Текст книги "Всемирная история в 24 томах. Т.1. Каменный век"

Автор книги: Александр Бадак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 39 страниц)

Кроме того, в Омане находятся огромные залежи мыльного камня – стеатита, который очень широко применяли в древней Месопотамии, а также в соседних с ней областях для изготовления печатей, статуэток и сосудов.

Небезынтересен и еще один факт. В государствах Шумера и Аккада во второй половине и конце III тысячелетия до н. э. в большом количестве использовался диорит. Но дело в том, что в самом Двуречье этого камня никогда не было. Как раньше предполагали ученые, его возможно доставляли даже из Индии (Мелуххи) – через Персидский залив и Индийский океан. Но теперь совершенно очевидно, что большие запасы диорита, как и близких к нему пород камня, есть в Омане-Макане, который на протяжении всего III тысячелетия до н. э. имел тесные связи с Месопотамией – ведь он являлся одним из главных поставщиков заморских товаров и сырья для городов Шумера.

Вместе с тем, сегодня еще очень трудно ответить на вопросы: почему для шумеров, судя по их мифам и эпическим поэмам, Дильмут являлся какой-то сказочной страной «светлой», не знающей ни смерти, ни болезней, «раем» для богов? Почему в глазах древних жителей двуречья Дильмун был окружен каким-то священным ореолом?

Трудно согласиться, что причина этого заключается только в большом экономическом значении для Двуречья торговли с Дильмуном. Да ведь и древнейшие торговые контакты между этими странами, как предполагают археологи, относятся только к началу III тысячелетия до н. э., а истоки поэм и особенно мифов несомненно надо искать в более глубокой исторической эпохе.

Многие ученые высказывают мысль, что некоторое объяснение этому феномену дает сам остров Бахрейн, где когда-то находилась легендарная страна. Дело в том, что действительно на фоне окружающей пустыни его природа смотрится довольно впечатляюще: огромные рощи финиковых пальм, цветущие сады, многочисленные источники пресной воды, иногда появляющиеся прямо со дна моря.

Вполне возможно, что на протяжении тысячелетий люди не могли понять, откуда же берется эта вода, которая питает местные оазисы. Точнее, они считали это даром богов.

А что же на самом деле?

Вот что пишут российские исследователи Б. Бодянский, О. Герасимов и Л. Медведко в своей книге «Княжества Персидского залива»: «Сравнительно недавно геологи наконец решили загадку оазисов Бахрейнского архипелага. Выяснилось, что истоки подземных вод удалены на 500– 700 километров к западу от мест их выхода. Они расположены на Аравийском полуострове в районе возвышенностей Хиджаза, Асира, Неджда и Йемена, которые обильно омываются дождями в период муссонов. Оттуда, следуя наклону горных пород, вода устремляется под землей по водоносным слоям на юго-восток и восток к пустынным берегам Персидского и Оманского заливов. Горизонт подземных вод, естественно, является напорным. Этого горизонта достигают сравнительно неглубокие колодцы в Кувейте и в Договорном Омане. Он снабжает водой пресноводные источники, находящие выход на дне моря вдоль аравийского побережья и далее, источники прибрежных островов, в том числе Бахрейнского архипелага».

Однако это, надо полагать, не единственная причина такого отношения к Дильмуну со стороны его соседей.

Как поведали археологические исследования последних десятилетий, в конце V – начале IV тысячелетий до н. э. на восточном побережье Аравии, которое включает в себя и Бахрейн-Дильмун, и на юге Месопотамии проживали родственные племена раннеземледельческой Убейдской культуры. Об этом хотя бы свидетельствует их керамика – чаши, кувшины, кубки, изготовленные из зеленовато-желтой глины и расписанные красновато-коричневыми и черными геометрическими узорами.

Но, по мнению многих археологов, Убейдская культура была прямой предшественницей и родоначальницей цивилизации шумеров. Если согласиться с мнением археологов, то тогда получается, что родина самой Убейдской культуры была где-то на юге – вполне вероятно, на аравийском побережье Персидского залива.

В этом случае становится совершенно понятно, почему так восхваляли в своих мифах и поэмах шумеры Дильмун – ведь это их далекая южная прародина!

Кстати, это предположение еще в 1946 г. высказал П. Корнуолл.

Но, чтобы со всей серьезностью подойти к решению этой проблемы, нужны не просто предположения, а археологические раскопки. Мало того, они должны доказать, что убейдскис памятники Дильмуна-Бахрейна древнее убейдских памятников Месопотамии.

Действительно, такие раскопки в последние годы проводились не один раз, но... Доказательств привести пока так и не удалось. Мало того, нейтронный анализ убейдской керамики Аравии показал, что эта керамика была доставлена из Южного Двуречья и возраст ее несколько моложе самых ранних образцов глиняной посуды Убейдской культуры в долине Тигра и Евфрата.

Другими словами, можно скорее говорить о колонизации не с юга на север, а наоборот с севера на юг.

Что же дальше?

А дальше поиски продолжаются. И пока еще есть все основания считать, что именно в этой близости убейдских памятников двух вышеназванных областей находится решение загадки тесных взаимосвязей Дильмуна и Шумера в III – II тысячелетиях до н. э.

ПУТЬ К ДИЛЬМУНУ ЧЕРЕЗ ОТКРЫТИЕ АССИРИИ И ВАВИЛОНИИ

Выше уже вскользь упоминалось, что открытию Дильмуна в немалой степени способствовало изучение Ассирии и Вавилонии, в частности расшифровка клинописных текстов Западной Азии.

Поскольку этот вопрос является очень важным для исторической науки, остановимся на нем более подробно. В этом нам поможет книга самого открывателя древневосточной цивилизации Дж. Бибби «В поисках Дильмуна», вышедшая в Нью-Йорке в 1969 г.

В частности, известный датский археолог пишет: «Путь к Дильмуну проложило повторное открытие цивилизаций Ассирии и Вавилонии, где первые систематические исследования начались в 1842 г., когда Поль Эмиль Ботта был назначен французским консулом в Мосул (север Ирака).

Отом, как Ботта, пораженный видом огромных холмов Наби Юнус и Куюнджик на противоположном от Мосула берегу Тигра, начал раскапывать сперва Наби Юнус, потом, когда ему запретили, – Куюнджик, писалось неоднократно. Три месяца работы на Куюнджике не принесли особых плодов, однако вызвали живой интерес местных жителей. Один крестьянин из селения Хорсабад (оно расположено километрах в двадцати к северо-востоку от Куюнджика), приметив, как тщательно собираются все обломки камня и кирпича с надписями, посоветовал Ботте, если его уж так занимают подобные вещи, копать в Хорсабаде – там тысячи обломков с надписями. Ботта отнесся к его словам недоверчиво, однако послал в Хорсабад двух трех рабочих. Те почти сразу наткнулись на стену, облицованную скульптурными алебастровыми плитами...

После этого Ботта перебазировался в Хорсабад и за полтора года, преодолевая всяческие помехи, чинимые турецким губернатором Мосула, раскопал целый дворец, таившийся в хорсабадском холме. На свет появилось около сотни помещений и коридоров, причем большинство стен было украшено рельефными изображениями битв и религиозных процессий, богов и правителей, выполненными в неведомом до той поры стиле. Украшения и одежды человеческих фигур оказались совершенно новыми для науки; высеченные на камне чудовища воплощали совсем неизвестную мифологию; дверные проемы обрамлялись крылатыми скульптурами быков и львов с человеческими головами. Между резными плитами и прямо на них помещались длинные надписи, выполненные клинописью.

Раскопав первые декорированные плиты, Ботта сразу понял, что дворец был уничтожен огнем. Поскольку алебастр является разновидностью известняка, обожженные плиты начали быстро разрушаться на воздухе. Пока Ботта поспешно срисовывал рассыпающиеся изображения, французское правительство срочно выслало ему на помощь квалифицированного художника, который затем, по мере продолжения раскопок, тщательно копировал все надписи и барельефы. К 1850 г., через семь лет после завершения работ, Ботта смог опубликовать пять томов с полным иллюстрированным описанием Хорсабадского дворца.

В эти же семь лет другой исследователь сделал открытия, не уступающие совершенным Боттой. Еще до него, в 1840 г., в тех местах побывал Остин Генри Лэйярд, который вдвоем с товарищем задумал отважное сухопутное путешествие от берегов Средиземного моря до Индии. Они передвигались верхом на лошадях без охраны; провели некоторое время в Мосуле и видели холмы Куюнджик и Наби Юнус. Сделав крюк, посетили Багдад и по пути осмотрели другие холмы вдоль Тигра, в частности тот, что носил название Нимруд. Загадка этих холмов, усыпанных черепками и кирпичом с надписями, заинтриговала Лэйярда, и, когда два странника достигли Хамадана в Персии, он решил изменить первоначальные планы и вернуться в Мосул...

Сперва Лэйярд два года копал Нимруд, отождествленный позже с библейским Калахом, и обнаружил дворцы, не уступающие хорсабадскому. Здесь тоже крылатые быки и львы обрамляли порталы покоев, облицованных скульптурными плитами. И всюду рельефные картины охоты и битв перемежались текстами, высеченными ассирийской клинописью.

Тут в работу включился Британский музей, и Лэйярд, получив достаточные средства, решил, продолжая раскопки Нимруда, исследовать Куюнджик – гораздо больший холм. Хотя Ботта копал там без особого успеха, все говорило за то, что под холмами Куюнджика и Наби Юнуса скрывалась сама Ниневия, столица Ассирии. Летом 1847 г. всего за месяц работ Лэйярд обнаружил в Куюнджике дворец, ничем не уступавший дворцам Нимруда и Хорсабада. Однако его финансы истощились, и он решил возвратиться в Лондон, проведя в странствиях семь лет. Двумя годами позже, получив средства от Британского музея, он возобновил работы и за полтора года раскопал в Куюнджике «71 зал, покои и коридоры... 27 порталов, обрамленных огромными крылатыми быками и сфинксами с львиным туловищем... и 9880 футов барельефов». Среди обломков, заполняющих декорированные покои, он нашел множество табличек из обожженной глины, покрытых той же клинописью, что и плиты, стоявшие вдоль стен.

Впервые давно известные клинописные тексты были обнаружены на табличках, и находка эта открывала широкие перспективы. Хотя в то время клинопись читать не умели, филологи уже полтора столетия бились над ее расшифровкой и не сомневались, что близки к успеху. Ибо клинописные тексты, выкопанные Боттой и Лэйярдом, были далеко не первыми».

Действительно, к тому времени, когда Ботта и Лэйярд раскопали дворцы неизвестной цивилизации с надписями на камне и с архивами глиняных табличек, другие исследователи уже вплотную подошли к прочтению языка этих архивов и надписей.

Для того, чтобы ярче представить себе, как происходил этот процесс, необходимо вернуться на несколько столетий назад, на берег Персидского залива, где к северу от Бахрейна лежит крупнейший порт Ирана – Бушир. Через Шираз и Исфаган он связан пересекающей всю страну дорогой со столицей Ирана Тегераном и с Каспийским морем. В шестидесяти пяти километрах к северо-востоку от Шираза находятся руины древнего города, который иранцам известен под названием Тахт-и-Джамшид («Трон Джамшида») или Чехил-Минар («Сорок колонн»).

Впервые об этом городе европейцы услышали в 1472 г. от венецианского посланника в Персии Иосафата Барбаро.

Спустя довольно длительное время, в 1602 г. португальский посланник Антонио де Гуза первым обратил внимание на надписи, которых было в избытке в руинах города.

Спустя 15 лет его преемник дон Гарсиа Силва Фигероа подробно описал их, а также определил, что руины принадлежат столице Дария Великого – Персеполю.

Спустя еще четыре года знаменитый итальянский путешественник Пьетро делла Валле сделал копию части персепольских надписей и доставил ее в Европу.

В XVII в. европейские путешественники опубликовали еще несколько коротких, правда, искаженных фрагментов, и в 1700 г. впервые начало употребляться слово «клинопись».

Впрочем, серьезное изучение этого вида письменности началась несколько позже, точнее после того, как в 1778 г. Карстен Нибур опубликовал очень добросовестно выполненные зарисовки трех длинных трехъязычных надписей из Персеполя. Необходимо отметить, что и сам Нибур сделал первые шаги к расшифровке тайн древних клинописей. Он определил, что надписи выполнены тремя разновидностями клинописи, первая из которых состояла только из сорока двух знаков. Отсюда было сделано заключение, что трем видам клинописи соответствовали три различных языка. Первая клинопись была буквенной, то есть каждый знак обозначал определенную букву, а две другие, вероятно, являлись слоговыми, причем каждый слог передавался особым знаком. Благодаря этому и количество знаков оказалось большим.

Дальше было сделано предположение, что содержание трех этих текстов одинаково, что в них представлены три основные языковые группы Персидской империи – древнеперсидский язык, эламский и вавилонский.

Исследователи сразу же обратили свое внимание на первую разновидность клинописи, как более легкую.

И успех не заставил себя долго ждать – язык действительно оказался древнеперсидским. Были прочтены имена Гистаспа, Дария и Ксеркса, что определило фонетическое значение пятнадцати знаков.

Однако следует отметить, что исследования продвигались очень медленно. Трудность еще была и в том, что персепольские надписи оказались очень короткими. А прочесть незнакомую письменность – это то же, что разгадать шифр. Работа в основном сводится к статистическому анализу слов и предложений с тем, чтобы выяснить, какие знаки встречаются чаще, и выделить сочетания знаков или разновидности сочетаний.

Трудно сказать, сколько бы еще продвигалась эта работа, если бы к исследователям не пришла помощь – оттуда, откуда ее совершенно не ждали.

В 1833 г. Ост-Индская компания послала в Иран военным советником двадцатитрехлетнего офицера британской армии Генри Кресвик Роулинсон. Молодой майор кроме всего прочего очень интересовался историей и в 1835 и 1836 гг. побывал в местности в восьмидесяти километрах к западу от Хамадана, у отвесной скалы Бехисгун высотой около тысячи двухсот метров, которая завершает собой горную цепь. Почти за пятьсот лет до н. э. на этой скале по приказу царя Персии Дария Великого на высоте ста пятидесяти метров было высечено рельефное изображение правителя и надписи на трех языках, которые рассказывали о победах Дария Великого.

Так вот молодой майор скопировал значительную часть более доступного древнеперсидского текста, проделав неимоверно тяжелую работу.

Три-четыре раза в день ему приходилось взбираться по крутой скале к надписи, затем устанавливать на сорокасантиметровой полке короткую лестницу и работать, как он писал впоследствии, «стоя на самой верхней ступеньке безо всякой опоры». «Опираться приходилось на скалу, и при этом левой рукой держать тетрадь для записей, а правой – карандаш».

Вскоре Роулинсон принялся за дешифровку надписей, кстати, ничего не зная об исследованиях филологов в Европе.

К 1839 г. была прочтена почти половина надписей.

Его работу прервала афганская война, молодой майор вынужден был отправиться в Индию и Афганистан.

К надписям он вернулся только в 1843 г., причем вначале сняв с известной скалы более полную и точную копию текстов, сделанных на древнеперсидском и эламском языках . В следующем году он переработал свой перевод 1839 г., а спустя еще три года его в Лондоне опубликовало Королевское азиатское общество.

Прошел еще один год, и Роулинсон опять отправился в Бехистун, решив снять копию надписи Дария на вавилонском языке. Эта работа оказалась наиболее сложной, поскольку древнеперсидский и эламский тексты высекались в нижней части плит, и к полке под ними можно было подняться по выступам на скале, а вот вавилонский текст помещался выше. Снизу к нему невозможно было добраться по обтесанным плитам, а сверху над надписями нависал скальный карниз.

Роулинсон уже совсем было отчаялся, но тут ему на помощь пришел, как он позже написал, «один пылкий юный курд», который поднявшись по расщелине слева от надписей, вбил в трещину колышек с веревкой и пересек с другим концом веревки почти гладкий выступ над текстами. Второй колышек он вбил с другой стороны, а на веревке, висящей поперек надписи, сделал что-то вроде сиденья. После этого по указаниям Роулинсона юный курд мокрой бумагой снял слепки всего вавилонского текста.

Спустя некоторое время вавилонский текст был прочитан.

Правда, необходимо заметить, для того, чтобы правильность перевода ни у кого не вызывало сомнения, Королевское азиатское общество предложило, кроме Роулинсона, еще трем филологам – Хинксу из Ирландии, Опперту из Франции и Фоксу Толботу из Великобритании – независимо друг от друга одновременно заняться переводом вавилонского текста, а затем предоставить свои работы каждому в отдельности в запечатанных конвертах.

Когда конверты были вскрыты – переводы оказались разительно схожими!

Таким образом, вскоре мир узнал историю Ассирии, которую ее цари записали на стенах собственных дворцов. Вместе с Ассирией на исторической сцене появился и Дильмун.

В 1861 г., спустя четыре года после того как Королевская азиатская академия подтвердила правильность переводов древних текстов, во Франции были наконец опубликованы хорсабадские надписи с переводом. Как установили ученые, эти надписи в разных оборотах содержат девятикратно повторенный полный отчет о событиях, которые происходили во время правления некоего Шаррукина, царя Ассирии. Интересно, что описание военных походов против нудеев позволило исследователям сделать вывод, что Шаррукин – не кто иной, как ассирийский царь Саргон, упоминаемый Исайей.

Совпадение летописи ассирийского царя с Библией настолько притянуло к себе внимание ученых, что другие надписи, которые повествовали о войнах с иными странами и с другими, в большинстве своем неизвестными, царями как-то остались незамеченными.

Во всяком случае, никто не обратил особого внимания на заключительные фразы рассказа о походе Саргона против вавилонского царя Мардука-аппла-иддина (библейский Меродах Баладан). Саргон выбил своего врага из Вавилона и гнал его на юг. «Я подчинил своей власти Бит-Иакин на берегу Горького Моря до самых границ Дильмуна», – сообщил Саргон и тут же добавил: «Упери, царь Дильмуна, обитель коего находится, словно рыба, в тридцати двойных часах посреди моря восходящего солнца, услышал о моем могуществе и прислал свои дары».

Тем временем Роулинсон, внимательнейшим образом изучив глиняные таблички, которые Лэйярд привез из Куюнджика, в 1861 г. издал целый том табличек, озаглавленных им «Клинописные тексты Западной Азии».

Уже было установлено, что дворец в Куюнджике, раскопанный Лэйярдом, принадлежал ассирийскому царю Ашшурбанапалу, а таблички с клинописью являлись частью его библиотеки (об этой библиотеке более подробно будет рассказано во втором томе настоящей «Всемирной истории»).

Вскоре Роулинсон издал второй том табличек, потом третий, четвертый. И в каждом из них упоминалась страна Дильмун, на которую все еще не обращали никакого внимания ученые.

Правда, необходимо заметить, что эти таблички были не очень богаты на информацию. Три из них содержали отрывки из не совсем понятных песнопений или заклинаний, которые ассоциировали Дильмун с различными богами. На одной табличке Дильмун назван в одном ряду с городами и областями, которые были подчинены Ассирии во время правления Ашшурбанапала. Еще одна табличка представляла собой перечень богов и областей, которым эти боги покровительствовали. В этом перечне есть и такая строка: «Бог Энзак – бог Набу Дильмуна».

Еще одно упоминание об этой стране было в табличке, которая повествовала о деяниях Саргона Аккадского, ставшего царем Аккада в Южной Месопотамии примерно в 2303 г. до н. э. Так, сообщалось, что он дошел до «Нижнего Моря» (Персидского залива) и покорил Дильмун.

Рассказывая в своей книге «В поисках Дильмуна» об этом далеко не самом ярком периоде в изучении исторической наукой этой древней страны, Дж. Бибби отметил: «Через двадцать лет после первого прочтения клинописи было дешифровано и опубликовано полдюжины документов, называющих страну Дильмун. Речь шла просто о непреднамеренных упоминаниях среди случайных перечней десятков неизвестных городов и стран. Даже те исследователи, которые теперь начали называть себя ассириологами, не видели большого прока или интереса в том, чтобы ломать голову над этими неведомыми географическими названиями. Ассириологов занимало другое. По мере дешифровки все новых, более пространных клинописных текстов из библиотеки Ашшурбанапала их глазам – и вместе с ними глазам всего мира – начала открываться доселе неизвестная литература. Намечались связи между разрозненными песнопениями и заклинаниями, и вскоре стало очевидно, что некоторые из них представляют собой части эпических поэм, воспевающих деяния богов и героев.

Впоследствии выяснилось, что этот эпос непосредственно касается «дильмунского вопроса». Но когда капитан Дюран в 1880 г. опубликовал отчет о своих исследованиях древностей Бахрейна, были все основания считать Дильмун всего-навсего маленьким царством где-то на окраине Ассирийской державы. Правда, Дюран нашел на Бахрейне клинописную надпись, и Королевское азиатское общество, издавая его отчет, обратилось за комментарием к великому Генри Роулинсону.

Комментарий Роулинсона представляет собой статью, по объему равную самому отчету. Он процитировал не только все известные тогда клинописные упоминание Дильмуна, но и последующие упоминания о Персидском заливе в трудах древнегреческих и римских авторов. Очень подробно и с удивительной прозорливостью рассмотрел он возможную роль Дильмуна в мифологии и теологии вавилонян. Язык комментария достаточно мудреный, но главный аргумент ясен. Автор бахрейской надписи называет себя «рабом бога Инзака». В расшифрованной и опубликованной самим Роулинсоном табличке из Британского музея бог Инзак выступает как «бог Набу», то есть верховное божество «Дильмуна». А Дильмуном в хронике Саргона Ассирийско-

го названа страна, чей правитель обитал «в тридцати двойных часах посреди моря восходящего солнца».

Роулинсон утвержал, что Бахрейн – это и есть Дильмун.

«Боюсь, – пишет дальше Бибби, – нам следует поподробнее остановиться на доказательствах. Ибо позднее многие весьма авторитетные исследователи оспаривали вывод Роулинсона. Саргон Ассирийский говорит, что он подчинил своей власти «Бит-Иакин на берегу Горького моря до самых границ Дильмуна». Дальше он сообщает, что покорил «Бит Иакин, север и юг страны», вплоть «до четырех городов на эламской границе». Лишь после этого читаем, что «Упери, царь Дильмуна, обитель которого находится, словно рыба, в тридцати двойных часах посреди моря восходящего солнца... прислал свои дары».

Отсюда следует два вывода, – замечает Бибби. – Вопервых, хотя царь Дильмуна жил на острове (словами «словно рыба» и «посреди моря» было принято обозначать острова), его владения включали также часть материка, раз у них была общая граница с Бит-Иакином. Во-вторых, чтобы решить, где помещалась эта материковая область, важно определить местонахождение Бит-Иакина. Таблички содержат достаточно указаний на то, что Бит-Иакин находится к югу от Вавилонии. К тому же Саргон сообщает нам, что эта страна помещалась «на берегу Горького моря» и у нее была общая граница не только с Дильмуном, но и с Эламом. Элам, вне всякого сомнения, размещался на территории нынешнего Ирана; его столица Сузы находилась примерно в 320 километрах на восток от Вавилона. Спрашивается, какой берег Горького моря занимал БитИакин – северный, то есть персидский, или же южный, аравийский? Ведь Дильмун надо искать там же, где БитИакин. И еще есть одно осложнение: возможно, само Горькое море (Персидский залив) во времена Саргона Ассирийского простиралось в устье Евфрата и Тигра дальше, чем в наши дни.

Нам теперь легче ответить на эти вопросы, чем было Роулинсону восемьдесят с лишним лет назад. В прошлом веке полагали, что Персидский залив в древности заходил на земли Месопотамии на добрую сотню километров дальше, чем ныне. Однако последние геологические исследования точно показали, что эта гипотеза, до сих пор приводимая во многих учебниках, неосновательна и мы вправе считать нынешнюю береговую линию северной части Персидского залива практически такой же, какой она была во времена Вавилонии. А в двадцатых годах нашего столетия из летописей Синаххериба были добыты новые сведения о географическом положении Бит-Иакина.

Синаххериб – сын и преемник Саргона Ассирийского; заняв престол в 705 г. до н. э., он вскоре был вынужден выступить против того же Меродах-Баладана, царя БитИакина, который восставал против его отца. Ему, как он сообщает, также удалось покорить Бит-Иакин и дойти до моря. После чего жители прибрежных городов сели на корабли и пересекли море, ища убежища в Эламе. Стало быть, приморские области Бит-Иакина находились на аравийской стороне залива, а упомянутая Саргоном Ассирийским общая граница с Эламом помещалась к северу от залива, где-то в низовьях Евфрата и Тигра. Тогда материковый Дильмун следует искать на аравийском побережье к югу от Бит-Иакина», – заключает датский археолог.

Но тут же возникает вопрос: а где конкретно находилась эта древняя страна?

«К сожалению, – пишет в своей книге Бибби, – мы и теперь не можем точно указать местоположение Дильмуна. Знаем только, что его территория включала часть материковой Аравии с выходом в залив и по меньшей мере один остров в Персидском заливе. Конечно, мы располагаем цитированным выше свидетельством Саргона, что расстояние до обители У пери составляло «тридцать двойных часов». Но от этого нам не легче. Во-первых, цифры в летописях ассирийских царей редко заслуживают доверия; вовторых, пусть даже нам известно, что до островной столицы Дильмуна было тридцать двойных часов пути, – мы не знаем, откуда считать. Да и сама мера длины не слишком точна. Пользуясь наличными данными, остается предположить, что тридцать двойных часов следует отмерять от «Саглата, на эламской границе», куда, судя по всему, дильмунекий царь Упери направил свои дары. И хотя нам неведомо, где был Саглат, он не мог находиться очень далеко к северу от побережья. От северной излучины Персидского залива до Бахрейна около 480 км. «Двойной час» подразумевает путь, проходимый за два часа; обычно речь идет о пеших переходах. Но тогда Бахрейн окажется слишком далеко; правда, разницу вполне можно объяснить неточностью ассирийских мер. Если же двойной час в применений к морю означает два часа плавания, а я не уверен, что филологи одобрят такое предположение, – замечает Бибби, – то расстояние указано с поразительной точностью. При северном ветре, дующем четыре дня из пяти в Персидском заливе, скорость восемь километров в час вполне достижима; нынешние арабские доу, наверно, более быстроходные, чем были суда трехтысячелетней давности, проходят путь от Шатт-эль-Араба до Бахрейна примерно за двое суток...

Если не сбрасывать совершенно со счетов единственную доступную нам географическую информацию, – делает вывод Бибби, – отождествление Дильмуна с Бахрейном, предложенное Роулинсоном, лучше всего согласуется с фактами. Только надо помнить, что Дильмун не ограничивался Бахрейном, он включал также какую-то часть Аравийского полуострова».