Текст книги "Так и Не Вернулся. Начало"

Автор книги: Александр Мурзаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Об авторе

Александр Мурзаев. Автор экспериментальной прозы, родившийся и живущий с 1989 г. в городе Комсомольск-на-Амуре. Образование высшее психологическое, по призванию – деятель независимого искусства.

Книга, которую Вы держите в глазах, не для детей и далеко не для всех взрослых, хоть в ней нет ничего страшнее, происходящего в реальности. Ей предшествовали многие опыты: от поэзии и драматургии до прозаических форм, в разные по тяжести и осознанности периоды жизни.

От автора

Произведение является глитч-повестью, абсурдистикой глобального масштаба, ни на что не претендующей. История основана на нереальных событиях. Автор не несёт ответственности за игру ассоциативного мышления читателя: «Да-да, не нравится, идите дальше, не задерживайте очередь». Ну, вы поняли: «Да поняли-поняли они, не дураки, надеюсь».

Внимание! В тексте присутствуют эротические сцены, насилие, ненормативная лексика и ситуации, выходящие за рамки приличия.

Книга могла выйти три года назад, но вышла именно сейчас, чтобы её больше поняли. Но, кажется, надо было подождать ещё десять лет.

Приятного чтения! Будьте свободны.

18+

Глава 0. Конец

Пробуждение началось как обычно. Деконструкция жизни – это ощущалось, как никогда; не позавчерашними часами и вчерашними минутами, а секундами. Время сжималось, я вместе с ним: мой «идеальный штормик».

Потрескавшиеся краснотой глаза в пыльном зеркале, которым, оставшееся «Я», несколько раз задало вопрос: «Кто этот человек – никто его раньше не видел?». Всё по канонам психоанализа, в этот раз не «по-Голливудски», а по-настоящему, ментально трезво, хоть и с похмельным рассудком. А возможно, наоборот, с прояснением отделов, спящих синтетическим сном под грузом тупикового быта. Ответ казался ближе истины.

Я не проводил привычных ритуалов по самоутверждению – сразу пошёл на улицу. Во двор, для начала; лучше бы этого не делал… Кромешная тишина и никого в полном «ничто». Одна судорожно-кричащая мысль: «Я не хочу быть в таком мире! Не хочу, чтобы мир был таким» – плавное её угасание, а в ответ – ржаво-скрипящие качели; откуда? Прощальное дуновение невыносимо тяжёлого ветерка? Или я пару раз качнулся на ней, мысленно, визуально-ностальгически? Стоп!

Никогда не любил качели, ни в каких проявлениях, хоть моя жизнь и не отличалась пологостью. Деперсонализация? Не думаю. Пора возвращаться; куда? Я и не выходил, а стою на балконе. А может, уже ушёл достаточно далеко? Хорошо, что в золотом сейфе, под сломанным видеомагнитофоном, заваленным кассетами в перепутанных коробках, хранился пистолет – настоящий, заряженный, с разрешением. Почему бы нет? День курка! Депрессия – не моя профессия. Надо брать от жизни всё. Время охоты началось; ни один таракан не проскочит! Забавно, в своей кухне я готов перебить всю посуду и мебель, гоняясь за одним тараканом: и не убить его в итоге. Увидев же их хоть сотню в подъезде, краем глаза не пошевельну: даже пожелаю им «хорошего вечера». Вот оно – чувство собственности! Я типичный отпрыск капитализма… Что там по телевизору?

Ирония, «зомбоящик», как его называет прогрессивная молодёжь – единственное, что наполняло мою квартиру жизнью. И вот, в секунды экзистенциального отчаяния вновь обращаюсь к его экрану. Опять ток-шок: пятеро незнакомцев вокруг стула, на который должны садиться по очереди, рассказывая, что их привело к попытке суицида? Ммм, занимательно…

– Здравствуйте, я Болт.

– Привет, Болт! – трогательно хором.

– В последнее время меня раздражали телефонные звонки, нарушающие сон. Спал чаще всего днём. В то же время, они – единственное, что придавало стимул к жизни; вдохновляло бороться с гравитацией, двигаться, подниматься! Но, – драматичная пауза, – связь! Её качество настолько ущербное, что разговоры обрывались, не успев начаться. Реклама операторов нагло врёт! Это погружало в смятение и ярость. Потеря сна и мотива борьбы с диваном. Что мне оставалось? – плачет. – Теперь смысл моих восстаний – поиск стабильных зон для соединения в комнате. Нашлась одна точка возле окна…

Следующая сцена после рекламы: Болт валяется, как уж, на полу, его скручивают полайсменты под аплодисменты зрителей в студии. Он вырывается диким зверем, крича так, что доносилось во все уголки Вселенной: «Пошли на хуй! Как же вы заебали своей тупостью!». По словам экспертов из следующего аналитического шоу: «Болта ожидаемо никто больше не видел – ни на экране, ни в жизни»; добавив, что скоро система видеонаблюдения «Оруэлл-Сити» минимизирует риски и опасность… Вау! У мордоровцев появилось чувство юмора с налёТИКОМ самоиронии, но, как говорит наш агент по «инфоотдаче»: до «такта» им, как задницей ползком до Марса; и мы великодушно не будем это комментировать.

Как меня зовут? Не всему можно дать имя. Главный ли я герой? Нет, я не герой, а консультант по всем известным багам в системе, обслуживающий фирму, которую противно и стыдно называть… Научный интерес: «уберут» ли меня как индивидуума, о многом догадывающимся? С одной единицей сложнее провести рокировку, чем с большими числами; чем больше система, тем чаще и грубее в ней ошибки.

В квартире вырубили свет. Вовремя. Я приставил острое, как игла, горячее дуло к холодной, онемевшей голове, и. Потерял сознание. Последнее, что помню – не успел нажать на курок, стон незнакомой девушки, звуки разбивающегося зеркала; необъятный духовный шок, незначительный на фоне рябящих стен, издающих вопль. Все рациональные цепочки выпадают. Что тут можно утверждать… Этот новый мир подозрительно похож на старый, только хуже.

Запись номер стёрт. Медленно просыпался в течение дня. Утро – понятие растяжимое. Скрип кровати у соседей – громче ревущих истребителей, танцующих над жилым сектором. Корпус принадлежит фирме, где который год заканчиваю стажировку в отделе «Суггестии и сказочных императивов», поэтому здесь обнулили соблюдение прав жильцов на допускаемый уровень децибел; и скоро проведут испытания «Массового чипирования». Догадываюсь, это вызовет недовольство. Через две недели об этом забудут. Один плюс: ощущение сопряжения немного понизит чувство одиночества и гражданского вакуума.

Ненавижу абстракцию за уход от реальности, но люблю за приближение к сути. Так вот, утро у меня начинается с очень крепкого и мазохистского кофе; наматываю ленты новостей в соцсети, сквозь страх и раздражение делаю репосты неудобных для «Генеральных фирм» записей. Почему страх? Набирают обороты репрессивные установки. Зачем это делаю? Борьба со страхом не даёт сознанию забетонироваться. О высоких чувствах речи не идёт – важно не отключиться от реальности; кому я буду нужен с капсулами страз в глазах из розового стекла, когда дело коснётся полномасштабной войны за правду?

Фирма на грани общественного сомнения. Бюджетники обезумели – за людей не считают тех, у кого нет денег: «Мы не подаём бедным, они сами виноваты» – а богатым подаёте? Чинпопники потеряли страх – за деньги налогоплательщиков организовывают вырубки лесов под видом «санитарных», чтобы тайно продавать «китайским партнёрам». Заслуженные цирки в бессрочном простое: тигров кормят дрессировщиками. Институты «поддержания стабильности» входят в фазу пассивной агонии. Через километры бюрократии, нуждающимся во время пандемии раздают «репродукты»: голодному показывают картинку с едой, связывая ему руки и рот. Независимые СМИ выгоняют с телевидения, или переманивают на «федеральную кормушку».

Профессор Крант Ы, учёный-историк, ещё в октябре 2051 года предупреждал о «Глобальном обломе». У меня на полке сохранилась одна его книга – «Не напрягайся, пацанчик», то самое, классическое издание: пустая обложка, 2000 чистых страниц, на 1993 стр. мелким шрифтом от руки надпись «Всё тщетно». Шедевр! Не знаю, осталась ли она в школьной программе; кажется, её заменили на «Курс по “Гриффинам”»; смело, но при всём уважении, это контрпродуктивная акселерация.

Запись номер стёрто до дыры. Я не способен любить и быть любимым. Часть меня, всё же, смогла осознать значимость самого созидательного чувства. Давно в молодости, и хочется сказать, что «неправда», я влюбился, кажется, в 11-й раз, но по-серьёзному – впервые. Однако и это не любовь, как сейчас понимаю, при этом – нечто близкое к настоящим переживаниям именно за другого человека. Проказница-судьба, в самый уязвимый для сердца момент, свела с очаровательной девушкой: сначала в магазине; потом несколько запланированных-случайных встреч в пригороде; яркая, цветочная кульминация, не слабее романа на 800 авторских листов – посиделка в кафе, 3 часа разговора ни о чём, о самом главном, если вспоминать… Её нежная эстетичность соответствовала этике деятельности – она посвятила себя живописи, и писала исключительно колоритные, пульсирующие картины. Даже в безнадёжно серых пейзажах её кисть усиливала цвета и свет так, что в них рождалась жизнь, мгновенно передаваясь зрителю… Кто же знал, что смакование настоящей пред-любви оборвётся так резко, как началось. Больно вспоминать. Время не залечивает подлинные раны.

Мы хотели погулять вдоль леса. Прогноз давал солнечную погоду с небольшими осадками во второй половине дня. Мы взяли зонты, но знали, что не воспользуемся ими: она любила дождливые и грозовые приключения, а я начинал любить то, что любила она, так сильно – до рассеянности рассудка. Тогда этого не замечал, целиком находясь в ней, а она около меня, награждая самой искренней улыбкой, которую я не видел ни до, ни после, как оказалось, последней встречи… Я затормозил – в кроссовку попал камешек; пришлось присесть, чтобы вытряхнуть. Милая Ми не хотела останавливаться, а я был уверен, что догоню её, и ничего не случится. Чем дальше её смех и мельче складки платья, вальсирующие с ветром, тем тревожнее становилось моим пальцам, завязывающим узел… Раздался удар молнии, как взрыв снаряда. Инстинктивно поднял голову в небо, которое незаметно заволокло чёрными тучами; на горизонте разбросало осколки Солнца, а лоскутья синевы давали кровоподтёки. И ещё… Пожалуй, тяжелее этого обрыва – моё сердце не испытывало. ТИШИНА. Ветер, птицы, растрёпанный шелест, сигналы машин в черте города; нарастающая дробь дождя, но не было самого главного – её СМЕХА. В противовес усиливался молчаливый КРИК из парализованного горла, кажется, ещё моего тела. Но я был уже не там: «Мне так ХОЛОДНО» – её последние слова на этой глухой планете. Я не желал оставаться на земле, на которой лежало её бездыханное тело, придавленное деревом. Хотелось думать, что она шутливо обнимается с природой, чтобы по новому открыть глаза, продолжить прогулку; написать картину о том, как мы все едины и уязвимы; поговорить ни о чём в пустом и тёплом кафе… Неважно, сколько прошло лет. Для меня эта незавершённая прогулка так и не завершилась. По-прежнему вижу её робко-улыбающееся лицо; слышу тёплое дыхание сквозь ветер и грозы, реанимирующее моё априорно чёрствое сердце… Милая Ми, на самом деле ты пережила меня – вечностью своей любви, воплощением моей совести. Прости.

Свобода… Начинается со слова. Но у нас она приговорена к просиживанию среди глухих, леденящих стен, где можно говорить всё, что угодно, но так, чтобы тебя не слышали софутлярщики. Подло и невежественно, когда мы, иногда, относимся к животным, как к людям. Разум, обращённый в заигрывание во имя прибыли и власти. Люди ничтожны. Приходится испытывать ничтожность вместе с ними. Откуда во мне прорастающая мизантропия? Отвращение к родине и тяга к чужбине, до свинчивания крови в венах…

Глава 1. Расщепление

Открываю глаза. Одна и та же картина, бесконечно раз меняющаяся в зависимости от освещения, угла зрения и того, как на этот угол реагируют другие, думающие, что «всё неизменно» и должно таким оставаться… Проходит мимо.

– Так, Так, опять спрятал таблетки? Нехорошо, усложняешь положение.

– Хотели сказать, «удлиняю»?

– Что, прости?

– Ничего… Я выпил таблетки 10 минут назад, а не спрятал. Хотя… как посмотреть.

– Стакан полон.

– Это не мой.

– Ну да, конечно… – что-то записывает в карту.

Проходит мимо, так называемый доктор. Доктор Пик – отвечает за все таблетки в корпусе. Иногда поглядывает на стаканы. На самом деле ему безразлично, кто и что выпил – главное, освоить «таблеточные статьи». В прошлом – завидный и влиятельный человек, занимающийся немалым бизнесом в сфере накрутки и откатов. Также по коридорам ползали слухи, что он грезил стать первым астронавтом, долетевшим до Солнца и обратно. Выяснив, что это неактуально и старомодно, бросил бредить в воздух; занялся «настоящими полётами». Как Доктор Пик стал доктором – самая большая загадка для меня в данную секунду.

– Мистер Так, с Вами всё в порядке?

– А что со мной?

– Несколько часов сидите и смотрите в одну точку… Выпишу ещё цикл «антибокеттов».

– Смотрю на соседа. Он несколько часов смотрит на меня и что-то нашёптывает. Кажется, ему нехорошо.

– Скоро отбой. Принесу ещё одеяло, ночью похолодание.

– Опять с отоплением проблемы?

Странная она, медсестра Мэри Поппа. Всегда в мини-юбке, просвечивающейся от малейшего дыхания ламп, особенно кварцевых. Зато верха строгие. Не успеваешь понять истинных мотивов её нахождения в облезших стенах. По форме – безупречна, могла быть моделью, хотя настолько «хороша», что это необязательно. Иногда специально роняю таблетки, чтобы она нагнулась, поднимая их, и показала, что на ней надето… Дело не в фантазиях: в мозг приливает кровь, начинаю яснее думать о жизни; чаще всего о том, что делает она дома, приходя с работы ночью?

– Опять на Мэри уставился? Извращенец. Ноги подними!

– Полы до дыр скоро протрёшь. Отвали, ни на кого не я уставился. Слежу, чтобы сосед не украл стакан.

– О, язык заплетается? Какой сосед?

Старик РобКоп и его вечная швабра. Не знаю, что было вначале. Он так долго мыл полы в этом лабиринте абсурда, что каждый его взгляд, вдох и выдох автоматически синхронизируется со всеми пылинками. Всё содрогается при наступлении его «сталинской тени» на границе наших малых, независимых государств. Боюсь дожить до того, как он чихнёт.

– Как дела сегодня, Вик?

– Меня зовут Тор.

– Знаю. Проверяю кратковременную память, не беспокойтесь.

– Я помню достаточно много и долго.

– Не сомневаюсь. Скоро мы Вас отпустим, Тор.

– Меня зовут Вик.

Квази-доктора! Думают, если надели белые халаты, то правят миром; могут решать, кого отпустить или оставить. По ту сторону стен – такие же халаты, разных цветов, и каждый решает, кому идти или остаться. Не вижу разницы, где найти и потерять. По обе ширмы разыгрывается один спектакль на всех.

Мир меняется? Если «да», то в какую сторону? Он меняется, и это уже хорошо: «куда и почему?» зависит от миллиарда факторов, на 99% мне неподвластных; но оставшийся 1% я должен реализовать на все 100%! Не помню, кто это сказал. Может, некто в кошмарном сне, где я, связанный по рукам и ногам с гламурным кляпом во рту, подвешенный за квартиру, наблюдал кощунственное следствие клептократии; гигантский бульдозер сравнивал с землёй сквер – единственное визуальное утешение в пустыне коммерческого апокалипсиса. Я ничего не мог сделать! И не хотел… Преступное, пассивное соучастие? А вдруг, это и есть гармония? Понять, как просто устроен этот сложный мир, чтобы его принять… Стоп! Гадский сосед всё же хочет украсть таблетки. Доктор!

– Какой сейчас год?

– Абьюз.

– Повторите…

– 1917.

– Уверены?

– По виду из окна, однозначно.

– Мы закроем окно. А теперь?

– 1970.

– Сейчас 2008.

– Предположим.

– Ночью Вас видели со шваброй, помните что-нибудь?

– Помню, как спала в белых кружевных трусиках, больше ничего.

– «Ничего» из одежды или ничего не помните? Это важно…

– Хамло!

– Спасибо, мы Вам перезвоним.

Судя по запаху, я нахожусь в какой-то больнице; по состоянию стен, больница находится где-то в России; по странным людям, норовящими казаться «нормальными», это провинция. Судя по всему, мне не повезло. Отнесусь к этому пока философски, в крайнем случае, как к судьбе.

– Мистер Так, 10 лет задаю один и тот же вопрос, а Вы даёте один ответ. Хватит издеваться. Зачем Вы здесь?

– А Вы?

Больше всего в Докторе Пике раздражает «уверенность в завтрашнем дне», как будто у него тайная договорённость с Богом. Ещё избирательная манерность. Пару лет назад он разговаривал в подсобке с одним стариком так, будто тот отдал ему на растерзание душу и ещё доплатив за это. А вчера наблюдал его оперный подкат к Мэри: шекспировские сцены снизошли с кучевых, радужных облаков; может, в этом причина её ежедневной мини-юбочности?

– Вик, пойдём со мной.

– Мне не разрешали вставать.

– Сегодня можно…

– Куда пойдём?

– В туалет, хочу кое-что показать.

– Хорошо. Всю жизнь этого ждал!

Я зна(л)ю Тора, хороший художник, ценил жизнь. Сейчас ему тяжело. Столько забыто и скомкано в его голове! Как и картины, где-то свёрнуты в один комок разочарования… Последние его слова в здравом рассудке: «Искусство – это средство маскировки на поле истребления времени!» – по иронии, это его и первые слова в нездоровом уме. Жаль, у меня не было фотоаппарата. Такие моменты надо сохранять, ибо они доказывают, насколько хрупок наш мир. Он наш?

– Не видел Сестру Мэри?

– Слышал скользящий стук каблуков в конце коридора…

– Когда?

– 5 лет назад. Тогда она была изящнее.

– О, Господи, Вик! Опять шуточки… Я серьёзно.

– Забавно, а ведь я был на другом конце планеты, на закате рассвета рисовал берег.

Не помню, как меня зовут, и чаще кажется, это несущественно; где и когда я нахожусь: год, месяц, неделя, день, время суток, погода, утки или вороны. Испытываю жизнь, или она испытывает меня? Где находится моё сознание?

На прошлой неделе выполнил пикантную и относительно вульгарную просьбу Сестры Мэри, за что она разрешила записывать мысли в маленький блокнот старым советским карандашом; дико неудобно, зато осознанно. Было ещё одно условие – его нарушил неоднократно, и если это обнаружат, то блокнот заберут навсегда. Но карандаш им точно не отнять! На него особые планы… Я даже слепил для него сейфик из жёлтого пластилина, оставленного здесь с прошлой жизни – он достаточно твёрд.

– Подними ноги!

– Тихо, Коп, я пишу…

– Да-да, у тебя воображаемый блокнот и карандаш. Давай, сдвигайся! Мне надо этаж отдраить.

– А потом?

– Не твоё дело…

– Ты устал, наверно? 30 лет одно и то же. Корабль плывёт ко дну.

– 38, умник…

– Не злись. Мне тебя искренне жаль.

– Себя пожалей! Я через час пойду домой, а ты будешь сидеть, тени кормить.

– Я уже дома.

У Старика Копа никого нет, но он делает вид, что его ждут. Возможно, но с какой целью: просто увидеть, обнять, спросить о самочувствии, мыслях, страхах и мечтах? Ждут его призрачную зарплату? Или когда покинет мир… Нет ничего относительней в жизни, чем ожидание.

– Хи-хи, нравится? Это я для тебя надела сегодня.

– Да, чёрные кружева, мне нравится, очень. Одновременно обтягивает и создаёт невесомость…

– Можешь стянуть юбку, разрешаю.

– А вдруг нас увидят? Я боюсь…

– Никто не увидит, дурачок. Дверь закрыта.

– Да, но кто-нибудь захочет в туалет. Слышала о смартфонах с камерами, что видят сквозь стены?

– Потерпят. Мы же быстро, хи-хи.

– Ладно… Ох, как изящна ты сегодня.

– Хи-хи, только сегодня?

– Только сейчас…

– Сейчас?!

По средам, да простит меня Алан Тьюринг – надеюсь, ко мне приходит человек, которого я безмерно уважаю и опосредованно люблю: Маэстро Астро – по жизни психолог, по призванию поэт. Его стихи, как тесты, а тесты, как стихи; диагностика личности глубока, опросники совершенно точны. Особым успехом пользуется у женщин, потерявших чувство реальности. В кафе не оставляет чаевых, но приятное послевкусие: будто тебя промыли вековыми верхушками всех наук разом; звучит, как «нагнули раком», да? Неописуемое ощущение, зацикленный катарсис, но до занавеса отбоя… Не любит критику: как-то посоветовал ему «не утруждаться тестами», а прислушиваться к дверям – по ним легко определить психологический климат и состояние входящего или выходящего… Маэстро не оценил: хлопнул дверью, натравив на меня санитаров. Больно.

– Мистер Так, я Вам задам сегодня!

– Не надо!!!

– Очень серьёзный вопрос – его не задавали лет шесть. Готовы?

– Странный вопрос…

– Ха-ха! Знаете, где находитесь и с какой целью?

– Я это каждые шесть минут задаю. Где вы были!?

– Не в этом смысле… буквально.

– Фактически.

– Как изменилась Ваша жизнь после «Фантомного Карантина»?

– Изменилось всё, только непонятно, «где» и с «кем».

– В дебри уходите. Придётся ещё шесть лет ждать, ха-ха.

– Я полностью изменился. Стал профессиональным интровертом.

– Уже лучше…

– Эрн Хем говорил, что человек – единственное животное, умеющее смеяться, хоть и для этого у него практически нет причин. А как же обезьяны, доктор? Их смех заразительнее и чище.

– Что ж, за ним уже выехали, ха-ха.

– Sub specie aeternitatis.

– Чего?

– Проехали… Спина болит. Засиделся в ресторане на афтепати после камерной выставки современного искусства: столиков мало, зато – сколько больших персон; и как в цивилизованном обществе, для всех нашлось место – от лживых бунтарей до честных конформистов; меня всегда интересовали «посерединке» – на риск там и сел. Как чудесно угадал! Испытал личную сенсацию. Напротив меня, вечно отказывающегося от еды вне офиса, сиял, погружённый в салат, Вы не поверите… Вуди Аллен! Изрядно подвыпивший. На лице его свисали ручейки пота от интригующего дня. А глаза… Боже! Эти заострённые глаза, как два маленьких озера Байкал, никогда и ничем не опьянить. Он сразу почуял, что я хочу высказать множество историй, и в знак доверия отодвинул все тарелки с салатами, чтобы они меня не смущали. Я не усидел, хоть и парализовался от неожиданной встречи с кумиром: «Мистер Аллен, для меня честь признаться, что долгое время считал Ваши фильмы – мыльными пустышками, скучнее которых, может быть только сезонный сериал о тиражной любви и глянцевом расставании. Когда же на рубеже кризиса среднего возраста меня осенило, что решил писать книги, стал замечать в кофейных перерывах, как край глаза задерживается на сценах хитросплетения глубинных страстей Ваших, казавшихся ранее, “скучных” героев. Теперь не просто радуюсь, когда случайно застаю по телевизору эти фильмы, а не выбрасываю его, пока их ещё показывают в дождливо-пятничные вечера!» – высказал я на одном дыхании. После чего гений междустрочия моргнул, аккуратно вытер рот салфеткой, опустошил стакан с водой, встал, чуть нагнувшись ко мне, и деликатно произнёс с милейшей улыбкой на весь стол: «Интересно взглянуть, что у Вас там…».

– …ха-ха, простите, отвлёкся. Это на латыни?

– Есть два типа людей: кто понял жизнь и не торопится; понял и торопится; ещё третий – кто всё не понял и куда-то тормозит. Последних стараюсь «размыть» на фотографиях. Не приписывайте, пожалуйста, это к «искажению восприятия».

Давно, примерно в это время года и суток, меня навещала подруга. По крайней мере, она так называлась, сказав с убедительно-острым взглядом, чуть вбок-вправо, что «никогда меня не оставит», доставая апельсинчик… С тех пор её не видел. Прошло три года – по ощущениям, 3000 лет. Скорее всего, она «не оставляет меня» с кем-то другим в другом месте. А что, так можно было?! XXI век на задворках. Киберпанк, который мы начинаем заслуживать. Я б и рад не быть скоропалительным… Мозг – враг мой и единственный друг в царстве вертихвостки-времени.

– Получена информация. Один из клиентов записывает мысли в блокнот карандашом. Что думаете?

– Старина Грабль, не заостряй внимание. Даже если это и Так, мысли не уйдут за пределы блокнота.

– Надеюсь. Нам не нужны проблемы, а мысли всегда вызывают их. А вдруг он не один такой?

– Мы с Вами работаем уже двадцать лет, поверьте, нет причин для беспокойств.

– Да, но в этом году клиентов больше. Не успеваем мониторить. Риски и издержки растут.

– Не забывайте, клиент всегда прав. Улыбайтесь и делайте «вид». Таблеток на всех хватит.

Они регулярно устраивают спор в дверях моего кабинета. Может показаться, что обсуждают чертоги социальных проблем, но состояние стен говорит, что все разговоры о поведении клиентов – таких, как я, и обречённых калек по цеху.

В основания трещин давно установлены микро-датчики, записывающие каждое движенье и бездвижемость. В таких условиях невозможно работать, тем более – творить. Не уверен, что Богу было бы комфортно создавать мир, зная, что за ним наблюдает какая-то структура экономики и её вечно теневые черти. Противно, что всё это они осуществляют под предлогом: «Сделать нашу жизнь счастливой»; собирая конфиденциальную информацию, улучшающую персонализацию… Нам, калекам, не нужна реклама, а понимающее молчанье! Ыыы!

– Ха-ха, серьёзно?!

– Да, я засунул руку в её трусики, приспустил юбку. Она растрогалась. Выдохи стали глубже и жарче…

– Не торопись, дай запишу!

– Она встала на колени и начала снимать с меня трико. Её лицо обволакивал румянец. Глушащая тишина и поскрипывание каблука об стену… – резко открывается дверь.

– Так, что это мы тут делаем? Я запретил все виды карточных игр, и вообще! Откуда, мать вашу, это?

– Сэр Пу, простите нас! Мы же никому не мешали.

– Отставить! Кто был в туалете 10 минут назад?

– Мы не знаем, Сэр. Мы были тут, играли в «дурака»!

– Вам конец, шулера. Даже не представляете, на что подписались. Мэри! Живо сюда; «бамазипин» две дозы, срочно!

– Разрешите исправиться, Сэр Пу?

– Молчать! Глотать!

– Омг, спасибо, Сэр.

Вик – заядлый игрок. В прошлой эре проиграл в карты за месяц столько, сколько мало кто зарабатывает за жизнь. Это достойно, как минимум, восхищённого недоумения.

Периодически играет сам с собой, пока никто не видит, будто пытаясь отыграть все долги разом; опять звучит, как «раком»; самое отчаянное зрелище из всех, что я видел, после выпусков местных новостей до того, как их прикрыли – или они сами, замучившись рассказывать про колдоёбины и рыночные разборки.

– Так, готовы?

– Нет.

– Тогда начнём.

– Что видите перед собой?

– Отдалённо напоминает картину.

– Хорошо, не торопитесь. Ещё версии?

– Пьянице дали продырявленную банку с текучей краской. Он ходил по холсту, не понимая, откуда рождается этот «шедевр», пока банка не опустела, доведя мастера до похмельного оргазма, о чём он потом интригующе рассказал журналистам.

– Оригинально!

– Говорят, стоит 15 млн. долларов. Надо повесить её в нашем туалете: от безысходности она может и возбудить, ускорив процесс.

– Мы специально доставили её из Вашей личной коллекции. Долго не могли понять, в каком из домов она находилась.

– У меня есть дома?

– Ещё какие! Вы иногда вспоминаете о них.

– Мой дом здесь и сейчас!

Просыпаюсь с чётким ощущением, что лучше бы не просыпался, как Эдвард Мунк, считающий свою комнату адом. А может, я и не просыпаюсь? Как небеса позволяют человеку распахивать глаза в этом цветном кошмаре? Каждый день одно и то же: таблетки, кровать, тесты, тени, голоса, чёрные точки, куча дерьма под кроватью, по запаху – не моего; куча людей, делающих вид, что они люди и знают меня; их «безопасные» улыбки, а за ними – оскал! Доктор Пик, когда-то последний оплот моего доверия к людям, утверждает, что у меня есть дорогая недвижимость в нескольких районах Нью-Йорка, на пересечении 14-й улицы с 6-й авеню, например, и я мог бы в любой момент туда выехать… Что за бред? Оставьте в покое. Меня заебала эта жизнь! То, как она сложилась. Как сложил её я… Мои мысли – это всё, что осталось. Нет ничего реальнее и ценнее их. Ничей опыт не заменит личную боль. Оставьте меня, клёпаные козлы!

Ох уж эта зона пониженного давления. Спишь 13 часов. Встаёшь, чувствуя, что не спал сутки. Недели превращаются в один большой день. Изредка подсознание забавляет тебя: например, пьёшь кофе во сне и просыпаешься, а наяву – наоборот. Замкнутая мгла, где Солнце, выглядывающее пару раз в месяц, воспринимается как аномалия. Неважно, каким ещё цветом будет небо в окне: мы знаем, наш срок и участь – серость со всеми оттенками. Почему я захотел дракона с татуировкой девушки? Короткое помрачение грязного безумия.

Запись -271. Осознание тщетности бытия обычно приходит по утрам. Особенно, когда под утро ложишься спать. Накапливается критическая масса размышлений в виде токсичных осадков реальности. Смыслы жизни экстраполируются в «Великое молчание». Пока мы хаотично или системно блуждаем, энтропия хладнокровно подводит Вселенную к обрыву. Дальше – это кино выносимо смотреть только с закрытыми глазами, а лучше тихо выйти из зала. Я же из серой комнатки выхожу глазами на подчёркнутый жёлтым, багровый восход, внушающий блаженное чувство вечности в оправе окна. Сердце обтёсывает мурмурация смешанно-гложущих чувств. Подобное язвительное давление в области желудка испытывал в острую нехватку женщины, или кого-то рядом, чтобы скрасить ненасытное одиночество; потеребить кончики её волос на берегу влажного дыхания, созерцая волны мурашек на горизонте млечно-невинных коленок в пыльных лучах…

Ни для кого не секрет – восприятие жизни зависит от установок мировоззрения. Конченый экзистенциалист во всём видит тщетность. Критический романтик до последнего одухотворяет, а индивидуальные предприниматели всюду подсчитывают прибыль. Один восход над океаном кому-то покажется банальной декорацией. Другой, наблюдая, как его контраст рассеивает бетон падшего города, подсвечивая ржаво-золотым унылые макушки девятиэтажных великанов, застрявших в персидской синьке – молчаливо вознесёт павший чувственный опыт, невольно расширяя значимость бытия и свою неотъемлемость, на что бы то ни было.

– Коп, отвлеку на минуту? Важная информация…

– Конечно, Директор Принт.

– На Вас с очень надёжных источников поступила жалоба.

– Чего?! – швабра камнем выпадает из рук.

– Не даёте клиентам созерцать одну точку перед отключением. В регламенте есть пункт, Вы подписывали договор. Нам не нужны проблемы. Финансирование не резиновое. В любой момент программу могут свернуть, койки сократить, нас повертеть. Достаточно одной утечки, и оптимизация неизбежна.

– Я 38 лет драил ваши гнилые полы!

– Простите, но 30.

– И что, уволите меня?!

– Уже уволили. Сдайте швабру в служебное хранилище, и одежду – она Вам больше не понадобится… Лето обещает быть жарким.

– Мерзавцы!

– Попрошу удалиться.

По четвергам меня навещает Сестра Лимбо. Догадываюсь, ей платят за то, чтобы она держала меня в возбуждении после приёма экспериментальных препаратов.

Она лесбиянка, хорошо образованная; очень хорошо, поверьте. Всегда знает, что надеть, особенно, что снять и с какой скоростью. Скорость важна – это манипуляция временем. Несколько раз замечал её с Сестрой Мэри. Они безмолвно флиртовали, ласкались чуть ниже пояса, щепая юбки… Эхо их чирикающего хихиканья пронизывало все щели моих коридоров, каждый угол…