Текст книги "Корабль отстоя"

Автор книги: Александр Покровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Там, в тылу, перед дверью финансиста, я вдруг заметил, что мой старпом становиться каким-то робким, сгорбленным, скромным, елейным и чуть ли не собирается блеять козлом перед этой сволочью. Неприятно все это было наблюдать.

Входим, и он:

– Не могли бы вы мне подтвердить то, что я только что услышал от своего собственного помощника.

А эта сука финансовая раздувается, разваливается и говорит:

– Подтверждаю. Все правильно.

Такой быстрой смены выражения на лице у старшего помощника командира я никак не ожидал. Сперва он выглядел так, будто он встряхивает часы и прикладывает к уху, чтоб услышать, как они тикают, а потом вроде он услышал то, что хотел, распрямился, стал на голову выше, и тут лицо его темнеет, глаза вылезают из орбит и становятся красными, а изо рта пена как пойдет, как хлынет.

Между прочим, не только я с дрожью наблюдал за всеми этими превращениями старпома из овцы в крокодила. У финансиста просто лысина дыбом встала. Ненадолго, правда, потому что потом он ему было чем заняться – он вцепился в свое седалище.

Первым делом мой старпом сломал в кабинете все двенадцать стульев, выстроенных вдоль стены. Потом он разбил картину «Девятый вал», потом сломал шкаф; как клавиши на пианино, переколотил все горшки с фиалками на подоконнике, потом, после секундного колебания, сломал сам подоконник, и тогда только оглянулся вокруг. В комнате нетронутыми были только стол, финансист и кресло под ним.

Старпом разбивал стол на квадраты рядом с лицом этого бедняги. Удар – квадрат, удар – еще один. Как ему это удавалось, я до сих пор не понимаю.

Когда со столом было покончено, он обратился к несчастному владельцу всей этой лесопилки со словами:

– Извольте кресло.

– Че…го, простите?..

– Кресло, соблаговолите…

– Кресло…

– Его, его, удосужьтесь…

Кресло было переломано в один миг.

– Ну, теперь вроде все, – сказал старпом, оценивающе взглянув на урода. – Разве что… Тебя как зовут?

– Меня? – совершенно потерялся бедняга.

– Ну, не меня же.

– Меня зовут Вася. – До завтра… Вася!..

Назавтра нам выдали пайковые. Полностью.

ЖИЗНЬ

– Сядь!

Когда старпом говорит: «Сядь!» – лучше сесть.

Сами Андрей Антоныч сидят в каюте только в репсовых штанах «вождь наш Мао» и свитере «чш», что означает – «чисто шерстяной».

Перед ним чудовищный стакан грамм на триста и буханка ржаного хлеба. Он достает еще один стакан и трехлитровую банку со спиртом. Наполняет оба.

Вообще-то старпом на корабле не пьет, значит, довели.

– На!

Надо брать.

Вообще-то я тоже не пью. Следует выдохнуть прежде чем…

– Не боись! Градусов шестьдесят, не более…

А я и не боюсь. Главное, не дышать этим дерьмом.

– Вздрогнули!

В глотку вливается огонь. Уй-й!.. бля-я-я…

– Зажуй!

Старпом держит буханку хлеба так, как прочие держат огурец.

– Я только что из штаба флота. Однокашника встретил. С училища не виделись. Лет семнадцать. Бог миловал. В училище он был тихоня и бездарь. А теперь назначен начальником штаба флота и уже адмирал. Я слышал, что он растет, как поганка, но не видел. А теперь довелось. Сподобились. Знаешь, что он мне сказал при встрече? «Что у тебя на корабле можно продать?» Блядь копченная! Этот мир куда-то катится. Херня какая-то. Морду я ему, конечно же, тут же набил… Еще будешь?.. И я не буду. Согрелись, и ладно… И главное, я с ним жрал с одного котла… Суки! Им на все насрать.

Через полчаса старпом уже спал. А утром на подъеме флага он кому-то орал: – И не надейтесь! Да! Я все еще здесь и хер у вас что получится. Оглоеды! Губы надули! Изготовились! Настроились! Рассупонились! Растаращились! Растопырились! Хер вам! А я сказал: хер! Повторите, что я сказал! Вот! Уже лучше! И жизнь чувствуется! А теперь оботрите нижнюю губу и навострите все свои члены на работу! И чтоб я вас немедленно видел раком! Не знаю! Обмажьтесь чем-нибудь!.. Веселящим!.. Да!.. Ну, и так далее минут на десять.

Знаете, я даже выдохнул: фу, блин – жизнь-то продолжается.

ТАКТИКА

Андрей Антоныч несколько не в себе насчет тактики.

Андрей Антоныч – это наш старпом. Он считает, что пусть даже мы корабль отстоя, но занятия по тактике для офицера – это святое. Каждый день.

«Это чтоб вы все в козлят не превратились!» – любит он повторять.

Оно и понятно, наш старпом из командиров разжалован.

Командиром он был ровно пять месяцев.

Первый месяц он сдавал на допуск к самостоятельному управлению, потом на коротких выходах он шлифовал это дело, а затем сходил подо льды, за что его вроде бы представили к «Звезде», но тут он проверяющему из штаба флота в морду дал, и его отставили. Сначала от «Звезды», а потом от командирства.

Так он и попал к нам на отстой, но любовь к тактике у него сохранилась.

Вообще-то, я его занятия хорошо переношу. Даже интересно. Раньше о тактике таким офицерам, как я-то есть химикам и этим долбанутым механикам – знать было не положено, потому что секретно все на каждом шагу, а особого доверия мы не вызывали, а теперь всем насрать триста раз, и мы сами учимся, всему вопреки.

Вернее, нас учит старпом. Вот он стоит и распекает Валеру Кобзева – нашего единственного командира группы дистанционного управления, который к тому же исполняет обязанности командира дивизиона движения, и еще он ходит со всякими бумажками на плавремзаводик, чтоб эти суки у нас ничего лишнего не выдернули.

Дивизия наша живет теперь по такому принципу: спускают бумагу «нужен живой компрессор ЭК-10», потом у нас появляются эти сволочи с ПРЗ и меняют – наш хороший на их дерьмо.

– Кобзев! Почему не были на тактике?

Валера, более известный своим выражением «Нас ибут, значит жизни еще не конец!», оправдывается:

– Андрей Антоныч! Вы же меня сами послали!

– Я вас «послали» не на целый день!

Так они препираются, а рядом пять матросов под руководством великого электрика, мичмана Зубова Модеста Аристаховича, того самого, что недавно у старпома в каюте на крюке пьяненький висел, пытаются затащить к нам на борт компрессор «ЭК-10», для чего проложили палки, положили на него эту штуку, килограмм на триста минимум, и пихают, а на борту стоят еще три недотепы, которые, обвязав компрессор веревками, пытаются его затянуть под заунывное «Раз-и-иии-раз!!!».

Между прочим, давно идет прилив и лодка из воды все вылезает и вылезает, а компрессор все труднее пихать в гору, а доски под ним так гнуться, что я сейчас остекленею.

Старпом тоже глазом косит и костерит Валеру больше по инерции.

Наконец, он не выдерживает, тычит в Валеру пальцем «подожди-ка!», и, пока доски под компрессором подозрительно скрепят, птичкой взлетает на борт по концам питания с берега, еще миг – и он вырывает из рук трех недоумков веревочку, которой компрессор обвязан, и так ее дергает на себя, что компрессор «ЭК-10», никак не меньше трехсот килограмм, взлетает пушинкой на борт, а перед этим ломаются под ним доски.

Немая сцена: «Гамлет и его отцовский дух».

– Кобзев! – орет старпом уже с борта, возвышаясь над поверженным компрессором. – На чем мы остановились.

Валера не дурак, воспользовался ситуацией:

– Вы хотели мне бумаги на ПРЗ подписать!

– Нет, Кобзев! – смеется старпом. – Ты это брат брось! С головой-то у меня полный порядок. Мы с тобой про тактику только что говорили! Ну? И где ты был?..

МИНОГИ СОСУЩИЕ

Я вам уже говорил: с корабля все тянут.

Причем все что угодно.

Годами лежало и никому не было нужно, теперь на вес золота.

Особенно медь, нержавейка и электронные платы. Все исправные приборы и механизмы тоже потихоньку испаряются. Сперва нам хоть что-то на замену давали, а теперь у нас на замену есть одно единственное слово и это слово не «туй».

Это слово «акт». Вместо железа нам дают акты.

Считается, что все отобранное идет на дальнейшее укрепление нашей разлюбезной боеготовности. То есть страна крепчает всем наперекор, о чем у нас и бумажки имеются.

Старпом это переносит стоически, то есть кого попало готов сожрать.

Правда, держится он великолепно. В разговоре со сворой гражданских специалистов, курочащих здесь все и вся, используются такие выражения, как «позволено ли мне будет узнать» и «не соблаговолите ли напомнить».

А свора ведет себя совершенно по-хамски, носится по кораблю с горящими глазами, кричит «обесточьте то-то», требует установить вахтенных на месте вырывания, обеспечивающих и прочее.

А у нас старпом людей размножать еще не научился. Не хватает у нас людей. Вот старпом и не выдерживает.

– ПА-А-ДЛЫ!!! – и это сразу после «не соблаговолите ли напомнить».

И дальше:

– Что вы на меня уставились? Что вы зенки свои позалупили? Что вы из меня хотите? МА-РО-ДЕРЫ!!! Гиены! Огненные! Гривастые шакалы! Черви калифорнийские, могильные! МИНОГИ СОСУЩИЕ!!! Вы – миноги! У вас рот! Вы сосете через рот! Жилы из меня тянете? Вы из меня уже все вынули! У меня уже ничего нет! Ничего не осталось! Родить вам? Что вам родить, я вас спрашиваю? Золото? Серебро? Алмазы? Изумруды? Сапфиры? Каловые камни? ИСКАЛЕЧУ!!! Я вас сейчас всех искалечу! Вон с корабля! ВОН! Ни одного кровососа чтоб через пять минут на борту не было. Это мой корабль! Мой! Личный! Тут все мое. МА-АЕ!!! Тело мое. Вы тела моего жаждите? В какой части? Печени? Может быть, требуху? Попробуте почек! Хрен вам по всей роже! И не надо на меня смотреть так, будто вы моя надежда и опора! Вы – пыль и тлен! Мусор! А мусор я выметаю! ВЕНИКОМ ПОГАНЫМ!!!

Через час примерно, как «миноги» и «черви» с треском вылетели с борта, появляется их начальник со словами: «Где этот ваш крутой старпом?» – после чего он слышит: «Крутыми могут быть только яйца», – видит нашего песьеголового старпома и в ужасе замирает.

Потом старпом ему говорит: «Так, лахудра, я тебя всю жизнь ждал!» – и они запираются в каюте, откуда еще полчаса слышится треск гражданской одежды по швам и стуканье с еканьем, потом все замирает и мимо каюты старпома никто в этот день уже не ходит.

На сегодня тишина.

Через день все повторяется.

ЛИРИКА

А сегодня старпом лиричен. То ли после вчерашнего, то ли еще как. Вчера стоял такой лай, а сегодня весна, старпом цветет. У нас в кают-компании теперь только чай с сушками, вот ему и налили небольшое детское ведро этой славной жидкости, мы с ним сидим и пьем. На корабле никого, время позднее, и мы общаемся.

Точнее, он меня отловил тогда, когда я совсем уже собрался бежать со слезами от ветра и усадил рядом.

Говорит, конечно же, он, а я должен слушать.

– Вот, Саня, сколько в мире всего. Откроешь книгу и так хорошо на душе. Я же раньше даже читать не умел, в чем я вижу заслугу партии, правительства и государства, а теперь…вот послушай, – старпом выуживает книгу из под стола, надевает очки и с улыбкой читает: «В исследованиях Валлона от внимания Лакана не мог ускользнуть тот факт, («не мог», понимаешь?) что Вал-лон (о!), ссылаясь на Дар-ви-на и, поддерживая идею о том (ё!), что индивидуальные транформации в субьектем (во!) проходят по пути «ес-тес-твен-ной диалектики» (можешь себе представить?) посредством… (мда) посредством раз-реш-ени-я… (и никак иначе) и конфликтов… – старпом прихлебывает из своего ведра, – использовал… (это тебе не хер собачий!) ге-ге-левскую диалектику в интерпретации психических факторов (о, как!) «в противоположность французской традиции, которая рассматривает сознание статично, делая его видимой частью предсознательного…» – еще один глоток и… – Е-е-бану-ца можно!

Старпом сияет. Потом вздыхает, снимает очки, смотрит в пол, думает о чем-то с улыбкой и говорит:

– Вот ведь, рыть твою мать! Понимаю же, что все это полная херня, а читать приятно!

Потом он меня отпускает, а сам идет проверять вахту.

МОРСКОЙ БОЙ

Для чего существует кают-компания? Она существует для общения и выработки единых взглядов на вопросы ведения морского боя. Так записано в Корабельном Уставе ВМФ СССР 1978 года. Другого устава нет. Верхние не удосужились пока поменять. Так что общаемся мы по поводу боя на основании устава от 1978 года.

– Сергеич, чайку ебани!

Это старпом заму. Зам вошел, а мы все чай пьем, потому что выпала минута.

– Я, Андрей Антоныч, только что из штаба.

– Неужели?

– Да! Они хотят знать, как у нас поставлена работа по воспитанию патриотизма.

– Все спиздили, осталось только это?

– Что?

– Ничего. Среди кого, спрашиваю, воспитание надо проводить?

– Среди всех категорий личного состава.

– И что ты им поведал?

– Ничего я им не поведал, потому что эта работа у нас никак не поставлена.

– Чайку-то ебани…

– Андрей Антоныч!

– Ну?

– Вопрос стоит очень серьезно. Последние документы…

– И это хорошо!

– Что хорошо?

– Что он вообще стоит. Раз стоит – это хорошо. Хуже, если б он завалился куда-нибудь. Я ничего лежачее не люблю. И висячее тоже. Я люблю, чтоб стоячее…

– Андрей Антоныч!

– Чайку ебани…

– Вся несерьезность наша идет от вас…

– Ты так и будешь стоять, как монумент сказкам Джанни Родари?

– Ну, что «я»?

– Я хочу заявить, что подобное игнорирование…

– Чайку… потом пописаешь и все пройдет… Я тебя сам до гальюна провожу… А хочешь, над чашкой подержу…

– Андрей Антоныч!

– СЯДЬ! Я СКАЗАЛ!!!

Зам сел.

– Чайку ебани…

О ПЕРЕСТРОИВШИХСЯ

Зам опять пришел из штаба весь всклокоченный.

Вот, чем меньше у человека конкретной работы, тем больше у него этой самой всклокоченности.

Даже жаль иногда нашего Сергеича, но это только временами. Замов жалеть нельзя.

Это же береговые крысы. В море они тихие.

Оно и понятно, в море же подохнуть можно, вот они и стараются никого не раздражать, а на земле они кого хочешь загрызут. Для того и держат это полчище.

Некоторые у нас замов терпеть не могут. А я вот терплю. Старпом тоже.

– Чего такое, Сергеич? – это он к нему на входе в кают-компанию обращается.

– Приказано на каждого офицера составить характеристику, где особо отметить то, как он перестроился.

– Чего отметить?

– Как он перестроился.

– Ты серьезно?

– А что, похоже бывает, что я шучу?

– Да нет, не бывает, но… и как ты это дело отметишь?

– Буду писать все объективно.

– Ну да.

– А что делать?

– Ну да.

– Делать-то нечего.

– Вот и я говорю.

– Андрей Антоныч, мне кажется, что вы надо мной издеваетесь.

– Это тебе только кажется. Вы, как только лишились своего любимого марксистско-ленинского мировоззрения, так вам все время что-то кажется. Мерещится все что-то.

– Андрей Антоныч, наши с вами споры ни к чему хорошему не приведут.

– Да как они могут к чему-нибудь привести, если ты каждый день из штаба приходишь с очередной хуйней. Они там умом тронулись, а ты сейчас им подпевать будешь. Ты лучше водки выпей.

– Андрей Антоныч!

– Водка – она в случаях особой призрачности сознания необычайно помогает. Она связи лишние растворяет.

– Андрей Антоныч!

– Знаю! Знаю, что ты с пьянством борешься. Знаю! Но это же иной случай. Это же не пьянство. Это же способ сохранить себя. Ты на себя посмотри, табло таврическое.

– Андрей Антоныч.

– Клянусь, полегчает. А потом мы с тобой сядем и в тридцать три секунды изобразим на бумаге невиданные идеологические результаты. Сам потом смеяться будешь.

– Андрей Антоныч!

– Вот смотрю я на вас, на замов, ничего вас не берет. Хоть бы чума какая или же холера.

Потом старпом выгнал всех, что-то еще ему сказал, а затем взял зама под локоток и, непрерывно воркуя, поволок его в свою каюту.

БЕЗ НАЗВАНИЯ

Ой, что было! Даже жопа в мелкую пупырышку идет, как я про все это вспоминаю.

Я вам как-то рассказывал, что наш старпом однокашника встретил, который теперь начальником штаба флота назначен. Старпом ему еще морду набил, кричал, что он вор, а потом пришел на борт и закручинился – выпил полведра.

Так вот: этот его однокашник и начальник штаба приехал к нам на пирс. Сейчас уже никто не знает зачем. Да, он и сам, наверное, не знает – у него икота, скорее всего, начинается, как он те обстоятельства припоминает.

Дело в том, что старпом наш, на ту беду, наверх выполз.

Вы бы видели Андрей Антоныча, когда эта встреча у них произошла. Он как узрел начштаба, так волосами и оброс и немедленно превратился в горную гориллу – самца с серебристой спиной, встал на задние лапы – это я о горилле, чтоб вы лучше представили – ударил себя в грудь, завыл по-собачьи и побежал на однокашника, в смысле, на нового начальника штаба флота.

А тот – просто превратился в мелкую макаку – и от него на четвереньках бегом.

Полчаса по зоне мчались, а потом старпом вернулся, с налитыми кровью глазами.

Сначала комендатуру вызывали. Но она не приехала, потому что по гарнизону наш Валера-штурман навсегда стоит, так что ж он совсем больной своего старпома забирать, а потом прокуратура прикатила, и еще кто-то с автоматами, потому что этот однокашник нашего старпома немедленно на него настучал командующему флотилии, флота и, кажется, главкому позвонил.

Пришли старпома с оружием забирать и в тюрьму сажать.

Зам куда-то спрятался так, что найти его не получилось.

Так что из старших на борту остался только я.

И я приказал верхнему вахтенному приготовиться к стрельбе очередями. Сам я вылез с пистолетом и с дополнительным автоматом. И еще у меня было пять магазинов. Я их разложил перед собой и залег. А вахтенный мой залег еще раньше. А потом подошли – еще один подсменный верхний вахтенный с оружием и помощник дежурного по кораблю – все заняли позиции без лишних слов.

Эти, с автоматами, конечно, обладали по сравнению с нами некоторым численным перевесом, но историческая правда была на нашей стороне – я им сказал, что не от – дам старпома.

Андрей Антоныч, по моему разумению, к этому времени уже должен был в каюте с графином спирта запереться. Так что отдать его в таком состоянии я никак не мог.

– Пошли на хер! – крикнул я на их очередное: «Старшему помощнику командира, капитану второго ранга Переверзиеву, выйти наверх!» – и скомандовал, – Короткими очередями! По три патрона в каждой!

А у меня верхние вахтенные из неграмотной Сибири. Они только спросили разрешения бить очередями через одного, чтоб успеть перезарядить чуть чего. И еще им очень хотелось этим пришлым яйца отстрелить.

Так вот, в разгар событий появляется – кто б вы думали – сам Андрей Антоныч, абсолютно трезвый.

Потом он дает нам команду «отставить» и идет сдаваться.

Я ему: «Андрей Антоныч! Не ходите!» – а он: «Ты, Саня, совсем, похоже, чокнулся!»

И увели его.

Неделю не было.

Потом появился.

Говорят, его командующий флотом отстоял.

ПЕРЦЕПЦИЯ И МОНАДА

– Знаешь ли ты, Саня, что такое «Перцепция в складках»?

Старпом в прекрасном настроении, улыбается, смотрит хитро.

– А что такое «монада»?

Старпом торжествует.

– Сейчас ты все поймешь.

Он выуживает из под стола книгу, кладет ее перед собой.

– Монады суть малые перцепции без объектов, галлюцинаторные микроперцепции. Мир существует только в своих репрезентантах – именно таких, какие включены в каждую монаду. (Вот! Сейчас!) Это плеск, гул, туман, танец праха.

Старпом смотрит вдаль мечтательно.

– Про «танец праха» хорошо.

Захлопывает книгу.

– Когда меня отец дубиной вдоль хребта перетянул в десятом классе, я ему тогда сказал, что он в этой жизни ничего не понимает. Я ему тогда много чего сказал. Уже не помню что. Но про «танец праха» я уже тогда догадывался. Просто сказать не мог. Понимал, но вот сказать (Гладит книгу) Знал бы я эти слова я б ему такое выдал Старина охуел бы на месте…

В кают-компанию входит зам с мороза. Свежий, решительный.

– Сергеич! Ты знаешь что такое «монада»?

Зам немедленно делает себе обиженное лицо.

– Только не надо тут изображать Сикстинскую мадонну. Что такого особенного я у тебя спросил?

– Я, Андрей Антоныч!..

– Ну? Не добавить ли вам ко всему происходящему немного собственной ошеломленности?

– Я, Андрей Антоныч, только и жду от вас всяческих оскорблений. Вы все потешаетесь. Надо мной!..

Голос у зама срывается.

– Вот те на! – старпом смущен.

– Сергеич! – он открывает книжку. – Смотри! Это же из книжки! Вот! – «…если бы глубины каждой монады состояли из бесконечного множества» – Видишь? – «мелких складок (инфлексий)» – Или вот еще, – «…спонтанность монады напоминает спонтанность спящего, который ворочается и переворачивается на другой бок…»

Теперь смущен зам.

– Я Андрей Антоныч…

Оба они теперь не знают что делать.

Я этим делом воспользовался и тихо слинял.

Ничего, помирятся.

ПДСС

ПДСС – это учения. В нашей полуразвалившейся базе прошли учения. Можете себе представить? Даже старпом Андрей Антоныч помолодел и сам, лично, инструктировал верхнего вахтенного – куда смотреть, в кого стрелять. Учения ПДСС – это «противодействие диверсионным силам и средствам». Вот! Все было торжественно и приподнято за ляжку.

Полдня смотрели вдаль – не едет ли татарин, в том смысле, что басурман вонючий.

«Вонючего басурмана» изображали наши же диверсанты из отряда боевых пловцов, которые должны были подобраться, блокировать и взорвать.

Старпом сказал: стрелять без промедления, ибо, по его мнению, только реальная опасность заставляет относиться к своим обязанностям с нескрываемой любовью.

К обеду все как-то само стихло, а после обеда и вовсе сгибло, причем нам объявили, что диверсанты прорвались, все заминировали и взорвали, после чего старпом наш плюнул в окружающие волны.

Потом Валерка – штурман – вечный дежурный по гарнизону – нам все объяснил.

Рассказ Валерки:

– Мама моя! Наверху одни уроды! Вообразите: начальник штаба флотилии небезызвестный всем контр-адмирал Котопятов Казимир Антоньевич (папа у него был Антоний) идет себе на службу, а вокруг все как сдохло, потому что мы с утра кто где крутим задницей, в зарницу играем, диверсантов по всем сопкам ловим, а некоторые еще и в воде шарят, о чем докладывают ежесекундно.

И вот идет он, а кругом тишина напряженной боевой учебы – вымерло, подметено и покрашено местами в зеленое.

И вдруг он видит, как в курилке, у здания его собственного штаба стоит группа морячков и хамски курит. Только они его усекли на горизонте, как собрались вроде рвануть врассыпную, но не тут-то было, потому что Казимир Антоньевич, вспомним его папу, необычайно резв и проворен. В немыслимом прыжке остановил он эту бесхозную шоблу, наорал на них, спросил кто у них старший, от чего старший тут же представился, оказалось это мичман, который от испуга в кустах спрятался.

И спросил тогда Антоньевич по-отечески сурово, из какого же они экипажа и что за задача перед ними поставлена. Оказалось, что они с экипажа «сто двадцатой», и посланы они в штаб чтоб ловить, а кого ловить им не сказали, сказали, чтоб всех.

«Ах, вы суки бестолковые, – говорит им ласково, со снисхожденьицем, Антоньевич и, воодушевленный тем, что, мол, только он один работает, приглашает за собой, – ну-ка все за мной!»

Делать нечего, все двигают в штаб, мимо вооруженных до зубов штабных и по лестнице, наверх, в кабинет.

И только они приходят в кабинет, как один морячок из этой банды, вовсе и не мичман даже, представляется капитан-лейтенантом и старшим всей группы, потом он заявляет адмиралу, что все они и есть те самые диверсанты, о чем вот у них документ, и перед ними стояла задача без крови войти в штаб, что они и сделали с помощью впереди стоящего адмирала, за что ему большой привет.

Потом они вяжут Казимир Антоньича, делают из него волчью сыть, травяной мешок, а потом один из них стреляет из арбалета, вынутого из ноги, через окно в скалу над штабом, после чего, совершенно без волнения, они налаживают канатную дорогу, по которой первым поехал мешкообразный начальник штаба, а затем и они все выбрались на волю абсолютно не спеша.

После чего учению объявили конец, а наш старпом от расстройства заплевал все волны.

История со стороны старпома:

– Внимание личного состава! Сегодня состоится учение ПДСС – «противодействие диверсионным силам и средствам», если кто помнит. Наконец! Впервые! За столько лет! Нами заинтересовались диверсанты! И мы не должны это упустить! Модест Аристахович! Освободите пару извилин от своего электричества и встаньте с автоматом на корне пирса. В приближающуюся незнакомую рожу разрешаю стрелять с колена. Эти диверсанты должны знать, что это не только их праздник, но и наш. Надо обеспечить им радость их собственного существования. Жизнь в промежутках между очередями радость и есть. Патронов не жалеть. Тут им не просто так! Хвосты козлам крутить! Тут подводные лодки, елкин корень! Одного вахтенного в корму, у кромки воды, в район руля. Бдить! И чтоб я это видел! Любые посторонние шероховатости водной глади должны немедленно отстреливаться. Я научу и вас и противника ценить восход солнца!

После того, как все выставлены:

– Саня! Ты у нас химик, помощник, дежурный и вообще! Не забывай! Твое место на мостике и с матюгальником, через который ты и должен руководить всей этой ерундой. Есть радисты тебе сейчас же не наладят связь, то я их раздавлю, как прыщ на флотской жопе!

Через час:

– Где же они?!

– Кто, Андрей Антоныч?

– Диверсанты, конечно! «Кто»? Бенджамин в пальто!

Еще через час:

– Не видать?

После того, как стало ясно, что из начштаба флотилии сделали куколку бабочки-могильницы, пристегнули ее к транспортеру и отпиздячили на скалу:

– Коблядь!!!

Интересно, что это за такое? Может, это жена кобеля?

– Надо было и мне родиться полным идиотом! Тогда бы я точно был адмиралом и начальником штаба! Старый дуралей! Решил себя попробовать на канатном поприще! Лучше б штабом своим пропитым руководил! Увидел матросиков курящих и впал в патрульное детство. А они его воспитали. В любви к переодеванию в мешок! А я, как дурак, на полном серьезе оборону корабля развернул. Обрадовался, что вернулись времена. А им, оказывается, не лодки были нужны, а этот штабной придурок! Запомни, Саня, в России бесполезно захватывать штаб – это вам не Германия. Здесь штаб ничего не решает. Это он когда вениками в поселке метем – штаб, а как война, то у нас все воюют сами по себе! Без штаба! И остановить это невозможно. Все автономны.

И потому непобедимы. Нет, ты прикинь, он на них бросился, потому что они стояли и курили. Он бы еще за мусор их прихватил. Или за подстрижку! Пойду! Пойду немедленно напьюсь, как свинья! И этот дурак командует штабом флотилии? Предлагаю упразднить этот штаб! Он НА ХЕР НИКОМУ НЕ НУЖЕН!!! Немедленно сократить все их штабные должности! Всех под жопу на пенсию! Окурки собирать! РАСПЛОДИЛИ!!! СТРАДАЛЬЦЕВ!!! ОНИ ТЕПЕРЬ НАСЧЕТ РОДИНЫ ТУЧНО СТРАДАЮТ!!!

После этого старпом начал плевать в волны.

Долго.

ЛЕЙТЕНАНТ

Случилось чудо – к нам на отстой назначили молодого лейтенанта. Старпом от этой новости даже привстал.

– Не понял, кого к нам назначили?

– Лейтенанта, Андрей Антоныч, после училища. Штурмана. Командира группы. Теперь у нашего штурмана будет маленький штурманенок.

– Давай его сюда.

И вот входит в кают-компанию молодой лейтенант. Давно я не видел такого сияния. На лейтенанте, естественно, парадная форма и он при кортике.

Старпом даже встал и принял рапорт. Потом старпом сел.

– Как, говоришь, еще раз, твоя фамилия?

– Лейтенант Петров!

– А имя-отчество?

– Леонид Аркадьевич!

– Значит, лейтенант Петров Леонид Аркадьевич?

– Так точно!

Помолчали. Старпом приходил в себя. Потом он пришел в себя.

– Дождались. Лейтенант на флот пошел. Это все равно, что в Волге снова завелись раки. Значит, жизнь продолжается? А, лейтенант? Да-а-а… жизнь не остановить. Это как гниение. Его же тоже не остановить. Собственно, гниение и есть жизнь. Как считаете, Леонид Аркадьевич?

– Я не знаю…

– Это ничего. Сейчас тебе чего-то не знать не стыдно. Уже года три-четыре у нас лейтенант только до отдела кадров флота в лучшем случае доходит. Там он, рыдая, сусло по щекам, вспоминает маму и увольняется в запас. А ты знаешь, что у нас корабль отстоя?

– Но это же не навсегда?..

– Не навсегда… наверное, не навсегда… хотелось бы не навсегда… – старпом смотрит сквозь лейтенанта вдаль.

И тут вдруг лейтенант говорит:

– А вы меня не помните, товарищ капитан второго ранга?

Старпом произвел над собой некое усилие.

– Я же сын Петрова. Штурмана. Вы с ним лейтенантами начинали. Вы и дома у нас были, только мне тогда лет пять было.

– А-а… Петрова… – старпом не помнит, конечно, но глаза воспоминаниями, на всякий случай, туманит, – конечно…

– Мне отец сказал: «Андрей Антоныч из тебя человека сделает».

Старпом теплеет взором и обращается ко мне:

– Так! Хорошо! Поставить лейтенанта на все виды довольствия. Определиться с ночевкой, выдать зачетный лист. Кто сегодня по кораблю? Вот! И лейтенанта к себе возьмешь. Дублером. Одновременно будет устройство учить. Вопросы ко мне? Нет вопросов! Леонид Аркадьевич, не оставите ли нас с помощником командира наедине?

Когда лейтенант вышел, старпом мне сказал:

– Саня, потомственным бывает только сифилис. Настоящий офицер куется другим куем. Мой папа тоже считал, что если я с пятнадцати лет хожу с ним на медведя и кабана, то буду хорошим лесником. Папа переживает об этом до сих пор. Лейтенанта не жалеть. Жизнь полная лишений и чувств должна быть ему организована незамедлительно. Прямо с порога. Так сказать «по знакомству». Изумление он должен испытывать от нее ежечасно. Устройство корабля будет сдавать лично мне. Через год он от нас сбежит. Могу поспорить. Начинаем отсчет: 9.30 утра 2 сентября 1990 года. Время пошло.

– А если не сбежит?

– Тогда я съем свою пилотку. При всех.

На том и порешили.

Лейтенанта гоняли целый год. Безжалостно. Он стал лучшим штурманенком дивизии. В основном он в море пропадал, потому что старпом умудрялся прикомандировывать его на все корабли, выходящие в эту сторону.

Приходил – окунался в наше дерьмо.

Старпом будто специально его мордовал. Через год лейтенант не сбежал. Ровно 2 сентября 1991 года, в 9.30 утра я подошел к старпому.

– Андрей Антоныч!

– Ну?

– Время!

– Какое время?

– Пора пилотку жрать?

– Пилотку?..

И я напомнил старпому про наше пари.

– Ах ты, сволочь! – сказал он. – Неужели при всех?

– Андрей Антоныч!

– Ну, хоть с чаем-то можно?

– Можно.

И старпом съел свою пилотку.

С чаем.

Полтора часа.

Отрезал по кусочку.

ДЕПУТАТ

– Где зам?

В базе необычное оживление. Встречают комиссию из Москвы. Но не нормальную комиссию, «составленную целиком из профессиональных прохвостов», как любит выражаться старпом, а другую – составленную целиком из профессиональных членов парламента. Что-то они вдруг обеспокоились насчет обороны, растревожились что-то. И зам с волнением с утра на дивизии, где в коридорах стоит восхитительный шорох накрахмаленных скатертей.

– Зам не появлялся?

– Не было, Андрей Антоныч!

– Ну, да… «и шушера штабная с утра почуяла весну».

– Откуда это, Андрей Антоныч?

– Из воспоминаний Дуровой, «кавалерист-девицы»…кажется а может и не Дуровой Как зам появится, пусть зайдет ко мне на пару ласковых.

– Есть, Андрей Антоныч! Сделаем.

Да! Зам на дивизии. Он там перед глазами мелькает. Вот почему, спрашивается, всякая чушь всегда на глаза лезет?