Текст книги "Дразнилки (СИ)"

Автор книги: Александр Матюхин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Дразнилки

Пролог

– А Лёва выйдет?

Мальчишеский голос вырвал Ивана Борисыча из дрёмы.

– Что? Какой Лёва? – он мотнул головой, разгоняя остатки нелепого сна. Приснилось будто на улице февраль, а Иван Борисыч не закрыл окна: за несколько минут в квартиру намело снега, который таял рыжими кляксами вдоль батарей, на подоконниках, на диване и даже на телевизоре.

Но на самом деле сейчас был конец июля, оглушительная жара – такого душного лета Иван Борисыч не помнил давно. Кондиционер не справлялся, приходилось открывать окна, чтобы вечерняя прохлада хотя бы немного вытесняла жар из квартиры.

– Нам бы Лёву! – звонко крикнули с улицы. – У нас клюшки есть, пусть шайбу захватит! И шарики!

Старенькие электронные часы на телевизоре показывали половину второго ночи. Гулять в такое время?

Или это туристы, решил Иван Борисыч. На юге всё лето так: с мая по сентябрь не продохнуть от приезжих. Шляются на море, по кафе и ресторанам, устраивают полуночные посиделки на лавочках и в парках. Музыка из колонок, а ещё караоке, гитары, пьяные песни. Наплевать им на всех и вся.

Он прислушался к темноте, к улице. Если сейчас музыку врубят – пойдет ругаться. Где-то в шкафчике в коридоре лежала бумажка с номером участкового.

В квартире было темно и пусто. Иван Борисыч частенько засыпал в кресле перед телевизором (автовыключение – чудо техники!), а уже среди ночи перебирался в спальную комнату. Иногда так и просыпался с утра в кресле, с затекшей шеей и ногами, скрюченный в три погибели – давно уже не молодой и не прыткий.

– Где же ты, Лёва? – мальчишеский голос разорвал тишину. Что-то звонко ударилось о стекло. По полу прокатился камешек.

Иван Борисыч вздрогнул от неожиданности. Остатки дрёмы стерлись.

– Что за бред? – проворчал он, поднимаясь. Нащупал тапочки, неторопливо и даже с опаской, подошел к окну.

На улице через дорогу горел одинокий фонарь. Под фонарем кто-то стоял. Невысокого роста, подросток – пухлый и со странной вытянутой головой. С пятого этажа особо не различить подробности. Может, наркоман какой? В их районе кто только не водился в последнее время.

– Лёву позовите! – крикнул подросток, едва Иван Борисыч выглянул.

Захотелось тут же отпрыгнуть обратно вглубь квартиры, а еще лучше – закрыть окна, шторы, спрятаться… Что за глупости?..

– Нет здесь никакого Лёвы, – крикнул Иван Борисыч, злясь на себя за минутный испуг.

– Как же нет? А разве тот жирный, который поезд пассажирный, больше здесь не живет? – подросток рассмеялся, – Позовите его погулять, пожалуйста. Мы ненадолго!

– Вали отсюда, – пробормотал Иван Борисыч. Он вдруг вспомнил о каком Лёве идет речь.

Увидел, что в свете фонаря мелькают белые хлопья, будто с неба сыплет снег. В конце июля на побережье Чёрного моря.

Парень сделал несколько шагов, выходя из тени. Земля вокруг него – и это тоже было хорошо видно с пятого этажа – покрылась густым серебристым инеем.

Парень было одет в пухлую зимнюю куртку.

И ещё эта его странная шляпа…

– Раз не зовете, я сам зайду, хорошо? – спросил парень весело и громко. – Мне просто Лёва нужен. Ничего личного!

Кажется, из пустых глазниц его сыпались извивающиеся черви.

Иван Борисыч отшатнулся от окна, задернул шторы и стал пятиться до тех пор, пока не уперся в кресло. Ноги подкосились, он рухнул, обхватив голову руками. В квартире стремительно холодало. С легким треском ламинат на полу покрывался льдом.

В дверь постучали.

– Я за мячиком! – сказали из-за двери. – Откройте же, ну.

Часть первая. Глава первая

1.

Таксисты набросились на Лёву Выхина, как голодные собаки. Он всегда о них так думал: одинаково наглые, лохматые, агрессивные и неразборчивые. Ну откуда, скажите, у него могут быть деньги на такси? Посмотрите на эти линялые джинсы, потрёпанные туфли с облупившимся на носках дерматином, на старый армейский вещмешок, давно не чёсанные волосы и грубую щетину, которая несколько дней не видела бритвы. Решительно, нет.

– Меня ждут! – торопливо бормотал Выхин, хотя его, конечно же, никто не ждал. Сработало чувство какой-то провинциальной неловкости. – Дайте пройти, ну же.

Он проскользнул между стеклянных дверей вокзала и тут же вляпался в удушливую августовскую жару. Тяжелый воздух будто заталкивал его обратно, под кондиционеры, пусть и к таксистам, но зато в прохладу. Выхин разом вспомнил, как уезжал из этого крохотного южного городка в двухтысячном году – тоже в августе, на изломе лета – забрался в вонючий районный автобус и укатил сначала в Адлер, а оттуда самолётом в Москву. Тогда тоже было нестерпимо жарко, ломило в висках и сохло во рту. Ещё он надеялся никогда больше не вернуться, но, как это часто бывает, обманывал сам себя.

Справа за забором растянулись змейками старые вагонные составы, а сразу за ними вспучились изумрудные волны холмов. Они тянулись до горизонта, где-то далеко сливаясь с голубым, до прозрачности, небом. Выхин невольно залюбовался. Природа на юге ему нравилась, было в ней что-то свободное, широкое, как человеческая душа. Не чета московским паркам и скверикам. Под этим небом, в этой зелени хотелось не просто существовать, а именно жить, как положено. Жаль, что не получилось.

Впрочем…

Он зашагал по ребристой плитке, вытирая потевшее лицо тыльной стороной ладони. По памяти, почти не поднимая головы, дошёл до автобусной остановки. На металлической лавочке сидели две старушки.

– Сколько сейчас до центра? – спросил у них Выхин.

Яркое солнце слепило, хотелось зажмуриться и вовсе не открывать глаз.

– Сорок рублей. Это до Королёва. Если до Пионерской, то сорок пять. Водителю заранее говорить надо, – сказала одна из старушек, разглядывая Выхина из-под очков. – Пешком за тридцать минут дойдёшь.

Она будто что-то о Выхине знала.

Он поблагодарил и действительно пошёл пешком. Сначала стесняясь, запустив руки глубоко в карманы (вдруг кто заподозрит, что у него нет денег), затем решительнее. Впрочем, жара не давала идти быстро и долго. Силы скоро кончились. Выхин пропотел насквозь и стащил через голову футболку.

Городок незаметно вырос вокруг, появились жилые дома, вихляющие улочки, магазины, торговые центры и палатки. Автомобилей стало больше, как и людей. Прибавилось шума. Где-то играла музыка, а фонтан на площади у местного дома культуры обступила толпа. Визжали радостные дети, пахло шашлыком и шаурмой, ещё сигаретным дымом и почему-то окрошкой.

Выхин тоже подошёл к фонтану, умылся, сбрасывая на несколько минут въедливый жар. На дне фонтана сверкали монетки. Люди приезжали в город со странным названием Псыуфше, чтобы искупаться в Чёрном море, покататься на аттракционах, съездить в лес. Людям тут нравилось. Ещё не душный застроенный Сочи, но уже не какая-нибудь мелкая станица, которых полно вдоль побережья. Поэтому монетки кидали все, кому не лень, чтобы вернуться. Выхин отстранённо подумал, что можно наловить рублей двести, на ужин, если что. Хотел залезть прямо сейчас, но вовремя себя одернул.

Городку недавно стукнуло двести лет, он прятался в котловане, окружённый холмами, и только на западе выползал к морю. Из-за низины тут было прохладнее, чем в Сочи, но температура летом всё равно редко опускалась ниже тридцати пяти. Сейчас жарило за сорок. Отвыкший от такого Выхин страдал.

Он обогнул площадь, свернул по знакомому тротуару к пятиэтажным домам-«хрущевкам», которые образовывали здесь небольшие самобытные районы. Отметил про себя, что почти ничего вокруг не изменилось за девятнадцать лет. Разве что деревьев стало меньше, появились какие-то малоэтажные новостройки, огороженные заборчиками, магазины и кафе; детский сад вон построили на том месте, где в конце девяностых было самодельное футбольное поле. И, конечно, как и везде, сильно прибавилось автомобилей. Они наползали на газоны, тротуары и детские площадки, забили дороги и пространства возле подъездов.

Ноги сами несли Выхина по правильному маршруту, он почти не задумывался, куда идёт, а только смотрел по сторонам и сравнивал прошлое с настоящим, будто накладывал друг на друга две фотографии. Прошлое ожидаемо было чёрно-белого цвета с этакой мелкой рябью и заплывшими уголками, а настоящее походило на глянцевую рекламу из телевизора: отовсюду лилась музыка, светились вывески, подмигивали фарами автомобили и сверкали телефонами прохожие.

Щербатый плиточный тротуар, из которого местами торчали пучки травы, неожиданно закончился, Выхин обогнул кирпичную котельную и оказался перед знакомым подъездом.

Вот тут уже воспоминания накинулись без стеснения. Где-то на уровне запахов, движения теней, преломления света Выхин почувствовал лёгкий дискомфорт, огляделся. Показалось, что рядом звонко засмеялись подростки, звякнули бутылки, что-то хрустнуло – будто резко сломали старую гнилую доску о колено. Густые кусты шиповника за оградкой под окнами первого этажа зашевелились. Оттуда вышел жирный чёрный кот и, облизываясь, вперился в Выхина взглядом.

– Чего тебе? – спросил Выхин, нервно теребя футболку пальцами. – Пошёл прочь, кыш.

Кот не реагировал. Он наблюдал за тем, как Выхин поднялся на крыльцо, и только после этого запрыгнул на скамейку и растянулся на ней, облизывая блестящий бок.

Выхин же дёрнул на себя входную дверь и сообразил, что та заперта. Ясно же, в двадцать первом веке больше не бывает дверей без замков. Это в конце девяностых можно было спокойно зайти в любой подъезд, посидеть на батарее у лестницы, покурить и выжечь кнопки лифта спичками. Времена изменились.

Снова показалось, что за спиной хихикнули в унисон сразу несколько мальчишеских голосов. Выхин рефлекторно сжал кулаки, но не повернулся. Как-то стайка пацанов во главе с Дюхой Капустиным подкараулили его прямо здесь, на крыльце, и швырнули в спину два шарика, наполненные синей краской.

«Жирный пончик, дай талончик!»

После того случая его ещё пару недель называли во дворе пирожком с повидлом. Но это была не самая обидная кличка.

Домофон неожиданно запиликал, дверь открылась и на улицу из подъезда вышла полная женщина в белом сарафане и с раскрасневшимися щеками. Она волокла за руку девочку лет четырёх. Выхин торопливо попробовал протиснуться в образовавшийся проём. Женщина преградила путь.

– Мужчина, вы куда? – спросила она, оглядывая Выхина с ног до головы. Запоминала на всякий случай. Ещё бы, при его нынешней внешности любой бы осторожничал.

– К Коропову, Иван Борисычу, из сорок девятой, – буркнул Выхин.

Девочка тоже внимательно его разглядывала, при этом указательным пальцем старательно ковыряясь в носу.

– Коропов Иван Борисыч умер, – сказала женщина. – Две недели назад. Вы как-то припозднились.

– Умер? – растерялся Выхин. – Погодите… Я ему писал не так давно. Предупреждал, что приеду.

– Не дождался, бывает. – Женщина звонко хлопнула девочку по руке, не сводя с Выхина глаз. – Мы не знакомы случайно? Не могу вспомнить.

– Я здесь жил много лет назад. Недолго. Иван Борисыч мой отчим.

– А Оля, что ли, ваша мать? – женщина сухо улыбнулась. – Вы Лёва, я поняла. Ну, извините, что принесла дурные вести. Боюсь, никто вас тут встречать не будет.

Она, наверное, хотела добавить что-нибудь про блудного сына. Выхин нутром чувствовал. Но женщина промолчала и стала спускаться по ступенькам.

Выхин придержал дверь, дождался пока женщина удалиться по тротуару в сторону сквера, и после этого нырнул в прохладу подъезда. Там, у рядков почтовых ящиков, он прислонился к стене и закрыл глаза.

Мелкие мысли суетились, как встревоженная мошкара в знойном воздухе.

Умер, значит.

Мама тоже умерла, но шесть лет назад. Выхин узнал об этом из телеграммы, которую прислал отчим. Телеграмма дошла чудом, поскольку Выхин часто менял места жительства, носился по Москве с одной съемной квартиры на другую, как беглец, спасающийся от кошмаров. Телефона он не имел, в силу совершенно безобразной привычки, а потому отставал от современного темпа жизни всё больше и больше. Прочитав тогда о смерти матери, Выхин хотел тут же купить билеты на поезд, приехать, помочь с похоронами, но в последний момент сорвался в крутое пике очередного переезда и обо всём забыл.

Много позже проявилось чувство вины, но Выхин отмахивался от него раз за разом, до того момента, пока действительно не случилась нужда приехать.

Он поднялся неторопливо на пятый, верхний этаж, потоптался у сорок девятой квартиры. Дверь была оббита старым дешёвым дерматином, который местами потрескался, а местами выцвел. Гвоздики, когда-то блестевшие позолоченными шляпками, теперь потускнели и большей частью заржавели.

Подчиняясь внутреннему порыву, Выхин вдавил кнопку звонка, послушал длинную глухую трель внутри квартиры. Показалось, что раздался шорох тапочек, кто-то подошёл с обратной стороны. Вроде бы мигнула тень в дверном глазке. Но на самом деле, конечно же, никого там не было. Выхин потоптался с полминуты на драном резиновом коврике, спустился обратно к почтовым ящикам, но не вышел, а остановился у двадцать седьмой квартиры.

В жизни всегда нужен последний шанс. Вернее, очень хочется верить, что такой шанс существует. Иначе зачем вообще жить?

Он нажал на звонок, затем тут же робко постучал согнутым пальцем. Несколько секунд прислушивался. По всему выходило, что ночевать ему придётся в сквере неподалёку, потому что последние деньги ушли на поезд, а монеток в фонтане – даже если он наберётся храбрости и полезет за ними – едва ли хватит даже на самую дешёвую комнату в каком-нибудь домике у побережья.

– Вам кого? – неожиданно спросили из-за двери.

Голос был девчачий, молодой. Выхин представил Аллу, которая жила здесь, в двадцать седьмой, с родителями девятнадцать лет назад. Алла была худенькая, остроносая, скуластая. Никак не могло быть, чтобы Алла осталась в том же возрасте и стояла сейчас за дверью. Правда же?

Он тряхнул головой, собираясь с мыслями. Это всё проклятая южная жара. От неё сознание плавилось, как сыр на сковородке. Нужно скорее к морю, нырнуть несколько раз, остудиться. Иначе совсем ум за разум зайдёт…

– Я из сорок девятой, – сказал Выхин, переминаясь с ноги на ногу. – Жил тут раньше. Отчим… то есть Иван Борисыч, конечно, обычно оставлял вам запасные ключи. В случае чего. Вот я и подумал, вдруг у вас тоже сейчас…

Как же глупо всё это звучало. Глупо и неправдоподобно. Выхин даже поймал себя на мысли, что говорит заискивающе, как алкоголик на улице, выпрашивающий десять рублей на метро. Впрочем, он недалеко от алкоголика оказался. Почти уже в одной канаве.

– Вы что ли Алексей? – спросил девчачий голос из-за двери. – Мне Иван Борисович о вас рассказывал. Ждал вас.

Дверь приоткрылась и в щели, под натянутой цепочкой, показалась молодая остроносая мордашка. Светлые волнистые волосы закрывали влажный лоб и уши, облепили щеки и левый глаз. Вокруг носа рассыпались веснушки, губы потрескались. Точно, Алла. Такая, какой Выхин её видел в последний раз. Будто время остановилось, а он один продолжал жить и стареть. Будто на дворе конец девяностых. Тот самый год, когда Дюха Капустин с друзьями гонялись за Выхиным по лесу, чтобы избить хоккейными клюшками.

– Ничего себе, какой огромный, – сказала девушка, глядя на него снизу вверх, и наваждение рассыпалось. – Потрепала вас жизнь.

Голос у неё был другой. И выглядела по-другому. Неуловимо, в едва заметных мелочах, но отличалась от той Аллы, в которую когда-то Выхин влюбился.

– Я только что с поезда, – пробормотал он в ответ. – Вымотался. Жарко у вас тут. А ты кто? Дочка Аллы?

– Ага. Я Ленка.

«Ленка-пенка, драная коленка» – подумал Выхин, а вслух сказал:

– Мне бы ключ от сорок девятой, если он у вас есть. Мама дома?

– Рабочий день вообще-то. Мама только вечером будет, если освободится, – ответила Ленка, с интересом разглядывая Выхина. – Я видела вас на фотографии. Вы почти не изменились. Только, как бы деликатнее сказать… запущенный что ли. Побриться вам надо, помыться и переодеться. А то на бомжа похожи. Мама таких как вы по выходным в парке кормит.

– А ты дерзкая, – заметил Выхин. – Почему не в школе?

– Так август, милый человек. Нормальные люди в это время не учатся, а отдыхают. Вам бы тоже посоветовала.

Она хихикнула, и Выхин хихикнул в ответ. Дерзость девочки ему неожиданно понравилась.

– Ключ-то есть?

– А как же.

Дверь закрылась, а через полминуты открылась вновь. Ленка, широко улыбаясь, протянула Выхину связку ключей на толстом кольце.

– Мама занималась похоронами вашего отчима, – сказала Ленка. – Если что, у нас тут часть его вещей лежит. Иван Борисыч хотел, чтобы его одежду раздали нуждающимся. Мама собрала, что могла. Так что не удивляйтесь, если в квартире небольшой погром. Никто не думал, что вы приедете. Вам три или четыре телеграммы отправили по разным адресам.

– Я много переезжал, – ответил Выхин, принимая связку из её руки. – Меня вообще сложно поймать.

– Как будто убегаете, – кивнула Ленка и добавила по-взрослому. – Все мы постоянно от кого-то убегаем.

При этом она продолжала мило улыбаться.

Растерявшийся Выхин кивнул, поблагодарил ещё раз и заторопился на пятый этаж. Поднимаясь по лестнице, он подумал о том, что девушка, наверное, до сих пор смотрит ему в спину. Но оборачиваться и проверять не стал.

2.

Выхин шагнул в серый узкий коридор квартиры, втянув голову в плечи. Сам не заметил, а втянул.

Показалось, что сейчас из кухни выглянет мама. У неё волосы закручены в бигуди, лоб вспотел. Одета в любимый махровый халат синего цвета и ещё в тапочки. Жарко, душно, а она в халате. Готовит что-то, как обычно. Если не убирается, то готовит. На плите у неё постоянно стояли две большие кастрюли, одна алюминиевая, а вторая – эмалированная, жёлтая, с двумя пятнами сколов на боку. В эмалированной, вспомнил Выхин, часто варился жирный наваристый борщ на сале. Южное лакомство. Нигде больше он не встречал борщ с плавающими кусками сала, и чтобы картошка не варилась кусочками, а забрасывалась, чищеная, целиком, потом вылавливалась и мялась в пюре, чтобы погрузиться обратно.

Во рту скопилась слюна. Из кухни как будто запахло котлетами, яичницей (тоже на сале), свежим салатом. Выхин протёр лицо, стряхнул пот и наваждение исчезло.

Первое, что заметил – драные обои в коридоре. Их как будто срывали кусками, обнажая кривые треугольные отметины шероховатого бетона и старых иссохших газет. Потом увидел пустой плафон под потолком, валяющуюся в беспорядке мужскую обувь на том месте, где раньше стояла обувная полка. Увидел деревянную вешалку, на которой болтался зелёный пуховик.

Выхин, не разуваясь, сделал несколько шагов, как будто из прошлого в настоящее. Или наоборот. В ванной комнате чернел кусок влажной стены, где, должно быть, стояла стиральная машина. Пахло сыростью. Из крана редко капало, в раковине уже появилась тонкая полоска ржавчины.

Стеклянная дверь в кухню была закрыта. Выхин толкнул её – вот сейчас навалится запах жареной картошки и квашенной капусты! – и всё тут оказалось пустое и мёртвое, лишь отдалённо напоминавшее о прошлом. Те же молочные обои с красными бутонами роз. Тот же старый холодильник, один бок которого когда-то давно Выхин обклеил наклейками «Терминатора» и переводными картинками из американских жвачек. Обеденный стол возле окна укрыт блестящей от старости и жира скатертью. На столе – электрический чайник (новьё), стопки грязной посуды, а рядом – рюмки, стаканы, чашки, вилки, пластиковые тарелки, пустые пакеты из-под сока. Всё навалено в беспорядке, одно на другое. Под столом – много мусорных пакетов, штук пять или шесть. Забиты и завязаны.

Раковина тоже была в грязной посуде до краёв. На столешнице валялся огрызок чёрного хлеба, покрывшегося плесенью. И эта крохотная деталь, этот забытый всеми хлеб, почему-то сразу развеял наваждение.

Пустое и мёртвое, точно. Прошлое ушло безвозвратно, никто и никогда не сможет вернуться.

Мама не приготовит на ужин макароны с тушеным мясом. Отчим не привезёт с рынка рыбу, ещё живую, которая будет плескаться в ванне. Никто не разрежет арбуз, и он не лопнет с хрустом под напором лезвия и не обнажит спелую ярко-красную мякоть. Не будет всего этого, кончилось.

В тишине кухни заурчал холодильник. От мусорных мешков потянуло гнильём. Неприятно. Выхин уронил вещмешок на табуретку, распахнул окна, впуская тяжёлый летний воздух, в котором перемешались ароматы выхлопных газов, цветущих акаций и кипарисов.

Из окна был хорошо виден санаторий «Ласточка». Строительный забор опоясывал многоэтажные корпуса с чёрными глазницами-окнами, с облупившейся штукатуркой и содранной лепниной; разваливающиеся и пустые. Шестиметровый сверкающий пик, венчавший центральный корпус, теперь был надломлен и вгрызался в небо коротким отростком. Когда-то давно на этот пик мечтали забраться местные пацаны. Считалось, что как только ты доберешься до верхушки, где болтался на ветру флаг России, то тут же все девчонки в компании будут твоими. Интересно, забрался хоть кто-нибудь?

Выхин внезапно вспомнил, что в северном крыле «Ласточки» был огромный открытый бассейн. Много лет не вспоминал, а тут… На губах проступил колючий вкус хлорированной воды, показалось, что одежда вдруг промокла насквозь и её нужно стащить как можно быстрее, но вокруг люди, все смотрят, все готовы тыкать пальцами и смеяться, кричать: «Жирный пончик – съел батончик!».

Где-то за спиной захохотали множеством ртов.Он развернулся, но кухня, само собой, была пуста. Воспоминание нехотя отлипло, как отсыревший скотч.

– Проклятая жара, – пробормотал Выхин.

Хотя, кого он обманывает. Дело было не в жаре, а в возвращении в город. Слишком много воспоминаний здесь было похоронено. Они всколыхнулись, как пыль под ногами, и навязчиво полезли в голову.

Надо бы закончить срочные дела и искупаться под холодным – или даже ледяным! – душем.

Выхин прошёл в комнату, раздвинул тяжёлые бархатные шторы – их покупала мама ещё когда жила с настоящим отцом в Мурманске – и отворил окна здесь тоже, впуская шум улицы. Отметил мельком, что в комнате вообще всё вверх дном. Кто-то выдвинул диван на середину, опустошил книжные полки и серванты, задрал ковёр, сложил постельное бельё и одежду стопками вдоль стены. Всюду лежали наполненные мусорные мешки. Будто прошлое человека после смерти – это мусор, от которого нужно как можно скорее избавиться.

Долго смотрел на рассыпанные по полу строительные гвозди – разных размеров, использованные, гнутые, с проржавевшими шляпками.

Потом нашёл пульт от кондиционера, пощёлкал, не разобрался. Кондиционер, висевший в углу у окна, подмигивал красной кнопкой, но не хотел работать. Ладно, позже.

Выхин перешёл во вторую комнату, поменьше. Когда-то тут была его детская. Личное королевство с подданными-солдатиками и крепостью из стульев и одеял в центре. Сейчас, конечно, о детской ничего не напоминало. Похоже, Иван Борисыч с мамой использовали комнату, как спальню. Почти всё место занимал разложенный диван. В углу стоял старый низенький шкаф. На широком подоконнике выстроились горшки с завядшими растениями.

Диван тоже был завален набитыми мусорными мешками. Выхин и здесь первым делом открыл в комнате окна, потом перенёс мешки в коридор.

Он быстро вспотел, но не останавливался, пока не утрамбовал мешками всё пространство перед дверью. В доме не было мусоропровода, придётся тащить к мусорным бакам на углу дома.

Потом сложил диван в бывшей детской, тяжело отодвинул его левый край и заглянул в щель между диваном и стеной. Там было полно густой свалявшейся пыли. Деревянный плинтус потрескался – кривая трещина тянулась от угла и раздваивалась на шляпке ржавого гвоздя. Выхин потянул за этот гвоздь и тот поддался – как раньше – легко выскользнув из отверстия.

Чувствуя, как зарождается в груди что-то давно забытое, азарт от нахлынувшей ностальгии, Выхин подцепил пальцами край паркетной доски, отодвинул её и внезапным привычным движением из прошлого, приподнял так, чтобы открылось небольшое углубление между бетонной плитой пола и стены.

Пиратский клад пятнадцатилетнего шкета. Спрятан так, чтобы никто не нашел.

И ведь не нашли.

Как же Выхин переживал, что не смог добраться до него, когда уезжал! Обстоятельства сложились таким образом, что даже заглянуть в детскую не получилось. И как же радовался сейчас, разглядывая торчащий из углубления край целлофанового пакета. Аккуратно подхватил его и выудил. Пакет был мятый-перемятый, замотанный синей изолентой, для надёжности. От него пахло пылью и грязью. Не сходя с места, Выхин зубами отодрал край изоленты, размотал, вывалил содержимое на диван и вперился взглядом в рассыпавшиеся сокровища.

Прежде всего это были деньги. Семь тысяч бумажками разного достоинства. Славься стабильность, купюры до сих пор были в обороте. Зеленые тысячные девяносто седьмого года, хоть и измятые, но годные. Выхин подавил острое желание побежать сейчас же в магазин и купить поесть. Позже, позже.

Ещё: набор вкладышей, коллекция из далёких девяностых, которую он собрал в Мурманске, а потом возил с собой, как талисман. Вкладыши хорошо сохранились, но сейчас, увы, вряд ли бы кого-нибудь впечатлили. Разве что можно продать в интернете.

Ещё: два самодельных значка. Для себя и для самой красивой девочки во дворе. Никто эти значки никогда так и не нацепил.

Наконец Выхин взял в руки старую тетрадку с зелёной обложкой, сложенную вдвое. Открывать не хотелось, но он всё же открыл и на первой же странице увидел рисунок гелиевой ручкой. Вспомнил.

Портрет был дурацкий, с нарушением всех возможных пропорций, но в тоже время хорошо узнаваемый и страшный.

«Андрей-бармалей, сделал шляпу из гвоздей»

Весной двухтысячного он нарисовал Дюху Капустина, выливая злость на страницу тетради. Нафантазировал всякого, изобразил главного недруга в шляпе из гвоздей, которые были вколочены прямо в голову. Выхин вспомнил, с каким удовольствием прорисовывал каждый гвоздик, входящий в череп ненавистного Капустина. Будто вбивал по-настоящему.

Бац-бац молоточком.

Он взялся за край страницы, чтобы перевернуть. Тетрадь была изрисована полностью. Той зимой у Выхина было полно времени на рисование, особенно когда он прятался в отсыревшей лесной пещере, полной камней и призрачных лиц.

Капля пота соскользнула с кончика носа и упала на рисунок, смазав левый глаз Капустина, превратив его в тёмно-синюю кляксу.

– Чтоб тебя…

Нет, он вернётся к тетради позже. А сейчас – уборка.

3.

Выхин убирался несколько часов.

Выбрасывал мусор, выгребал грязь, расставлял по местам мебель, мыл посуду, пылесосил – делал ещё сотню мелких, но обязательных дел, которые все вместе возвращали в квартиру жизнь. А жизнь тут была необходима, это точно.

За окном уже начало темнеть, когда он, вымотанный до предела, понял, что на сегодня хватит. Появилось скоротечное ощущение покоя. Каждый раз, обживаясь в новой квартире, Выхин надеялся, что это навсегда, но обманывал сам себя.

Он сходил в магазин. На месте небольшого фруктового киоска поставили сетевой супермаркет.

Желудок постанывал от предвкушения. Последний раз Выхин нормально ел сутки назад, на вокзале. Купленная тогда шаурма была холодной и склизкой, но он всё равно заталкивал её в рот, потому что привык, что еду нельзя оставлять на потом. Сейчас же можно было купить пельменей, макарон, сливочного масла и хлеба. Можно было позволить себе даже молоко. И ещё мороженного и двухлитровую бутылку кваса – лучшего напитка жарким летом.

На улице стало прохладнее и свежее. Минувшее тяжелое утро возвращало Выхину долги. Он уже размышлял о том, как после ужина отправится на городской пляж, освежиться. А завтра, пока не ушло настроение, сходит на кладбище, положит цветы на могилы маме и Иван Борисычу. Обязательно нужно сохранить в глубине души чувство светлой ностальгии. Родные люди всё же.

У подъезда на лавочке сидела горстка молодёжи. Всем лет по пятнадцать, не больше. Из портативной колонки что-то громыхало и рычало. Молодёжь, приметив подходящего Выхина, принялась с любопытством его разглядывать. Все загорелые, рослые. Выхин ярко выделялся на их фоне белизной кожи. Он снова втянул голову в плечи. Сейчас кто-то из них откроет рот и…

«Жирный, жирный, поезд пассажирный»

В лицо полетит презерватив, наполненный краской или хоккейная шайба. Дюха Капустин, главный, чтоб его, заводила, вежливо поинтересуется, почувствует ли Выхин боль, еслио складки его жира натурально затушить сигарету? А Выхин огрызнётся, полезет на рожон, завяжется драка, ну, как драка, избиение, потому что Дюха в здравом уме не полезет на Выхина один. Подбегут его верные друзья (как всегда), с палками и камнями, а дальше… дальше понятно что, можно и не вспоминать.

Вот только Капустин пропал в лесу девятнадцать лет назад. Нет больше тощего курносого заводилы.

– Вы баскетболист что ли? – спросил паренёк с блестящими от геля, лихо зализанными гребнем вбок волосами.

– А?

– Большой такой. Из баскетбола?

В их любопытстве не было агрессии. Просто во дворе внезапно появился кто-то выбивающийся из общей обстановки. Огромный – и ростом и весом – мужик с щетиной, одетый в непонятное, как будто дровосек, выбравшийся из глубин местного леса.

– Ага, баскетбол, – сказал Выхин. – Этот, третий разряд. В «Химках» играл.

Кто-то из подростков удивлённо присвистнул. Выхин открыл дверь, протиснулся внутрь подъезда и заспешил наверх. Всё ждал в спину шутку про вес и рост. Что-нибудь едкое, злое.

Сами начали, подумал он, мысленно защищаясь неведомо от чего.

У дверей квартиры стояла женщина и давила на звонок. Выхин остановился, хрустнув пакетами. Женщина обернулась, и он её сначала не узнал, а потом узнал, а потом не поверил, что узнал.

– Элка?

Никто в двухтысячном не называл её нормальным именем – Алла. Потому что это имя нельзя было склонить, сделать «подростковым». Поэтому прилипло сленговое «Элка». И ещё дразнилка была про нахалку. Что-то такое, да.

Одногодки, то есть сейчас выходит как и ему – тридцать четыре. Выглядела почему-то старше, хотя Выхин не был уверен, что умеет правильно определять возраст по внешности. Изменилась – это без сомнений. Куда-то пропали густые каштановые кудри, теперь появилась кроткая тёмная стрижка, делающая лицо овальным. Вокруг губ морщины, под глазами – тёмно-желтые мешки (как у него самого, впрочем). Располнела в ногах, стала шире, плечистее, коренастее, будто всю жизнь тренировалась крепко стоять на земле. А ведь тогда, в пятнадцать, выглядела легче пёрышка, талию можно было обхватить ладонью…

– Ты постарел, Выхин, – сказала она, улыбнувшись.

Улыбка осталась прежней.

– А ты всё такая же… – он хотел сказать «красивая», но запнулся.

Алла смущённо махнула рукой.

– Давай, открывай, путешественник. Впусти даму в дом.

Он впустил. Вдвоём потоптались в узком коридоре. Из одного пакета, неловко поставленного на обувницу, вывалилась банка консервированного горошка. Алла хихикнула басисто – и слышать это было странно – после чего прошла на кухню.