Текст книги "Очерки из моей жизни. Воспоминания генерал-лейтенанта Генштаба, одного из лидеров Белого движения на Юге России"

Автор книги: Александр Лукомский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Александр Лукомский
Очерки из моей жизни. Воспоминания генерал-лейтенанта Генштаба, одного из лидеров Белого движения на Юге России

© «Центрполиграф», 2022

© Художественное оформление, «Центрполиграф», 2022

Предисловие составителя

Жизненный путь автора публикуемых воспоминаний, Александра Сергеевича Лукомского, как и его судьба, был в общем-то типичным для русского офицера своего времени. Сын военного инженера из дворян Полтавской губернии, он родился 10 июля 1868 года, и на его долю выпало пережить те события, которые до сих пор тяжело отзываются на жизни страны. Достаточно обычной для выходца из его среды была и большая часть его карьеры. Он окончил в 1885 году Полтавский кадетский корпус, затем в 1888 году Николаевское инженерное училище. После службы в 11-м саперном батальоне поступил в Академию Генштаба, окончив которую в 1897 году был причислен к Генеральному штабу и начал службу на соответствующих должностях, став в 1907 году начальником штаба 42-й пехотной дивизии.

Обширные воспоминания, которые оставил А.С. Лукомский, были бы чрезвычайно интересны и в том случае, если бы он не занимал в дальнейшем видных должностей и не играл заметной роли в Белом движении. Потому что очень немногими штаб-офицерами и генералами этого поколения были написаны мемуары такого объема, а опубликовано их менее двух десятков. Но А.С. Лукомскому довелось прожить весьма интересную жизнь. Перед мировой войной он сделал блестящую карьеру, став в 1909 году, еще в чине полковника, начальником мобилизационного отдела Главного управления Генерального штаба. Около десяти лет он находился в самой сердцевине российской военной машины, будучи непосредственно причастен к вопросам подготовки страны и армии к будущей войне (с 1913 г. был помощником начальника, а с июля 1914 г. начальником канцелярии Военного министерства и с июня 1915 г. одновременно и помощником военного министра).

Во время войны после командования дивизией (со 2 апреля 1916 г. А.С. Лукомский был начальником 32-й пехотной дивизии, а затем начальником штаба 10-й армии) судьба приводит его на высшие штабные должности в действующей армии. С 21 октября 1916 г. он становится генерал-квартирмейстером штаба Верховного главнокомандующего, заняв вторую по значению должность в штабной иерархии, а после двухмесячного командования 1-м армейским корпусом (со 2 апреля по 2 июня 1917 г.) назначается начальником штаба Верховного главнокомандующего.

На этой должности он пережил развал армии и, целиком разделяя те чувства и соображения, которые владели тогда русским офицерством, поддержал выступление генерала Л.Г. Корнилова против Временного правительства в августе 1917 года. Кстати, именно описанию А.С. Лукомского, стоявшего в самом центре этих событий, мы обязаны информации о подоплеке этого выступления.

После ареста вместе с другими представителями высшего комсостава содержался в Быховской тюрьме, откуда накануне захвата Ставки большевиками в ноябре 1917 года пробрался в Новочеркасск и стал начальником штаба Алексеевской организации. После преобразования ее в Добровольческую армию становится начальником штаба армии, оставаясь на этом посту до начала февраля. Затем Лукомский был назначен представителем Добровольческой армии при Донском атамане, а с началом 1-го Кубанского («Ледяного») похода был направлен в командировку на Украину и в Крым (Царицын—Харьков—Севастополь—Одесса) для связи с офицерскими организациями.

В июле 1918 года он возвращается на Дон и с августа 1918 года становится заместителем председателя Особого совещания (правительства) и помощником командующего Добровольческой армией, а с октября 1918 года – начальником Военного управления Добровольческой армии и образованных к началу 1919 года Вооруженных сил Юга России. С 12 октября 1919 года до февраля 1920 года был председателем Особого совещания при главкоме ВСЮР.

В марте 1920 года при эвакуации Новороссийска выехал в Константинополь, где с апреля 1920 года был представителем Русской Армии при союзном командовании. С ноября 1920 года находился в распоряжении Главнокомандующего Русской Армией. В эмиграции А.С. Лукомский жил сначала в Югославии (в Белграде), затем в США и Франции, состоял членом Общества офицеров Генерального штаба. После преобразования Русской Армии в РОВС он продолжает деятельность на военно-политическом поприще, будучи помощником Великого князя Николая Николаевича (его поездке по заданию последнего на Дальний Восток посвящена заключительная часть публикуемых здесь мемуаров), а с 1928 года состоял в распоряжении председателя РОВС. Скончался А.С. Лукомский 25 февраля 1939 года во Франции.

В своих воспоминаниях Лукомский касается далеко не только военных вопросов и вообще вопросов службы, довольно много места уделено бытовым описаниям и особенно охоте (читатель сразу обратит внимание на то, сколь страстным охотником был автор), а также характеристике отдельных лиц русской армии. В последнем он, пожалуй, проявляет излишнюю пристрастность (как положительного, так и отрицательного плана), особенно когда речь идет о генерале Д.И. Драгомирове, на чьей дочери Лукомский был женат.

С точки зрения истории наиболее интересна, конечно, та часть воспоминаний А.С. Лукомского, которая посвящена Гражданской войне. Ценность его мемуаров обусловлена, прежде всего, тем высоким положением, которое он занимал в Вооруженных силах Юга России. Он не был одним из «первых лиц» Белого движения – руководителей его на том или ином фронте белой борьбы. Но из числа таких лиц только трое (П.Н. Краснов, А.И. Деникин и барон П.Н. Врангель) оставили основательные воспоминания. Да и из полутора-двух десятков деятелей «второго плана» сопоставимые по информативности мемуары написаны только А.П. Родзянко, К.В. Сахаровым и В.В. Марушевским. Этим и определяется то место, которое занимают воспоминания А.С. Лукомского среди источников по истории Гражданской войны и Белого движения.

Следует заметить, что, в отличие от, пожалуй, большинства белых генералов, чьи мемуары весьма пристрастны в отношении своих соратников по борьбе, а часто и прямо заострены против некоторых из них, Лукомский сохраняет «равноудаленную» позицию и пытается объективно отразить роль каждого из конфликтовавших между собой военачальников. Много места он отводит взаимоотношениям с союзниками, и это очень важная часть его воспоминаний, поскольку в силу занимаемых им должностей во ВСЮР он выступает как наиболее информированное в этих вопросах лицо.

Наконец, отметим, что воспоминания А.С. Лукомского – одни из самых первых обширных мемуаров белых военачальников и были написаны, что называется, «по горячим следам» событий. Они начали публиковаться уже в 1921 году во 2-м томе «Архива русской революции» (глава с описанием событий февраля—июля 1917 г.), а в следующем году в 5-м томе появилось продолжение (главы, охватывающие время от Корниловского выступления до весны 1918 г.). И уже в том же году в Берлине вышли два тома мемуаров под названием «Воспоминания генерала А.С. Лукомского» и подзаголовком «Период Европейской войны. Начало разрухи в России. Борьба с большевиками», куда вошли и главы, публиковавшиеся в «Архиве русской революции». Это основная часть мемуаров.

Однако позже, в Париже, он написал еще весьма значительную часть своих воспоминаний: «Очерки из моей жизни», которые посвящены детству, юности и службе до Первой мировой войны (предвоенные годы даны здесь подробнее, чем в соответствующих главах двухтомника). Кроме того, им была описана его поездка через США на Дальний Восток, охватывающая 1924—1925 годы. Эти воспоминания были переданы самим генералом в Российский заграничный исторический архив в Праге в 1938 году (через представителя архива в Париже), а оттуда вместе со всеми материалами Пражского архива в 1946 году попали в ГАРФ, где и хранятся в настоящее время (ф. 5829). Несколько лет назад они были опубликованы сотрудниками архива З.И. Перегудовой и Л.И. Петрушевой в журнале «Вопросы истории» (2001, № 1—11).

В настоящем издании все написанные А.С. Лукомским воспоминания воспроизводятся в хронологическом порядке: сначала «Очерки из моей жизни», затем – материалы двухтомника 1922 года и в заключение – записка о поездке на Дальний Восток.

Доктор исторических наук

С.В. Волков

Очерки из моей жизни. 1872—1913 гг.

Введение

Настоящие очерки для печати не предназначаются. Правильней говоря, я их для печати не предназначаю, но если после моей смерти мои наследники захотели бы их напечатать, я ничего против этого не имею. Преследуемая мною цель заключается в том, чтобы дать картины различных сторон русской жизни и описать события, свидетелем или участником которых мне пришлось быть.

Дочь моя Софья и сын Сергей к началу мировой войны имели всего 11 и 10 лет, а потому их воспоминания о старой России, конечно, очень смутны. Дальнейший период, до 1920 года, когда они были вывезены из России при эвакуации Новороссийска, протек в ненормальных условиях войны, революции и гражданской смуты, а потому, как бы ни были сильны воспринятые ими впечатления, и он не мог пополнить их совершенно недостаточные представления о русской жизни. Из моих же очерков, несмотря на их отрывочный и несистематический характер, они все же познакомятся со многими вопросами, уже отошедшими в область предания…

Я постараюсь не касаться интимной стороны моей жизни, которая, как я считаю, не только не может быть предназначена к печати, но которая, касаясь лишь переживавших ее лиц, не подлежит сообщению даже самым близким лицам, не имевшим прямого к ней отношения.

Скажу несколько слов о роде Лукомских. Из дворянских книг Черниговской и Полтавской губерний, а также из небольшой статьи «Сказка о роде Лукомских», напечатанной в первой половине XIX века в одном из киевских исторических журналов, известно достоверно лишь следующее.

Первый упоминаемый в этих документах Лукомский, Степан Иванович, отмечен как владелец крупных земельных угодий около Умани, в Черниговщине и Полтавщине около середины XVIII столетия. Про отца его, Ивана Степановича, сказано только, что он был известен как очень образованный человек, получивший образование в Варшаве.

Сын Степана Ивановича, Иван Степанович, отмечен как крупный помещик Черниговской и Полтавской губерний. Жил он в своем родовом имении Журавка на границе Прилукского и Пирятинского уездов Полтавской губернии. На военной службе, в лейб-гвардии Павловском полку, он состоял всего несколько лет. Сохранился его портрет, написанный Боровиковским в 1762 году. Сын его, Родион Иванович, отмечен только как владелец имения Журавка в Полтавской губернии.

Родион Иванович, по-видимому, был типичным хлебосолом-помещиком того времени. Держал он хорошую охоту и открытый стол. По рассказам моего отца, если он окончательно и не разорился, то только благодаря своей жене, рожденной Граф (двоюродная сестра бывшего министра финансов Бунге). Моя бабушка подобрала хозяйство в свои руки. Будучи очень образованной женщиной, она сама занялась образованием своих трех сыновей: Николая, Федора и Сергея.

Старшего, Николая, она подготовила к экзамену в Киевский университет, по окончании которого он вступил в управление имением Журавка и был мировым посредником в своем уезде.

Второго сына, Федора, не проявлявшего особых наклонностей к наукам, она подготовила к экзамену на пехотного офицера. Прослужив в строю всего один год, он женился на богатой помещице Прилукского уезда и зажил широкой помещичьей жизнью, постепенно проедая наследство, полученное от отца, и женино имение.

Младшего сына, Сергея (моего отца), бабушка подготовила к выпускному экзамену из общих классов Киевского кадетского корпуса и определила в специальный офицерский класс, по инженерному отделению, при том же корпусе. По выходе в офицеры отец поступил в Николаевскую инженерную академию, которую и окончил военным инженером.

По словам моего отца, бабушка преподавала сама своим сыновьям не только общеобразовательные предметы, совершенно обходясь без учителей (только для уроков по Закону Божьему ею приглашался местный священник), но и латинский и греческий языки и живые иностранные языки. Мой отец свободно владел немецким и французским языками. Этим он всецело был обязан своей матери.

В 1864 году, когда мой отец окончил Инженерную академию и получил звание военного инженера, моя бабушка, чувствуя, что ей недолго остается жить, собрала в Журавке всех своих сыновей и, по словам моего отца, сказала им следующее: «Теперь вы все на ногах и надо решить вопрос наследства. Ваши прадед, дед и отец постепенно преуменьшали земли, полученные по наследству. Теперь осталось только одно имение Журавка и небольшой капитал. Если вы поделите Журавку между собой – вы все получите по небольшому участку, а ваши дети превратятся в однодворцев. В Полтавской губернии не останется ни одного значительного по земельным угодиям представителя рода Лукомских. Я решила так: имение Журавка, а также имеющийся капитал, нужный для ведения хозяйства, полностью переходят в руки старшего брата Николая. Николай в течение десяти лет должен постепенно выплачивать своим братьям Федору и Сергею причитающуюся каждому из них сумму, равную 1/₃ цены имения Журавка по оценке этого года. Другого выхода, дабы не раздроблять имения, нет. Ты, Федор, хорошо женился на достойной женщине, владеющей двумя большими имениями. Все управление делами она передала в твои руки. Если ты будешь благоразумен, то можешь приумножить состояние своей жены (дядя Федя оказался неблагоразумным, и к 1880 году от обоих имений его жены ничего не осталось). Ты, Сергей, теперь твердо стал на ноги и службой и работой можешь сам составить себе состояние».

Решение матери было сыновьями принято без каких-либо возражений и приведено в исполнение.

Мой отец женился в 1867 году на моей матери, Вере Владимировне Шпицберг. Отец ее служил по Министерству внутренних дел и был в то время уездным начальником в одной из прибалтийских губерний.

В 1870 году, когда мне было два года, меня возили в Журавку показывать бабушке. К сожалению, она вскоре скончалась, и я совершенно ее не помню. По рассказам же, она была удивительная женщина и пользовалась глубоким уважением и любовью среди всех ее знавших. Она выделялась и своей любовью и заботой к крестьянам. В селе Журавка ею была устроена школа и очень хорошая больница. Дядя Николай говорил, что крестьяне рассматривали его, по должности мирового посредника, только как помощника своей матери. Из родовых документов сохранилась только имеющаяся у меня печать с княжеским гербом, полученная моим отцом от деда, да найденные моим отцом в одном из сундуков на чердаке родового дома в Журавке (уже после смерти дяди Николая, в начале восьмидесятых годов) описание герба рода Лукомских на несколько истлевшем пергаменте и целый ряд грамот за подписью различных малороссийских гетманов, из коих видно, что предки мои служили (сотником, войсковым бунчужным товарищем и помощником войскового писаря) в малороссийском казачьем войске. Найденное моим отцом описание герба вполне соответствует полученной им от деда печати. Герб является литовским княжеским гербом, известным под названием «Скала».

По устным преданиям, слышанным моим отцом от его отца и деда, наша ветка Лукомских происходит от литовских князей Лукомских, один из представителей которых в конце XVII века перебрался на юго-запад России, и там он и его потомки «оказачились» и стали малороссами – хохлами. Обстановка того времени и последующих по крайней мере полутора веков совершенно заставила забыть о княжеском происхождении.

Уже в царствование императрицы Екатерины II Степан Лукомский решил восстановить права на княжеский титул. Подобрав некоторые данные, он отправился в Литву и Польшу, чтобы там по монастырским архивам подобрать все нужные справки и доказательства. Ему якобы удалось подобрать неопровержимые доказательства своего прямого происхождения от княжеского рода Лукомских, но в это время он узнал, что его жена, для удовлетворения честолюбия которой он главным образом и предпринял поиски, стала в его продолжительное отсутствие на кого-то заглядываться… Он якобы вернулся, навел дома порядок и, уничтожив привезенные документы, объявил жене: «А ты теперь княгиней не будешь».

Было ли это так или иначе – документов не сохранилось. Но во всяком случае, не подлежит сомнению, что нахождение моим отцом некоторых родовых документов на чердаке деревенского дома показывает на полное безразличие ближайших моих предков к своей родословной. Жили помещиками богато и сытно, имели хорошую охоту, и больше ничего не требовалось.

Я лично не имел ни времени, ни возможности заняться розысками по делам родословной. В департаменте герольдии были только те сведения, которые имелись в дворянских книгах Черниговской и Полтавской губерний. Чтобы произвести более доскональное расследование, нужно было бы покопаться в архивах Польши и Литвы, и только этим путем можно было бы связать линию, вышедшую в Малороссию (в казачество), с литовскими князьями Лукомскими.

В России было несколько веток рода Лукомских. Одна из них, по-видимому, появилась в России (в Великороссии) из Польши в XVIII столетии, и потомки этой линии сохранили княжеский титул. Но, насколько знаю, к началу XX столетия единственной представительницей этой ветки была престарелая княжна Лукомская, жившая в Петербурге. По-видимому, с ее смертью эта линия пресеклась.

Другая ветка появилась в Великороссии из Польши примерно в то же время, как и первая, но без княжеского титула.

Третья ветка дольше других оставалась в Польше и была католической линией. Насколько знаю, представители этой линии поселились в Киевской и Черниговской губерниях только в XIX веке и здесь перешли в православие. Княжеский титул они не сохранили.

Четвертая ветка – наша. Она, по-видимому, оказалась наиболее плодовитой и многочисленной. Наибольшее число их представителей осело в Полтавской губернии.

Представители второй (один из них – гвардейской конной артиллерии Владимир Лукомский¹) и представители третьей (главным образом художник Георгий Крескентиевич Лукомский и его брат, служивший в департаменте герольдии) задались целью доказать прямое свое происхождение от литовских князей Лукомских и ходатайствовать о получении титула. От Георгия Кр. Лукомского слышал, что их изыскания были довольно успешны и они надеялись (это было в 1914 г.), что им скоро удастся заполнить только одно недостающее звено в родословной цепи. Но революция все это, конечно, нарушила.

Представители всех четырех веток рода Лукомских претендуют на один и тот же герб «Скала». В описании герба рода князей Лукомских указано, что кроме герба «Скала» считается также гербом князей Лукомских и Литовский королевский герб «Погоня». Это, вероятно, выводится на том основании, что княжна Лукомская была якобы замужем за королем литовским Ягелло.

Период до начала школьного времени. 1872-1879 гг.

Первое запечатлевшееся в моей памяти впечатление на начавшемся для меня жизненном пути связано с поездкой моей матери в 1872 году на свидание с отцом, который был на постройке Царицынской железной дороги (в тот период начавшегося обширного строительства железных дорог в России, вследствие недостатка инженеров путей сообщений на эти постройки откомандировывались от военного ведомства военные инженеры).

Мне совершенно отчетливо представляется изба, в которой мы сидели за небольшим столом и, по-видимому, закусывали. Вдруг вбегает в комнату какой-то человек и кричит, что надо ехать, так как напали разбойники.

Начинается суета, выносят вещи, одевают меня, выносят и сажают на колени к матери в какую-то телегу. Затем крики, плач матери, и мы мчимся куда-то в темноту…

Впоследствии я неоднократно слышал рассказы моей матери, что после остановки на ночлег в каком-то постоялом дворе в Воронежской губернии прибежал ямщик и сказал, что с соседнего хутора прискакал верховой и сообщил, что на хутор напали разбойники и что поэтому надо немедленно уезжать. Это произвело страшный переполох, и моя мать, а также какая-то другая семья, остановившаяся на этом постоялом дворе, решили немедленно удирать. Быстро собрали вещи, сели в почтовые возки и полным ходом понеслись от опасного места.

Мне в это время было четыре года. Действительно ли это сохранившееся у меня первое жизненное впечатление или оно было навеяно последующими рассказами, судить, конечно, теперь трудно. Но это впечатление сохранилось у меня так ярко, что я думаю, что это было действительно мое первое сознательное впечатление, сохранившееся на всю жизнь. То, что затем я ничего не помню, что было в последующие два-три года, я объясняю тем, что просто ничего не было яркого, резкого, что запечатлевается в детской памяти.

В 1874 году мой отец перешел на постройку Лозово-Севастопольской железной дороги, и его дистанция была к северу от Симферополя, кажется до Александровска. Мать поселилась в Симферополе.

Следующее резкое детское воспоминание относится к 1875 году, когда мне было семь лет. Мать со мной, с моей сестрой Лелей (Еленой), которая была моложе меня на три года, и братом моим Сергеем, которому тогда был всего один год, поехала летом 1875 года навестить отца и провести с ним лето до осени.

Помню, как отец собирался ехать на лодке (по плавням Днепра) на охоту на уток. Мне было обещано, что меня отец возьмет на охоту, если я выучу таблицу умножения.

Отец уже снарядился для охоты и стал меня экзаменовать. Я сделал какую-то ошибку, и отец сказал, что на охоту не поеду. Конечно, рев, но затем я вспоминаю проклятую цифру и весь в слезах бегу за отцом и громко кричу требуемую цифру. Отец остановился и вновь меня проэкзаменовал. Я выдержал и, все еще всхлипывая, с гордостью надел на себя отцовский ягдташ и поехал с отцом на охоту…

Охота была удачна. Настреляно было много уток. Особенно на меня впечатление произвела убитая отцом птица-баба (пеликан). Эта первая охота вкоренила в меня любовь к охоте. Я с тех пор только об охоте и мечтал и впоследствии стал страстным охотником и хорошим стрелком.

Летом 1876 года моей матери вздумалось подарить мне гусарский костюм, с ментиком, шашкой. С этим костюмом мои детские воспоминания связывают много приятного, но много и неприятного.

По праздникам я получал разрешение одеться гусаром и идти в городской сад, против которого мы жили. Мое появление в саду, среди детей моего возраста, в полной гусарской форме, вызывало восторг у одних, зависть и насмешки у других и остро неприязненное отношение у уличных мальчишек и гимназистов младших классов местных гимназий. Претерпев несколько раз довольно сильные побои от «врагов», но не желая покориться и перестать носить гусарскую форму, я пытался только пробраться незаметно в какой-нибудь глухой угол сада и там изображал из себя взрослого гусара. Но скоро мои «укромные углы» были открыты, и мать, узнав о постоянно происходящих потасовках, отобрала мою форму и, к великому моему огорчению, кому-то подарила.

Осенью же 1876 года мы переехали в Севастополь, где отец купил участок земли и построил на Тотлебенской набережной дом. К этому времени была закончена постройка Лозово-Севастопольской железной дороги и отец был назначен инженером в царское имение Ливадия. В период ремонтов и построек отец жил в Ливадии, а остальное время в Севастополе. Мать жила в Севастополе, периодически наезжая в Ливадию, но обыкновенно на два-три летних месяца перевозились и мы, дети, в Ливадию.

Севастополь того времени еще больше чем наполовину был в развалинах после Крымской кампании 1854—1855 годов. Средняя часть города (гора) была почти вся в развалинах, и даже на главных окружающих город улицах (Екатерининский и Нахимовский проспекты и Большая Морская) не менее половины домов представляли собой развалины. Эти развалины являлись отличным убежищем для различного преступного элемента, которого в городе было много. Грабежи были постоянным явлением; без револьвера никто не рисковал по ночам ходить по уединенным и разрушенным частям города. Жители были буквально терроризованы шайкой грабителей; было много и убийств.

Наряду с серьезными грабежами случались и курьезы. Однажды у нас вечером собрались гости. Было, вероятно, еще не поздно, так как меня еще не отослали спать, как раздались отчаянные звонки на парадной. Горничная открыла дверь, и в гостиную влетела страшно взволнованная одна наша знакомая – старая дева. «Что с вами?» – «Меня ограбили». Старая девица взволнованным голосом рассказала, что недалеко от нашего дома на нее напали два грабителя, приставили ей револьвер к голове и потребовали кошелек и серьги. Она все это отдала. После этого грабители ее отпустили, подарив ей револьвер. «Как – револьвер? Где он?» – «Они его положили в эту сумочку». Окружающие ее слушатели буквально вырвали из ее рук сумочку, открыли и вынули оттуда… кусок колбасы.

Севастопольские развалины для нас, детей, представляли источник громадных наслаждений. Экскурсии по развалинам, игра в разбойников занимали все свободное от учебных занятий время, а науками нас не утруждали.

В этот период я познакомился и подружился с уличным мальчишкой по прозванию Козел. Рыжий, крупный, сильный и смелый, он знал все подвалы в развалинах и был незаменимым товарищем при наших экскурсиях и частых драках с другими мальчишками. Впоследствии, будучи уже офицером, при одном из моих приездов в Севастополь я встретил Козла. Он меня узнал, подошел, поздоровался, поговорил о детских воспоминаниях, сказал, что служит носильщиком в артели Русского общества пароходства и торговли. Я дал ему 25 рублей. Он долго не соглашался взять, но затем взял, сказав при этом: «Мне только не хочется, чтобы вы, Александр Сергеевич, подумали, что то, что я вам скажу, является следствием того, что вы мне дали 25 рублей. Мне очень неприятно, что я согласился их взять. Но верьте мне, что и без этого подарка я питаю к вам и вашей матушке самые теплые чувства. Я не забыл, что и вы и ваша матушка ко мне всегда хорошо относились и мне часто помогали. Знайте и скажите вашей матушке, что могут спать всегда спокойно с открытыми окнами. Ваш дом никогда никто не тронет». На мой недоуменный вопрос, как он может это гарантировать, он ответил: «Значит, могу».

Впоследствии при поимке какой-то шайки грабителей выяснилось, что Козел имел к ней не только несомненное отношение, но, по всем данным, был атаманом. Когда я тогда же сказал матери о моем разговоре с Козлом, она мне ответила, что и ей он говорил то же.

Кроме игр в севастопольских развалинах, было у нас еще два любимых развлечения: летом купание, а весной, осенью и зимой игра в войну на различных редутах, еще сохранившихся в окрестностях Севастополя. Игра в войну сопровождалась и охотой на воробьев, в изобилии ютившихся в кустах около Севастополя. Мы достали откуда-то два громадных старых пистолета, доставали порох и дробь. Как мы друг друга не покалечили – одному Богу известно. К счастью, все ограничивалось легкими ожогами и ссадинами, а три-четыре убитых воробья являлись трофеями, вполне искупавшими эти неприятности.

Еще более опасное занятие было купание. Хотя для присмотра за мной и за моей сестрой Лелей, которая моложе меня на три года, была в доме гувернантка, но она вне дома со мною совершенно не справлялась, и у меня с ней состоялось какое-то негласное соглашение, по которому после прихода на Мичманский бульвар (единственное место, куда в то время гувернантки водили на прогулку детей и где сами назначали встречи своим знакомым) я получал полную свободу действий, мог исчезать и обязан был только возвращаться на бульвар к 2½ часам дня, когда была пора возвращаться домой к обеду.

Все лето и начало осени я употреблял это свободное время (примерно 2½ часа) на купание. Присоединясь к группе моих сверстников, я стремился к Южной бухте. Обыкновенно мы купались около так называемой Царской пристани. Десятки раз мы прыгали с пристани в воду головой вниз, плавали вдоль пристани, а часто выплывали далеко в бухту.

Два раза я тонул: один раз неудачно поднырнув в соседнюю купальню и попав не во внутренний бассейн, а под пол купальни. Другой раз – обессилев при попытке взобраться на мокрую балку пристани, которая была над водой на пол-аршина. Оба раза я терял сознание и тонул, но был извлекаем из воды взрослыми купальщиками. Но эти случаи не отбили охоту к купанию, и я научился плавать как рыба.

Умение хорошо плавать помогло мне однажды спасти моего брата Сергея. Летом 1877 года, то есть когда мне было девять лет, я пошел купаться в купальню вместе с матерью и сестрой. Мой младший брат Сергей, которому было тогда три года, находился в купальне под присмотром няни.

Я уже вышел из воды и начал одеваться, когда няня начала кричать. Я сначала не понял, в чем дело, но затем увидел, что мой брат лежит на дне купальни и его голова просунулась через боковые стойки, поддерживавшие деревянный пол бассейна купальни. Оказалось, что няня недосмотрела, и он, играя, свалился в воду.

Мать растерялась и не знала, что делать. Я, как был в белье, бросился в воду, нырнул, освободил голову брата и вытащил его из воды. Брат наглотался воды, но его сейчас же привели в чувство, и все ограничилось рвотами, ревом и прошло благополучно. Я, конечно, оказался героем и, к величайшему моему удовольствию, был признан родителями хорошим пловцом и получил официальное разрешение купаться со своими друзьями без присмотра взрослых.

Вскоре после этого случая я чуть было не погубил моего брата Сергея. Мать уехала к отцу в Ливадию, а дома гувернантка-швейцарка и няня потеряли всякую власть над нами, детьми. Я как-то пригласил ко мне несколько моих сверстников, и мы устроили во дворе ряд игр. Главная из них, конечно, была игра в разбойников. Мы забрались на сеновал, затащили туда брата Сергея.

Только начали играть, как раздался зычный голос няни, разыскивавшей своего воспитанника. Мы немедленно через отверстие, в которое подавалось сено лошадям, спустились по имевшейся узкой лестнице в конюшню. На сеновале оставался один трехлетний Сергей. Кто-то ему крикнул: «Полезай за нами». Сергей, конечно, послушался, но сорвался и полетел вниз. В результате тяжелый перелом ноги, а мне, после возвращения вызванной из Ливадии матери, – жестокая нахлобучка…

Помню, и я пострадал два раза: один раз моя сестра Леля, с которой я из-за чего-то поссорился на площадке лестницы, меня толкнула, и я, упав навзничь, пересчитал головой все ступени лестницы. Как я остался жив – одному Господу известно, но болел после этого долго. Другой раз вывалился навзничь из окна первого этажа и раскроил себе кожу на голове. Кровотечение из раны было настолько сильное, что родителей своих напугал сильно.