Текст книги "Чудесный альбом (стихи)"
Автор книги: Александр Гейман
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Гейман Александр
Чудесный альбом (стихи)
Александр Гейман
ЧУДЕСНЫЙ АЛЬБОМ
ЗААСТРАЛЬЕ
Дым размыкаемый струится.
Великий предстоит уход.
Как молния, душа ветвится
И нить серебряную вьет.
Я есть, я зеркальцем играю
И, как единственный, смеюсь,
Купаюсь в бликах и не знаю
Пришел – или ещё вернусь.
На берегу иной равнины,
У древа жизни из корней
Висячий лучик пуповины
Небесной памяти моей.
5.01.93
* * *
ДО БИБЛИИ
1.
Взмолилась тварь: Покуда он
Не вырос до антропитека,
Еще задуман, не рожден,
Пускай, не надо человека!
Не надо дымных городов,
Не надо войн еженедельных
И металлических цветов,
И пыток в страшных подземельях!
Пусть даже он устроит рай
Покой зверей под сенью сада
И много музыки, – пускай,
Тогда и этого не надо!
2.
Вот, в море вымер трилобит.
С планеты ящер удалился.
Возникли носорог и кит.
Но человек не появился.
Его нет в тундре ледяной,
Нет в джунглях и пустынях голых,
Ни в облаках, ни под водой,
Ни на коралловых атоллах.
Напрасно верный друг дельфин
Его зовет у побережий,
В ответ только медвежий сын
Трясет с земли башкой медвежьей.
3.
Стоят печальные моря.
На омраченном небосводе
Зарей сменяется заря.
Но ничего не происходит.
За эрой эра. Десять. Сто.
Себя явить изнемогая,
Тварь бродит, именем никто
И даже цветом никакая.
И вид опережая вид,
Как сон, из памяти скользящий,
Как кровь из раны, – зверь бежит
С планеты, без ума пропащей.
Исчезли крупные сперва,
А там дошло до насекомых,
А там деревья и трава
Снялись и сгинули из дома.
Их безымянность извела,
Их тьма бесцветная пугает,
Им пусто в бездне без числа,
И убегают, убегают.
Ушли, как жили, – налегке.
И замыкающим микробом
Амеба дохнет на песке,
Не зная, что она – амеба.
4.
И думает Земля: Ну нет,
Чем в этакий капкан попасться,
Зиять безмозглой из планет,
Что разума не набралася,
Я лучше жизнь верну, – она
Пусть будет вновь в морях и реках,
И на земле, а имена
Ей дам взаймы, до человека.
Она берет себе луну
И с нею строит пульс приливов,
И укрывает в глубину
Запасы хрусталей красивых,
На полюса сдвигает льды,
Меж них Гольфстрим пускает теплый,
Деревьям придает плоды,
А морю – много вкусной воблы,
У ней есть солнце в небесах
И чудеса в пучинах тайных,
Весеннее безумье птах
И травы свойств необычайных.
Она – как бы сирени кисть
Благоуханно голубая,
Как светлый дом, где убрались,
Чету желанную встречая.
А он в свой поиск погружен,
Парит себе в межзвездьи синем,
Но позван ей – и изумлен
И с неба сходит как единый.
Сошел – и расточил свой дух.
И двое поднялось у древа,
И третий там, – а этих двух
Уже зовут Адам и Ева.
март 1994
* * *
С понедельника на вторник
Или даже в воскресенье,
Или просто рано утром,
Чуть светлеют небеса
Летний город посещают
Удивительные страны,
Обязательно бывают
Все на свете чудеса.
Над домами возникают
Белооблачные замки,
Башни бело-голубые,
Золотые корабли,
Эти крепости воздушны
Долго странствовали всюду
И диковин понабрали,
И похвастать привезли.
Вот веселые матросы
С кораблей на землю сходят,
С золотой серьгою в ухе
Толстый боцман впереди.
С ними крабы и дельфины,
Попугаи и мартышки,
Что захочет, то увидишь,
Обязательно гляди.
А ещё там великаны
И носатые арапы,
Лица сказочных историй,
Например, тот самый кот,
И, конечно, очень много
Знаменитых капитанов,
А кудесников заезжих
Тех вообще невпроворот.
Уже первые деревья
Обзаводятся походкой,
А дома, раскинув крылья,
Принимают странный вид,
И тогда в чудесный город
Изумительное утро
Восхитительно ступает,
Удивительно глядит.
И со сладким замираньем
Замечательные страны
Очень тихо тают в небе,
Исчезают никуда.
Так бывает в понедельник,
А быть может – в воскресенье,
Или с пятницы на среду,
А для глупых – никогда.
18.06.1994
* * *
Эта лестница – в глубину.
На ступеньках мой первый шаг.
В спину пыльный глядит чердак,
Внизу улица – в тишину.
Мне нечаянный снится сон,
Воздух бликами золочен,
И хрустальный захолонул
Воздух вечера тихий звон.
В небе парусней и белей,
И призывнее парусов,
И, как в небе воздушный змей,
Детских горсточка голосов.
С крыши в небо мой первый шаг,
Бросит камешек малыш так,
И бегут по воде круги,
И, запрятанный за черту,
Золотящий под шаг ступень,
И ступень, и ещё одну,
Называет мои шаги
Кто-то, ставший на высоту.
Лучик чертит черту перил,
Ветер за руку ухватил,
И невиданная сама
За мной следует вышина.
Эта лестница в глубину...
5-11.07.82
* * *
О Л Ю Б В И
1.
Вот, превыше домов и ночных огней
Зеленеют растенья, цветы горят,
Это, рыженький, силой звезды твоей
Мне дается увидеть чудесный сад.
И дано мне подняться, и я – вхожу,
И, в беспамятство лиственное упав,
Умираю, наверно, и вновь живу,
Возрождаемый вечностью мягких трав.
Так учусь я, о лучшая, с полнотой
Открываться для силы подземных вод,
Быть песчинкой и громом, и каплей той,
Что из моря пробралась в созревший плод,
Налетающим ветром встряхнуть листы,
С безупречностью почки желать тепла
И с огромной, немыслимой высоты
Падать солнцем полудня в зрачок орла.
И так странно касаться тебя, пока
Там, под небом ненастного октября,
Ты проходишь и думаешь: облака;
Дождь со снегом; деревья, – а это я.
Да, о рыженький, так повелось нам, да,
Быть неузнанным снегом, узнав тебя,
И терять в пробуждении, – но тогда
Меня знает и видит твоя звезда.
Как бурливо то море, каких невзгод
В нем не водится и непогод каких,
Как бы кружится страшный водоворот
И, сминая, разводит пути двоих!
Но стихает и это. В зрачке орла
Небо ясно, и близок восход звезды.
Только надо суметь, чтобы ты была,
Но не знаю, достанет ли чистоты.
22.12.94
2.
Ночь спускалась; ты вновь звала,
Я не знал тебя – лишь мечтал,
Я был мальчик, а ты была
В белом платье у белых скал.
Между нами река текла.
Проходил миллион лет.
И на берег, где ты ждала,
Я пришел, а тебя – нет.
В белый камень волна бьет.
Как тогда, золотист песок.
И сосна, как тогда, растет,
И под нею воды ток.
Тот же камень, и берег тот.
Здесь ждала ты, и я – там.
Но протек миллион вод,
И река не совсем та.
11.08.92
3.
Какой луны я ни касаюсь,
Какой звезде ни ворожу,
Я лишь тебя понять пытаюсь
И лишь тебя, как Бога, жду.
Весенней полночью цветочной
Или в промозглый плеск дождя
Мой неизменный, одиночный
Дозор напрасен – нет тебя.
А там и день, – и то же днями,
Они пусты, лишь груз забот,
Как гордо вскинутое знамя,
Проносит мимо пешеход.
Мир огражден нуждой простою.
Так, может быть, твои пути
Неуместимы – за чертою,
Которую не перейти?
Но нет, – тебе дано явиться,
Стопой опавшие листы
Примять и в водах отразиться,
Но ты не то, – так что же ты?
Ты Бог? Ты музыка? Едва ли.
Но ты близка и ты сродни,
От той же ласки и печали
И то же чудо, что они.
Твой образ, милый и неясный,
Твой свет средь будней на земле
И ободренье в миг ненастный
Как след дыханья на стекле.
Какое обрести рожденье,
Каких веков какую речь
Познать тебе в благодаренье
И именем каким облечь?
Пустыни ль Азии измерить
Китайским шелковым путем,
Слагать ли саги – иль в пещере
Спасаться майи в слове "Ом"?
Иль посредине царств великих
Держать во взглядах тысяч глаз
Венец верховного владыки
И все отвергнуть – как соблазн?
Я так и делаю – да сгинет!
И мира вещего душа
Лучится небом лунно-синим
И золотая хороша.
Да, так красиво. Но свиданья,
Но осязаемого днесь
Мне не дано, – лишь только знанье
И упованье, что ты есть.
И если я тебя встречаю,
Как между нами повелось,
В тех, может быть, долинах рая,
Где лишь беспамятно я гость,
То просыпаюсь – и тоскую,
И вновь утешен, и вхожу
Не отстраняясь в жизнь мирскую,
Но лишь тебя, как Бога, жду.
25.02.1992
* * *
Луна и ветер – вот и сказка.
Пустыня ночи не пуста,
По ней крадется зевота,
К прохожим подступает с лаской
И тянет сонных к топи вязкой
Под байки баюна-кота.
Кот с зевотой во сне из топят:
Они их сновиденья копят,
А после делят в тишине:
Вон то – тебе, а это – мне.
Потом колоду достают
И дуются на сны в картишки;
Баюн, конечно, первый плут,
А зевота – второй плутишка.
Недолго дружба – вот уж вопли,
Дерутся, кровь из носу, сопли,
Визжат, сошлись на кулаках,
И высоко летят над ночью
Мяуканье и шерсти клочья
И застревают в облаках.
Меж тем в полночных чердаках,
Домком закрывши, домовые,
Ныряют в щели духовые,
Во три погибели ползут,
На теплых кухоньках вылазят
И по кастрюлям безобразят,
Что повкуснее, то крадут,
А после в спальные идут
И женок, спящих на спине,
Легонько тискают. Оне,
Проснувшись, будят мужика,
Что пьяно давит храпака.
Жена его трясет, ругает,
А он в ответ только моргает,
Он пуще прежнего храпит
И дела делать не хотит.
Но слышны скрежеты ночные,
Уж это, верно, водяные
– Водопроводно-трубяные
Застряли где-нибудь в кранах;
А все их понт – ходить в штанах:
Штаны за трубы зацепляют
И вой и грохот вызывают.
Эй, водяной, снимай штаны
Кончай выламывать краны!
Луна и ветер. Ночь все длится,
Кто спит давно, кому не спится.
Уж снова пели петухи.
И в час, как начались стихи,
Пока автобусы тихи,
В окно не гонят вони свинской,
По улице Екатеринской,
Дом не скажу, в квартире два
Всея окрестных ведьм глава,
Капиталина Алексанна
Встает с пролёжана дивана,
Идет на кухню чай варить,
Который высосет пиит,
Которого за то поносит
И в день три раза костерит,
Что редко мусор он выносит,
Что в кои веки моет пол,
Что зря бумагу переводит,
Что только шлюх домой приводит,
А себе бабу не нашел,
Что записался в кришны-вишны
И много спит, но мало ест,
Спектакль, излюбленный окрест,
Который слушает подъезд,
Которому все это слышно.
Но это днем, а ночь покамест,
В губернском городе на Каме
Вовсю летают светляки,
И та, что поднялась с дивана
– Капиталина Алексанна
Газ кормит пламенем с руки.
И змей идет и пламя лижет,
Шипит, когда водой обрызжут
И в дно стучится, – кстати, знай:
Это Горыныч греет чай,
Это в его открытый рот
Давно воткнут газопровод,
Горыныч дух свой испускает,
А люди пользу извлекают.
Меж тем, какой-то водяной
Забрался в чайник с головой;
Ему смешно, ему тепло,
Но вот, как в пекле, припекло,
И ну метаться, ну греметь,
Стонать и в дырочку свистеть!
А так и надо глупый бес:
Зачем ты в чайник наш залез?
Но к делу – уж пора чифир
Варить чернее черных дыр.
И то – вот кружка, вот трава,
Какой вся Индия жива,
Вот кипяток бурлящий льют
И – пауза на пять минут.
Есть – иностранки родовитой
Чужих кровей, чужих краев
Цветок восходит духовитый
И славит царствие свое.
Он ароматы расточает,
Он многих, многих приучает
В своих владениях не спать
И много власти получает,
И посылает выкупать
Себя втридорога. "Желать и пить меня!" – его закон:
Не так уж безобиден он.
Но что тем часом наш пиит
Заглянем – неужели спит?
Вот чей-то голос... томный взгляд...
Смех раздается... так не спят!
Ба, это ведьмочки гостят!
Вон та, что к левому колену
Приткнула задик – это Лена,
А на колено на друго
Уселась толстая Марго.
Теребят волосы, хохочут:
Поближе придвигают грудь
Такую, что её куснуть
Беззубый только не захочет,
А наш герой хотя и глуп,
Но кой-какой имеет зуб.
Тут мамка с чаем: Ах вы, бляди!
Ужо я по голяшкам вас!
Таки пробрались на ночь глядя!
А девки – что ж, не первый раз,
Скорее помело седлают
И с визгом в форточку сигают.
К сему простое назиданье:
Где девки – нет стихописанья.
Луна и ветер – вот и сказка.
Пустыня ночи не пуста.
Сама рождает темнота
И сновиденья, и опаски,
И байки баюна-кота.
А Ветер Ветрович все дует,
Как будто выступил в поход,
Как будто кто его колдует
Или он с крышами враждует,
Или корабль какой несет.
И ночь покорна его власти,
Полощет, парусно-туга,
Звенит железо, стонут снасти...
И закогтив, добычу ясти
С луны принюхалась Яга.
Но фиг тебе и два фига!
2.06.1994
* * *
Мы всходили по серебристому небу.
Стоял каменный воздух.
Земля скрылась из виду
ни внизу и нигде.
Три вопроса я задал:
Чем держаться на этой отвесной стене?
Кто нас встретит у ночи, у тетушки черной?
И последний: зачем я тоскую?
– Перестань делать глупости, перед сном
берегись обжираться и не строй из себя, – отвечал добрый дядюшка солнце.
Он упал на песок у правдивого моря, волны тело несут.
Он упал, он разбился.
Завтра новое солнце.
И чифир варит чернокожая тетушка ночь, ходит с ложкой по кухне, трясет толстой грудью.
Там, в котле на огне две глазницы пустых, два зрачка или две черных дырочки, – назови их, как хочешь, отведай.
8.05.94
* * *
О нем вздыхала музыка,
А он – нашел, о чем,
Скатиться в море синее
Лазоревым ручьем.
Скатиться в сине море,
В русалочью купель,
И им, словно пастушкам,
Наигрывать в свирель.
О пасторальность моря!
Кипени белизна!
Рос терпких Диониса
Ковш полный допьяна!
Не пастырь и не пастор
Всего лишь пастушок,
Ток воздуха в свирели,
А в сердце браги ток,
А волны – как барашки,
А пена – дунь едва
Такой девахой станет,
Что кругом голова.
Какие, к черту, ангелы!
В рай к серафимам – шиш!
Льет музыка, под музыку
Пей музыку – пляши!
Бессмертный, бездыханный,
Без слуха, без ноги,
Пить-есть-ходить не можешь,
Пляши только моги.
Моги – затем, что море,
Что пены белизна,
Что рос у Диониса
Ковш полон допьяна,
А волны – как барашки,
И пляшут под свирель
Русалочки-пастушки,
И пена их купель.
И все это – не ангел,
Не пастырь – пастушок,
Сок воздуха в свирели,
А в сердце браги ток,
Наигрывает море
В веселыя сердцах
Пьянущий, краснощекий,
Мудрейший Ванька Бах.
1979
* * *
УДИВИТЕЛЬНО
Что со мной происходит?
Утром снились теплые горы и странное небо.
Когда встал, что-то было в ладони: два камня – прозрачный
и черный с полоской.
Да – наверно, оттуда.
*
Очень яркие краски, а дождь.
Но без солнца даже серый асфальт, а тем более – белое, синее, красное будто светятся сами, будто глаз окунули в вино – это – мягкая, точная радость.
*
Первый раз откликалось мне небо.
Нашлось слово на ветер
и воздух, обычно невидимый,
и ласточек этих.
Стоит только забыться – я там,
выше крыш, потерялся и не знаю позвать себя вниз.
Но меня кто-то знает.
*
Кто-то помнит меня.
Может, раньше встречались
или видел во сне,
или как-то иначе.
*
Вот и смерть – обошла все кругом и вернулась:
– Не умею найти его.
*
Даже здесь меня нет: среди знающих книг, здесь, в хохочущих залах, рука об руку с женщиной, здесь
– а я их любил – на вокзалах толкучих и в гомоне рынка: нет, не я
в том прекрасном и важном.
*
Вот и стран,
вот и танцев так много на улице стало!
Словно книга открылась – понимаю не все, но читаю – и все дает знак о себе и не только, и лицо у них есть, и позвать меня знают.
*
Что со мной?
Может, умер?
Во что превратился?
*
На траву посмотрел – даже вздрогнул: показалось, о чем-то спросил и услышал ответ.
Вновь разжал ладонь – роза в ладони.
Опять получилось.
*
А вечером долго стоял у подъезда пятиэтажного дома.
По ступенькам поднялся, так странно, дверь открыл и вошел: неужели я жил здесь когда-нибудь?
*
Теплые горы.
18.04.1994
* * *
...И немножечко Бога, – нет, много не надо, – немного,
А то некуда деть, да и весь не войдет – Он большой.
Пусть поселится с нами – встречает гостей у порога,
Просияет друзьям, а худое прогонит долой.
Пусть разделит еду – так вкусней, да и дела хватает:
За детьми приглядеть или взрослых наставить уму.
А ещё есть печали, и надо кого-то бывает,
И кому же поплакаться, как не Ему.
Он стоит высоко, в том незримом надзвездном покое,
Но ведь есть ещё сны, – пусть уводит на небо гостить:
Сад покажет, растенья, и ангелов, и все такое...
И пусть за руку держит, когда станут зубы лечить.
Пусть Он будет, – не весь, – но что жадничать? – пусть хоть немножко,
Дом в согласье держать и чтоб жизнь изумленней жилась.
Там, на полке иконка – пускай это будет окошко:
Ночью встать посмотреть, словно к ковшику с квасом припасть.
27.05.94
* * *
ЧТЕЦ
Когда срок кончится и я перед Творцом
На суд и оправдание предстану,
То я войду – нет, даже не певцом
И не подвижником, – а только лишь чтецом,
Простым чтецом, но знаю, что – желанным.
И я скажу: я, Господи, читал
Внимательно Твой мир невероятный,
Я рос, я жил, ещё я умирал,
А слов Твоих я мало разобрал,
Но те, что смог, – я все принес обратно.
И я прочту, – я хорошо прочту
Сей странный мир, не упустив ни звука,
И Господи их примет в высоту,
А что не так – поправит на лету
В стихах неслыханных, – ведь не нашлось им слуха
здесь.
25.04.1994
* * *
Приди, приди! Тоскуют города,
Воюют страны и вода мертвеет,
И бесполезные, в прах легшие года
С лица Земли сдувают суховеи.
Приди, приди! Уже и камни ждут,
Из моря ночью чудища всплывают,
На мель бросаются и жить перестают,
Хотят позвать и – нет, не называют.
Все ни к чему, когда ты не придешь,
Леса растут, проистекают реки
Бессмысленно, тогда и правда – ложь,
И есть лишь смерть, напрасная вовеки.
И вот – приди! Хоть запад, хоть восток,
Твой дом везде, и Твоя воля всюду,
Гора подвинется, раскроется цветок
И расцветет в какое хочешь чудо.
Бери Себе простор любых пустынь,
Хоть изголовьем, хоть Своим подножьем,
Поставь стопу, владей! – и не покинь,
И начертай в нас Имя Твое Божье.
Мы ждем его, – но истины Твоей
Не взять устам, не выдохнуть гортанью,
И потому – во всех запечатлей,
И вся Земля пусть будет начертаньем.
Позволь позвать Тебя! И после отзовись,
Витай вокруг и, как водою чаши,
Наполни мир, и в души нам лучись,
И отражайся в океанах наших.
1.06.94
* * *
И странная сбылась ему мечта: текла река посередине мира и небо отражала. С высоты, теряясь там, он видел её всю от моря до истока – как черту, как бы бороздку на ладони, – и себя он различал на этой же ладони и з н а л себя водой в её реке, – так это ощущалось. А вдали молочно-палевая дымка укрывала какой-то город легких, белых зданий, – а может, это тучи? нет, он знал, что город и что жителей там нет, но кто-то ждет его там, средь безвестных улиц, на площадях пустых, а может быть, в какой-нибудь из затененных комнат или в огромном зале. И был лес, бескрайний лес, таинственный, живой, и он не знал, какие звери в нем, но должен был пройти его. А лес его разглядывал, казалось, каждой веткой своих причудливых деревьев, – как бы всё, – отдельно лист, травинка или ствол свои глаза имели и свой голос – и все слагались в лес: и лес смотрел, и это было странно. Но странней, загадочней, таинственней всего второе было зренье в том, высотном его парении. Всего лишь кинуть взгляд – и отзывалась вещь, что есть она, как если б он подзывал и спрашивал её, а та все отвечала. И ещё – он не умел определить цвета, – да и цвета ли то? – скорее, запах, он обонял, – а может, видел вкус? звук осязал? цвет слышал? – он терялся и с непривычки путался, а те цвели себе смеясь, – и надо всем царила чистая, торжественная радость его открытия. Он знал: когда-нибудь любой сумеет в мир такой войти, – достаточно идти и встать у края последнего, и загадать страну, ждать сильным, непреложным ожиданьем, а главное – всмотреться и у з н а т ь, – тогда войдешь.
– Он понял и вошел.
12.05.94
* * *
Третью осень приходит за чайкой вода,
Порасспросит то-се – о делах, о погоде,
И зовет с собой к морю: ты тоже туда
Собираешься, чайка, – давай вместе сходим!
Ну, давай, – наконец та решилась, – пойдем!
И пустились – все больше по воздуху чайка,
А вода уж рекой, её берегом, дном,
По песку и корягам утоплым, и галькам.
Вода с белою чайкою дружно живет
То напоит её, то рыбешку подбросит,
Посмотреть на свое отраженье дает
И подвозит в пути, если чайка попросит.
Но и чайка за встречною тучей следит
Где была, разузнает, где солнце теплее,
И подскажет всегда: вон, буксир впереди,
Не порежься винтом! – тоже воду жалеет.
Вот им город навстречу. Сквозь дым и мазут
Осторожно прошли и сквозь шлюзные створы,
И у дикой скалы на стоянку встают,
И такие ведут меж собой разговоры:
– Когда сверху гляжу на окрестности трав,
То я думаю: это не желтые листья,
А разлегся внизу огромадный жираф!
Как находишь, вода, мои мудрые мысли?
– Хорошо нахожу! Склад высокий ума
Различаю, и смелую, чистую душу,
Так вода говорит. – Знаешь, я бы сама
Тучкой в небе летала, но как-то вот трушу.
Потом много чего приключалось у них
То метелили воду лопатки турбины,
То бензином плевались с суденышек злых,
А то снег выпадал прямо чайке на спину.
Но пробрались, пробились к морским берегам.
Те обеих пустили. На море на синем
Нынче много водичек – и чайкина там,
Много чаек крылатых – и эта меж ними.
9.01.1995
* * *
ПЛЕМЯ
Набегает волна и дрожит на песке.
Воцаряются сумерки на озерке.
Все прохладнее с гор; все темней небосклон.
Заблестела звезда. Начинается сон.
Кто-то встал у скалы, и над шорохом вод
Его голос негромко, но ясно зовет.
И из скал отовсюду, из гущи теней
Возникают фигуры людей и зверей,
И деревья средь них, и цветы, и трава,
И совсем необычные есть существа.
Вот сближение тел, сочетание рук,
Удивление глаз – образуется круг.
И над озером снова звучат имена,
И свеченье восходит от самого дна,
Как бы пламя струится и кверху идет,
Как бы это цветок, распускаясь, растет.
Уже чаша его над водой поднялась
И искрится, на круг приозерный лучась.
Из какой он страны, из какой вышины,
О том нету преданий, но есть только сны.
И зачем то собранье, что значит обряд,
Расспроси у пришедших, – но все они спят,
Все они далеко – в чужедальних краях,
На просторах иных и в иных временах.
Нет общенья меж ними и знанья имен,
Это странное племя, но есть у них сон:
Раз в четырнадцать лет, – а быть может, – веков,
Они круг составляют у тех берегов,
Вызывают огонь и свершают обряд,
И друг другу дивятся, и спят – и не спят.
И не знает никто, кто соогненник их.
И в какие звучанья, – а может, – стихи,
Или в танец какой они денут тот свет,
Спроси тех, кто собрался, – но их уже нет;
Уже круг опустел, – и с обычных небес
Звезды видят лишь скалы да озера плеск,
Только камни и плеск – больше нет ничего...
И лучи собирает цветок световой
И сквозь толщу воды, не тревожа волну,
Золотою звездою плывет в глубину.
13.07.1994
* * *
М Ы Б У Д Е М
1.
Предоставив свершиться тому, что настало свершиться,
Не заботясь любить и бояться себя, и беречь,
Мы проходим на юг – до последней, великой границы,
Чтоб вступить наконец в мир желанных и радостных встреч.
Здравствуй, умные звери и певчей травы государство!
Здравствуй, ангел вода, здравствуй, дерево синяя ночь!
Здравствуй, пламенный Бог! – всех светлей и прекраснее здравствуй!
Это мы, твои дети, – прими своих сына и дочь.
Упоителен воздух, волшебны и долги закаты,
В умном времени нет обреченности дням и годам;
Беспечально мудры, совершенно свободны, крылаты,
Мы вольны удивляться и знать, что захочется нам.
Где земной океан вздыблен кверху укусами молний,
Мы проходим смеясь, не забрызгав ступни наших ног;
Хлещут волны внизу, рассыпаются, падают волны,
Как дырявая сеть, как сухой паутины комок.
26.11.1994
2.
Мы будем счастливы и юны,
Блаженные из чад земных,
Мудрей богов, постигших руны,
Потоков звездных и иных,
Предвечной радости согласны,
В сияньи дивной наготы
Свободны будем – и прекрасны
Превыше веры и мечты.
Тогда, из той страны желанной,
Следя, как наша жизнь прошла,
Мы улыбнемся несказанно:
Зачем же зло? – не надо зла.
Над миром Божьим солнце Божье
Цветет, не ведая о зле,
И путь к нему один и тот же
На небесах и на земле.
Уже нас сад богов встречает,
Его роса нас узнает,
Звезда на царствие венчает,
Трава по имени зовет.
И умудренные о змие,
Стоим у Дерева Живых,
Познавши небеса седьмые
И ныне – покидая их.
25.12.1994
* * *
То дерево – быть может, тополь,
Орешник или кипарис,
До дней Адама, до потопа,
Растущее и вглубь, и ввысь,
Тот кедр ливанский или ясень,
Та яблоня, а может, клен,
Стволом велик, листами красен,
До дна земли укоренен,
Та ель, тот вяз, то мировое
Произрастанье всех ростков,
Миродержавная секвойя,
Отец отцов и Бог богов,
Он вот – цветок герани в доме,
Он – тополь около крыльца,
Его пушинка на ладони
И липок желтая пыльца.
И вот, сквозь зелень городскую
Он звездной вымахнул верстой
И высоту, взошел в какую,
Пометил белою чертой.
20.10.1997
* * *
МОСТ
Я все же думаю, что я построил нечто мост навсегда пригодится если только зовет к звезде
Мой голос безвестен песен немного но услышат и может, пройдут в незакрытое небо над Камой
Был поэт и сражался.
Остается мой бой за живое и что я был с людьми
А ты, крылатая, хлеб радости как знаешь раздай и главное, не отвернись от них
4.06.2001
* * *
ГОРОД В ВОСКРЕСЕНЬЕ
Я прохожу вдоль улиц городских, ночных и утренних, как пламя, дымных, легких, кружащих голову каким-то хрусталем теней и отблесков. Воскресный город спит и тих еще, и в час зари воскресной я граду моему свидетель снов.
О, как бы удивились, узнавшие, какой пречистый ангел живет в их снах! Он светел высоко над волей к злу, над ямой вожделений, над прахом невознесшихся молитв он верует – и веруют ответно они, кто спит, – ведь для того и сон, чтоб, как на праздник, в Отчий дом собраться и быть одно.
А утром – в дольний путь сопровождает спящих дивный ангел, и Мамушка нас крестит у порога и ждет назад, – и всех Она простит.
Но кто поведает? В верховьях своих душ, кто спит, беспамятны, не знают, а проснутся, – кто подтвердит?
Вот разве рыболов, – вон, с рюкзаком на остановке ранней, – он нынче сунул спички далеко, он хлопает рукою по карманам и чертыхается.
– Братишка, огонька не будет ли?
– Прикуривай.
– Спасибо.
И мы расходимся, взаимно пожелав исполниться желаниям, а то есть – ему – поймать большого голавля, с кита великого, – на зависть рыбакам, на аханье домашним и на снимок в газете: благодетельный улов, чтобы счастливой памятью кормиться потом всю жизнь! Моя мечта скромней: вернуться.
Но вот и мой трамвай.
Сажусь в трамвай. Он падает в движенье хвостатою куницей по стволу меж пламени и отблесков. Красиво, – уже над утренней водой восток при чайках розовых, а лунно-синий запад ещё при звездах; как из детской спальни, тихонечко, за тенью тень от города отходит ночь. Красиво, – почти беззвучие, лишь дальних поездов стук слышится, да мой вагон звенящий карабкается в гору. И с горы как на ладони – здравствуй, город, здравствуй! – пушинкою. Здесь люди, здесь живут, здесь завтра на работу. Здесь я понял последнее, – что думать о себе и ради злых надежд не видеть свет позорно, а наполнить этим строки – неописуемо позорно. ...есть Любовь
is all you need. И ангел есть.
Красиво, – по мостовым, как флаг, полощет тень трамвайная, и солнце, будто слово, загаданное у детей в одной игре, бежит по окнам.
– Да, мы окна, окна, мы свет впускаем, а ещё мы будем когда-нибудь вдыхать, как листья, воздух и выдыхать.
– А мы асфальт, асфальт, мы учим все походки наизусть на память городу о каждом, и слоями, как кольца на деревьях, мы растем.
– А мы летаем птицы городские, стрижи, и чайки над рекой, и воробьи, и умные – вороны – мы воруем, а глупые, мы голуби воркуем, и жители мы городу, как ты.
– А мы созвездья.
– Как, вы тоже город?
– Конечно да, мы целим Зодиак в рожденных и живущих, так что каждый нас, как за ниточки, с собой таскает всюду во все пути; для нас прозрачны крыши, и в перекрестках города мы есть.
Вот ты какой! Что ж, здравствуй, город, здравствуй!
В воскресный день что пожелать еще?
Какой ни есть, – со всем моим в тебе, со всем твоим, – с вечерним первым снегом, с домами в ряд и лицами людей, и с соснами, что видел Заратуштра, и с Танькиной походкой, на камнях оставшейся, – ты все-таки обычный, в хребте Страны – лишь позвонок хребта, не более, а на ладони мира, я знаю, ты пушинка, – и пушинкой ты улетишь однажды и захватишь с собой весь мир – притом, и без меня, равно как и со мной.
Но ведь и я, и я уже давно и не за страх послушен простить долги и уплатить долги, и тоже – хоть со всеми, хоть один, я Божьему спасению согласен, – и я – не очень знаю: так зачем?
Живи, о сердце! Все-таки ты хочешь участия, а более – иной незнаемой любви и пониманья.
Когда б не ты, то что и слово Старших, и яркая звезда над морем бед, и семь небес! А ты не так, а ты отзывчиво и вышней, лучшей вести, и счастья простодушно ждешь, – и где? – оставь, смешное!
Нет, не оставляешь и мужественно в том, и бьешься в мир и ранишься, и мне вжигаешь в память то Танькино, то Машкино лицо, и любишь, – слишком, слишком любишь город, – и всё – чтоб бесконечно знать и чувствовать – вот хоть и это утро в лучах его и плеск воды, и то, какою чистотой в ноябрьский вечер творится снег, как новы старых книг повествованья.
Как прекрасен мальчик, решивший: вот, прокажена земля, и лопаются язвы черных дней, и срок вражде. А я – не буду. Пламя приму в себя и по земле пройду от края до иного края и поражу дракона. Будет мир, и пусть навеки утолит река согласие зверей, и встанет сад черемух, да – черемухи и вишен, и птицы в нем, – и позову е ё.
Прекрасна девушка, рожденная желанной на царствие свое в тот сад войти душой его. Еще она сбегает так по-девчоночьи по лестничным степенькам и замерла: а вдруг не о н? – и медлит, и видит мальчика – и к мальчику спешит.
Как много странных снов под небом вещим!
Как гулко ночь разносит шаг двоих!
Как сыплет снег! Как неизвестны судьбы!
Как пламя жгет! Как высока мечта!
О, Мамушка! О, светлый, светлый ангел!
Как трудно жить.
октябрь-декабрь 1991
