Текст книги "Рождение"

Автор книги: Александр Авраменко

Соавторы: Виктория Гетто
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)

Глава 10

…У моих ног валяются трое. В грязи, потому что осень, под промозглым дождём, таким противным и мерзким. Хум, бывший управляющий, связанный и беспощадно избитый, и его женщины – Урия и Илица. Со стороны, незнающий человек может и пожалеть несчастных, но не я. Сегодня у меня нет сострадания. Хум проворовался. От кого, но вот от вроде бы битого жизнью, прошедшего всякое взрослого сорокалетнего человека я такой подлости не ожидал, и потому сегодня состоится суд. Мой первый суд владетеля Парма. Всё началось с того, что после отправки очередной партии товара в Саль, неожиданно появился управляющий сьере Ушура с претензией: самогон оказался вовсе не такой крепкий и качественный, как я считал, поскольку каждую выгонку контролировал лично, да и совершенно сторонние содержатели харчевен и постоялых дворов вдруг начали продавать 'Слёзы Бога'. Да ещё по настолько демпинговой цене… В общем, мой купец не хочет брать товар, и к тому же собирается ославить меня, как лживого и нечестного человека. Я был просто шокирован подобным заявлением, и, предупредив матушку, немедленно велел оседлать жеребца и вместе с Гуром рванул в город… Дорогу пролетели за сутки, едва не загнав лошадей, и успели вовремя… Надо было видеть лицо Хума, когда я появился на дворе, бочку тут же вскрыли, я понюхал… И сразу понял, что произошло. Самогон был безжалостно разбавлен. Тут же, в присутствии сьере Ушура провели краткое дознание – методы полевого допроса были вбиты в меня намертво в Академии, и дед раскололся. Сразу и бесповоротно. Его погубила собственная жадность. Подержав в руках настоящие, просто невероятные деньги, старик заболел 'золотой лихорадкой'. Вначале он просто отливал по пути по три-четыре литра экстракта, разбавляя ключевой водой и сплавляя излишки своему знакомому трактирщику, у которого раньше работала Илица. Потом, когда всё прошло гладко два раза, одурел в конец и тупо развёл самогон на две больших бочки. Одну привёз сьере Ушуру, вторую отдал знакомому. Поскольку мой компаньон, сняв пробу, сразу заподозрил неладное, и срочно погнал ко мне гонца, старик решил дождаться средств от второго покупателя. Тот не имел таких оборотов, как уважаемый купец высшего разряда со своей торговой компании, зато обладал большими связями в городе и раздал товар по бросовой цене своим коллегам… В общем, Хума взяли с поличным, когда тот получал деньги. Ну и… А допрашивать в поиске или разведке приходится жёстко. Потому что времени нет. Но что сделано, то сделано. И поскольку виноват я, как хозяин нечестного человека, то и отвечать мне… Сьере Ушур в своём праве. И я не собираюсь его ни умолять, ни просить. Ни, тем более, скидывать цену. Хвала Высочайшему, что обошлось ещё так удачно. В том смысле, что воришку поймали почти сразу. Потому я молча оставляю испорченный товар купцу – его можно использовать, правда, увеличив пропорцию добавления в вино, забираю Хума с изуродованными, замотанными тряпками руками, куда я собственноручно вгонял колышки под ногти, и, привязав его к седлу, уезжаю с купеческого двора, привязав серва за шею. Я не прощаюсь. Ибо – виноват. И теперь придётся многое пересматривать из-за этой жадной твари, угробившей моё, и не только моё безоблачное будущее и спокойствие… Всё дорогу я гоню ублюдка плетью, несмотря на его вопли и стенания, не давая ему ни минуты роздыха и сна. Мой вороной силён, и отдохнув во дворе купца Ушура, движется спокойным шагом без передышки, волоча за седлом на верёвке почти не подающее признаков жизни тело. Дремлем оба, вместе с конём в придорожном лесу пару часов, потом сутки двигаемся до Парда…

Кер бросается к коню, начинает было ворчать и получает плетью поперёк лица. Тут же сожалею о том, что сделал, но уже поздно. Парень вскрикивает, не понимая, но увидев мою гримасу, мгновенно замолкает и начинает возиться с вороным, словно реактивный. А я зову сервов и приказываю запереть Хума до утра в подвале, стеречь, потому что если тот сбежит, то ответят мне головой… За три прошедших месяца я сильно изменился. Работа молотом, свежий воздух, отличная здоровая еда и, особенно, программа психоматрицы, дотягивающая бета-организм до физических кондиций оригинала, преобразили меня. Я прибавил в росте почти половину головы, плечи раздались, ну а умения никуда не делись. И потому любого, кто осмелится мне возразить, просто прибью на месте. Голыми руками…

… Видно, что сервы сообразили – дело нечисто. И злить меня не стоит, тем более, что вовремя высунулся Кер с багровой полосой от плети через всю морду лица… Словом, мгновенно перепаковали деда и запихнули в тюрьму под моей башней, до этого пустующую. Сами решили, кому, сколько стоять, и всю ночь не отходили от двери, пока я отдыхал после дороги, отъедался и спал, велев не беспокоить и допускать ко мне только матушку и Эрайю, у которой действительно оказался животик… Утром же приказал собрать всех сервов, вынести кресло, соорудить навес над ним, и когда всё было готово, стал вершить суд… Мужчины стоят без шапок, которые мнутся в жилистых руках. На покрывалах женщин блестят капли дождя, словно серебряное напыление. Я излагаю суть дела и обвинения. Потом поясняю, чего все лишились, и по толпе – у меня уже полторы сотни народа, пробегает зловещая волна ропота. До них доходит… У моих ног рыдают Урия и Илица, молят о пощаде, но вина слишком велика. Ни продажа самих должников, ни их имущества ничего не поправит. Хум украл наше общее будущее. И теперь придётся намного, намного хуже и тяжелее. Не только мне, я то властелин. И если что – то буду жить за счёт сервов. И именно им станет и голоднее, и тяжелее, потому что мои планы уже претворяются в жизнь, а новых рук не предвидится, и я должен буду получить средства на доведение до окончания всех затеянных мной строек за их счёт. А начато уже не мало – здание мануфактуры, где на половине поставят ткацкие станки, чтобы перерабатывать шерсть с двух сотен овец, пасущихся на лугах. А на второй… Там будет мастерская, где я планирую устроить настоящую металлобработку и штамповку. Поставить собственноручно изготовленные станки и прессы, начать переделку руды – это намного выгоднее, да и с помощью присадок можно варить металл с нужными мне свойствами. Кроме всего прочего – подводят под крышу строящиеся из кирпича конюшню, коровник и овчарню, плюс довольно большой свинарник. Ремонтируются стены замка и его строения. В общем, после уборки урожая и праздника в честь этого знаменательного события, как заведено в Фиори издревле, началась большая стройка. Будущее казалось безоблачным, и вдруг удар в спину… Я скрежещу зубами – какой то вонючий примитивный ублюдок… В округе, да и во всей Фиори вряд ли найдётся хозяин, так относящийся к своим сервам, стоящий за людей всей душой и телом, дающий им столько неслыханных в других местах благ… Воистину – доброта наказуема. Я относился к крепостным как человек двадцать пятого века, как подданный Империи, как её офицер. И они возомнили себя выше своего лорда. Проще – которого можно обмануть, подставить, обокрасть… И всё без последствий… Матушка прекрасно знает меня, и последний раз, когда я был таким мертвенно спокойным внешне, запомнила навсегда. Тогда мы чуть не расстались с ней навсегда… И теперь ей самой страшно от ожидания, чем всё закончится. Нет, она знает, что Хума накажут. Но как? Её руки мелко-мелко дрожат, словно досе Аруанн холодно. И это действительно так. Потому что страх вызывает такую же реакцию, как и холод… Мольбы женщин семьи вора бесполезны. А решение моё уже тщательно обдумано и сейчас я его оглашу. Встаю со своего кресла, нависая над виновником и его семьёй:

– Преступление, совершённое сервом, столь велико, что никакой жалости к нему нет, и не может быть. Потому он будет казнён. Дож, Юм – принесите сюда кол.

– Кол?

– Да, кол. Тот самый, что вы вчера вытесали.

Оба парня убегают, а я продолжаю:

– Урию и Илицу из баронства изгнать плетьми. Их имущество – разрешается взять лишь то, что могут унести на себе. Остальное – раздать.

Гробовая тишина. Такого от меня не ожидали. От доброго, ласкового хозяина, которого уже начали считать чуть не равным им. Ребята притаскивают кол. Его тут же устанавливают. Не очень толстый, тщательно и с любовью ошкуренный Юмом-плотником, высотой четыре метра, узкий сверху, толстый, в ладонь шириной внизу.

– Распялить его.

Мужики хватают Хума за руки и за ноги, притягивают верёвками к толстому, чуть ли не в три обхвата толщиной бревну. Получается, как будто он в седле. Только лёжа. Я вынимаю кол из ямы, подхожу к приговорённому, намечаю точку. Подзываю четверых, что покрепче. Собравшиеся женщины в толпе вскрикивают, Урия и Ивица рыдают навзрыд, Берусь за острие орудия казни рукой, приставляю к заднице Хума и кричу:

– Начали!

Мужчины не понимают, и я рычу:

– Взяли, и начали давить, ну!

Осенив себя знаком Высочайшего, они хватаются за кол и прут изо всех сил. Острие прорывает грубую ткань, хлещет кровь… Хум ревёт, словно бык, хлещет кровь, а мужики давят, и, наконец, направляемый моей рукой кол пронзает вора насквозь, выходя возле шеи. Старик дёргается. Хрипит. Сервы в ужасе смотрят на моё спокойно-отрешённое лицо, а я снова командую:

– Поставили!

Не рассуждая, мужчины обрезают верёвки, которым Хум был притянут к бревну, тут же волокут кол с ним к яме, устанавливают заново, торопливо трамбуют мокрую глину. Та мерзко хлюпает, смешиваясь со стекающей из жертвы тела кровью. Наконец кол прочно утверждён, и бледные, словно сама смерть, мужчины отходят в сторону.

– Отвести обеих в их жилище, дать им собрать вещи и гнать прочь.

Четверо, исполняющих роль палачей, смотрят на меня, но я молча делаю жест – исполняйте. Вы просто не понимаете, что для всех значит совершённое покойником. Иначе бы так не жалели ни его, ни Урию с Ивицей.

– Хума не снимать до завтра…

Тот ещё жив, но ни слова сказать не может, только мелко дрожит на колу, время от времени лупая выпученными глазами и беззвучно открывая рот.

– …Пока не подохнет. И заканчивайте с этими…

Я показываю на рыдающих женщин. Потом добавляю:

– Только побыстрее. У меня нет желания любоваться на них…

Бурные рыдания, но женщин хватают под руки и тащат в каморку возле кухни, которую те занимали раньше. Я подхватываю матушку под руку и увожу в башню. Эрайе я запретил выходить из покоев матушки – нечего женщине, которая ждёт дитя, видеть такое… Приходим в её комнату, которая значительно изменилась в лучшую сторону за это время, и я усаживаю её за стол, наливаю из особой бутылочки собственноручно изготовленный мной ликёр, густой, пахнущий мёдом, заставляю выпить полную кружку. Мама послушно пьёт, потом некоторое время молчит. Но как только крепкий алкоголь чуть ослабляет тормоза, вдруг выдыхает:

– Как ты мог быть таким жестоким, Атти? Никогда не ожидала ничего подобного…

– Жесток?! Этот ублюдок из-за своей идиотской жадности и глупости подвёл нас к плахе! Мало того, что мы лишились постоянного дохода – теперь наше сгущённое вино если и будут покупать, то за сущие гроши! Сьере Ушур не хочет больше иметь с нами дело! Понимаешь?! И нас станут считать ворами и обманщиками! Ма! Ты не представляешь, насколько хуже нам станет жить!

Она молчит, потом спрашивает:

– Но не хуже, чем до твоего явления?

– Конечно, нет! Что ты! Сервам, может, и да. Но не нам. Уж голодными и раздетыми не останемся… И потом, наверное, ты заметила – стоило проявить к крепостным чуть доброты и ласки, и сразу же нам отплатили за это. Тот же Хум – он же вырос здесь! И будь я строже с ними с самого начала, то ему бы и в голову не пришло обокрасть нас…

Матушка молчит, потом вздыхает:

– Правильно, Атти… Но это настолько жестоко… Я даже не слышала о подобной казни…

Отмалчиваюсь, потому что виноват, собственно говоря, во всём, лишь я сам. Как сказал один древний писатель – излишняя доброта всегда наказуема…

Весь день мы проводим вместе с мамой. Мужикам, что принимали участие в казни, я приказываю выдать неразбавленный самогон, которого у нас теперь и девать некуда. Пять больших бочек стоит в подвале. Я проверил – его не разбавляли, и ключи от хранилища теперь находятся у меня. Перегонку, естественно прекратили – теперь незачем. В будущем, естественно, продадим. Наверняка появятся ушлые дельцы. Только по какой цене… За сущие диби? Ну уж нет! Я своё возьму! Куда больше меня беспокоит потеря с таким трудом начинаемой завоёвывать репутации и уважения сьере Ушура… И перспективы от сотрудничества с ним. А теперь придётся строить торговую империю самому… Лишние нервы, хлопоты. А главное – затраты и поиск честных людей… Сколько лет уйдёт на это? И хватит ли мне самой жизни?.. Утром пять человек, вооружившись плетьми, начинают процедуру изгнания. Все – с суровыми, похоронными лицами. Старший среди них – Дож, который твердокаменно спокоен. Похоже, он единственный из всех сервов сообразил, что произошло. Может, из него будет толк в будущем? Он то поумнее покойника будет, надеюсь. Да и урок всем преподан жестокий. Теперь сервы убедились, что 'добряк Атти', как они посмели называть меня между, собой имеет достаточно твёрдости. Ведь и они о подобной казни не слышали. А как мучается, сидя на колу, Хум, видели все. Как и то, кто руководил процессом, а главное – направлял орудие казни недрогнувшей рукой и не отворачиваясь… …Пять лет назад мой взвод проводил операцию в Халифате. И едва унес ноги. Но арабы похватали много невинного народа, обвинили их в пособничестве русским шпионам и приговорили вот к такому же точно колосажанию… Мы, конечно, потом рассчитались за это. Хотя помогающих нам на самом деле не было. Просто невинные жертвы, местный бек или хан, или шейх решил избавиться от неугодных. И я на всю оставшуюся жизнь запомнил жуткую аллею из ста двадцати насаженных на колья мужчин, женщин, стариков и детей, выстроившуюся на окраине селения, затерянного на далёкой пустынной планетке… Потом там появился сто двадцать первый. С тем самым шейхом. И уже тогда у меня рука не дрогнула… В самый первый раз… В общем, мои посланцы к границам баронства уходят, увозя с собой и кол вместе с мертвецом. Им приказано утвердить это, в смысле предмет казни с жертвой на нём возле въезда в горы. И показать арендаторам, когда будут проезжать через их деревню, с подробным рассказом за что и почему. Жена и дочь покойника рыдают, нагруженные тощими котомками с оставшимся у них имуществом. И ведь я проявил по отношению к ним неслыханную доброту, просто изгнав из своего владения. По местным законам я мог и казнить, и отдать поразвлечься своим людям, или просто продать, куда душе захочется. Так что пусть возносят молитвы Высочайшему, что их просто изгнали. Не оставлять же их в покое? Урия повар, а ну как ей стукнет в голову добавить что-нибудь этакое в еду? А Ивица… Служить вечным напоминанием того, что именно по моему приказу казнили её родителя, хотя и за дело? Так что это лучший выход из случившегося, к тому же я уже не могу платить сервам зарплату – нет средств, и не предвидится. Да и такое дело, как получение денег от сеньора за исполняемую по обязанностям крепостных работу для Фиори, и не только, вообще нонсенс. А поскольку к хорошему привыкают очень быстро, то лишившись денег, найдутся дурачки, которые просто придавят семью вора. Нет, лучше пусть идут на все четыре стороны. Не зря говорят: муж – голова, жена – шея. Куда повернёт, туда голова и смотрит. Держала бы своего мужика Урия покрепче, не было проблем…

… Так что я принимаюсь за дальнейшую работу. Дела ведь стоять не будут, а ситуация у сейчас почти патовая. Люди косят траву, заготавливая сено. Его сушат прямо в замке, и все галереи и коридоры устланы душистым ковром. Скота у нас огромное количество. Потому что денег вбухано в это дело не малое количество. Почти сорок лошадей, в основном рабочих. Около пятидесяти коров и телят, двести овец, как я уже говорил, многие из которых скоро должны принести ягнят, а кошара под них ещё на полупостроенной стадии, поскольку не успеваем обжигать кирпич – его много уходит на латание дыр в жилых постройках. Около тысячи кур, уток и гусей. Но птичник уже закончен. Да и не так он и велик… После окончания карательных мероприятий я провожу перепланировку работ. Теперь ремонтируется лишь главная башня, в которой живу я и доса Аруанн, да рядом с её покоями выделена комнатушка Эрайе, которая окончательно стала любимицей матушки. Впрочем, девочка редкостная умница, поэтому ведёт себя почтительно, не наглея, как прочие. А даже меня панибратство некоторых начинало раздражать… В конце концов, как можно быть такими идиотами, что принимают хорошее отношение к ним за вседозволенность? Все силы и изготавливаемый кирпич и черепица отныне пущены на строительство хозяйственных помещений. Ремонт жилья для сервов ведётся по остаточному принципу. Прекращена выдача жалованья. Хватит. Оставшиеся деньги нужны на более важные дела. Иначе в Парда вновь вернётся голод. Вместо вольной выработки, ранее стимулируемой зарплатой, теперь устанавливаются жёсткие уроки. Скажем, пилораме норма четыре бревна в день. Разной толщины. Не волнует. Хотя обычно, максимум, три не слишком толстых ствола реально распилить за нормальный рабочий день. Теперь сервы вкалывают от рассвета до заката, без отдыха. Доброта кончилась и это понимают не сразу. У меня больше нет возможности продолжать для них прежние отношения и порядки. И розги, вымоченные в солёной воде, а так же позорный столб для женщин, где те стоят без одежды на всеобщем обозрении, приводят крепостных в чувство почти мгновенно. Пары случаев хватило, чтобы все рты заткнулись, а попытки возразить закончились. Впрочем, поздно пить минералку, если отвалились почки… К концу приходит первый осенний месяц, невесёлый и грустный. Рацион сервов урезан. Во всяком случае – по мясу точно. Это не голод. Просто разумная мера. Скот нужен не для того, чтобы его тупо вырезали, а для разведения. Вырастут стада – снова можно добавить мясную порцию. Раньше я рассчитывал на то, что мы всегда сможем докупить животных, если что. Теперь, увы, нет. Источник денег иссяк, и приходится идти на крайние меры, чтобы спасти баронство, как таковое, вообще… Мама меня понимает. Не поддерживает, но и не ругает. Воспринимает всё, как данность. Просто сервы в Парда теперь живут точно так же, как и их собратья в других поместьях. Да и то – намного лучше. Нет показательных порок просто так, наказаний ни за что, насилия над женщинами и девушками. Поэтому пусть благодарят Высочайшего, и покойного Хума, служащего указателем въезда в Парда. Его костяк с полусгнившим мясом так и стоит перед въездом в горное ущелье, по которому вьётся дорога в Парда, и рядом укреплена дощечка с надписью – Вор. Думаю, это достаточно хорошее предупреждение существующему в эти времена криминалитету…

…Сегодня неожиданно тепло и солнечно. Хмарь, стоявшая последний месяц, развеялась, и на небе появилось не по-осеннему тёплое солнышко. Я любуюсь на плотные ряды ярко-алой черепицы, покрывающей нашу башню. Наконец-то её ремонт завершён! Добротный обожжённый кирпич заделал все дыры. Заменены балки каркаса, набита обрешётка из просмоленных досок, чтобы не гнили, и уложена новенькая, сверкающая в лучах светила, черепица. Так же заменены балки перекрытия. Они тоже защищены от гнили слоем смолы, перестелены все полы. Простые плахи заменены на щиты из строганных обрезанных с боков толстых досок с выбранной четвертью. Это закрывает щели, появляющиеся, когда полы рассыхаются. По-хорошему бы, выдержать их годик, стянув в плиты, но мне некогда ждать, да и лето было достаточно тёплое – доски на полы из первых партий, так что, думаю, особых проблем не будет. На верхние перекрытия и чердак под крышей навален толстый слой сухого торфа, в качестве утеплителя. Ничего другого я придумать в местных условиях не смог. Но мысль оказалась удачной. Во всяком случае – тепло удерживается в башне хорошо. Идея с центральным отоплением оказалась нереальна. Нет ни труб, ни батарей, разумеется, и насосов для котельной. Обойдёмся по старинке, каминами и очагами. Да новенькие, толстые двери на нормальных петлях, плюс пороги, так что в нашем жилье будет тепло этой зимой… Налюбовавшись башней вдосталь, особо отметив новые рамы, забранные пластинами слюды в три слоя – ну вот захотелось мне попробовать сделать нечто вроде стеклопакета, двигаю дальше по строительным объектам. Сервы угрюмо работают. Естественно, что люди недовольны, но другого выхода нет. Или вспомнят то, как жили у прежних хозяев, или сейчас напрягутся, но потом полегчает. Кошара под овец практически закончена. Стучат киянки, забивая деревянные гвозди в жерди, которыми та разгорожена на зоны для овец, баранов и молодняка. Думаю – сегодня-завтра закончат. А то уже скоро первые заморозки ударят. В коровнике заканчивают глиняные полы. Сверху земляной, плотно утрамбованной подушки загоняют обожжённые пластинки, крепя их на колышки. Легче чистить, да и гигиеничнее. Длинные ряды стойл, кормушки, поилки. Почти современная ферма. Птичник давно готов. В общем – мануфактура осталась. Но тут я пока притормозил. До весны. Всё-равно пока средств просто не хватит. Так что, пожалуй, можно будет разрешить сервам начать ремонт и их жилищ. Но сначала пусть заложат дыры в стенах замка и починят подъёмный механизм. Оказывается, прошлой зимой в замок ворвались волки и загрызли двух человек. Повторения подобного мне не надо. И потому данный ремонт у меня приоритетный после Башни. Подхожу, задумчиво рассматриваю полуразвалившийся механизм и вросшие в землю створки. Цепи ещё более-менее, лишь покрыты толстым слоем ржавчины…

– Сьере барон! Сьере барон!

…Меня больше не зовут по имени, или просто 'сьере'. Боятся…

– К нам кто-то едет! Смотрите, сьере барон!

Я вхожу из галереи въезда в замок, прикладываю руку козырьком к глазам. Действительно… Едут. Пяток возов. Около десятка блестящих доспехами всадников с копьями в руках. И – один возок явно для людей. Невелик, но зато с разноцветными окошками в стенах, да и тента на нём нет. Вроде кареты, адаптированной к нынешним временам. Кто-то из вельмож? Посмотрим… Против десятка воинов я и в одиночку отобьюсь. Разумеется, нынешних воинов… Быстро возвращаюсь обратно, поднимаюсь к себе и достаю своё оружие – арбалет с болтами, меч, кинжал и самое главное: перевязь с метательными иглами, давно сменившими неуклюжие неудобные сюррикены… Добро пожаловать, гости незваные…