355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Александр Волков » Два брата (др. ред.) » Текст книги (страница 3)
Два брата (др. ред.)
  • Текст добавлен: 4 октября 2016, 20:59

Текст книги "Два брата (др. ред.)"


Автор книги: Александр Волков



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Дальше поднимался Кремль с кружевными очертаниями стен, с круглыми и четырехугольными башнями, с причудливыми громадами дворцов и соборов, с Иваном Великим, который величаво возносился в небо, точно охраняя сонный город.

Лениво перекликнувшись друг с другом, в последний раз подали голос ночные сторожа.

Далеко слышный в утренней тишине, протрубил рожок пастуха.

Москва просыпалась.

Глава VI
ДЕТСКИЕ ЗАБАВЫ

Ребята ехали неспешной рысцой по московским улицам.

Когда строилась Москва, всякий выбирал место, где ему больше нравилось: иной перегораживал поперек улицу, прихватывая ее к своему владению. Прохожие, упершись в тупик, лезли через забор, если во дворе не было злых собак.

Узкие улицы причудливо извивались. Редкая из них была вымощена бревнами или досками. При езде по такой «мостовой» в боярской ли карете или в крестьянской телеге тряска была невыносимой. В сухую погоду в воздухе носились тучи пыли, а после дождей улицы покрывала невылазная грязь.

Строения обычно возводились посреди двора, подальше от «лихого глаза», а улица тянулась посреди потемневших заборов и частоколов.

Под заборами валялись худые щетинистые свиньи, в кучах навоза рылись куры, собаки собирались стаями, опасными в ночное время…

С товарищами Егорка и Ванюшка распростились на Маросейке. Здесь они жили в дальнем конце Горшечного переулка, в приходе Спаса на Глинищах.

У Марковых своего коня не было: Егорка ездил в ночное просто за компанию. Паренек слез с тютинской лошади и вскочил позади Ванюшки на спину ракитинского коня.

– В войну сегодня будем играть? – озабоченно спросил Ванюшка.

– Беспременно будем.

– Егорка, а Егорка! Я, как поем, к тебе приду.

– Приходи…

Дворы Марковых и Ракитиных стояли рядом. У Ракитиных дом был поприглядистее: чувствовалась заботливая мужская рука.

Вдова Аграфена Маркова владела убогим домиком с соломенной крышей; на дворе стояли амбарушка да крохотная банька, бродили куры, паслась коза. Немудреное было владение, но и за то Марковы денно и нощно благодарили бога.

После кровавой расправы над бунтовщиками 1698 года были распущены все московские стрелецкие полки, даже и те, которые не приняли участия в восстании – им тоже больше не было веры. В июне 1699 года московских стрельцов вместе с семьями разослали по другим городам, дав разрешение приписаться в посадские люди.[40]40
  Посадские люди – торговое и промышленное население русских городов до конца XVIII века.


[Закрыть]

Земельные участки, дворы, а также торговые лавки зажиточных стрельцов были отобраны и отданы желающим на оброк.[41]41
  Оброк – здесь: плата за пользование.


[Закрыть]

Так стрелецкое войско прекратило свое существование в Москве, хотя в других местах, преимущественно на окраинах, стрельцы продолжали службу. Преображенский, Семеновский и другие немногочисленные полки «солдатского строя» еще не могли составить армию.

У Аграфены Марковой тоже отобрали двор и предписали семье выселиться в Тулу. Вдова ахнула и повалилась в ноги подьячему, принесшему мрачную весть. Но напрасно она ссылалась на службу мужа, погибшего в крымском походе. Подьячий тупо твердил:

– Муж – одно, а сын – другое. Твой Илья бунтовал, а потом от расправы утек…

Положение казалось безвыходным, для выезда сроку дан был всего один месяц, и тут принялась хлопотать энергичная Ульяна.

У Спаса на Глинищах проживал ее земляк, старый Опанас Шумейко. Он как раз собирался уезжать на Украину, доживать век на Полтавщине, и согласился дешево продать свой домишко Марковым. Оставалось добиться разрешения приписаться к посаду и переехать из Стрелецкой слободы на Маросейку.

Подьячий, получив полдюжины рушников,[42]42
  Рушник – полотенце.


[Закрыть]
чудесно расшитых Аграфеной, вдруг вспомнил о заслугах Константина Маркова и все обладил.

Маленьких сбережений Ульяны, сделанных на черный день, хватило расплатиться с дедом Опанасом, и Марковы перебрались на новое жительство. Здесь они нашли то, чего не купишь за деньги, – доброго соседа. Сапожник Семен Ракитин принял в сиротской семье самое живое участие и помог ей обжиться на незнакомом месте. А Егорка Марков и Ванюшка Ракитин подружились так, что водой не разольешь.

Было еще очень рано, когда Егорка вернулся из ночного, но мать и бабушка уже встали. Ульяна сидела за прялкой, круглолицая русоволосая Аграфена возилась у печки.

На скрип двери Аграфена радостно обернулась.

– Пришел, мой голубчик? Не обидели в ночном лихие люди?

– Ой, мамка, – взволнованно заговорил Егорка, – что было! Подсел к нашему костру какой-то дядька и давай выспрашивать, как меня зовут, и какого я роду…

Мать и бабка ахнули.

– Святители-угодники московские! И для чего же это ему занадобилось?

– Кто его знает!

– И что ты сказал? – строго спросила Ульяна Андреевна.

– Как ты наказывала… Посадским назвался.

Бабка облегченно вздохнула.

– Испужался небось? – озабоченно молвила мать.

– Испужаешься!.. Он еще потом говорит: «Жалко, говорит, что не стрелецкий ты сын, не придется, говорит, дружка Илью порадовать…»

Аграфену так и кольнуло в сердце.

– Ох, что ж ты наделал, болезный мой! Может, это и вправду Илюшин дружок был и мог поведать, где сыночек мой бесталанную головушку приклонил.

– Ну, развесила уши! – сурово перебила старуха. – Илюшин дружок! Верь больше, они всякого наплетут, абы мальца обмануть.

Объяснение свекрови не утешило Аграфену. Наступила тоскливая тишина. Мать вспомнила Илью, ей казалось: вот распахнется дверь, и он войдет, высокий, сильный.

Все, вздыхая, сели за стол. Ульяна Андреевна достала из печи щи, разрезала каравай хлеба. Ели чинно, опуская в чашку деревянные ложки в очередь, друг за другом.

В горницу ворвался запыхавшийся Ванюшка Ракитин:

– Егорка! Али еще не поел?

Старуха удивилась:

– Эк, родной, соскучился! Давно не видались?

– Ой, бабушка Ульяна, надо арбалеты[43]43
  Арбалет – старинное оружие: лук, прикрепленный к ложе с прикладом. Из арбалетов можно было стрелять стрелами, пулями, камнями.


[Закрыть]
готовить, войско собирать! Кирюшка-попович уж своих учит в Березовом овраге!

Егорка бросил ложку, рванулся из-за стола. Бабушка едва успела ухватить его за холщовую рубаху:

– Куда ты, дурной? Доешь хоть шти-то! Да еще каша будет!

– Наелся, бабушка, не хочу!

Ульяна напустилась на Ванюшку:

– Ух ты, греховодник! Поесть парнишке не дал!

Ванюшка на всякий случай отступил к двери:

– Пойдешь, Егорка, аль нет?

– Я… не знаю… Как мамка… Мамка, можно?

– Иди ужо, баловник! Да смотри, чтоб не застрелили на войне…

Егорка, не дослушав, выбежал из избы.

Семен Ракитин сидел на низенькой табуретке и держал в коленях сапог. Вытаскивая изо рта деревянные гвоздики-колочки, он неуловимо быстрыми движениями вколачивал их в заранее наколотые дырки.

Черные с проседью волосы Ракитина были схвачены ремешком, чтобы не лезли в глаза. Широкое лицо носило следы оспы, от которой в детстве Семен чуть не умер. Бороду Ракитин брил, хоть и бранили его за это соседские старики и старухи.

Ракитин отвечал им:

– Зачем пустые разговоры? Не хочу с царем ссоры! Борода не кормит, не греет, от нее подбородок преет! Бороду носить – в казну денежки платить!

Ракитин был родом с севера, из маленького городка Каргополя. Мать его, искусную причитальщицу, нередко издалека вызывали оплакивать покойников. От нее передалась Ракитину способность к складной и бойкой рифмованной речи.

Расположившись в амбарушке у раскрытой двери, сапожник поглядывал на двор, где бродили куры под предводительством важного петуха. На высоком предамбарье трехлетняя Маша мастерила куклу из лоскутков.

По двору, крадучись, пробежали Ванюшка с Егоркой. Ребята пробирались в сарайчик. Там Егорка Марков мастерил деревянные сабли, арбалеты и прочее «вооружение».

– Стой! – гаркнул Ракитин. – Ванюшка, подь сюда!

Ванюшка неохотно, заплетая ногу за ногу, подошел к амбарушке.

Отец приучал его расколачивать деревянным молотком размоченную кожу, набивать каблуки, пришивать заплаты.

Ванюшка сапожной работы не любил.

– Играть собираешься, а кто работать станет? – спросил Семен сына. – Готовь колки, все вышли.

Ванюшка уселся на порог, не глядя, ковырял ножом березовую чурбашку, а сам ныл:

– Тятьк, а тятьк! Пусти играть!

– Игра не доводит до добра! – отзывался Семен, бойко постукивая молотком.

– Да тятька же! Отпусти к ребятам!..

– Отпустить не шутка, да осердится Машутка!

– Тятька, да будет тебе! Все смеешься да смеешься…

– Нешто лучше плакать? Ну ладно, вот тебе сказ: наготовишь полную чашку колков – и ступай на все четыре стороны!

Ванюшка ахнул.

– Мне за три дни столько не наготовить! – взмолился он.

– Как хочешь. Мое дело – приказать, твое дело – исполнять. Нам, брат, на чужую милость надеяться не приходится… Своим трудом, Ванюшка, перебиваться надо!

Ванюшка, мрачно сопя, слушал отцовские поучения. Вдруг Егорка тронул его за плечо, и оба сорвались с места.

– Куда? – крикнул отец.

– Я мигом…

Егорка поделился с товарищем мыслью, которая давно бродила в его голове.

Вскоре ребята подошли к амбарушке. Зеленовато-серые Ванюшкины глаза светились лукавым весельем.

– Так смотри, тятька, чашку колков сделаем – играть отпустишь!

– Мое слово – олово! – пробормотал сапожник, держа между губами колки.

Ребята забрали березовые чурбаки, несколько ножей, ремешки, веревочки и разный хлам, назначение которого было понятно только Егорке Маркову.

Часа через три Ванюшка явился в амбарушку. Его пухлое круглое лицо сияло, на гордо вытянутой ладони он держал чашку, доверху наполненную колками. Через его плечо глядел довольный Егорка.

– Вот! – похвалился Ванюшка и так стукнул дном чашки об пол, что из нее брызнули колки.

– Вы, может, украли где? – изумился Семен. – В малое время эдакую прорву разве наготовишь?

– Я саморезку сделал, – скромно сказал Егорка. – Я про нее раньше думал. Она их, как солому, режет…

– И сама кончики завастривает?

– Сама.

– Ну-ну!.. – Сапожник даже не мог найти слов. – Пойду глядеть вашу работу.

Ракитин долго разглядывал саморезку, где два ножа заостряли край заранее заготовленной дранки, а потом она крошилась на отдельные колочки. Семен вышел из амбарушки в восхищении:

– Всю Москву можно бы колками завалить! Жалко, товар-то больно дешев… Что ж, ребятки, дело сделали, можете забавляться.

Ванюшка и Егорка побежали собирать «войско».

У мальчишек Горшечного и соседних переулков любимой игрой была война. Разделившись на две большие партии, они воевали весну, лето, осень. Только зима загоняла их, босоногих, в тесные, дымные избы.

Одно войско называлось «свои», другое – «немцы». Егорка был атаманом у «своих», а Ванюшка Ракитин – его есаулом. Атаманом у «немцев» был ловкий и сильный Кирюшка, сын Спасоглинищевского попа, отца Прокопия.

Военные действия велись на большом пустыре, в Роще и в овраге, заваленном мусором: прекрасная местность для засад и внезапных нападений; побежденным было куда убегать и прятаться.

Битвы шли с переменным успехом. Но однажды в войске «своих» появились искусно сделанные арбалеты с метким и сильным боем, и «немцы» потерпели сокрушительное поражение. С тех пор военное счастье не оставляло «своих». Кирюшка через послов предложил перемирие и личное свидание командующих армиями.

Штабы «своих» и «немцев» собрались около огромного полусгнившего дубового пня.

– Не по чести делаете, – заявил высокий кудрявый Кирюшка. – У вас арбалетный бой, а у нас простые самострелы с камышовыми стрелками. Разве нам супротив вас выстоять?

– Заведите и вы себе арбалетный бой! – насмешливо посоветовал есаул Ванюшка, выковыривая босой ногой труху из пня.

– Где же нам его завести? Кабы у нас был мастер, как Егорка… Куда нам податься?

– Что ж, – выступил вперед Егорка, – я и вам арбалеты смастерю. Будем по чести воевать.

– Правда? – обрадовался Кирюшка и крепко пожал Егоркину руку. – Вот друг!

Перемирие продолжалось, пока Егорка не снабдил оружием и противную сторону. Тогда война возобновилась и вновь стала интересной, так как силы противников сравнялись.

В тот день, когда Егорка изобрел саморезку для колков, был назначен в роще генеральный бой; вот почему Ванюшка так усиленно отпрашивался у отца.

«Свои» заняли опушку рощи, а «немцы» залегли в овраге. Оттуда они вылетали с диким ревом и, стреляя на ходу из арбалетов, швыряя палками и камнями, во весь дух понеслись к роще.

Егорка и его «воины» ждали затаив дыхание с побелевшими лицами и трясущимися от нетерпения руками. Когда «враги» были близко, Ванюшка выдохнул:

– Пали!

Грянул залп.

Среди «немцев» произошло замешательство. Некоторые повернули назад, а Кирилл, бежавший во главе своего войска, повалился: ему в лоб угодила «пуля» – круглый камешек, пущенный Егоркой из арбалета.

«Свои» выскочили с торжествующим ревом, но быстро затихли: уж очень неподвижно лежал на земле Кирюха…

«Убили!» – пронеслась у всех в голове страшная мысль.

Про войну забыли. «Противники» смешались в кучу, озабоченно столпились около Кирилла. У того на лбу быстро вспухла огромная багровая шишка…

– Оживет! – рассудил обрадованный Ванюшка. – Ежели шишка, так это ничего!

Действительно, Кирюшка вскоре опомнился и встал.

Победа была присуждена «своим». Армии разошлись по домам.

Дома Кириллу был от отца строгий допрос.

– Кто это тебя так отделал? – кричал поп, топая ногами. – Ведь это что такое? Этак и убить недолго! Изувечить недолго! Говори, подлец, кто тебя, не то выпорю!

Но Кирюха и под поркой не выдал товарища.

Бабушка Ульяна узнала о «подвиге» Егорки. Долго бранила внука суровая старуха:

– Ты только подумай, на кого руку поднял! Ведь Кирюшка в церкви Часослов читает! Не стыдно тебе, не стыдно?

– Мы ж воевали! – угрюмо отвечал Егорка.

– Управы на тебя нету! Кабы не сбежал наш Илья, быть бы тебе поротому… Худо без мужика в доме!

Впрочем, Егорке и без мужика попало: бабушка отстегала его розгой и решила изломать самопалы и инструменты.

Егорка и Ванюшка, догадавшись о ее намерении, спрятали свое оружие, и бабушка ничего не нашла.

Глава VII
ЕГОР МАРКОВ – НАВИГАТОР

Разговоры о новой школе, ходившие по Москве, не на шутку взбудоражили Егорку Маркова. Его желание учиться возрастало с каждым днем. Когда мать возвращалась с работы, Егорка без конца повторял:

– Мамка, хочу в школу! Мамка, буду учиться!

Бабушка прикрикивала на мальчика:

– Что выдумал?! Где нашему брату учиться? Учатся боярские да поповские дети. Они панычи, им грамота надобна. А тебе зачем? Землю пахать аль в кузне молотком стучать – это и без грамоты можно.

Егорка упрямо продолжал тянуть:

– Мамка! Отдай в школу! Отдай… Ну что тебе?

– Ах ты, Егорушка! – вздыхала мать. – Разве из нашего звания в школу принимают?

– Да вон Кирюху-то намедни[44]44
  Намедни – недавно.


[Закрыть]
приняли!

– Глупый, он же поповский сын!

– Ты попроси, примут и меня.

– Хочешь, я тебя к дьячку отдам? Псалтырю и церковному четью-петью[45]45
  Четьё и петьё – чтение и пение.


[Закрыть]
обучишься.

– Не пойду к дьячку! В Навигацкую хочу! Там цифирь показывают.

Аграфена сдалась, начала хлопотать. Она расспрашивала в тех домах, куда была вхожа, как устроить сына в школу. Все направляли ее к боярину Головину, которого царский указ поставил во главе школы.

Преодолев все препятствия, Аграфена добилась, что ее впустили к боярину.

Федор Алексеевич сидел в своей рабочей комнате. На столе лежали образцы учебников и учебных пособий: циркули, линейки, треугольники…

Аграфена почтительно остановилась у порога. Обернувшись, Федор Алексеевич увидел незнакомую женщину. Та бухнулась ему в ноги.

– Чего тебе?

– Батюшка-боярин, будь отцом милостивым!.. На тебя вся надежда, батюшка… Облагодетельствуй!

– Говори толком, чего надобно!

– Определи моего сынка в Нави-гацкую школу!

– Вот оно что! Какого звания?

– Стрелецкая вдова, батюшка! – ляпнула Аграфена, позабыв о наказах свекрови.

– Что?! – Боярин встал, нахмурил брови. – Да как же тебя, баба, не выселили из Москвы по царскому указу?

Лицо Аграфены запылало от смущения. Заикаясь, она объяснила боярину, почему ее семье разрешили остаться в Москве. У бабы хватило догадливости ни слова не сказать о службе Ильи в мятежном полку.

Боярин остыл.

– А, это другое дело. Что ж? По царскому указу велено всякого чина людей принимать.

Аграфена осмелела.

– Мальчонка-то больно просится в школу. Он у меня к учению шибко востер, уж так востер…

– Востер, говоришь?

– Востер, батюшка. Ко всякому мастерству сызмальства способен. Самопалов таких понаделал. Намедни поповскому сыну чуть голову не сшиб.

Федор Алексеевич заинтересовался:

– Самопалы? А кто же его учил делать?

– Да никто. Сам, батюшка, дошел, своим умом…

– Вот как?! – Боярин захохотал. – Ишь, вояка! Поповичу, говоришь, голову прошиб? Нам вояки добре надобны! Ладно, баба, ин быть твоему сыну в школе! Поручители есть?

– Какие поручители, батюшка-боярин?

– Что твой сын из школы не утечет, коли трудно покажется.

– Найду, милостивец!

– Да, еще вот: прошение надо подать.

– А как его, батюшка-боярин, пишут?

– Буду рассказывать! Пойди в мою канцелярию!

Подьячий за два алтына написал Аграфене прошение по заведенной форме.

«Державнейший Государь, Царь Всемилостивейший, Петр Алексеевич, желаю я, нижеподписавшийся, Егор, Константинов сын, Марков, вступить в Математическую навигацких наук школу, а по твоему, Государь, указу, велено в тоё школу набрать всякого звания людей потребное число. И покорно прошу я, Всемилостивейший Государь, повели меня к той школе приписать. А отроду мне, Маркову, двенадцать лет.

Вашего Величества нижайший раб посадский сын Егор Марков, а за него по неграмотности руку приложил Емельян Седов.

Августа 23 числа 1701 года».

Аграфена вернулась домой сияющая. Через несколько дней она принесла в канцелярию Головина поручительство двух знавших ее дворян, что Егор Марков «без указу великого государя с Москвы не съедет и от школы не отстанет».

В начале сентября 1701 года Егор Марков получил предписание явиться в Навигацкую школу, куда его зачислили учеником «русской школы» и ввиду бедности его матери определили корм на первое время по алтыну в день.

Глава VIII
ПЕРВЫЕ ШАГИ

Егор Марков, в новых сапогах, в новой рубахе, с волосами, обильно смазанными коровьим маслом, явился с матерью в школу в первый раз.

Аграфена расспросила школьного сторожа, куда свести Егорку, и робко вошла в класс. Ученики возрастом от двенадцати до двадцати пяти лет шумно рассаживались за столами. Густо побагровевший Егорка стал у двери, а Аграфена, тоже сильно робея, приблизилась к учительскому столу, на котором лежали несколько книжек, пучок розог и линейка.

– Новичка привели! О-го-го! Новичок! – раздались возгласы учеников.

Учитель Федор Иванович был низенький человек с маленькими серыми глазами, бритый, в потертом кафтане, в растрепанном паричке. Он хлопнул линейкой по столу:

– Молчать!

– К вашей милости, – низко поклонилась Аграфена.

По обычаю, она принесла учителю горшок с кашей и пирог.

Учитель поставил на стол приношение.

– Как звать?

– Марков… Егорка…

– Марков Егор! Подойди!

Трепещущий Егорка подошел.

– Хочешь учиться?

– Хочу, – прошептал Егорка.

– Ох, хочет, батюшка, хочет! – подхватила Аграфена. – Уж так меня молил, чтоб хлопотала я за него…

– Ладно! – сказал учитель. – Иди, баба! Аграфена с поклонами ушла.

– Марков Егор! Садись вот здесь, впереди!

Егорку посадили с недорослем[46]46
  Недорослями при Петре I и позднее называли дворянских детей, не достигших пятнадцатилетнего возраста. Впоследствии это слово приобрело ироническое значение.


[Закрыть]
Ильей Тарелкиным и сыном дьяка Трифоном Бахуровым. На трех учеников был один букварь.

Учитель отошел от Егорки, сел за стол и стал без церемонии есть принесенный пирог. Ученики твердили заданные уроки. Класс походил на огромный жужжащий улей.

Лохматый детина огромного роста, с длинными черными усами долбил молитвы.

Другой, заткнув уши пальцами и раскачиваясь, читал нараспев как дьячок:

– «Хвалите бога человеку всяку, долг учиться письмен словес знаку. Учением бо благо разумеет, в царство небесное со святыми успеет…»

Третий толкал товарищей в бока и в спину кулаком, а когда те сердито оборачивались к нему, он делал невинное лицо и с показным усердием твердил:

– Буки-аз – ба, веди-аз – ва, глаголь-аз – га…

Учитель, прислушавшись к равномерному деловому гулу класса, подошел к первому столу, вырвал из рук Ильи Тарелкина засаленный букварь и дважды черкнул твердым ногтем по первой странице. Швырнув книжку перед оробевшим Егоркой, он сказал: «От сих и до сих!» – потом преспокойно отошел к кафедре.

Егорка остолбенело взглянул на страницу, ничего не понимая. Красноглазый Илюшка, с белыми, как лен, волосами, выдернул у него букварь из рук. Егорка внимательно слушал обрывки фраз, которые доносились к нему со всех сторон.

После обеденного отдыха учитель подошел к Егорке:

– Сказывай урок!

Егорка сидел неподвижно. Лицо и уши его залились горячей краской.

– Встань, встань! – зашептал, толкая соседа, Тришка Бахуров.

Егорка вскочил.

– Не вытвердил? – сурово спросил учитель.

– У меня не было…

Учитель, не слушая, схватил Егорку сухой, но сильной рукой за ухо и повел к скамейке, стоявшей у стены. Скамейка была предназначена специально для порки и уже была гладко отшлифована телами поротых.

Учитель положил Егорку на скамейку, лицом вниз, велел спустить штаны и отстегал, на первый раз, впрочем, довольно милостиво. Ударяя розгой, он приговаривал:

 
Розга ум вострит, память возбуждает
И волю злую в благу прелагает:
Учит господу богу ся молити
И рано в церковь на службу ходити.
Целуйте розгу, бич и жезл лобызайте,
Та суть безвинна, тех не проклинайте
И рук, яже вам язвы налагают,
Ибо не зла вам, а добра желают…
 

После порки учитель сказал:

– Сии стихи приготовишь к завтрему. В назидание за леность.

Егорка пробормотал, застегиваясь:

– Я и сейчас могу рассказать.

– О? – удивился Федор Иванович. – Говори.

Егорка сквозь слезы забубнил:

– «Розга ум вострит; память возбуждает…»

Стихи он прочитал без единой ошибки.

– Ты что, раньше знал? – спросил учитель.

– Нет. Который сзади сидит, твердил, а я понял.

– Да ты, видать, востер! Что ж урок не выучил?

Егорка осмелел. Оказывается, с учителем можно разговаривать.

– У меня букваря не было! Вон тот отобрал…

– Ладно, иди. Тарелкин Илья, покажешь новичку буквы.

Егорка вернулся на место.

– Да, как же, держи карман шире! – злобно усмехнулся Илюшка. – Буду я тебе, дураку, показывать!..

Над Егором сжалился Трифон. Это был девятнадцатилетний парень, белобрысый и уже склонный к полноте. Степенный и хозяйственный, Трифон учился довольно хорошо, недостаток способностей восполнял усердием. Товарищи любили Бахурова – он всегда помогал в беде.

Трифон показал новичку буквы и слова. Егорка все хватал на лету. Через полчаса он отлично ответил учителю заданный урок.

Федор Иванович почесал в затылке, сдвинул парик, добродушно проворчал:

– О? Ты остропонятлив! Зря я тебя выдрал. Ну ладно, вдругорядь попадешься, тогда помилую.

Егорка возвращался домой счастливый, несмотря на порку.

«Ученье началось… Учитель знает, какой я усердный…»

Он торжественно декламировал:

– «Розга ум вострит, память возбуждает…»

До поздней ночи мать и бабушка слушали рассказ Егорки о школе. Общую радость отравляли только мысли об Илье, который неведомо где скитается, если только не сложил голову в незнаемой стороне.

На следующий день Егорка вернулся домой в одном белье, посинелый от холода.

– Родненький! – взвыла Ульяна. – Да что это с тобой? Ограбили? Какие же злодеи, чтоб им пропасть, мальчишку обидели?

– Это с… меня, бабушка, на… заставе… сняли! – стуча зубами, пожаловался Егорка.

Он забрался на теплую печку и рассказал бабушке, что случилось.

Егорка весело шагал из школы домой, повторяя в уме уроки. Учитель дал ему аспидную доску, мальчик нес ее под мышкой. У самых Мясницких ворот высокий кривой человек в засаленном кафтане схватил Егорку за руку:

– Стой! Ты кто таков есть?

– Я… Навигацкой школы ученик, – отвечал оторопевший Егорка.

– Плати пятнадцать алтын! – приказал незнакомец, смотря единственным глазом выше Егоркиной головы.

– За что, дяденька?

– За то, что его царского величества уставы нарушаешь, по улицам в неуказном платье ходишь!

Егорка испугался:

– Я завсегда по улицам ходил, да с меня николи указного платья не спра-шива-али…

– Чего ты, дурак, мелешь? – сердито проворчал кривой целовальник.[47]47
  Целовальниками назывались сборщики налогов; когда они принимали присягу, то целовали крест в том, что будут добросовестно исполнять свои обязанности.


[Закрыть]
– Ты в школе давно?

– Второй день…

– То-то и оно! Прежде ты был простого звания мальчонка, с тебя спросу не было: хоть нагишом бегай! А теперь ты его царского величества государя Петра Алексеевича навигатор, и тебе в русском платье ходить не полагается. Плати пошлину!

Вокруг собралась толпа зевак. Купец с окладистой русой бородой вступился за мальчика:

– У тебя совесть есть? Эку прорву денег с паренька лупишь!

– Коли тебе его жаль, заплати за него!

Купец забормотал что-то невнятное и при общем смехе быстро пошел прочь.

– Нет, стой! – заорал целовальник. – Приблизься!

Недовольный купец вернулся:

– Я тебе зачем понадобился?

– За бороду плочено?

– Плочено.

– Кажи знак!

Купец достал из кармана нечто вроде медали с выбитой на ней надписью «Бородовой знак»:

– На, любуйся, ирод!

– Ну-ну, не очень! За бесчестье[48]48
  Бесчестье – оскорбление.


[Закрыть]
к начальству сволоку!

Егорка брыкался, старался вырваться, но целовальник стащил с него верхнее платье и унес в будку.

– Сие – залог! Пошлину принесешь, получишь свои пожитки.

Егорка в одних портках и холщовой рубахе, ежась от холода и стыда, побежал домой.

Марковы и Ракитины сложили все свои наличные деньги и выкупили Егоркину одежду. Молодой «навигатор» стал прятать аспидную доску за пазуху и не ходил через Мясницкие ворота, где сторожил нарушителей царского указа зоркий целовальник.

Пеню пришлось платить не одному Егорке Маркову. Многие «навигаторы» попадали в такую же беду.

Один из попечителей Навигацкой школы, дьяк Курбатов, писал царю:

«…Навигацких учеников по приказу князя Троекурова задерживают в градских воротах, у которых нет платья французского.[49]49
  Между французским и немецким платьем не было большой разницы. Правительство одинаково поощряло их ношение.


[Закрыть]
А кому выкупить нечем, у тех лежат на караулах кафтаны многие дни… а им, ученикам, многим кафтанов делать нечем, разве милостью государевой будут им сделаны из казны.»

Закон остался в силе: ходить в русской одежде «навигаторам» по Москве позволено не было, но наиболее бедным – в число их попал и Егорка Марков – сшили форменную одежду на казенный счет.

Какой был переполох в домах Марковых и Ракитиных, когда Егорка явился из школы в новом кафтанчике, панталонах и треуголке!

Бабка Ульяна заголосила:

– Батюшки! Обасурманили парня! Совсем обасурманили! Говорила, не отдавать его в школу эту проклятую!..

– Перестань, соседка, выть, как над покойником! – вмешался Семен. – Погляди, какой у тебя внук-то стал красавец!

Егорка молодцевато повертывался в ловко сидевшем кафтанчике, обшитом серебряным позументом. Треуголка была лихо сдвинута набок, из-под нее выглядывало сухощавое лицо мальчика, разгоревшееся от радости.

Коренастый круглолицый Ванюшка с завистью упрашивал приятеля:

– Егорка! А Егорка! Дай примерить…

– Издерешь! – безжалостно отвечал Егорка.

– Дай, не издеру!

Егорка сжалился, и Ванюшка, переодевшись, важно прошелся по избе.

Учение Егора Маркова подвигалось быстро. Склады он проходил недолго; мальчик ночи напролет просиживал за книгой, стараясь понять, как получаются из букв слова, и через три недели стал читать так бегло, что поразил учителя Федора Ивановича.

– Вот, – говорил учитель, колотя нерадивых учеников линейкой по пальцам, – вот, смотрите и поучайтесь, сколь великие успехи любовью к книжному учению и тщанием достигаются!.. – и показывал на Егора.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю