому поражению. У муравьев, термитов и пчел много общего с примитивными, жестко запрограммироваными роботами. Так же, как роботы, они заботятся о личной безопасности – если эта забота не вступает в противоречие с интересами колонии. Гибель одной особи ничего не значит для муравейника; гибель тысячи – ощутима, но далеко не фатальна. Гибель девяноста процентов колонии – нокдаун, но не нокаут.

Сплав рационального мышления, человеческой технологии и инстинктов насекомого оказался не по зубам флотам и эскадрам. В долгой войне на истощение люди не имели никаких шансов на конечную победу.

Правда, это стало ясно гораздо позднее…

До вечера Бранд еще трижды видел проплывающий над планетой чужой корабль. Да, громадина… Пожалуй, такой монстр на планету не сядет, а будет выбрасывать десантников в шлюпках и капсулах. Можно не сомневаться, что десантников в нем никак не меньше тысячи – по шестеро на каждого жителя планеты, будь то мужчина, женщина, старик или младенец. И это еще очень оптимистическое предположение.

Связи не было долго – Бранд даже заподозрил, что чужаки обнаружили связной спутник-невидимку на стационарной орбите, а обнаружив, уничтожили по-тихому, без вспышки. Но на закате снова пискнул сигнал вызова.

– Только что они выбросили первую группу. – Голос принадлежал Стаху, помощнику Ираклия по вопросам маскировки.

– Где?

– На западе, почти у моря. Там, где живут Стефанидесы.

– Они обнаружены? – спросил Бранд.

– Еще не знаем. С ними сейчас говорит Ираклий. – Стах помолчал, потом добавил: – Я думаю, не зря наши гости пожаловали именно к Стефанидесам…

– Почему?

– Шестеро детей, – с ворчливой болью отозвался Стах. – Какая уж тут, к свиньям, маскировка! В Цитадели хотя бы можно выпороть ротозеев – а на выселках? Чадолюбцы! Говорил же я: всех детей – в Цитадель!.. Ладно, конец связи.

– Держи меня в курсе, – попросил Бранд, но Стах уже отключился.

Что верно, то верно: Стефанидесы славились любовью к детям и наотрез отказывались переселиться в Цитадель, где детей бьют, называя это форсированным обучением или вколачиванием ума. И дети у них росли совсем не плохие, скорее, наоборот, вот только быть бы им нещадно поротыми, попадись они Стаху на глаза. Как ходишь – почему примял травинку? Пять хлыстов по мягкому месту. Кто сломал ветку поблизости от Цитадели? Ты? Десять хлыстов. Кто натоптал у самого входа да еще бросил обертку от пищевого рациона? Если самому себе не друг, так хоть о других подумай! Тридцать хлыстов, и благодари за науку.

А как иначе?

Солнце уже зашло, когда Бранд вновь увидел корабль и еще раз подивился его размерам. При двадцатикратном увеличении чужая махина заняла весь экран. Разведчик? Ни в коем случае – чересчур велик. Линкор? Пожалуй, тоже нет: слабовато вооружение. Во всяком случае, уничтожить одним бортовым залпом планету чужак не способен. Проломить разумно построенную оборону – тоже. Вероятно, не способен и защитить себя от звена-другого истребителей… Десантная баржа? Гм… Кто прежде слыхал о десантных баржах таких несусветных размеров – похоже, вместилищах целой мигрирующей колонии, с матками, трутнями и полчищами рабочих-солдат? В былые времена и мирмикантропы, и люди предпочитали неповоротливым тяжеловозам стаи маленьких вертких судов.

Но где они, былые времена, спросил себя Бранд. Где прежнее человечество, гордое, сильное и беззаботное? Кто хотя бы теоретически может противодействовать высадке?

Другая колония мирмикантропов? Ворон ворону глаз не выклюет. Люди? Если они и уцелели где-то, то отбиваться им нечем, и мирмикантропы это знают.

Мыслей хватило на секунду. А в следующую секунду Бранд перестал думать и о размерах, и о классе чужака.

От корабля отделялись точки. Увеличив масштаб изображения, Бранд присвистнул от удивления: точки не были ни шлюпками, ни десантными капсулами. Человеческие фигуры… Или, во всяком случае, очень похожие на человеческие.

Горохом высыпавшись в космос, они разделились на две стаи; первая начала очень быстро отставать от корабля, вторая некоторое время шла вровень с ним, затем потянулась вбок. По-видимому, чужаки предпочитали обходиться без шлюпок.

– Это что-то новенькое, – сказал вслух Бранд.

Он вызвал Цитадель. На этот раз отозвался Ираклий:

– Что нового?

– У меня сыплются, – доложил Бранд. – Прямо в скафандрах сыплются. Часть пошла на восток, так что предупреди Ружицких и Леклерков. Ко мне тоже гости.

– Понял.

– Что у Стефанидесов?

– Молчат. Передали, что наблюдали высадку километрах в десяти от них, и замолчали. Правильно сделали. – Ираклий вздохнул. – Ты был прав, это мирмикантропы.

– Будто и так не ясно. Что Цитадель?

– Думаю, пока не обнаружена.

– И то ладно. До связи.

Бранд дал отбой. Теперь оставалось только ждать.

4

– Мама, я хочу гулять!

Четырехлетний Марио, сын Бьянки и Луиджи Борелли, раскапризничался не на шутку. Упершись лбом в материнское бедро, карапуз колотил кулачками, хныкал и пронзительно кричал:

– Гулять! Хочу гулять!..

– Уймите своего ребенка, – поморщившись, бросил Стах.

Детский крик не мог вырваться наружу, но действовал людям на нервы. В центральном зале собралось почти все население Цитадели – более восьмидесяти человек обоего пола и всех возрастов, от грудных младенцев до дряхлых старцев.

– Мама, гулять!

Мать только беспомощно разводила руками. Отец шагнул к Марио, подхватил под мышки, подбросил, поймал.

– Оп! Оп! Давай полетаем?

– Пусти! Гулять!

– Гуляй тут, сынок, – сказал Луиджи. – Вон сколько места.

– Не хочу тут, не хочу! Хочу на улицу!

Он никогда не видел настоящей улицы, да и его молодые родители тоже, разве что в видеозаписи. Для него улица была каменистой полупустыней в ста метрах над сводом центрального зала Цитадели. Туда надо было подниматься на лифте.

– На улицу нельзя, сынок. Никак нельзя.

– Можно! Можно! Можно!

– Уймите ребенка, – резче бросил Стах.

– Ы-ы-ы… гуля-а-а-ать!!! А-а-а…

Скорчив гримасу, Стах размотал хлыст. Свист и громкий хлопок воздуха перед носом малыша заставили того поперхнуться ревом. От стен зала отразилось эхо.

– Ну зачем так, зачем! – с болью вскрикнула Бьянка, защищая сына руками.

Стах отвернулся, не ответив. Смотал хлыст. Все-таки даже в Цитадели родители из рук вон плохо воспитывают детей, и телесные наказания – не панацея. Остается разве что сечь родителей за безответственность, а точнее, за неразумный выбор приоритетов при воспитании молодняка. Да, сечь… И родителей, и детей, причем прилюдно. Ну и что с того, что ребенок может стать заикой? Психологическая травма, видите ли. Велика важность! Лучше всю жизнь заикаться, чем наглухо молчать по причине безвременной смерти. И этот себялюбивый шкет Марио со временем непременно отведает свою порцию хлыста – что-то не похоже, чтобы на него подействовал пример других секомых. В четыре года уже пора быть умнее. Дай срок – выдрессируем, если на этот раз все обойдется…

Если случится чудо.

Ираклий повернул лысый череп в сторону мамаши с испуганным дитем, посмотрел вроде бы с сочувствием. Потом повернулся к Стаху и тоже посмотрел на него с сочувствием. Мало кто понимает, как тяжко отвечать за все нюансы маскировки Цитадели и каково быть ненавидимым почти всеми, а вот старый мудрый Ираклий понимает, потому что в свое время сам сек безответственных разгильдяев…

Провалился бы он со своим пониманием!

На большой экран, повешенный на стене так, чтобы всем было видно, проецировалась местность километрах в восьмидесяти к северу от Цитадели. С десяток мирмикантропов суетились там, что-то вынюхивая в карстовых воронках. В общем-то это было логично: чужаки уже знали, что на планете есть люди, причем недостаточно многочисленные для того, чтобы имело смысл стерилизовать планету по полной программе. Вероятно, с их точки зрения, надо было всего лишь произвести небольшую подчистку – разумеется, разведав прежде убежища людей. Неудивительно, что их привлекла зона карстовых пещер – чем не естественное укрытие?

Именно поэтому тридцать лет назад люди выстроили Цитадель на дальней периферии обширной карстовой зоны, оградив ее завалами от лабиринта пещер. И то, что мирмикантропы пока еще не нашли Цитадель, говорило в пользу правильности принятого решения.

Полчаса назад пришло последнее сообщение от Стефанидесов – Иоаннис сказал скороговоркой, что вынужден перейти к активной обороне, и попрощался. Мало кто сомневался в том, что Стефанидесов уже нет в живых.

Обнаружен – погиб. Это аксиома. Может быть, если ты герой и решил драться до конца, ты сумеешь уложить нескольких мирмикантропов, прежде чем потолок твоей подземной норы, расплавленный термобомбой, польется тебе на голову, и все равно твоя смерть будет напрасной. Если тебе очень повезет, ты возьмешь десяток их жизней за одну свою – обмен исключительно невыгодный. Если так менять, то к тому моменту, когда на планете не останется ни одного живого человека, кружащая над планетой рукотворная громадина все еще будет набита мирмикантропами, как огурец семечками. В масштабах всей Вселенной и того хуже: миллиард мирмикантропов за одного человека – все еще непозволительно высокая цена.

Но когда это людям удавалось принудить врага к подобному обмену? Разве его солдаты, сохранившие внешнее человекоподобие, утратили инстинкт самосохранения?

Ничего подобного. Хотя долг перед видом – если слово «долг» может обозначать генетическую программу – всегда оставался на первом месте, мирмикантропы ведали и страх, и боль. Безумный риск существовал не для них. Расчетный риск и расчетливая жертвенность – иное дело.

И Ираклий, и Стах знали, что будет дальше: пользуясь антигравами, мирмикантропы быстро прочешут оба материка, Большой и Малый, и все четыре архипелага, не пропуская ни одного клочка суши, ни одного подозрительного холмика, планомерно и без суеты выявляя и уничтожая убежища людей. По-видимому, они уже сделали вывод: больших проблем с этой планетой не будет. Нужно лишь подчистить немного, словно перебить тараканов в новой квартире, – и можно вселяться. А планета хороша: годится даже для таких неприспособленных существ, как люди; для мирмикантропов же просто рай! Еще один дом, еще один очаг бурно растущей молодой цивилизации. Мирмикантропам нужно много планет. Им нужно все.

– Что они там делают? – спросил Стах, не отрывая взгляд от экрана, и этот вопрос был единственным членораздельным звуком в тишине зала, наполненной лишь дыханием, сопением и изредка кашлем людей. Даже дети, осознав тревогу взрослых, перестали хныкать. Стаху казалось, что и дышать-то люди стараются потише. На кашляющих и сморкающихся смотрели с осуждением – хотя какая разница? Хоть ори во весь голос, хоть включи сирену, хоть взрывай тут петарды – наверх не долетит ни звука. Если уж враги найдут Цитадель, то никак не по кашлю.

– Тебе лучше знать, что они делают, – ответил Ираклий.

– Похоже, закладывают бомбу. Или…

– Что «или»?

– Или бомбы.

Ничего не ответив, Ираклий внутренне согласился. Почему бы нет. Логика мирмикантропов, иногда кажущаяся непостижимой, на самом деле предельно проста; по правде говоря, она кажется непостижимой только хитрецам, всегда подозревающим подвох там, где его нет. К сожалению, в свое время такие хитрецы сидели в штабах и успешно одурачивали сами себя, анализируя предполагаемые намерения противника и не будучи в силах найти не самое коварное – куда там, – а самое простое решение. Проще, еще проще! Все еще сложно? Тогда выбрось этот вариант из головы – мирмикантропы наверняка поступят иначе. Как? Думай. Ищи. Ломай голову. Но будь уверен: они найдут выход настолько простой, что он, возможно, будет граничить с гениальностью, как уже не раз бывало. Людей, ошибающихся в намерениях мирмикантропов, всегда подводил избыток фантазии.

Но сейчас можно было не сомневаться: после беглой разведки враг первым делом избавится от запутанного лабиринта пещер, где так легко укрыться людям. Первые годы жизни на этой планете там была пра-Цитадель, и уж следы-то пребывания людей они там, конечно, нашли. Дальнейшее – очевидно.

Через пятнадцать минут экран показал мирмикантропа крупным планом. Легкий десантный скафандр с антигравом у пояса и компактным движком в ранце, по-видимому, нисколько не стеснял движений. Оружие – плазменник неизвестной конструкции, но все-таки именно плазменник. Детектор живой массы – маленький, на запястье, можно принять за часы, если не знать, что мирмикантропам часы ни к чему: у них идеальное чувство времени. Удалось рассмотреть и лицо – на вид вполне человеческое, даже красивое своеобразной холодной красотой, разве что преувеличенно спокойное. Старики, встречавшиеся с мирмикантропами в бою, знали и рассказывали молодым: чтобы заставить мирмикантропа выразить на своем лице хоть что-то, нужно как минимум оторвать ему руку или ногу. При всей чувствительности рецепторов, у мирмикантропов, как ни странно, потрясающе низкая чувствительность к боли. Любой из них не пикнув перенес бы без наркоза операцию аппендицита.

Впрочем, аппендикса у них, кажется, нет вообще…

Экран погас и снова включился. Теперь сменился ракурс – прежний «глаз» был уничтожен. «Глаз», который нормальный человек не заметил бы и в одном шаге от него, даже если бы знал, что искать.

– Они найдут Цитадель, – шепнул Стах Ираклию. – Рано или поздно, но найдут.

– Тише! – Старейшина глазами показал на толпу. – Паники нам и не хватало.

– Смотри!

Второй «глаз» был расположен далеко и неудобно, но и он показал главное: мирмикантропы внезапно полезли из карстовых нор, как муравьи из подземного гнезда. Секунда – и они взлетели. Еще секунда – понеслись прочь, набирая скорость.

– Сейчас рванет, – сказал Стах.

Большой экран погас. Прошло секунд десять, и стены Цитадели вздрогнули. Кто-то охнул и испуганно замолчал. В наступившей тишине было слышно, как где-то сыплется с потолка песок.

– Ты не заметил, куда они дернули? – по-прежнему шепотом спросил Ираклий.

– Кажется, на юго-восток, – ответил Стах без особой уверенности в голосе. – А может, и на юг.

– К нам?

– Возможно.

Следующие десять минут они не разговаривали. О чем? Для чего? Они уже ничего не могли изменить, от них ничего не зависело, им оставалось лишь молча гадать, поможет ли то, что строилось годами. Только Ираклий, приняв паническое сообщение от Макферсона с севера о том, что группа мирмикантропов высадилась вблизи его убежища, ответил «ясно» и отключился, да еще Стах, переведя экран на ближний обзор и вглядевшись, сказал, непроизвольно дернув щекой:

– Они над нами.