Текст книги "Трудный путь к диалогу"

Автор книги: Александр Мень

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Помимо этого, новые возможности, предоставленные религиозным институтам, приведут к повышению общего духовного уровня среди самих исповедников различных религий. Ведь до последнего времени они были почти лишены элементарных источников информации, всего, что содействует религиозно-нравственному просвещению, даже своих основополагающих книг, например Библии.

И, наконец, сегодня становится все яснее, что не административные манипуляции и не обожествление власти, а нравственный рост людей является решающим фактором во всех сферах жизни. Пусть этические принципы, выросшие на религиозной почве, так или иначе, вошли в плоть и кровь нашего общества; без возврата к их истокам этого недостаточно. Такой возврат может сыграть немалую роль в нравственном оздоровлении: в семейных и национальных отношениях, в этике труда, в хозяйстве, в экологии, милосердии.

Ошибкой было бы, однако, думать, что всю работу в этом направлении возьмут на себя только "инстанции", политические и религиозные. Их усилия останутся тщетными, если к ним не присоединится сознательная активность многих и многих людей. В этом отношении обнадеживает развитие ряда неформальных объединений, таких как "Мемориал", "Культурное возрождение" и других, идущих "снизу". Пусть здесь трудно будет избежать ошибок, разочарований, крайностей. Но жизнь на то и жизнь, чтобы идти вперед, не опасаясь, риска.

Хочется верить в победу разума, свободы, человечности, даже если эта победа никогда не будет полной в этом мире. Уверен, что такую надежду, "вопреки всему", разделяют многие наши соотечественники независимо от их взглядов на религию.

ДЕМОКРАТИЯ И ТОЛПА

из книги "Трудный путь к диалогу"

У Станислава Лема есть фантастический рассказ о том, как кончилась одна война.

Враждующие правители одновременно додумались сформировать "абсолютную армию". Секрет этих боевых соединений был прост (для фантаста, конечно). Сознание всех готовых к бою солдат в каждом из них настроили с помощью особых аппаратов – в унисон. Они могли теперь действовать "как один человек". Получилось нечто вроде коллективного разума, или пчелиного роя, состоящего из массы мыслящих существ.

Однако результат получился противоположный тому, что ожидали воинственные генералы. Две способные думать "роевые массы", встретившись лицом к лицу, внезапно поняли нелепость войн и заключили мир...

Сказка проникнута оптимизмом, обычно Лему несвойственным.

Но, увы, это только сказка. Только ложь. И едва ли в ней можно найти намек и урок добрым молодцам. В действительности все происходит иначе. Почему?

В нашем сознании давно прижилась мысль о том, что воля толпы, воля массы должна обязательно выражать подлинную волю народа. Служить демократии.

Между тем события Нового и Новейшего времени, начиная хотя бы с французской революции, доказали, что на деле "восстание масс" способно скорее служить тирании, инстинктам, слепым социальным стихиям, "бессмысленным и беспощадным", нежели разуму или действительному благу народа. Это было установлено замечательным русским историком Георгием Федотовым и испанским философом Хосе Ортегой-и-Гассетом.

Приведу в связи с этим один показательный и немного забавный пример из недавней церковной истории. Когда католиками готовился Второй Ватиканский Собор, было условлено, что на его заседаниях под вводами храма святого Петра не будут звучать аплодисменты. Но едва в ходе Собора столкнулись позиции консерваторов и реформистов, об этом правиле все мгновенно забыли.

Две тысячи почтенных иерархов и ведущих теологов ощутили в себе иррациональный "зов массы". Они не только хлопали, но порой даже кричали и стучали о пюпитры. Большинство из собравшихся в отдельности наверняка были образованными, разумными и, скажем, степенными людьми. Когда же они собрались вместе, они невольно подчинились иной модели поведения.

Другой пример. Менее забавный. Почти все революции совершались под знаком борьбы за справедливость. Но как только в действие вступал психологический закон массы, справедливость немедленно отбрасывалась, словно старая ветошь...

Души людей, вовлеченных в поток массы, беззащитны и уязвимы. В том смысле, что они утрачивают сознание ответственности и разумность.

Вот почему все диктаторы так любят массу. Так беззастенчиво льстят ей.

Масса некритична. Она всецело во власти настойчивых эмоций. Ничего не стоит повернуть ее в нужную диктатору сторону, манипулировать ею в выгодном для демагога направлении. Недаром евангельский образ толпы, которая сперва кричала "Осанна!", а через несколько дней – "Распни Его!", остается и поныне бессмертным архетипом.

Ярость массы, как и ее преклонение перед чем-то или кем-то, проявление не коллективного разума, а куда чаще есть синдром общественного помешательства.

Можно привести тысячи примеров того, как великие свойства, присущие личности, в толпе затухают, слабеют, подменяются архаичными стадными инстинктами. Коэффициент человечности сводится к минимуму.

Отсюда эта страшная воля к разрушению, которая, например, побуждала крестьян даже там, где они вовсе не испытывали угнетения, жечь имения, грабить, истреблять национальное достояние. Чем, скажем, провинилось блоковское Шахматово? А ведь дом поэта, сложенный из дубовых бревен, жгли целую неделю с упорством, достойным лучшего применения...

Это отнюдь не демократия. Это феномен, который Платон окрестил "охлократией", властью черни, а Федотов уже прямо – "демонократией".

Воистину все демоны, гнездящиеся в больном человеческом подсознании, вырываются на свободу, когда господствует "дух толпы". Толпе чужды диалог, анализ, даже полемика. Она склонна к раболепству и насилию, капризна и инфантильна. "Исступление масс", словно наркотик или опьянение, топит в примитивных мифах человеческий разум и совесть, взрывает вековые этические устои. Ее родная стихия – суд Линча, погром, охота на ведьм, поиск "козлов отпущения" и врагов, французский социолог Габриель Тард так охарактеризовал ее свойства: "Поразительная нетерпимость, смешная гордость, болезненная впечатлительность, увлекающее сознание безответственности, рождающееся от иллюзии всемогущества, и полная потеря чувства меры, зависящая от взаимно поддерживаемого крайнего возбуждения". Все это с успехом эксплуатировали митинговые витии 20-х годов и тоталитарные режимы, пользуясь услугами людей, подобных автору "Броненосца Потемкин"...

Устремления тирана и массы поразительно перекликаются, как это отмечал еще прозорливый мудрец Максимилиан Волошин. Масса деспотична. Она подавляет все индивидуальное. Точно так же и для тирана личность – ничто, а народ это "живая сила", "пушечное мясо", потенциальная лагерная пыль. Подобный взгляд – порождение ущербной антидуховности, которая ищет себе оправдания в циничной биологизации человека, в сведении основ его бытия к "базису".

Разумеется, бывало так, что буйная река массы направлялась и по доброму руслу. Но это уже зависело не от нее самой, а от направляющих. От их индивидуального разума и воли. От того, чем руководствовалась элита общества.

Французский философ Анри Бергсон сравнивал когда-то два возможных варианта социального развития. По одному пути пошли насекомые, создав муравейник, рой, термитник. По другому – человек, развивавшийся в сравнительно небольших группах. Что могло случиться, если бы разум был дан роевой массовой структуре, пытался вообразить Герберт Уэллс в своем романе "Первые люди на Луне". Полное подчинение индивидуума целому. Растворение личности в коллективе. Различие только по формам функционирования.

Но такой путь был заказан разуму. Огонь духа вспыхнул в личностях, образующих сравнительно небольшие популяции. По существу, история человеческой духовности и культуры есть борьба творческого личностного начала против массовой нивелировки, отбрасывающей человека назад – в безличное царство природных сил.

Христианская мысль противопоставляет хрупкому всевластию анонимной массы идеал "соборности", в которой личность, личный выбор и ответственность не должны приноситься в жертву единству.

Иисус Христос учит о высоком предназначении личности. Именно в ней и в гармоничном взаимодействии свободных воль и созидаются все духовные ценности. Созидается то, что мы называем народом, его культурой.

Культура никогда не творилась безликой массой, Она вырабатывалась в элите, составляющей ядро, совесть, самосознание любой нации. Преимущество культурной элиты в том, что она имеет возможность активно осмыслять информацию, широко смотреть на вещи, критически мыслить. Сохранять те подлинно человеческие свойства, которые в толпе, как правило, теряются. Поэтому Федотов так настаивал на необходимости для каждого народа оберегать свою элиту, прислушиваться к ней, давать ей простор для свободного развития.

Все это особенно актуально для нашего беспокойного времени, когда многие проблемы пытаются решать "на площадях и улицах".

Социальная активность широких слоев населения – характерная черта XX века. Но разве не идет с ней рука об руку ее двойник – активность тоталитарных режимов, подавление свободы, бесчинства "вождей"?

Следовательно, борьба за демократию не должна делать ставку на "дух толпы", на массовую психологию.

В этом смысле идея народного представительства обладает огромной ценностью.

Выступая от лица избравших их людей, представители народа имеют больший шанс сохранить критичность, трезвость ума и принимать решения, не подчиняясь импульсам и инстинктам.

Слов нет, когда множество людей заполняют площади, чтобы высказаться против той или иной формы несправедливости, это явление отрадное. Но оно лишь момент в процессе развития. Если остановиться на нем, процесс рискует пойти по непредсказуемому пути. Ведь толпу нетрудно и обмануть, и натравить...

Митинговая вспышка – лишь толчок, стимул к движению, своего рода стартовый выстрел, за которым без промедления должна начаться спокойная и интенсивная работа. Труд народных представителей. Этот труд включает и преодоление черт массового сознания в самой элите. А что печать такого сознания пока остается, доказала реакция многих участников Съезда на выступления Андрея Сахарова. И напротив – в продуманных, смелых, пусть порой и спорных тезисах последовательных сторонников демократии уже звучал голос пробуждающейся элиты, сбросившей с себя старые оковы. Она оказалась в состоянии прислушаться к доводам разума и совести и передать спою убежденность Другим.

Разумеется, это налагает на представителей народа, на его подлинную интеллигенцию и правительство немалую ответственность. Вспомним старинное китайское правило периодически экзаменовать чиновников. Вспомним слова Платона, который говорил, что если люди не могут доверить корабль необученным кормчим, то тем более нельзя доверять любителям государство. К счастью, как кажется, профессионалы у нас постепенно сменяют "любителей", авантюристов и слепых честолюбцев, готовых ради власти обречь на гибель миллионы. Но все еще остается опасность, что разгул страстей захлестнет разум. И тогда "дух массы", дух безумия и насилия снова будет использован в интересах тех, кто не желает развития свободы, культуры и нравственности. Впрочем, если даже так и случится, будем помнить вещие слова поэта: "Есть грозный Судия, Он ждет..."

Хаос и растущая на его дрожжах тирания все равно обречены. О6 этом свидетельствуют великие прозрения Иоаннова Апокалипсиса. Сколько бы ни бушевала стихия тьмы, ночь не может быть бесконечной, Слово Божие учит нас верить в победу света.

О ДУХОВНОСТИ

(Интервью)

– Отец Александр, сейчас много говорят о духовности, но думаю, что люди нередко вкладывают разный смысл в это понятие. Что же есть духовность?

– Слово "духовность", которое стало модным, им злоупотребляют, его затаскали, как это у нас часто бывает, этим словом обозначают две вещи, очень разные, хотя и тесно связанные между собой.

Первое. Духовность – свойство природы самого человека, это то уникальное, исключительное, важнейшее, что отличает человека от других самых высокоразвитых живых существ, это то, что даже трудно определить словами. Дух невидим, непространствен, он нигде не находится. Но дух нам не внеположен, он не что-то чуждое нам, а это сама наша человеческая природа, и для того, чтобы дать определение этому свойству, духовности и духовностности – человек несет в себе дух, – пришлось бы встать на некую иную точку, откуда-то смотреть, что для нас невозможно, ибо дух – это мы сами и есть, И дух выше, он по своей природе шире рациональных определений, он в них не втискивается. Дух – это и мышление, и сознание, и воля человеческая, это весь тот континуум, сложный и в то же врсмя единый целостный поток, который составляет особенность человека.

– Что отличает дух от души?

– Душа есть и у растения, и у животного – это психика, а вот творчество, сознание, свобода, добро и зло – это дух, Если отнять у человека все, что нематериально, – мысль, чувство, совесть и т. д., во что превратится человек? В говорящего робота, в орангутанга в пиджаке. Нет, даже хуже!

Дух – это храм человека, и если дух свят, то он как бы захватывает все существо человека, и тело его становится храмом. Поэтому нам дороги мощи святых.

Мы знаем, что человек теснейшим образом связан с мирозданием. Он настолько тесно связан с бытием природы и ее законами, что, если человека хотя бы на секунду изъять из этого окружения, он погибнет. Не только пища, воздух, вода, но все в целом является нашей средой, и, если мы хотим существовать, мы должны быть частью среды, быть вписанными в нее. Это биологическое, психофизическое бытие человека принципиально не отличается от природы других высокоразвитых животных, это есть дар природы, который мы возвращаем ей, умирая, обращаясь в прах. Духовность же есть то, что мы у природы не заимствуем, она отсутствует в природе. В природе нет творчества, нет таких особенностей, как личностное самосознание, добро и зло, она не может научить добру и злу (недаром она названа у поэта "равнодушная природа"), в ней нет страдания, для нее существуют лишь стихии. Так вот, особенность человека, делающая его трагическим царем мироздания, заключена в духовном начале, которое ему присуще, даровано.

– Дух и душа человека существуют до его зачатия и рождения?

– В Церкви нет единого мнения на этот счет, могу высказать только свое мнение. Я думаю, что дух человека находится в общем духе человечества, но не в индивидуальном виде, а как бы в слитном. Становится же он самим собой при зачатии, при рождении. Он не создается, а как бы отделяется от этого ствола.

– А после смерти?..

– Убежден, что дух человека не разрушается смертью, что в вечность мы понесем то же сознание, которое в нас есть теперь, но как это нелегко представить, изобразить... Вот вы, наверное, читали книгу Моуди "Жизнь после жизни" и обратили внимание, что почти никто не мог передать, что же за мир им открывался, у нас и слов таких нет.

– Отец Александр, у нас миллионы людей вынуждены были жить так, словно духовности не существует вовсе.

– Недооценка, а вернее, пренебрежение духовностью привело к нынешнему состоянию общества, которое оказалось ориентированным на низшие стороны человеческого бытия. Из известного афоризма о том, что, прежде чем человеку начать заниматься философией, религией, поэзией, он должен есть и пить, – из этого афоризма рождалось молчаливое признание того, что самое важное есть, пить и так далее. Отсюда унижение человека как духовного существа, фактическое обесценивание свободы, достоинства личности и даже жизни. "Человеческий фактор" оказался вторичным по сравнению с выплавкой чугуна и стали. И только когда стало ясно, что попрание духовности в человеке ведет к умственной, моральной и профессиональной деградации, когда антидуховность, прикрывающаяся пустой псевдодуховной фразеологией, стала разрушительно сказываться на социальных и хозяйственных вопросах, многие спохватились, и дай Бог, чтоб не 6ыло поздно.

– Человеческая духовность не есть наше изобретение. Мысль человека отображает Мысль космическую, сознание человека отображает космическое Сверхсознание, духовность человека связана с высшим духовным планом бытия. Библия учит нас, что духовность человека заключается в том, что он есть образ и подобие Творца. Когда человеческая духовность приходит в состояние дисгармонии со своим первообразом, это влечет за собой духовные и нравственные недуги, духовную и нравственную гибель. Поэтому я очень рад, что понятие духовности стало постепенно возвращаться в общественное сознание, это может стать началом обретения человеком самого себя, утраченного в процессе материалистического самоотчуждения.

– Вы говорили о двух аспектах понятия "духовность"...

– Второй аспект связан с формами реализации нашей духовной природы. С ее отношением к Вечности, своему призванию, любви и творчеству, миру, к другим людям. Может существовать темная, я бы сказал – демоническая, форма реализации. Как талант, как наука, как любые другие возможности, наша духовность может быть направлена и на добро, и на зло. Каннибальские культы доколумбовой Америки или нацизм – это тоже, увы, есть проявления духовности. Следовательно, этот уникальный дар, как теперь любят выражаться, амбивалентен, Потому что само богоподобие человека, то есть, по сути дела, его духовность, неотделимо от свободы. Жестко запрограммированная направленность духовности была лишена одной из важнейших прерогатив духа свободы. А если есть свобода, значит, существуют по меньшей мере два пути путь к Первообразу и путь удаления от него.

– Как гений и злодейство?

– Гений является даром, присущим духовности, человек его себе не выбирает, а путь злодейства – это выбор, направленность и устремленность воли человека.

– Выбор – сознательный?

– Необязательно, Волевая направленность исходит из глубин человеческой природы и не всегда проходит через фильтр разума и сознания, Более того, она часто искусно прячется от света. Раз вы употребили формулу "гений и злодейство", вспомним пушкинского Сальери. Имея элементарные религиозные представления, он отлично знал о заповеди "Не убий", но терзавшая его зависть не позволила ему осознать преступность этого шага. Напротив, он оправдал себя с помощью некоей абсурдной логики, в которой нормальному разуму нет места.

– Что порождает абсурдную логику?

– Воля к злу, направленная в противоположную от Первообраза сторону, Николай Бердяев писал, что иррациональная природа зла не позволяет его до конца рационализировать. Это подобно тому, как нельзя перевести на язык строгой логики хаотический бред душевнобольного.

– Значит ли это, что Бог оставляет человека?

– Думается мне, что полностью Он никогда человека не оставляет, Он рядом с ним, всегда готовый принять его покаяние, до последней минуты, как было с разбойником на кресте.

– Как же человеку спастись?

– А что вы понимаете под спасением?

– Как уберечься от того, чтобы воля твоя 6ыла направлена ко злу?

– Эту задачу ставят перед собой все мировые религии. Они выработали на протяжении тысяч лет определенные религиозно-этические кодексы и заповеди, на исполнение которых ориентировали своих последователей. Роль религий в воспитании положительных начал духовности всегда была не только огромной, но фактически главной.

– А роль христианства?

– Христианство не стоит в ряду других религий, хотя в нем тоже выработаны кодексы и заповеди. Оно открывает нам, что приобщение к Высшей и Божественной жизни и победа над злом внутри нас не могут быть достигнуты одними человеческими усилиями. Как бы ни были важны попытки и усилия жить по Божьему закону, Новый Завет, в частности апостол Павел, учит нас, что решающим является Благодать. Слово это имеет много значений, но в Новом Завете оно означает Высшую Божественную силу, которая преображает духовность человека в ответ на его веру. Вот почему апостол Павел говорит, что мы спасаемся не делами закона, а верой во Иисуса Христа.

– Что такое "дела закона" ?

– Это и есть следование кодексам, которые выработаны в дохристианских религиях. Конкретно апостол имеет в виду Ветхозаветные заповеди. Разумеется, он не отрицает, что эти заповеди священны, они открыты Богом, но, я повторяю, наличия кодекса недостаточно. Должно осуществляться таинственное единение Высшего Начала с несовершенной человеческой волей.

– Но вы говорите: верой во Иисуса Христа, а не в Бога...

– В этом-то и отличие Евангельского Откровения от мировых религий. Каждая из них движима прекрасным и возвышенным стремлением ввысь, к Абсолютному и Безусловному, и я не верю, что такое стремление может остаться тщетным. Однако преодолеть бездну, которая отделяет Вечное от временного, Абсолютное от относительного. Божественное от человеческого, возможно, лишь если над этой бездной перекинут мост. Если нет моста, мы можем видеть тот далекий чудесный берег, его свет, его красоту. Через пропасть до нас могут донестись и "звуки небес", и веяние бессмертной красоты, и нам может показаться, что мы уже там, на другом берегу, но в действительности – моста нет. Этим мостом становится богочеловеческая мистерия, когда Вечность сама приходит к нам, сама перекидывает мост, говорит с нами человеческим языком, открывает себя в богочеловеческой личности. Это – Иисус Назарянин, возвестивший миру радостную весть о спасении. Для нас, христиан, Он не просто жил и умер в правление прокуратора Пилата, Он – победитель смерти. Не в том смысле, что Он оставил после себя "дело", учение, книги, а В том. что Он Сам незримо остался на земле, и каждый, кто ищет встречи с Вечным, находит Бога во внутреннем единении со Христом.

– Значит, только через Христа путь к Богу?

– Именно так.

– Но ведь есть православная духовность, католическая, протестантская или это одно и то же?

– Конечно, в чем-то главном, в любви к Богу через Богочеловека Иисуса Христа, христианская духовность едина. Однако в силу конфессиональных и культурно-исторических особенностей каждого из христианских вероисповеданий сложились различные типы христианской реализации духовности.

– А есть ли иной, кроме религиозного, ну, скажем, нравственный путь реализации духовности?

– В общем-то есть, существует. Но он фактически неотделим от религиозных традиций, ибо только в этих традициях была сформулирована и утвердилась шкала нравственных ценностей. Потому что, если нам следовать этике, надо знать, какой этике: ницшеанской, древнеримской или христианской. Шкала нравственных ценностей задается миросозерцанием.

– Это значит – верой?

– Да, конечно.

– А если человек не верует?

– Такого не бывает. Хотя бы в подсознании у любого человека живет шкала ценностей, которая и определяется его верой.

– В Бога?

– Необязательно. Может быть атеистическая вера в то, что мир бессмыслен. Как у Сартра. В таком случае бессмысленно все, в том числе и этическое поведение. Но в подсознании у этих людей обычно живут нравственные представления, унаследованные от традиционных религиозных понятий. Значит, опять-таки все определяет вера – либо осознанная, либо неосознанная.

– Часто современное сознание сомневается во всем, ничего "не принимая на веру". Как вы относитесь к такому способу познания мира?

– Рациональный аспект познания требует именно такого подхода, и в науке он необходим. Но есть познание иное, целостное, интуитивное, ему свойственна непосредственная достоверность внутреннего постижения. Это воцсе не "принятие на веру", а живой реальный опыт, и здесь нужны только коррекция и формирующая деятельность разума. Чтобы быть понятней, скажу: когда мы воспринимаем нетленную красоту рублевской "Троицы", это вовсе не значит, что мы что-то приняли на веру, Мы восприняли, а разум может дать лишь вспомогательный материал аналитического свойства относительно композиции, структуры, замысла иконы.

– Существует религиозная живопись, религиозная литература. Возможно ли существование религиозного кинематографа, как вы думаете?

– Возможно, конечно. Всякий кинофильм, ставящий вечные вопросы, может быть отнесен к категории религиозного кинематографа.

– Анджсй Вайда как-то назвал основоположником современною религиозного кинематографа Андрея Тарковского...

– Да, я думаю, что произведения Тарковского насквозь пронизаны духовной и религиозной проблематикой. Его картины – притчи и символы. Они говорят – в "Андрее Рублеве" – о чуде духовности, которое не погибает среди мрака; о стремлении человека начать диалог с космическим Разумом (в "Солярисе") и нравственной драме, открывающейся в этом стремлении, – ведь именно контакт с Океаном порождает воплощенные укоры совести; о великом, трудном и ответственном пути веры, что не только возвышает человека, но и изобличает его, – в "Сталкере".

– Мы сейчас много говорим о национальных культурах, о том, что десятилетия попрания духовности особенно губительно сказались именно на них.

– И все же, мне кажется, кровообращение в культурах народов нашей страны не остановилось полностью. Творческий потенциал не иссяк, несмотря на попытки превратить культурный организм в механизм, жизнь все же берет свое. Я очень надеюсь, что нынешние процессы вернут нашей цивилизации и нашим культурам хотя бы часть утраченной органичности.

– Как вы относитесь к явлению космополитизма в жизни, в искусстве?

– Слово "космополит" было унижено, поскольку использовалось как инструмент репрессий сталинским аппаратом. Для древних греков, которые изобрели этот термин, слово "космополит", " гражданин Вселенной" было великим словом. Оно вовсе не означало отказа от своей культуры. Стоики, например, были космополитами, но при этом типичными представителями греческого и римского мира. По мере роста средств коммуникации наука, искусство и многое другое естественно приобретают космополитические черты. Главная опасность здесь лишь в том, чтобы не происходило культурной энтропии, чтобы вместо братского взаимообогащения культур не совершалось их истребления типовым, стандартным, бездушным. Христианство всегда воплощалось в живых конкретных своеобразных формах культур. Нет какой-то однородной христианской культуры, но при этом христианство является универсальным учением, которое, признавая ценность культурных различий, в высшем плане объемлет все. Апостол Павел признавал, что в земной жизни существуют эллины и иудеи, варвары и скифы, но во Христе, говорил он, нет уже ни эллина, ни иудея, ни варвара, ни скифа. Это исключает как антикультурную и антинациональную нивелировку, так и шовинистическую конфронтацию и изоляцию.

– Что с точки зрения христианства может и должно противостоять национальной ограниченности, равно как и шовинизму?

– Для национальных культур очень опасна тенденция к самозамыканию. Культура не может развиваться в изоляции – это доказала вся история человечества. Культура обязательно должна существовать на вдохе и выдохе, на том, чтобы она была открыта другим культурам и могла бы делиться своими сокровищами с окружающим миром. Необходим обмен духовный, чтобы не было культурного изоляционизма. Что касается нашей страны, то ее судьба – быть страной многонациональной, а значит, наша задача – учиться жить вместе, учиться преодолевать в себе ксенофобию и национальное отчуждение, Это первобытные стихии, очень вредные для человека, очень низменные, они противоречат и патриотизму, потому что человек, не уважающий других, – он и себя не уважает. Это все болезненные комплексы, когда народы, живущие бок о бок, срывают свое раздражение, тяжкие моральные состояния на инородцах, живущих рядом. Мы знаем о трагедии Карабаха, когда там набрасывались друг на друга люди, жившие рядим, – это тоже история, тоже ксенофобия, это ненависть к чужому, и это – грех, который человек должен преодолевать.

– Спасибо вам за встречу.

"ЖИЗНЬ ПОСЛЕ ЖИЗНИ"

Не так давно в московском "Доме книги", в его иностранном отделе, появилась работа американского исследователя Реймонда Моуди "Жизнь после жизни", вышедшая в 1975 году. Она вызвала бурные дискуссии как у нас, так и за рубежом (к сожалению, в русском переводе ее нет). Вслед за этим доктор Моуди издал и продолжение своей книги: "Размышления о жизни после жизни" (1977).

Мы уже привыкли, что в XX веке наука преподносит нам всевозможные сюрпризы; но в данном случае речь идет о проблеме, которая никого не может оставить равнодушным, даже тех, кто мало интересуется научными или философскими проблемами.

Доктор Моуди утверждает, что опроверг старое изречение "Оттуда (т. е. из могилы) никто не возвращался" . И в самом деле, сегодня прогресс медицины позволяет в некоторых случаях реанимировать человека, находившегося в состоянии клинической смерти. И это в какой-то мере позволяет заглянуть за завесу тайны.

Разумеется, далеко не все "оживленные" помнят свои ощущения и переживания в эти моменты. Но ведь и сновидения мы помним, в общем-то, редко, хотя известно, что они посещают нас каждую ночь.

Еще до выхода "Жизни после жизни" я сталкивался с людьми, которые сохраняли в памяти то, что было с ними между клинической смертью и реанимацией. При чтении книги доктора Моуди меня поразило сходство их рассказов с материалами, собранными в его исследовании. Он опрашивал многие десятки больных и пострадавших в катастрофах, которые вернулись к жизни благодаря усилиям и искусству врачей.

Выяснилось, что мужчины и женщины, молодые и пожилые, верующие и неверующие, люди разных взглядов, темпераментов и социальных групп прошли через опыт почти тождественный. Все они видели свое тело со стороны, проносились через какой-то "туннель", в конце которого видели свет, испытывали небывалую легкость и чувство счастья. Все встречались с Источником радости и света, от которого исходил вопрос: готовы ли они уйти из земной жизни? Все они после реанимации обрели твердую веру в бессмертие. Они утверждали, что дальнейшее состояние ушедшего из этой жизни человека определяется тем, насколько он был богат любовью и познанием, насколько полно осуществил свой долг на земле...

Для нас, христиан, такого рода переживания отнюдь не являются чем-то неожиданным. Мы всегда знали, что "со смертью не все кончается". Это подтверждает и необъятный в пространстве и времени опыт всего человечества, большинство философских и религиозных учений, которые на протяжении веков отстаивали мысль о неразрушимости человеческого духа, нашего "Я". Исключение представляли лишь доктрины, считавшие материю единственной реальностью.

Еще охотники каменного века хоронили своих умерших в позе ребенка, находящегося в утробе матери, словно желая сказать, что для них смерть начало иного бытия. И эта вера пережила все стадии цивилизации, философское осмысление впервые дали ей Платон и Лейбниц; ее защищали такие выдающиеся ученые, как Джеймс Максвелл и Эр-вин Шредингер, один из создателей квантовой механики.