Текст книги "Ультрафен"

Автор книги: Александр Миронов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

– Юлия Петровна, вы упоминали про саботаж, про забастовку, что это? Такое вроде бы у нас не принято.

– Хм, – она дернула уголком рта в усмешке. – Отказался от незаслуженного вознаграждения, вот и весь саботаж.

21

Осенний вечер. Тополя и клёны уже осыпали листву, только перед горкомом партии и исполкомом стоят вечно зеленые "голубые" ели. Над горкомом, ДК "Нефтехимик" вывешены праздничные флаги, плакаты. На стенах Главпочтамта, в промежутках между окон, подновленные портреты членов и кандидатов в члены Политбюро, начиная с Брежнева, Алиева, Андропова… и кончая Сусловым, Устиновым, Щербицким, Черненко.

Канун 7 Ноября. На площади Ленина, перед его памятником, начинается установка трибуны.

Шпарёвы выходят из ДК "Нефтехимик", где Анечка занимается в музыкальной студии, проходят по площади мимо горкома и направляются по проспекту К.Маркса. Идут в сторону остановки автобуса "Аэрофлот", он же и "Детский Мир".

Родители расспрашивают Анечку – ей двенадцать лет – о её учебе в школе, в музыкальной студии. И радуются успехам дочери.

На "Аэрофлоте" долго ждут автобус, едва влезли в него, переполненный, осевший. Едут до остановки "Парк Строителей".

Там отпустили дочь домой.

Юра предложил прогуляться им по парку

– Редко мы с тобой, Юлюшка, выбираемся на природу, – сказал он, оглядывая высокие сосны. – Вот уже снег выпал. Промелькнуло лето… – вздохнул с сожалением.

Она была согласна с ним, прильнув к его плечу.

– Через год-другой купим машину, я тебя из леса вывозить не буду. Каждый вечер куда-нибудь ездить будем. На Ангару, на Китой. На Байкал съездим. Хочешь на Байкал?

– Хочу! – засмеялась она. – Как интересно, заманчиво…

– За омулем поедем. Кстати, у меня есть один знакомый бурят, хороший парень, на Ольхоне живет. Он нам байкальских тюленей покажет. Давно хочу с ним повидаться, а тут всё брошу, и поедим. Можем отпуск взять, у него с недельку пожить. Прекрасный отпуск получится…

Юлия смотрит на него. Тоска, звучавшая в его голосе, насторожила.

– …А еще хотелось бы показать тебе дом Эйзенхауэра. Хрущев для него на берегу Байкала выстроил, но тот не приехал. Говорят, шикарный дворец…

Юлия спросила:

– Юра, у тебя на работе все в порядке?

Он удивленно посмотрел на нее.

– С чего ты взяла?

Она не ответила. Продолжала глядеть ему в глаза. Он снисходительно усмехнулся.

– Хм. Психолог…

– Ну-ну, рассказывай, – стала настаивать Юлия.

Он некоторое время помолчал, потом вновь усмехнулся.

– Ничего особенного. Так, мелочи… Просто ты не будешь иметь премиальных в размере восьмидесяти рублей.

– Тебя за что-то наказали? За плохой техосмотр? Но он ведь ещё не скоро. Может авария?.. С тяжелым исходом?.. – заволновалась она.

– Успокойся. Просто я отказался от премии. Эти деньги не мои, Юлюшка. Не наши… Помнишь, я тебе рассказывал, что я нашёл пустой ангар на заводе бытовой химии? – Она кивнула. – Ну, так вот. Вначале я договорился с Эппелем, директором ЗБХа. Потом с Блатштейном. Короче, его отдали автоколонне, он нужен нам был под автобусы. Потом договорился с рабочими, со слесарями и шоферами, и они в нерабочее время его переоборудовали. Полы забетонировали, отопление, свет провели. В общем, поработали ребята, и к холодам поспели. Я им наряд закрыл. И вот сегодня, перед праздниками, им выдали зарплату по наряду. И мне тоже. Хм… Отчего-то даже больше, чем им? Я себя и в наряд-то не вписывал.

– Ну, наверное, посчитали, что твое участие тоже должно быть как-то отмечено, поощрено.

– Я не был бы против, если бы вознаграждение это было не из этого наряда. А тут их чистая зарплата, и я к ней не имею ни малейшего отношения. Хм, хорош был бы я. Оттяпал у мужиков куш и притом приличный. Им по шестьдесят, а мне аж восемьдесят рублей. Во, пахал!..

– …Вот вам первый пример, как завоевывать дешёвый авторитет у рабочих, – сказала Юлия, отрываясь от воспоминаний. – А вот второй, – продолжила она. – В течение двух лет Блатштейн сыграл себе две свадьбы. Одну на турбазе «Юбилейная», вторую – в ресторане «Тайга». Слышали, поди?

Феоктистов утвердительно кивнул.

– Ну, как не слышать? Весь город смеялся, ахал. Сдурел мужик на старости лет. Да хоть бы как-то скромно, соответственно возрасту. Так нет… И первую свадьбу наше предприятие обслуживало, и вторую тоже. Несколько легковых автомобилей зафрахтовал и притом, не на свои кровные. Но гостей оказалось больше расчётного, не хватило транспорта. Ну и Яков Абрамович звонит в автоколонну, чтобы к ресторану подали дежурный автобус. Дежурным механиком как раз был Погодин. Пал Никифорович – Юрию Максимовичу: как быть? Единственный, мол, аварийный автобус остался. А вдруг что случится на комбинате?.. Юра ему диктует телефонограмму: дежурный автобус с территории комбината не выпускать! Передал: начальник автоколонны. Принял: дежурный механик. Согласно её, этой телефонограммы, Пал Никифорович и не отослал автобус в "Тайгу"… Я-то не знала, что и как. На другой лишь день узнала, на работе…

22

Лето. Утро. Начало рабочего дня.

В здании ЛОУТа в вестибюле первого этажа, возле большого трюмо приводит себя в порядок сослуживица Юлии Петровны, Кирюхина Валентина. Эмансипированная сорокалетняя молодячка. К зеркалу подходит Юлия, поправляет прическу, воротничок белой блузки. Здороваются.

– В этом трамвае… Пока доедешь, всю истреплют, измочалят, – ворчала Кирюхина. И спросила: – А твой, говорят, опять отличился?

Юлия покосилась на неё в зеркале.

– Чем это?

– Чем? Ха!.. – удивилась Валентина, перестав начесывать кокон на голове. – Как же! Он, говорят, Блатштейну всю обедню испортил, то есть свадьбу?

Юлия настороженно уставилась на неё, забыв про свой туалет.

– Ты что?.. Как с луны свалилась! Или ты дома не ночуешь? Ладно, разыгрывать тут… Расскажи лучше, как у него на это духу хватило? Свадьбу самого Блатштейна не уважить!

– С-свадьбу… Блатштейна!

– Ну конечно! Да ты что, прикидываешься или на самом деле с мужем порознь спишь? Ха!..

Юлия отходит от трюмо и устремляется на лестницу, ведущую наверх. В кабинете подходит к телефону, срывает с него трубку. Её охватил испуг и предчувствие беды. Да, именно тогда она почувствовала первые признаки её.

– …А потом, ведь у евреев каждую неделю Пречистые Четверги, – продолжала Юлия. – Берут на предприятии автобусы и едут на турбазу УВКа – управление водоканализации. И тут Юрий наш Максимович вмешался. Запретил выпускать транспорт на подобные мероприятия. Потом какие-то конфликты с офицерами ГАИ и военкомата, из-за которых Юру стали ежегодно по два раза на году и месяца на два-на три на военные переподготовки призывать.

– Вот он, "партизанит", – Анечка показала на фото, где Шпарёв в солдатской форме, выцветшей, мешковатой. На погонах сержантские лычки. Длинный пальчик девушки, как миниатюрная указка, прошёл под фотографией.

– Служил в морских частях, а переподготовку проходил то на стройке, то на уборке урожая, то вообще баклуши бьют. И везде они, "партизаны", говорит, никому не нужны. Месяцами болтаются, пьют… Только тогда, когда его в слесари перевели, отстали. Партизанщина кончилась. В прошлом и в этом году уже не трогали.

Вдруг Юлия Петровна спохватилась.

– Анатолий э…

– Максимович, – подсказал Феоктистов.

– Ну, вот ещё один Максимович, – улыбнулась Юлия Петровна, как чему-то приятному, даже, может быть, родному совпадению. – Анатолий Максимович, а что, если нам попить чая, а? Чая или кофе?.. А то заняли вас разговорами. Вы ведь тоже, поди, еще не ужинали?

Феоктистов, не ожидавший такого предложения, не сразу нашёлся, что ответить. Не успел отказаться.

– Да вы не стесняйтесь! Пожалуйста! – воскликнула девушка, встав перед ним и взявшись за альбом, видимо, желая его закрыть и освободить от него гостя.

– Ну что же… Хорошо, – улыбнулся он ей. Кажется, эта девчушка все больше забирает над ним власть.

– Вот и ладно. – Юлия Петровна встала, пряча платочек в карман передника. – На кухне и продолжим разговор.

– Юлия Петровна, только у меня одна просьба, – Анатолий передал альбом Анечке, – дайте мне фотографию Юрия Максимовича. Я позже верну.

– Да возьмите, какую посчитаете нужной.

– Если можно, вот эту, на подножке КРАЗа. Я как понял, она последняя?

– Да вы что? – воскликнула Анечка. – Вот здесь, в конце, – открыла альбом на последней странице. Там находилась пачка фотографий в чёрном конверте ещё не вставленных в рамки альбома. – Вот, мы здесь всей семьей. А вот папка один на скамейке сидит в парке "Строителей". Этой весной я его сфотографировала. Такая подойдет? – она подала выбранную фотографию следователю.

На снимке Шпарёв был в костюме, в белой рубашке с расстегнутым воротом. Сидит нога на ногу, руки замком обхватили колено. День солнечный, однако, лицо у него задумчивое, взгляд устремлен вперед и, похоже, не на близлежащие предметы, а на что-то, чего даже солнечный свет не может высветить.

– Подойдёт, Анечка. Спасибо!

Юлия Петровна вышла на кухню. И Аня оживилась, всплеснула руками.

– Анатолий Максимович! – воскликнула она полушёпотом. – Я!..

Он вновь приложил палец к губам. Сдержанно улыбнулся.

– Тише, Анечка! Не надо так эмоционально.

– Да я!.. Я просто не знаю, как вас благодарить?.. Скажите, что для вас сделать и я, не задумываясь, сделаю!

– А вот тут вы, сударыня, не правы, – покачал он осуждающе головой. – При любых обстоятельствах думать надо. А сделать ты, пожалуй, кое-что можешь.

– Что? – девушка немного покраснела, поняв, что сказала что-то лишнее.

– Вернуть мне майку. Если она…

– Да я сразу же её выстирала! Вон она, на балконе…

Анечка, охваченная радостным порывом, поспешила на балкон. Отбросила тюлевую занавеску, прикрывавшую дверь, и тут же вернулась.

– Я её сейчас выглажу…

Анатолий, поднявшись, перехватил девушку за руку.

– Да успокойся ты, Анечка, не суетись! – улыбнулся он и взял из её рук майку. – Я на себе выглажу.

Аня растерянно и в то же время согласно закивала. По импульсивным движениям, по ясным горящим глазам было видно, что она в восторге, в эйфории от обожания к нему.

Феоктистов какое-то время залюбовался ею, не в силах отвести от неё глаз. Черты лица его смягчились, в уголках губ застыла счастливая улыбка. Он уже забыл о раскаянии, с которым шёл сюда.

Стук посуды на кухне вывёл из минутного гипноза.

– Анечка, проводи меня в ванную, – попросил он.

Та тряхнула кудряшками, не сводя с Анатолия влажных глаз. Взяла его за руку и потянула за собой. В коридорчике включила в ванную свет и открыла дверь.

– Прошу, Анатолий Максимович, – пригласила она, сделав мягкое движение рукой. Он улыбнулся и прошёл в ванную комнату.

Ванная была чистая, блестящей, наполовину выложенной голубой кафельной плиткой. В стену над водяным смесителем было вклеено вместе с плиткой большое зеркало. Анатолий, переодеваясь, смотрелся в него, погладил шрам под левой грудью от огнестрела. Над умывальником вымыл с туалетным мылом руки, ополоснул лицо холодной водой – оно горело. Потом промокнул руки и лицо о полотенце, висевшим на вешалке у двери, и стал натягивать тельник. Надев майку, пригладил её руками, улыбнулся чему-то. Надел рубашку.

23

Кухня была небольшой, как и многие "хрущёвки", куда после переодевания вошёл Анатолий. Холодильник "Бирюза" стоял у двери. За ним – самодельная тумбочка под мойкой. У стены – газовая печь, стол, скорее даже столик перед окном, четыре табурета перед ним. Посудный шкафчик, выходящий торцом к двери, стоял у противоположной стены.

По сравнению со старыми кварталами, в доме, в котором он сам живёт, здесь тесновато, не больно-то развернётся семейка даже в два человека.

Анечка поймала его за руку.

– Проходите, пожалуйста! – повлекла его к табурету возле шкафа. – Присаживайтесь!

На столе уже стояла большая сковорода с жареной картошкой. Тут же чашка с солеными огурцами и помидорами. Тарелочка с вареной колбасой, ваза с хлебом. Три десертные тарелки стояли по разным сторонам стола и перед ними лежали вилки.

Юлия Петровна ему первому наложила приличную горку картофеля в десертную тарелку.

– Кушайте, не стесняйтесь. Колбаску, овощи, хлеб. Уж чем богаты.

– Спасибо.

Анечка поближе к нему пододвинула колбасу и овощи. Как только он вошёл, она увидела на нём майку, треугольник которой выглядывал из-за отворота рубашки. Красный румянец еще больше окрасил ей щеки. Улыбка на лице была счастливая и застенчивая, что радовало и смущало Анатолия одновременно.

Какое-то время ели молча.

За кофе Феоктистов возобновил разговор.

– Так, Юлия Петровна, что там дальше с Юрием Максимовичем? Вы что-то о забастовке начали было…

– Да какая там забастовка, – усмехнулась хозяйка, но сосредоточилась. Чайная ложечка в руке стала рисовать контуры цветов на клеенке стола. – Шофера отказались выезжать в рейс на неподготовленных автобусах. Был задержан выезд на три часа. Подробности я, конечно, не знаю. Сам Юра старался меня меньше посвящать в такие дела. Берёг… – всхлипнула и тут же взяла себя в руки. – Опять на работе узнала, – грустно усмехнулась. – Местное радио быстрее доносит… Потом суды.

– Его что, судили? – удивился Феоктистов.

– Да нет. Водителя из его автоколонны. Юра на суде выступил в его защиту и обвинил в аварии руководителей комбината, сотрудников ГАИ и военкомата.

– А они причем?

– Так они же организовали в Баяндай поездку. За мясом. А зима, дороги скользкие, перевернулись. Весь материальный ущерб на шофера хотели повесить. Юрий Максимович, как общественный защитник, настоял на том, чтобы ущерб поделили на всех участников поездки.

– И получилось?

– Да, как будто бы… Той же зимой руководители комбината на Байкале утопили новый "Рафик". Хотели потихоньку списать. Так Юрий наш Максимович и тут вмешался. Говорит: шофёр провинился – под суд, как сами – так концы в воду… Только, кажется, им ничего не было, или был какой-то смехотворный штраф.

– Вам ещё кофе налить? – спросила Аня, соскакивая со стульчика, заметив, как Анатолий отодвинул пустую чашечку.

– Нет, Анечка, спасибо! Я и наелся и напился. Очень было всё вкусно и сытно. Спасибо!

Юлия за время разговора на кухне, почувствовала изменения в следователе, но не сразу могла их понять: и необычное возбуждение Ани, и суета и хлопоты дочери перед гостем, – пока взгляд не наткнулся на уголок тельняшки у него на груди. Догадка уколола сознание. Ей захотелось подняться и пройти на балкон, и удостовериться: висит ли там чужая майка? Но Феоктистов поднялся первым.

– Ну что же, Юлия Петровна, Анечка, ещё раз большое спасибо за хлеб-соль! Теперь могу до полуночи терпеть, а то и до утра.

– Вы что же, ещё и ночь собираетесь работать? – спросила Юлия, тоже поднимаясь.

– Да как вам сказать… – замялся он. – Ночь не ночь, но раннего покоя мне не будет.

Юлия с сочувствием покачала головой.

– Да-а, работа у вас. Жена, поди, вся на нервах?

– Да нет, женой пока не обзавелся. Все как-то не сподоблюсь. С родителями живу. Они да, они переживают.

Все направились в прихожую.

Анечка, опережая мать, гостя, первой достигла двери. Создавалось такое впечатление, как будто она не хотела выпускать его из дома.

Анатолий улыбнулся. И, прощаясь с Юлией, сказал:

– Спасибо за гостеприимство и ещё раз за хлеб-соль.

– Не за что, Анатолий Максимович, – сдержанно отвечала она. – Будьте здоровы.

Он повернулся к выходу и наткнулся взглядом на девушку – глаза её блестели жизнерадостностью. Девчонка, ну какая же ты девчонка!.. Анатолий на мгновение оцепенел от охватившего его сладостного чувства. Даже прикрыл глаза. Но тут же встряхнул головой от наваждения и засмеялся непроизвольно, неожиданно и счастливо… И спохватился.

Обернулся к Юлии Петровне.

– Вспомнил Леночку, сестренку мою младшенькую. Как-то под вечер ухожу из дома, а она вот так же, как Анечка, встала у двери и пальчиком по замку стучит, если, говорит, придёшь домой поздно, так и знай, на площадке ночевать будешь.

Все засмеялись, а Аня отчего-то особенно.

– Строгая у вас сестра, – заметила Юлия Петровна, косясь на дочь.

– У-у, командёр! – передразнил он сестру, и это у него прозвучало забавно. – Даже сейчас, уже подросла, а непременно мной командует. Держит меня в "ежовых" рукавицах… Ну что же, пора и честь знать.

И, видя, как подалась к нему Юлия с томившим её вопросом, сказал:

– А вам, Юлия Петровна, сейчас нужно набраться терпения. И не отчаиваться. С моей стороны будет сделано всё, чтобы разыскать вашего мужа.

– Значит, вы будите искать?

– Ну, коли, я посетил вас, – и в шутку добавил: – должен же я теперь кофе отработать.

– Ой! Да что вы! Мы ж без задней мысли…

– Ну, так и я без задней мысли, а по долгу службы. И запишите мой служебный телефон. – Назвал номер.

– Мы записали! – воскликнула Анечка и покрутила пальчиком у виска.

Анатолий посмотрел на неё со сдержанной улыбкой.

– Ну что же, хорошо. Будем перезваниваться. А сейчас, Анечка, выпусти, пожалуйста, меня.

Анечка встряхнула кудряшками и щелкнула замком.

– До свидания.

Оказавшись за дверью, Анатолий счастливо улыбнулся, вздохнул. Не спеша, стал спускаться по лестничному маршу. Ощущение было такое, словно побывал в гостях у близких родственников. А девчонка!.. Ну, какая же она славная. "Господи, и пошто я такой старый!.." – в шутку и всерьёз воскликнул он, пожалев о своём возрасте. Ещё раз улыбнулся, находясь под гипнозом общения с девушкой и её матерью.

На улице обернулся и увидел на балконе Анечку, она махала ему рукой.

Анатолий улыбнулся и тоже помахал ей.

24

– Аня, – позвала Юлия Петровна дочь. – Иди сюда.

Анечка выбежала с балкона.

– Да, мамочка…

– Аня, я правильно поняла: это он?

Анечка смутилась:

– Да, мамочка… – сказала она и припала к её груди.

Юлия Петровна, обняв дочь, стояла немного растерянная и озабоченная. К дочери пришли не только месячные, пришла, кажется, и первая любовь.

Часть 2
Поезд “МОСКВА – ИРКУТСК”, “Байкал”.

Ночь. На второй полке лежит пассажир. Он спит. Ему грезится сонный кошмар…

Небольшая комнатка в доме барачного типа – та, в которой когда-то стоял гроб с военным.

В комнате трое: две женщины, одна пожилая, другая молодая и красивая, и маленький мальчик.

Он играет в какие-то игры с предметами, заменяющими ему и лодки, и машинки, и куклы. Здесь были, за неимением настоящих игрушек, и обрезки чурочек, и щепки, связанные при помощи ниток крестиком, напоминающие человечков, и сучки, представляющие каких-то животных, – при определенной фантазии подобное можно представить, чем мальчик, похоже, обладает.

Женщины ведут разговор. Молодая нервничает и сетует на превратности судьбы.

– Что мне теперь делать? Куда я с ним?.. – кивает она на ребенка.

– Да не волнуйся ты! Тебе ли переживать? – успокаивает пожилая. – Тебе ли с твоей красотой нос вешать, Антонида? Только подмигни…

– Ага, подмигнула… – вновь кивает на мальчика.

– Хочешь, я тебе снова присватаю?

– Спасибо, Аркадьевна. Мы уже это проходили.

– Так кто же знал, что его так скоро кондрашка приберёт? Ведь герой был. В орденах, в медалях, и чин не малый. В раёне секретарем был.

– Орденов понахватал, а здоровье растратил. Дома жил, как на войне. Ни днём, ни ночью покоя не было. В каждой бочке затычка. Андрей Марьянович, там чепе – срывается, ночь-полночь, едет. Андрей Марьянович – аврал! Бежит. Кровью харкал, а дома не сидел. И вот добегал. Другие горкомовские и райкомовские работники зад от стульев не отрывали – им все: и квартиры, и путевки, и машины, а этот… – отмахнулась, – малахольный. Это ты: начальник большой, холостой, молодой, с войны пришел – герой. Ге-ррр-ой! Другой бы квартиру путную выхлопотал, на курорт бы семейную путевку, как фронтовик и секретарь райкома партии, стребовал. А он все отмахивался да жданками почивал. Ни себе, ни мне, ни ему, – кивает на сына. – Оставил вот…

Антонида хлопает от расстройства себе по икрам и обводит слезящимися глазами комнатку, скромную в ней обстановку.

Мальчик подает голосок.

– Мамочка, я кушать хочу.

Антонида продолжительно смотрит на него, словно не узнает. Лицо холодное, отчужденное, но отвечает ласково.

– Потерпи, маленький. Нет еще ничего.

Мальчик послушно склоняется к игрушкам.

– Ты, Атонидушка, не психуй, успокойся, – уговаривает женщина. – Сядь-ка, я тебе вот чего подскажу. Сядь.

Антонида придвинулась к Аркадьевне ближе и откинулась к стене.

– Ты вот чего… перебирайся-ка ты в Майск. Город молодой, строящийся, там сейчас молодежи, мужиков, как омулей в бочке. А баб – пшик! – нету. Если ты не сробеешь, то такого подцепишь, какого душе угодно. И город на новом месте и люди разные. Кумекаешь?..

Антонида кивает на сына.

– С таким приданым?

– Ну-у, можешь на какое-то время у меня оставить.

– А потом?..

Призадумались.

– Ну, думай, душа моя, думай. И не отчаивайся. Жись-то одна, пристраиваться как-то надо.

…Лето в разгаре. В лесу, на полянах цветы: жарки, васильки, ромашки. По оврагам колышется Иван-чай. Отовсюду слышится щебет птиц. В зеленом могучем лесу кукует кукушка, нагадывает кому-то долгую жизнь. Где-то неподалеку стучит дятел. Тайга шумная и трудовая.

Из города Усолья-Сибирского по проселочной дороге идет молодая женщина. Она ведёт за руку мальчика лет четырех. Он одет во всё чистое, как на праздник, в рубашку-матроску с широким воротом, который окаймлён тремя темно-синими полосками на белом фоне; в коротких штанишках; на ногах сандалии и белые носочки. На голове бескозырка, на лентах – "Герой".

У женщины на руке плетеная корзина, покрытая белой материей.

Женщина уходит из города, и уходит, как видно, навсегда, поторапливается, часто оборачивается, то ли прощаясь с любимым городом, то ли опасаясь преследования или случайных нежелательных встреч. Уходит по ранней зорьке.

За городом сворачивает в чащу, в лес…

На полянах, на лужайках женщина все чаще отпускает руку ребенка, посылая его поймать бабочку, то – за цветочком, выглядывающим из-за дальних деревьев, кустов. Играет с ним в прятки…

…Поезд замедляет ход, и стук колес все реже и реже, и сердце, кажется, тоже замедляет свой ритм. Пассажир испуганно вскидывается, ладонью стирает с лица слезы нардевшие от переживаний и от страха, с детства сопровождающего его. Внутренне содрогаясь, делает несколько глубоких вздохов. Массирует грудную клетку, похоже, сердце начинает сдавать.

Внизу в полутьме соседи собираются на выход. Они обводят прощальным взглядом купе и замечают проснувшегося попутчика. Пожилой пассажир говорит негромко на прощание:

– Счастливо вам доехать!

Мужчина ответил хрипловатым голосом:

– Счастливо и вам. Спасибо за хлеб-соль…

– Не стоит. Мы ж люди, помогать друг другу должны, выручать.

– До свидания! – попрощалась женщина, жена пассажира.

– До свидания…

Дверь за пассажирами закрылась, и купе вновь погрузилось в тишину.

Станция небольшая. Поезд приостановился минуты на две и тронулся. Мужчина некоторое время смотрит в окно с верхней полки, на пробегающие мимо огни станции, на редкие огоньки какого-то населенного пункта. Над ним на горизонте занималась заря, но облака чудовищными животными загораживали ее.

Мужчина не спит. Боится заснуть. Боится пережить продолжение известного ему с детских лет не то кошмарную явь, не то страшного сна.

Бояться стал за сердце, которое после таких наваждений и снов, сбивается с ритма, то замирает, немеет, то окатывает горячей волной.

Всякий раз, успокаиваясь после сна, спрашивал неизвестно кого: к чему они? зачем? и отчего эти видения стали так часты… Такое пережить заново он не хочет даже во снах.

Стучат колеса, покачивается вагон, и пассажир, незаметно для себя самого вновь засыпает…