Текст книги "Хрен знат (СИ)"

Автор книги: Александр Борисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Глава 4. Опять Горбачев

Человек, говорят, ко всему привыкает. А я все не мог слиться с этой реальностью. Память о прошлом довлела над бытом в режиме онлайн. Новое тело не жало в плечах. Но оно не спешило сдавать в утиль старческие привычки. Вставал я по-прежнему в шесть утра, чем сильно расстраивал бабушку. «Да что ж это за дитё!» – ворчала она.

Пришлось придумать отмазку. Дескать, утром, на свежую голову, мне легче учить уроки.

В школе мои дела шли тоже ни шатко, ни валко. Слишком многое подзабылось за долгую жизнь. Впрочем, дело не только в этом. Я и сам старался по минимуму. Можно сказать, не учился, а отрабатывал номер. Мол, я в этом времени временно, сойдет и так. Сам удивляюсь, как не скатился на трояки. Спасибо за это моей детской смекалке. Первые две недели каждой начавшейся четверти, я занимался зубрежкой. Отвечал у доски так, что отскакивало от зубов. Потом можно было ничего не учить. Пробежишься глазами по материалу перед уроком – и все. Если вызовут, главное бойко начать. Скажешь два-три предложения – учитель перебивает:

– Достаточно, пять.

Что самое странное, меня этот новый мир принял за своего. Никто ничего не заподозрил: ни в школе, ни дома. Один только Витька несколько раз сказал:

– Тебя, Санек, будто бы подменили.

Ну, его интуиция сродни волшебству. Послали нас как-то в подшефный колхоз на прополку свеклы. Бригадирша построила нас у межи. "Выбирайте рядки", – говорит. Мы чуть ни на драку. И как-то так получилось, что Витьке Григорьеву достался самый зачуханный. Все уже метров по двадцать прошли, а он все с началом муздыкался. Пока были силы, ох, как словесно над ним издевались! Мол, Казия, что с него взять? Потом приуныли. За первым пригорком у всех начались настоящие джунгли, а у Витьки ни сорняков, ни свеклы. Наверное, после перезарядки, сеялка забыла закончить этот рядок. Так он и шел до самого края поля, поплевывая в разные стороны.

Мы с Витькой теперь ежедневно общались. Сразу после уроков шли на место нашей с Напреем, дуэли, где я пытался его обучить хотя бы азам бокса. Все пытался растолковать, зачем "челночок"

нужен и что он дает.

– Руки, Витек, у людей разной длины. Плюс пять сантиметров на ринге это уже преимущество. А мы с тобой ростом еще не вышли. Нужно сначала сблизиться до ударной дистанции. То есть, хитрить, двигаться, маневрировать. Иначе жопа: он тебя будет конкретно бить, а ты колотить руками по воздуху.

Пару дней я пытался поставить ему защиту. Тщетно. Витька даже ходил как-то асимметрично. Мало того, что вразвалку. Он будто не шел, а дрался в открытой стойке – столь беспорядочно двигались его плечи и руки.

А когда я достал из портфеля скакалку, мой корефан конкретно забастовал.

– Ну его на фиг, Санек! Не по мне это дело.

Насколько я понял, Витьке был нужен один единственный универсальный прием – такой, чтоб валил всех, невзирая на рост, длину рук. И желательно, без малейших усилий с его стороны. А так не бывает.

В общем, он к боксу остыл. Но нельзя сказать, что наши занятия не принесли никаких результатов. Даже, наоборот. Витька перестал "сдирать" у меня "арихметику". Все решал сам, и на последней контрольной, честно заработал трояк.

Меня эта тройка тоже порадовала, хоть она и не совпадала с моим каноническим детством. То, что оно неповторимо, я с каждым днем все более убеждался. Все в этом мире было немного не так. И дело тут не только во мне. Он сам изменялся по каким-то своим законам.

Возможно, я был причиной. Ведь не встреть Лепеха меня, он бы спокойно докурил свой бычок и ушел по своим делам, которые были изначально намечены. Не стал бы возвращаться домой, где кто-то его подбил искупаться в горной реке. А то, что он утонул, стало настоящим катализатором для тех изменений, которые стали постепенно происходить. Сколько его родственников из других городов побросали начатые дела и примчались на похороны! Все были при деле, не тунеядцы. Пришлось им отпрашиваться меняться рабочими сменами. Скольких людей это коснулось! А дальше – как снежный ком.

В школу нагрянула комиссия из краевого отдела народного образования. В нее случайно затесался огромный мужик с широко расставленными глазами. Был это, как оказалось, председатель Крайисполкома Иван Ефимович Рязанов. Он приехал в наш город совсем по другим делам – изучать производственный опыт местных животноводов, а в школу пришел за компанию. Следом за ним потянулось и наше районное руководство. Народу собралось столько, что тесно было даже в учительской. Потом все быстренько разошлись. Остался только Рязанов. Они, вместе с нашим Ильей Григорьевичем, заперлись в директорском кабинете и сидели до темноты.

Об этом нам рассказал Зеленкевич Колька. Его мамка работает в школе техничкой и ее несколько раз посылали за коньяком. Если Зеля не врет, Рязанов и наш "Небуло" вместе учились во время войны в Сталинградском авиационном училище летчиков.

Чем это дело закончится, можно только гадать. Но что-то мне говорило: Илью Григорьевича не накажут. А если накажут, то несильно, любя. Я всегда уважал этого человека. За кажущейся его простотой, скрывался недюжинный ум и тончайшее чувство юмора.

Он у нас вел историю. Материал излагал доступно, своими словами. О причинах великой древнегреческой колонизации рассказывал так:

– Земли у них не було, пастбищ у них не було, ничего у них не було.

Как то директор вызвал к доске Витьку Григорьева. Тот, как обычно, надеялся выехать на подсказках. Стоял, округлив глаза, и кивал подбородком в сторону первых парт.

Илья Григорьевич что-то там записал в классном журнале, посмотрел на него из-под толстых очков и грустно сказал:

– Садись. Правильно думаешь.

Такие вот, перемены. На первый взгляд, ничего кардинального. Ну, школа, переполох в городе, связанный с приездом начальства. Я здесь всего-то три дня, но, по-моему, и в стране тоже стало что-то происходить. Достал вон, вчера из почтового ящика свежую прессу, пробежался глазами по первой странице, и что-то меня ударило по глазам. Со второго раза нашел фамилию Горбачев жирным курсивом. Инициалы те же. Блин, он и здесь на виду! Читаю. В длинном списке фамилий делегатов от Ставрополья на партийно-хозяйственной конференции, третьим стоит Горбачев М.С. – зам. председателя Комитета госбезопасности при Совете Министров СССР по Ставропольскому краю.

Я, сдуру, помчался искать деда, хотел поделиться с ним этой нечаянной радостью. Да во время спохватился. Как я ему объясню, что это так важно? На политику государства мои старики дышали достаточно ровно. К высшему руководству относились со снисходительностью ровесников.

Как то, в той еще жизни, бабушка ощипывала цыпленка и волей – неволей слушала радио.

"Вчера в Москве, – рассказывал диктор, – состоялась встреча Генерального Секретаря ЦК КПСС, Председателя Президиума Верховного Совета СССР Леонида Ильича Брежнева с Президентом Финляндии Урхо Калео Кекконеном, прибывшим в нашу страну с официальным визитом. В честь высокого гостя в Кремле был дан обед. Обед прошел в теплой, дружественной обстановке".

Диктор сделал короткую паузу, чтоб перейти к другим новостям, и бабушка тут же ее заполнила.

– Еще б подрались! – сказала она.

Эх, знал бы Колька, чем обернется его смерть для огромной страны! Ведь одно дело давить крота внутри комитета госбезопасности, и совершенно другое – в недрах Политбюро.

Все будет не так. Лучше, хуже? – но точно не так.

Внешне наш город ни капли не изменился. Те же саманные хаты, одноэтажные домики, улицы, белые от гусей и китайских уток. Бедность и чистота. Не было ни помоек, ни свалок. Все, что горело, сжигалось в печи. Все, что имело остаточные калории, съедала домашняя живность. Стеклотара сдавалась в приемные пункты. Дырявые ведра, тазики и корыта тоже шли в дело. Раз в месяц по улице проезжал дед на понурой лошадке, запряженной в громыхающую подводу. Мы, пацаны, тащили ему весь этот неликвид, получая в награду глиняные свистульки и сахарных петушков на палочке.

В центре, как встарь, выстраивалась очередь у пункта заправки шариковых авторучек, а около автовокзала шли на ура "песенки на костях" – самопальные пластинки с хитами того времени, записанные умельцами на рентгеновских снимках. В парках и скверах, вечерами звучали гитары. Те же песни, "восьмерочкой",

на семи струнах: "Любка", "Искры в каминах", "Дымит сигарета с ментолом", "Поезд в синем облаке тумана". Про "Битлов" и группу "Кристи" здесь еще даже не слышали. Даже перепев "Yellow river" в исполнении "Поющих гитар" до провинции еще не дошел. Это годика через два, когда я сам возьму в руки гитару, аукнется по всем подворотням:

"В Ливерпуле, в огромном зале,

В длинных пиджаках,

Четыре чувака стоят

С гитарами в руках...

Прическа битла,

Брюки клеш,

И ты уже поешь:

Can't buy me love, no, no, no, no..."

Нет прически "под Битла" еще не носили. У "стиляг" были в моде узкие брюки и "коки" на шевелюрах. Их было мало. Поэтому их били. Не за что-то, а просто так. На всякий случай, чтоб не выделывались. Тут люди на танцы ходят с заплатками на обох полужопиях, а они...

В общем, эти три дня были просто отдохновением для души, погружением в ожившую ностальгию. Просыпаешься утром, а по радио: "Здравствуйте товарищи! Утреннюю гимнастику начинаем с ходьбы на месте". И рояль – бодренько так – трам-тарарам! Что интересно, фамилии те же самые: "Урок провели преподаватель Гордеев, музыкальное сопровождение – пианист Ларионов".

Такой вот, антураж. Честно сказать, мне стало стыдно. Я больше интересовался своим, личным, чем временем, в которое меня занесло. Брал от него, ничего не отдавая взамен. Витька не в счет, Витька друг. Его и похоронили в моем костюме.

И тут эта газета. Прочитав фамилию Горбачев, я впервые серьезно подумал о том, что все в этом мире может быть настоящим... кроме меня. Люди живут, и не собираются умирать, а я в этой реальности единственное слабое звено. Уже через пять дней произойдет рокировка. Вместо меня вернется в свой дом мальчишка, у которого отомрет память о своем вероятном будущем. Только жаль, что не будет он помнить, как победил самого Напрея.

В общем, решил я оставить этому времени что-нибудь от себя. Какой-нибудь эксклюзив, на долгую память. А лучше всего, электрическую виброплиту.

Эта идея пришла не спонтанно. Она зрела давно. Лет десять назад, я уже делал такой агрегат и, в процессе изготовления, не раз вспоминал, как дед, в свое время, "асфальтировал" двор нашего дома. Он рубил топором застывший гудрон, которого возле железной дороги было немеряно (стелился по насыпи жирными языками), отдирал его от земли и свозил на тачке во двор. Потом разжигал костер и грел этот гудрон до жидкого состояния в двух оцинкованных ведрах. Кипящая черная масса ложилась на землю в границах опалубки ровно по горизонту. Дед посыпал ее чистым песком и укатывал сверху обрезком тяжелой железной трубы. И так, ровно три слоя.

По нынешним временам, это смотрелось бы дико, но не время диктует свои законы, а люди, живущие в нем. Это было общество не потребителей, а созидателей. То, что можно сделать своими руками, делалось, не смотря на трудозатраты. Дед убил на эту работу все лето и половину осени.

Даже на мой неискушенный взгляд, получилось не очень. Во время летней жары, "асфальт" становился мягким и весь покрывался тонкими трещинами, сквозь которые сочилась смола. Приходилось опять и опять посыпать его свежим песком.

С годами, конечно, все устоялось. К моему возвращению с Севера, поверхность заливки была похоронена под слоем земли в четверть штыка и обрела плотность природного камня. Ломом не угрызешь, только промышленным перфоратором. Копал яму под столб, чтобы сделать загородку для кур, не раз вспомнил своего деда.

Виброплита – так виброплита. Как и любой нормальный мужик, у которого руки растут из нужного места, я всегда обращаю внимание на разные бесхозные мелочи, которые могли бы сгодиться в домашнем хозяйстве. Прошлое, в котором я оказался, было в этом плане настоящим Клондайком. Многое из того, что меня сейчас окружает, я взял бы в свое будущее, почему-то не ставшее светлым. Ну, начнем хотя бы с того, что весь берег реки, протекавшей вдоль железной дороги, был буквально завален бревнами. Настоящей, деловой древесиной, которую в наше время пересчитывают до долей кубометра. И никто это богатство не охранял, более того – не растаскивал. Что касается металлолома, об него спотыкались. Метрах в пятнадцати от нашей калитки, стоял на осыпавшемся бетонном фундаменте огромный железный бак. Чем он был раньше, я не вникал. Знаю только, что паровозы в то время переводили на жидкие виды топлива, и в тендерах, вместо угольных куч, стали появляться цистерны.

Ходил как-то в депо, за банкой солярки к новому поколению железнодорожников, они меня и озадачили:

– Дядя Саша, а почему насыпь везде высокая и короткая, и только у нас длинная и пологая?

– Так у вас же здесь ремонтная яма.

– Ну и что?

– Как, – говорю, – что? Тормозные колодки меняли – и старые сюда, под откос. А как спотыкаться начнут, сверху шлаком присыпят. Так что, вы, мужики, на железе стоите.

– Да ты что?! И сколько, примерно, тут?

– Не меньше двух третей объема. Тонны, наверное, три, а то и четыре.

Поверили мужики. Трактор пригнали, прошлись по самому низу, наковыряли КАМАЗ с прицепом, остальное оставили "на потом". Говорил им, что надо было две машины заказывать – так не послушали.

Хотели деповские мне за наводку денег отсыпать, только я отказался.

– Отдайте, – сказал, – мне лучше лист нержавейки.

– Какой еще лист? Нету у нас...

Пришлось показать.

– Вот тут, – говорю, – дерево когда-то росло. Под ним он и стоял. Отрезали ремонтники сколько надо, остальное к стволу прислонили. Вон, видишь, уголок из земли торчит? Пока трактор тут, можно и раскопать...

Не зажлобили мужики. Отдали мне этот трофей. И до дома помогли донести, хоть видно было по рожам, что жалко. Еще бы! Полтора на два метра, и толщина не меньше десятки.

– И как, – сокрушались, – никто этот лист домой не упер? Это ж, наверное, было когда-то рабочим столом какого-нибудь станка?

– Весь в смоле, оттого и не взяли, – пояснил я, – в те времена чистую нержавейку можно было добыть без проблем. Да и куда ее в домашнем хозяйстве? Виброплиты еще не делали, даже не знали, что это такое. За токарный, или слесарный станок можно было в ОБХСС загреметь. Из такого железа варили памятники. Вон, у моего деда, полсотни годов на могилке такой простоял, и еще б протянул пару веков, если бы я его на мрамор не поменял...

Такой вот, парадокс времени. Тот самый лист нержавейки, из которого, лет через сорок, я сделаю виброплиту, стоял сейчас под раскидистой алычой, которая еще не засохла. И знаю на этом железе каждый надрез, и разметить могу по памяти, и весь двор им протоптал, а оно еще не мое!

Думал я, грешным делом, на правах будущего хозяина, темной ночкой домой его упереть, но силенок еще маловато. Да и дед бучу поднимет: "Где взял? Почему без спросу? Сейчас же тащи назад!"

Опыт есть. Сорвал я как-то за двором у соседки Пимовны горсточку шпанки, бабушке на компот. Так заставил вернуть все, до последней вишенки и прощения попросить. Уж я и плакал, и ногами сучил, и говорил, что больше не буду, а дед ни в какую: "Сам сорвал – сам и отнеси!" Правда, Пимовна совсем не ругалась. Сама прослезилась, у меня на лице слезы вытерла и разрешила рвать свою вишню, сколько и когда захочу. Только я к этому двору больше не подходил. Стыдно.

Понимание жизни я еще не пропил. Все вопросы в то время были решаемы. Они делились на две категории: "уважить" и "магарычовое дело". В первом случае, услуга оказывалась безвозмездно, поскольку самому исполнителю она ничего не стоила. Или почти ничего. Или она была связана с его основной работой. Уважить могли не каждого, а только хорошего человека.

Таких определяли издали, визуально, по двум основным критериям. Если двор возле дома бурьяном не зарос, огород в полном порядке, а родные могилки на кладбище содержатся в чистоте, значит, этот человек со всех сторон положительный и может рассчитывать на уважение. Отдельной статьей стояли фронтовики. То, что другому стоило бы накрытой поляны, они могли получить без всяких материальных затрат. В то время копейка была на счету потому, что имела цену. С людей за работу брали по совести.

Под категорию "уважаемых" я не канал. Поэтому, начинать надо было с магарыча, трясти копилку. Была у меня голубка из гипса, заполненная на треть железными "рупчиками". Монет с другим номиналом там, отродясь, не бывало. Гнутые медяки на дороге я не находил, пустые бутылки не собирал, не сдавал, сдачу из магазина отдавал до копейки и вообще к презренному металлу был равнодушен. Не сказать даже, чтобы я на что-то копил. Процесс стяжательства больше напоминал ритуал. Ни с того ни с сего, появлялись деньги. Я их опускал в узкую прорезь на спинке голубки просто потому, что не знал, как ими по-иному распорядиться.

Как это, "ни с того ни с сего?", – спросите вы. А вот так. Просыпаешься утром, идешь в огород, а дедушка, к примеру, и говорит:

– Ну-ка сбегай к бабушке Паше, постучи в калитку, скажи: "Сею-вею, посеваю, с Новым Годом поздравляю! Вынай сало, колбасу, а то хату разнесу!" Запомнил?

Чего ж не запомнить? Тем более, стучаться не надо. Дед Иван уже у калитки стоит, улыбается в черный ус. А за его спиной – баба Паша, держит в руках тарелку со сладостями. Подбежишь, выпалишь слово в слово – все гостинцы твои, а сверху – железный "рупчик".

Мне кажется, все бабушки того времени собирали металлические рубли, чтобы одаривать ими своих многочисленных внуков. А их у меня было больше десятка. Раз в месяц, а то и чаще, когда позволяли полевые работы, мы ехали кого-нибудь из них навестить. Рубили самую жирную курицу, набивали авоську подарками и тряслись в дребезжащем автобусе в Майкоп, Армавир, или село Натырбово. Из каждой такой поездки я возвращался с двумя рублями, так как в каждом из этих мест у меня проживало по две бабушки.

Сколько в итоге там накопилось? – одному богу известно. С Камчатки приехал мой старший брат, начал покуривать, увлекся танцульками и девчонками. В общем, когда я разбил голубку, в ней оказались только железные шайбы и свинцовые пломбы.

Без угрызений совести, я уменьшил Серегин потенциал сразу на три рубля, рассовал их по разным карманам, чтоб не звенели, и направился прямиком к дяде Васе Культе – связующему звену между жителями окрестных домов и железной дорогой.

На смоле было затишье. В конце рабочего дня рассосалась очередь из машин. Раздаточный шланг был отведен в сторону. Дядя Вася с напарником сидели на улице за столом и потребляли "Портвейн-72". В жилу попал.

Приблудный щенок, живший под вагончиком при смоле, несколько раз тявкнул. Обозначил служебное рвение. Но и без этого мое появление не прошло незамеченным:

– Здорово, барчук! Есть вопрос, или мимо шел?

– Да вот, – говорю, – дядя Вася, магарычовое дело.

– Магарычо-овое? – усмехнулся его напарник, – задачку, что ли не можешь решить?

У мужиков сегодня благодушное настроение. Отчего бы не поприкалываться?

– Да нет, – отвечаю в такт общему настроению, – задачки мне бабушка помогает решать, а я по другому вопросу. Мне нужен вон тот лист нержавейки.

Дядя Вася проследил за моим указательным пальцем и задал встречный вопрос:

– Зачем тебе? Это железо серьезное, деловое. Если на металлолом, возьми лучше старые тормозные колодки. Хоть все забирай. Скажешь, что я разрешил.

– Так мне для дела и надо. Хочу сделать деду электрическую трамбовку.

– Электрическую трамбовку?! – изумился Культя, доставая из кармана химический карандаш, – никогда про такую не слышал! А ну, нарисуй!

Я достал из кармана заранее заготовленный лист с эскизом и чертежами, разложил на столе.

Дядя Вася отодвинул стакан, углубился в его изучение.

– Ты смотри! Даже размеры проставил, – одобрительно хмыкнул он. – Только не будет работать эта чертовина.

– Будет! – отрезал я.

– Ну и молодежь пошла! Ты ему "стрижено", а он тебе "кошено"! А ну-ка скажи, Петро, – Культя обратился к напарнику, – сможет ли эта чертовина что-нибудь трамбовать?

Напарник пожевал папироску, скосил глаза на эскиз и задумчиво произнес:

– Если двигун стуканет, то какое-то время и оно постучит. Как

сильно не знаю, но постучит. Только с какого бы хрена он стуканул? У тебя, как я понял, мотор электрический?

– Можно приладить бензиновый, только где ж его взять? Поставлю что есть, от старой стиральной машины.

Мужики ненадолго задумались. Обо мне как будто забыли. Дядя Вася разлил по стаканам остатки "Портвейна", поставил пустую бутылку у ножки стола и спросил:

– Ты про эту чертовину где вычитал? Там о принципе действия ничего не написано?

– В "Юном технике", – мгновенно соврал я, заворожено глядя на ходящие ходуном кадыки, и хотел, было, замолчать, но

напарник Петро сделал рукой отмашку: мол, говори!

– Можно сделать вибрационный двигатель, – послушно продолжил я. Чтобы он хорошо трамбовал и долго работал, по обе стороны ротора ставят эксцентрики, которые нужно выставлять симметрично. Каждый из них представляет собой два полукруга. В нулевом положении двигатель почти не стучит, но по мере расхождения лепестков, увеличится мощность, с которой основание аппарата будет давить на грунт...

– А если, к примеру, ротор с одной стороны на подшипнике в обойме сидит? – перебил меня дотошный Петро.

– Тогда подойдет второй вариант. Вал с эксцентриками выполнить в виде отдельного блока и приварить его к раме. Сам двигатель посадить на резиновую подушку, на ротор поставить шкив...

– Убиться веником! – сказал дядя Вася, – ты откуда слова-то такие знаешь: вал, эксцентрики, ротор?

– Как? Я же в школе учусь. Мой одноклассник Рубен уже со второго класса двигатели для турчков собирает и ремонтирует (турчками у нас называют велосипеды с моторчиком).

– Да?! – удивился Культя, и поплелся в вагончик, – а я думал, вы больше из рогатки по воробьям...

– Есть в этой задумке что-то рациональное, – размышлял, между тем, Петро, – сита на элеваторе работают по такому же самому принципу. И двигатель очень похож. Но в качестве электротрамбовки, никто его, кажется, не применял. Ты что трамбовать то собрался?

– Гравий.

– Гравий?! А зачем его трамбовать?

– Можно песок, или мелкий щебень. А на поверхность укладывать тротуарную плитку. Вот, к примеру, фундамент дома, – я взял со стола химический карандаш, оберточную бумагу и провел по ней тонкую линию.

– Он меня еще будет учить, как плитку укладывать! – усмехнулся Петро. – Ты бы лучше сказал, где ж ее взять? Чай, не Москва...

А действительно, где ж ее взять? В то время мы, пацаны, плевали на дорожную пыль, растирали плевок камешком и называли асфальтом, получившуюся в итоге, блестящую гладкую полосу. А другого асфальта наш городок не знал. И центр, и грузовые площадки вокруг железной дороги, были выложены крупным булыжником, а двор элеватора покрыт слоем бетона. Все остальное – грунтовка. Даже междугородние ПАЗики и ЛИАЗы были вечно покрыты облаком поднятой пыли, что делало пейзаж за окном грустным и серым. Какая уж тут тротуарная плитка! Об этом я как-то и не подумал.

– Самому можно сделать, – вымолвил я неуверенно.

– Из чего?! – Петро презрительно высморкался и посмотрел на меня уничижительным взглядом.

– Цемент марки 500, речной песок, мелкий щебень, разведенное мыло, краситель, обрезки проволоки для армирования...

– А мыло зачем?

– Для пластичности. Говорят, такой раствор не расслаивается, лучше контактирует с арматурой. С ним готовая плитка станет прочной, морозостойкой, не сотрется и не рассыплется через год...

– Ну-ну...

Петро намеревался еще о чем-то спросить, но тут из вагончика вышел дядя Вася Культя с дымящейся сковородкой, на которой шкворчала яичница, и бутылкой "Портвейна" в правом кармане штанов.

– Как будем решать вопрос? – спросил он у напарника, водружая закуску на стол, и тут же обратился ко мне. – Ты магарыч принес?

– Только деньги, – ответил я и выложил стопочкой свой трояк.

– Где взял?

– Известное дело, в копилке. Все равно пропадут.

– Почему пропадут?

– Старший брат приезжает скоро, – сказал я со вздохом. – Он сейчас в пионерском лагере, на Алтае. Но вчера почтальон притащил письмо на его имя. Девчонка какая-то пишет. Зовут Паркала Марэ. Где имя, и где фамилия – поди разберись.

Рабочие рассмеялись.

– Так это же хорошо! – улыбнулся Петро. – Еще одним мужиком прибыло на земле!

– Ничего не вижу хорошего, – отпарировал я. – Мне кажется, новый мужик быстро найдет применение содержимому этой копилки.

– А хоть бы и так! – задорно сказал дядя Вася, собрал со стола рубли в свою искалеченную ладонь и протянул их мне. – Пойди, положи на место и заруби себе на носу: без разрешения деда, из дома нельзя ничего выносить. Особенно деньги. Даже, если они твои. Ну что, Петр Васильевич, уважим этого пацана?

– Надо уважить. Ты, Василий Кузьмич, пока яичницу жарил, самое интересное пропустил. Он ведь меня учил, как правильно делать тротуарную плитку.

– Да? – удивился Культя. – Что-нибудь толковое говорил?

– Как по писанному! Если б такие слова я услыхал от тебя...

– Ну вот, а я еще сомневался. Ты знаешь, – Василий Кузьмич подтолкнул меня в спину, – иди-ка домой. Не мешай работному люду отдыхать, как он привык. А железяку... мы ее с дядей Петром сами тебе принесем. Вечером, как стемнеет. Чтобы никто не задавал лишних вопросов. И деньги в копилку не забудь положить!