Текст книги "Хруп. Воспоминания крысы-натуралиста"

Автор книги: Александр Ященко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

Стояла тихая ночь. Под тем же темным, искрящимся от звезд шатром, что был надо мной в море, расстилалась однообразная, унылая, неподвижная, холмистая площадь, уходившая вдаль. И, кроме меня, ни одной живой души, ни одной былинки…

В море было, по крайней мере, его движение и три немых спутника моих: ящики и бочонок. Здесь же не было ни единого звука, ни единого движения и тихо, тихо, до безотрадности тихо!..

Холод ночи придал мне бодрости, в которой я отчаялась, и я вновь поплелась вперед по песчаным холмам, оставляя за собой следы, заметаемые песком. Удивительное дело: никакого страха я положительно не чувствовала, и желание добраться до питья, вероятно, изгнало из меня все другие ощущения. Упершись взглядом мерцавшую вдали звездочку, я шла прямо на нее и даже мало обращала внимания на то, что звездочка поднималась все выше и выше.

Но это была, наверное, моя счастливая звездочка, так как она привела меня и к воде, и к пище, и к крову.

Как ни бодряще действовала на меня ночь, но отдохнувшие ноги мои не были все же ограждены от усталости, и я вновь начала утомляться и притом быстро. Поспешно сбегая, почти скатываясь с высокого холма, я только с большим усилием могла взбираться на соседний, правда, еще более высокий. Его почерневшая от безлунной ночи вершина казалась недосягаемой, тем более, что бок его был обыкновенно обрывист. Песок выскальзывал из-под моих лапок, и, сделав два скачка, я иногда на один опять спускалась вниз. С большим трудом, но все же я одолела это восхождение и, забравшись на гребень, присела на секунду отдохнуть перед новым спуском.

Так пробиралась я вперед, пока не забралась на один холм, показавшийся мне самым высоким.

Мой взор, упорно направленный было на звездочку, невольно скользнул по холмам, чтобы на минуту глянуть в открывшуюся новую ложбину. И вдруг передо мной промелькнуло что-то новое, непохожее ни на звездное небо, ни на черные холмы песков!

Это новое были красненькие огоньки, кучками и порознь сверкавшие вдали за ближайшими холмами, оказавшимися ниже того, на который я забралась. За этими огнями мой, хоть усталый, но зоркий глаз увидел нечто, напоминавшее отдаленное озеро, а на нем ясные черточки мачт.

Этого уже было достаточно, чтобы я воспрянула духом и мигом скатилась с своего холма. Увы! Воспрянувший дух не придал мне сил, и я немощно полезла на преградивший мне дорогу новый холм.

С ужасными усилиями я взобралась на него: ведь, это было вопросом всего моего существования! Я видела воду и суда. Если это так, то я найду все, что мне нужно.

С тревожным ожиданием глянула я с вершины нового холма и радостно увидела огоньки и черточки. Я снова скатилась вниз с тем, чтобы вновь чуть не ползком добраться до преграждавших мне дорогу вершин.

Впрочем, буду описывать короче, так как все равно в воспоминаниях не переиспытаешь того, что я испытала в действительности. Я вынуждена была предоставлять себе хотя бы временный отдых, и каждый новый холм при восхождении отнимал у меня, кроме сил, и много времени. Силы я кое-как восстанавливала, отлеживаясь чуть не часами на дне ложбин, времени же восполнить я не могла. Но все же страшно медленно, и быстро только на спусках, я приплелась-таки… не к огонькам, которые были еще подальше, а к каким-то темным деревянным строениям. Мне было не до расследования их значения, и я, изнеможденная до крайности, поспешила залезть, как могла, в ближайшую щель между досками. Найдя защищенный приют, я уже потеряла всякое сознание и. заснула… нет…, а впала в какое-то оцепенение, тяжелое, похожее на смерть.

То солнце, которое чуть не испекло меня в песках, оказалось моим благодетелем на другой же день. В широкую щель моего убежища оно ударило своими утренними лучами и мигом пробудило меня от сна-кошмара, Я кое-как оправила свои ноги и оглянулась.

Я сидела или лежала, как хотите, под каким-то деревянным зданием. Пол его был выше меня, но подполья не было, а просто внизу оно было огорожено досками. Сквозь щели этой весьма неплотной загородки я в лучах утреннего солнца увидела море с людскими судами и лодками, а на берегу – ряд деревянных строений, среди которых были настоящие дома, правда, невысокие.

Неподалеку стояли рядами те самые строения на колесах, которые я все еще называла хлевами. У некоторых, впрочем, не было никакой постройки; это были просто полы с колесами. На них помещались огромные чаны.

Всюду сновали люди. Слышался говор, свист и шипенье. С любопытством, хотя и усталая, я смотрела на эту радостную для меня картину людского жилья и мало-помалу перевела свои мысли на необходимость позаботиться, наконец, и о том, что было для меня самым важным: у меня жгло и во рту, и в желудке. Может быть, от этой жгучей потребности освежить внутренность моего тела моя внимательность обострилась до крайности, и я не пропустила ни одного явления, которое могло бы быть мною пропущено при других обстоятельствах.

Я увидела, как к одному из вышеназванных чанов подошел человек и помыл руки, подержав их под чаном. Очевидно, в чане была вода, хоть и мало, так как я видела, что человек не был доволен ее количеством: он затряс головой и отошел, чтобы проделать те же действия руками под другими чанами.

Но того, чего было мало человеку, было, может быть, слишком достаточно истощенной крысе, и я, недолго думая, собралась в путь… к благодетельному чану.

Я собрала свои силы, которых после живительного сна у меня оказалось достаточно. Лавируя между ящиками, какими-то огромными пучками белой рваной ваты и другими предметами, я добралась до телеги с чаном. У меня хватило уменья и силы влезть по колесу на какую-то нижнюю доску, с нее, чуть не вися, перебраться на огромную цепь, с цепи – на большой крюк, а с крюка – на помост с чаном. На мое счастье, никого из людей поблизости не было, хотя наступил день. Чан был, действительно, с водой, и она слабо сочилась у дна из того места, где было нечто вроде крана. Я побежала к живительной влаге и пила, пила, пила без конца…

Вдруг невдалеке послышались человеческие голоса. Я бросилась назад, ища прикрытия. На счастье на той же платформе у чана лежала тряпка, вся пропитанная каким-то маслом. Я мигом зарылась в ней: у платформы шли два мальчика и, шаля, постукивали по самому борту. Не скройся я вовремя, они, наверное, заметили бы меня, так как даже остановились у чана:

– Ну-ка, Боря, угадай: что за штука этот чан? – спросил один из них.

– Это вода для паровоза, – отвечал другой.

– А вот и нет! Вода для паровоза в другом: он отдельно стоит и к нему паровозы подъезжают. А это, братец ты мой, вода для питья. Ее сюда привозят из тех мест, где есть хорошая, пресная вода. А здесь уже разбирают, кому нужно. Ведь воду-то морскую нельзя пить, а здесь другой нет.

– А опреснитель-то зачем? Ведь ее же вон в эдакой машине опресняют?

– Да! Одного опреснителя все равно не хватит. Для чего же здесь и «водяные поезда» существуют?

– Это какие такие водяные поезда?

– А вот поезд, вместо вагонов, все такие платформы с чанами везет, а воду в чанах по местам, где ее нет, развозит.

– А разве есть места, где ее нет?

– Эво, что сказал! Вот поедешь дальше, сам узнаешь, какие места здесь бывают. Да вот гляди: видишь эти огромные холмы песку, что подступают к морю и тут и там за селеньем. Это «барханы» по-здешнему, а по-нашему, школьному, дюны. Отсюда вон в ту сторону, да и сюда вот, они идут на несколько десятков верст, и на них, братец, то есть ни капельки воды нет, а потому – ни куста, ни травочки. Туда никто летом и не ходит: опасно! Заблудишься, – и пиши пропало. Только весной ничего, когда на них трава растет, да лужи от снега стоят.

– Как же вы здесь живете?

– Да так и живем, если папина служба велит. Нам морем все сюда привозят, что нужно, а воду и еще там чего здешнего – поездами оттуда, где, кроме песку, есть и вода, и зелень, и звери, и птица всякая. Ну, да вот поедешь, – сам увидишь.

– А ты к нам приезжай! Тебе ведь здесь скучно.

– Если папа пустит, приеду, а только я пока не скучаю. Здесь тоже есть кое-что интересное. Ну, да пойдем! Чего мы здесь стоим у чана-то, – и он, постучав почему-то палкой о чан, добавил:

– Пустой! За водой, значит, поедет: воды только что крысе испить и то, поди, не хватит…

– Кто это здесь тряпку оставил? – вдруг спросил он и потрогал ее палкой.

– Должно быть, машинист, либо смазчик забыли. Да в ней что-то завернуто! – И он начал тыкать в меня палкой.

Я обмерла и не знала, что делать. Вдруг послышался вдалеке чей-то женский голос:

– Мальчики! Дети, идите домой!

И оба собеседника, оставив меня в покое, вприпрыжку побежали прочь от платформы, судя по звуку шагов.

У меня отлегло от сердца. Но выбраться из-под тряпки все-таки не пришлось, так как возле вагонов – теперь только я узнала это название – стали ходить новые люди, и показываться наружу было опасно. Нечего делать, – приходилось ждать удобного момента, сидя под масляной тряпкой, и, чтобы с пользой употребить это время, я начала обстоятельно обсуждать все только что слышанное. Хотя, обладая необыкновенной для крысы памятью, я помнила весь разговор от слова до слова, но самыми важными для меня сведениями были только некоторые. Именно – я сразу поняла, что, хотя жизнь в этих местах и вполне доступна крысе, но все же место, куда возят воду и еще что-то пароходами и вагонами, не может быть привлекательным для постоянной жизни. Уразумела я также, что мой чан отправится скоро в дорогу за водой. Относительно прошлого мне стало ясно, что я избавилась от страшной опасности заблудиться и погибнуть среди страшных песчаных холмов, прозванных здесь «барханами». Все эти мысли легко входили в голову, освеженную утолением жажды, но желудок мой настоятельно требовал и более существенного подкрепления, и, признаться, это мешало мне несколько сосредоточить свои мысли на одних рассуждениях. Вдруг в голове моей мелькнула как-то сама собой пречудесная мысль, на которую, вероятно, натолкнул меня никто иной, как мой освеженный нос. Под давлением общего страха от близости беседовавших мальчиков мое обоняние, вероятно, тоже забыло служить свою службу, но, когда опасность миновала, оно немедленно вступило в должность, как говорят люди, и я распознала аромат, если и не совсем питательного вещества, то все же с голодухи съедобного. Тряпка, под которой я лежала, очевидно, служила своему хозяину очень долго и насквозь была пропитана, кроме каких-то незнакомых мне масел, еще и настоящим мясным жиром. Мне нечего было вдумываться, какого животного был этот жир. Пошарив в тряпице, я нанюхала место, пахнувшее им посильнее, и принялась осторожно выгрызать рыхлую ткань. Конечно, это нельзя было назвать даже приблизительным завтраком, но все же я успокоила, как могла, мой огорченный продолжительным голодом желудок. Короче – я на время примирилась этой более, чем скромной, едой и скоро превратила тряпку в такой вид, что ее хозяин, наверное, отказался бы от дальнейшего пользования ею. Нужно отдать справедливость: я ловко действовала под своим покрывалом, ни на секунду не обнаруживая своего присутствия!

Во время такой оригинальной трапезы случилось обстоятельство, решившее мою судьбу помимо моих рассуждений. Поезд – я и это слово теперь знала – тронулся, и я начала новое неожиданное путешествие. Конечно, я могла, улучив момент, спрыгнуть на землю, но, вспомнив слова мальчика о том, что поезд должен ехать в места, обильные водой и другими прелестями жизни, я не отказалась от новой дороги.

Я не буду описывать обстоятельств, сопровождавших ее, так как они напоминали время, когда я странствовала со своими мычавшими соседками, и, скажу кратко, что, будучи единственной пассажиркой на платформе с чаном, я чувствовала себя покойной и вскоре принялась даже за свое любимое занятие – обозрение мест, которые проезжала.

Вначале это были знакомые, но уже более не опасные для меня высокие песчаные барханы. Путь лежал словно в огромной канаве среди песчаных насыпей. То и дело мы проезжали мимо каких-то смуглых людей с ослепительно белыми зубами, одетых в рваную одежду и стоявших у дороги с метлами. Песок и эти люди – вот был весь невеселый вид вначале. Но потом холмы сделались пониже, на них замелькало какое-то подобие растительности, впрочем, вид был все тот же унылый и безжизненный. Бродя по платформе, я несколько раз подбиралась к чану и пила капли воды, которые помогали мне бороться с жарой полуденного солнца. Вскоре по одну сторону дороги местность выровнялась и превратилась в далекую равнину, очевидно сухую, по которой кое-где торчали такие же сухие былинки. За этой равниной вдали потянулись какие-то горы.

В одном месте я вдруг приобрела неприятных соседей. Поезд зачем-то остановился среди дороги, и на мою платформу взгромоздились три странных человека в длинных одеждах, напоминавших халат моего первого хозяина. Перепуганная, я вновь забилась под спасительную тряпку. Однако люди меня не заметили и, забравшись на площадку, уселись чинно рядком, поджав под себя ноги. Это были такие же смуглые люди, как и встреченные мною на пути у песков, только вместо круглых высоких и гладких шапок на головах двух были надеты огромные шапки из овечьей шкуры, а у одного намотано какое-то пестрое полотенце. Каждый из них вскоре порылся в имевшемся у него мешке, и, вытащив оттуда что-то съедобное, принялся заниматься тем, что я недавно проделывала со своей тряпкой. Мешки свои они бросили прямо к чану возле моей тряпки.

Если бы не величавое спокойствие лиц моих троих спутников, я бы умерла от страху, имея таких соседей, но, понимая уже выражение лиц, я прочла в них одно только успокоительное.

– Все обстоит благополучно. А коли так, то никто не мешает нам и поесть, – говорили их лица, и, конечно, в этом не было для меня ничего страшного.

Поев, они заговорили, но… на совсем непонятном для меня языке. Еще один удар для моих знаний, хотя я уже была готова встречать такие разочарования. Я могла понимать моих соседей только по выражению их лиц и этого было пока довольно. Изучать что-либо более – было тогда неуместно.

Во время беседы один из спутников, тот, который был с полотенцем на голове, кивнул головой на мою тряпку, и я, сразу догадалась, что речь идет о ней. Положение стало вдруг критическим. Рисковать я не могла и, прочтя во взгляде другого туземца любопытство, мигом перебралась на время в один из брошенных возле мешков. Моя тряпка почти в то же мгновение очутилась в руках любопытного, завертевшего ее в своих мозолистых пальцах. Он передал ее соседу, сосед другому, а тот, поворочав моим, так сказать, гнездом, кинул тряпку на самый край платформы, куда пробираться было для меня равносильно риску быть непременно замеченной. Таким образом, я неожиданно вынуждена была поселиться в мешке, который, не сейчас, так вскоре, должен был очутиться на спине одной из этих удивительных фигур. Положение более чем незавидное, но… в таких ли я еще не была за время моей протекшей жизни! Сидеть не шелохнувшись, вот все, что мне оставалось, и я проделывала это с искусством, соперничавшим со спокойствием металлических фигурок, стоявших когда-то на столе моего первого хозяина.

Где-то ты, добрый человек? Где твои милые девочки? Думаете ли вы о вашем любимом Хрупе, покинувшем вас ради превратностей путешествия по свету. А, может быть, вы уже обзавелись другим другом? Нет, этого не может быть: второй такой крысы я не допускаю на свете. Может быть, в вашей клетке и сидит новое существо, ручное и смирное, забавляющее вас своей подвижной мордочкой и умывающейся фигуркой, но в вашем новом приятеле, если он есть, не может сидеть такой же точащий его червь знания, какой в былое время сидел во мне, да и теперь еще сидит. Это мое преимущество, и, пока я жива, я никому не уступлю право на звание ученейшей из крыс…

Старуха, пишущая эти воспоминания, и поныне хранит эту думку, только… она мало успокаивает ее старость. Ведь с ее смертью все исчезнет, как дым, и поверит ли кто-либо тому, что пишется здесь? Да и прочтет ли кто?

Но прочь, прочь тяжелые мысли, старый Хруп! Сначала кончай свое повествование, а затем уже предавайся, какому хочешь, унынию. Молодей, Хруп, и возвращайся к прерванному рассказу.

XXI

На спине человека. – В хижине туземца. – На разведку! – Стрела-змея. – Озеро и его обитатели. – Ужасное зрелище. – Мысли о врагах. – Возвращение.

Итак, я сидела в мешке, полная одной мыслью: как выпутаться из новой беды? Поезд пошел медленнее, точно подходя к месту своей остановки, и я начала приготовляться, при случае, удрать куда-нибудь из мешка прежде, чем соседи будут слезать. Но я не успела еще как следует пораскинуть умом, как вдруг очутилась на спине спутника, по соседству с его потной шеей и высокой бараньей шапкой. Мешок оказался двойной и я даже услышала его название: «хуржун». Другая половина его, которая была тоже чем-то нагружена, свесилась на грудь туземца. Я должна была еще благодарить судьбу за то, что она не загнала меня именно в ту половину с более опасным соседством бороды и мускулистых рук туземца.

Все три приятеля, не дождавшись остановки, поскакали с платформы и, перекувырнувшись несколько раз на мягком песке, встали, улыбаясь и отряхиваясь. И ушиб же меня при этом мой незваный носильщик! Если бы я была не из крысиной породы, то не поздоровилось бы мне от этого ужасного кувыркания, во время которого туземец давил меня всей тяжестью своей широкой спины. Но… ничего! Помяло немного, но тут же я и оправилась. Слетевшая было моя соседка, высокая шапка, была водружена хозяином вновь на место. Сквозь прозрачную ткань хуржуна я увидела уходящий поезд, а несколько сбоку вдали какую-то ложбину, поросшую травой.

Мои спутники, залопотав какой-то скороговоркой, двинулись вниз по откосу, вдоль травянистой ложбины.

Положительно нет предела разнообразию способам путешествия, но все же я никак не ожидала совершать его на спине незнакомого человека! Должна сказать что я, хоть и не сочла это очень неудобным, но повторить этого бы не решилась.

Все трое, изредка перекидываясь словечками, вскоре пришли к какой-то желтой, как будто глиняной постройке, без крыши, около которой мой носильщик остановился, а оба другие, простившись, ушли дальше Оставшийся скинул мешок и, взойдя в какую-то дверь, закрывавшуюся грязным пологом, кинул его в темный угол, причем снова порядком-таки ушиб меня об стену. Но я была готова ушибаться еще несколько раз, только бы покинуть свой опасный экипаж.

Хозяин странного жилища пошарил что-то в комнате и тоже вышел. Я могла уже действовать самостоятельно и, конечно, первым долгом, вылезла из мешка.

В комнате не было окон, и свет падал только в дверь. Утвари не было почти никакой. Валялась какая-то соломенная или камышовая подстилка с грязной одеждой, сбившейся на бок, стоял медный кувшин с ручкой, какой-то огромный сушеный плод с трубкой, торчавшей из него, и тут же в углу, прислоненная к стене, стояла какая-то палка с рогульками, похожая на те палки, из которых в степи встречаемые мною люди убивали всякую болотную и водяную птицу. Стояло и лежало еще что-то, но мне прямо надоело смотреть на эту убогую обстановку, тем более, что я попала сюда совсем не добровольно и притом все же… несытая. Может быть, это главным образом и остановило мои расследования, так как во второй половине хуржуна я учуяла настоящее съедобное. Это был сухой особенный хлеб и какие-то плоды. Прежде всего – пищи телесной, а потом уже пищи для души и мысли, решила я, и тут же занялась без укоров совести обворовыванием моего неожиданного хозяина. Впрочем, запас хлеба у него был большой, и я, как разумная крыса, не испортила всего запаса: поела только с краю одного большого куска.

Вот при каких условиях пришлось мне восстановить те силы, которые я затратила при переходе через ужасные приморские барханы!

Поев, я выбралась из хижины. Хозяин ее куда-то ушел. Почувствовав жажду, я начала искать воды, но ее нигде не было.

Бегая около стены, я наткнулась на сосуд из глины (что-то вроде графина); нижняя часть его была на ощупь влажной. Я вскочила повыше и, схватив за горлышко, кувырнулась вместе с ним и пригнула его к земле. Оно оказалось заткнутым тряпкой, которую я, разумеется, легко вытащила. Маленькая струйка прохладной влаги тотчас же полилась из сосуда, и я жадно напилась. К стыду своему, должна сознаться, что я, напившись, не заткнула кувшина, и воды вылилось столько, сколько позволяло наклонившееся горлышко. Проходя мимо столба небольшого навеса перед входом в хижину, я увидала другой такой же сосуд, привешенный к столбу на самом солнцепеке. По потемневшему цвету глины, я решила, что в нем есть вода, почему тотчас же обвинила хозяина в неразумии.

Помилуйте: вешать на здешнее солнце такую живительную влагу!

Только впоследствии я узнала, что от этого вода в сосуде становится только холоднее. Тут, оказывается, действует какое-то охлаждающее испарение. Мой крысиный ум, впрочем, никогда этого понять не мог.

Хижина, в которую меня загнала судьба, была вблизи густой камышовой растительности с редкими, но все же развесистыми кустами там и сям. Утолив жажду тела, я решила, что пришла пора утолять жажду знаний. Если здесь есть живущие люди, есть растения, значит, где-нибудь есть и вода, должны быть животные и, конечно, должны быть… мои родственницы, крысы.

Я столько времени не жила настоящей свободной жизнью, что во мне было вполне понятно то чувство, которое меня охватило.

Не могли же меня удовлетворить одни наблюдения над морскими тюленями. Земля мне была роднее.

Хруп отправляется на экскурсию! Хруп, поевший, оправившийся, а потому вновь полный энергии и во всеоружии своих знаний!.. Пойдем за ним.

Пробежав несколько шагов по песку, поросшему редкой травой, я добралась до густой растительности, в которую упирались эти песчаные места. Почва стала чернеть, и там, где росла высокая трава и кусты, казалось, песку было гораздо меньше. Однако, добежав до заросли, я задумалась: доверяться ли вновь слепому року, углубляясь в неведомую чащу? Правда, до сих пор я как-то выбиралась изо всяких бед, но… кто может предвидеть будущее! Раздумывая так, я в нерешительности расхаживала около зарослей, поглядывая изредка, как на маяк, на покинутую мной странную хижину. Я более склонялась пользоваться ей как временным жилищем и пугалась мысли потерять к ней обратный путь. Но моим сомнениям не пришлось долго длиться, так как скоро появился соблазн, который быстро решил дело. Среди густой заросли я высмотрела поодаль хорошую тропинку. Кто ее протоптал: люди или звери, – пока меня это не интересовало. Весело, вприпрыжку помчалась я к путеводной тропе: по ней я могла всегда, в случае чего, вернуться обратно к воде и пище. Тропинка оказалась очень широкой для такого маленького зверька, как я. Следуя ее направлению, я бежала между двумя стенами камыша, росшего в сухой почве и когда присмотрелась, то увидела, что и самая растительность не отличалась свежестью. Очевидно, солнце уже кое-что сделало и здесь. Однако моих знаний и опытности было достаточно, чтобы не допускать мысли о произрастании такой густой растительности без присутствия значительного количества влаги, и я не сомневалась, что впереди найду более свежие растения и питающие их запасы воды. Мое предположение увенчалось успехом, и я действительно выбежала на берег какого-то озерка.

Но что это было за озерко! Берег был настолько вязок, что я почти не могла добраться до воды, не проваливаясь по брюшко в жидкую грязь, притом же озерко было очень маленькое, а вода в нем, увы, настолько солона, что я принуждена была сильно отфыркаться после первой же попытки напиться. Однако это не мешало озеру быть заселенным. По крайней мере я увидела несколько голенастых птиц, расхаживавших, нисколько не увязая по тине. На той стороне стояла на одной ноге небольшая цапля, отличавшаяся от цаплей моей родины ярко-белым цветом и косматым ожерельем.

Это привело меня к мысли, что в воде или в тине живут какие-нибудь мелкие твари вроде различных плавунцов, червей и прочей водяной мелочи.

Жадным взором искала я присутствия какого-либо четвероногого существа, но о них и помину не было. Я не находила и следов присутствия здесь хотя бы водяной крысы. И все-таки я старалась уверить себя в их присутствии здесь. Ведь крысы живут всюду, где есть человек, а я только что пришла из человеческого жилья! Нужно иметь только поболее терпенья.

Но увы! Я бродила по берегу, забиралась осторожно в чащу, обыскивала около каждого кустика, но не встретила ни малейшего признака четвероногих творений. Не помню, сколько времени я странствовала в этой научной экскурсии, но только что-то очень долго. Почувствовав приступы голода и страдая от жары, я разыскала свою тропу и вернулась в хижину туземца.

Он еще не приходил, и я без помехи закусила и напилась из его запаса, после чего, выбрав уголок потемнее, прикорнула вздремнуть под куском старой брошенной камышевой настилки. Я была разбужена приходом хозяина.

Войдя внутрь, этот человек подошел к хуржуну и что-то из него вытащил. На лице его я прочла изумление, когда под руку ему попался закусанный мной хлеб. Впрочем, этим изумлением он и ограничился, вероятно, найдя какое-нибудь подходящее объяснение пропажи части своего запаса. Срезав закусанную часть, туземец принялся спокойно есть остальной кусок.

Гораздо более он был огорчен, увидя опрокинутый сосуд с водой. Вытерев горлышко, он напился и тщательно закупорил вновь сосуд тряпкой, после чего подвесил его высоко на какой-то крюк. Покончив с едой и питьем, он взял сухой плод, в котором я тоже услышала бульканье воды, и что-то зажег около верхнего его отверстия. После этого он вставил в рот трубку от сосуда и начал пускать клубы синеватого дыма.

Очевидно, это было ничто иное, как курение, которым занимались многие из виденных мной людей; они только не пользовались для этого таким удивительным сосудом. Курение доставляло туземцу, по-видимому, больше удовольствия, чем еда и питье. Наконец, это занятие тоже окончилось, и туземец разлегся на подстилке у самого входа в жилище. Это мне было неприятно, так как он преграждал мне выход, и я была некоторым образом взаперти. Впрочем, я и сама не рассчитывала повторять своей прогулки ранее захода солнца.

Вскоре, однако, туземец так засопел своим носом, что я не сомневалась в его крепком сне.

Я тоже последовала его примеру и сладко заснула…

Проснувшись, я услышала все тот же богатырский храп. Я тихонько выбралась вон, пробежав мимо ног и сухой, мускулистой руки туземца.

На землю спустилась уже ночь, а на небе выплывала крупная и яркая луна.

Я отправилась по прежней тропинке к озеру, лизнув предварительно несколько капель воды с того мета, где стоял прежде сосуд и где каким-то образом сохранилась маленькая лужица; впрочем, она была защищена днем от палящих лучей солнца тенью от навеса у входа. Мое первое вступление на тропу сопровождалось легким испугом: через дорогу стрелой пронеслось какое-то длинное существо, имевшее полное сходство со змеей. Меня удивила только необычайная тонкость тела сравнительно с длиной. Впоследствии я узнала, что это была действительно змея, которую туземцы звали «ок-илян», а люди, говорившие на понятном мне языке, – стрелой-змеей. Я даже раз видела, как такая змея охотилась, и очень удачно, за маленькими ящерками и насекомыми.

Встретив впервые такое быстрое пресмыкающееся, я было раздумала идти далее, но потом любознательность взяла верх над страхом, и я осторожно пустилась в дальнейший путь и вскоре вышла к озеру.

Птичья жизнь на нем не только не прерывалась, но я даже увидела новых пришельцев. Это были высокие длинноногие птицы. Их здесь было, впрочем, меньше, чем других. Пока я смотрела на тех, которые бродили по озеру, погрузив чуть не до колена свои ноги, на озеро село еще несколько этих удивительных птиц. Они винтообразно спускались сверху и, садясь, словно отряхивались. Некоторые, побродив, останавливались и, как-то удивительно изогнув свою шею, запрятывали голову на спину под крыло. Тогда они становились настоящими истуканами. Те, которые опускались, на лету издавали не то карканье, не то гусиное гоготанье, но, усевшись, издавали эти звуки уже гораздо реже.

Пока я разглядывала этих диковинных птиц с их еще более диковинными, изогнутыми клювами, в камышах вдруг раздался сильный шум и треск, перепугавший меня насмерть. Я притаилась у какой-то кочки и увидела, как из чащи вскочили три больших свиньи дикого вида и тотчас же залезли в самую грязь соленого озера. Впереди шел крупный кабан с ярко сверкавшими при луне четырьмя поднятыми вверх клыками.

– Вот и прекрасно, – прохрюкал передний на языке, мне знакомом еще по скотному двору.

– Расположимся здесь, а потом опять в камыши, он погрузился еще глубже в грязь.

Странно, что птичье населенье нисколько свиней не испугалось, и только некоторые птицы уступили им свое место, отлетев немного в сторону. Такую доверчивость одних животных к другим, не причиняющим им никакого зла, я замечала и раньше в своем лесу и в степи, но меня удивило, что птицы не испугались даже того шума и треска, которые предшествовали появлению кабанов. Впрочем, я должна прибавить, что одна из длинноногих птиц, стоявшая на одном месте с поднятой головой, прислушиваясь к этому шуму, издала негромко звук «крак». Я даже заключила из этого, что птица исполняла обязанности сторожа и, вероятно, в эту минуту этот крик ее значил:

– Ничего опасного! Оставайтесь на месте…

Но воображаю, как всполошились бы все эти пернатые господа, если бы появился какой-нибудь крылатый хищник или большая кошка, вроде тех, которых я видела в зверинце!

Около озера я провела с час, но так как за это время ничего не изменилось в мирной жизни гостей озера, то я решила продолжать свою экскурсию далее. Следуя открытым местом, лежавшим около озера, я заметила, что общий характер местности напоминал собой положительно степную речку, только… без воды. Озеро являлось точно лужей от скрывшейся куда-то речки. А что она была, об этом я сужу по берегам: один был обрывистый и невысокий, другой, противоположный – пологий.

Обрывчики, когда-то подмытые водой, если судить по виду, и полоса растительности тянулись вдаль, сохраняя определенное направление. Вдоль таких обрывчиков я и пошла, держась на опушке окаймлявших исчезнувшую речку камышей и кустов. В кустах и зарослях слышался сдержанный шум, в котором мое ухо отличало не один только шелест ветра. Из этого я заключила, что и здесь царит таинственная ночная жизнь. Страх потерять свой путь для обратной дороги не позволял мне углубляться в чащу, да она и страшила меня непредвиденными опасностями.