Текст книги "Царство. 1951 – 1954"

Автор книги: Александр Струев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 44 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

После смерти Хозяина Берии не удалось заполучить премьерское кресло. Пропихнув на пост Маленкова – не стало легче. Негативное отношение Молотова, Кагановича и Ворошилова нарастало, Лаврентий Павлович кожей его чувствовал, а Маленков не мог дать им достойный отпор. Всю недоделанную компанию, безусловно, заводил себялюбивый наглец Молотов. Хотя Берия предусмотрительно вернул из мест заключения Полину Семеновну Жемчужину, которую как ни хотели угробить в далеком Костанае, оставил жить, но реабилитироваться перед Молотовым не получилось. И хотя Берия валил шишки на Иосифа, Молотов ему не верил, не мог простить лубянскому маршалу ни арест жены, ни подвешенное на волосок собственное положение. Точно знал Вячеслав Михайлович – на подхвате у вождя всех времен и народов стоял беспощадный лицемер и душегуб Лаврентий Берия.

– Молотов! – выдавил Лаврентий Павлович и, булькая пузырями, опустился под воду.

Маршал понимал, что на одном пространстве с Молотовым ему не ужиться, вернее, что одному из них точно не жить. В последнее время и председатель Совета министров, безропотный друг Маленков, сделался другим. В его глазах министр читал внутреннее несогласие, непокорность. С каждым днем Маленков набирал силу, а иезуит Молотов, как тень, ходил рядом. Просматривая тексты подслушанных разговоров, не делалось на душе спокойнее, хоть и не было в этих разговорах ни одного плохого слова в его адрес. Наоборот – хвалили, называли талантливым руководителем, дальновидным, лучшим другом, да что-то подсказывало неладное. Не доверяя зафиксированному на бумаге содержанию бесед, министр госбезопасности потребовал их магнитную запись. Прослушав пленку не раз и не два, а никак не меньше пяти, маршал насторожился – не с тем выражением разговаривали собеседники, не с той интонацией: «Слова вроде правильные, а кругом ложь!» Маленков с Молотовым наверняка знали, что их прослушивают. А теперь еще и Жуков выискался, он все ближе подбирался к министру Вооруженных Сил Булганину, с придыханием рапортовал Маленкову, поддакивал Хрущеву.

Берия больше часа лежал в ванной. Вода начала остывать, Лаврентий Павлович тонкой струйкой, чтобы не обожгло, стал добавлять горячую.

– Доигрались, друзья, доумничались! – с ненавистью шипел он.

Один Булганин и, может, Микоян были на его стороне, чего не скажешь о хитроумном Хрущеве, который, изображая глупое лицо, делал так, как ему заблагорассудится и явился одним из инициаторов возвращения с Урала опального Жукова. Лаврентий Павлович наконец разобрался в Хрущеве – прикидывается. Никита был знающий, работоспособный, и Берия планировал в будущем, когда займет пост председателя Совета министров, оставить его у себя первым заместителем, однако сейчас уже сомневался в целесообразности такого решения, понял, что не подходит ему этот двуличный мастак. Сегодня, когда зашел спор о судьбе Германии, он окончательно убедился в правильности своей оценки. С Анастасом Микояном можно легко обойтись без проныры Хрущева. Микоян не хуже понимал, что к чему, был дока в социалистической экономике. И Булганина стоило сохранить, вреда от него никакого, и выглядел Николай солидно. А вот Ворошилова, Молотова, Кагановича, Хрущева и, чего лукавить, недоделанного Маленкова – на свалку! Маленков особо раздражал лубянского маршала, а ведь ему он столько хорошего сделал! Взять хотя бы изгнание Егора в Ташкент, связанное с грубыми просчетами в авиационной промышленности, которую Маленков курировал по линии ЦК. Если бы не капал Лаврентий Павлович Сталину на мозги, что Маленков свой, преданный, а ошибки, у кого их не бывает, ошибок?! – давно бы умника схарчили, однако помиловали, простили. А теперь? Не прошло и трех месяцев, как Егор принял главный государственный пост – зазнался, невесть что о себе вообразил, начал взбрыкивать!

– В расход, всех в расход! – ворчал маршал.

Берия решил обвинить соратников в государственной измене, изобразить дело так, что они за три копейки продались империалистам, решили предать Священную революцию, учение Ленина – Сталина, и даже собрались возвращать врагу отвоеванную в кровопролитных боях Восточную Германию.

«Хороший ход, беспроигрышный! – ликовал Лаврентий Павлович. – Такое предательство народ не простит. За такое гнилую кучку на руках на кладбище вынесут! Арестую всю гоп-компанию в ближайшее воскресенье, выпущу на свободу Ваську Сталина, которого назначу командующим Военно-воздушными силами, и который с пеной у рта будет доказывать, что Маленков, Молотов, Хрущев и Ворошилов отравили его великого отца, а его, боевого генерала, упрятали за решетку. Собственно, от Васьки только это и требуется – орать и обличать. Пусть на каждом углу про отцовских убийц вопит, носится со своей футбольной командой и волочится за юбками, а фактически командовать воздушными силами будет верный человек, Главный маршал авиации Голованов».

По распоряжению Лаврентия Павловича заключенного Василия Сталина, осужденного Военной коллегией Верховного суда СССР на восемь лет лишения свободы, не этапировали во Владимирскую тюрьму, где ему предписывалось отбывать наказание, а задержали в Москве, в Бутырке. Сыну Сталина создали максимально комфортные условия с полноценным трехразовым питанием. Тюремное начальство навещало заключенного, передавало посылки от сестры и последней жены Капитолины Васильевой. Начальник тюрьмы между делом сообщил, что Лаврентий Павлович прикладывает максимальные усилия для освобождения Василия Иосифовича, но решение вопроса упирается исключительно в Молотова.

«Хорошо складывается, красиво! – облизнулся Берия. – А ещестоит к делу раскрытия злодейского заговора предателей и перерожденцев маршала Жукова присоединить. Вроде он тоже о преступном сговоре узнал и хотел уже действенные меры против недругов принять, да не успел, его, героя-освободителя, искушенные враги Советской власти остановили – подстроили аварию на выезде из Сосновки на Рублевское шоссе! Красочно этот эпизод в новостях преподнесем! Расскажем, что Жуков отчаянно сопротивлялся, выбрался из перевернутой машины, отстреливался, но, в конце концов, был врагами убит. Таким образом, от взбалмошного военачальника отделаемся», – прикидывал сценарий Лаврентий Павлович.

«Похороним Жукова со сталинскими почестями, город его именем назовем, при въезде на Красную площадь бронзовый памятник Георгию Победоносцу – прославленному русскому полководцу поставим, запечатлим в маршальской форме, сидящим на боевом коне! Точно так и сделаем, – размышлял Берия. – Злоумышленников заставим публично покаяться, признать содеянные грехи. И признают! – переворачиваясь на живот и погружаясь под воду, прикидывал министр государственной безопасности. – Это мы умеем – языки развязывать! Очную ставку организаторов с исполнителями диверсии против маршала Жукова публично проведем. Детали организации гнусного переворота Хрущев перед кинокамерой как на духу изложит. Когда губошлеп своими толстыми губами лопочет, хочется ему верить. А Молотов с Ворошиловым и Маленковым будут послушно кивать – да, мол, это мы сделали! Вот будет сенсация! – представлял постановку Лаврентий Павлович. – Ворошилова, учитывая его особые заслуги перед Родиной, Верховный Совет помилует, заменит смертную казнь десятилетним тюремным заключением, а потом, через годик-другой, и помрет незаметно забытый всеми старичок Ворошилов от сердечного приступа. Захватывающая история получится, прямо фильм художественный снимай! А я, приласкав сталинских детишек, воцарюсь на престоле!».

После нервозного заседания Президиума ЦК, где мусолили вопрос по Германии, и непродолжительного обеда с двуличными Хрущевым и Маленковым, Берия собрал в конспиративном особняке на Остоженке доверенных людей и дал секретные поручения. На подготовку операции отвел три дня. Круг посвященных был крайне мал. Чтобы избежать предательства, министр велел за каждым участником совещания установить слежку. Им категорически запретили появляться в здании Центрального Комитета и в Кремле. И, главное, – никакой самодеятельности – без команды сверху никто ничего не делает! Доверенных людей с хорошим литературным языком усадили составлять текст экстренного обращения правительства к народу, сочинять покаяния коварных врагов. Четыре специальных отряда, организованных министром госбезопасности для террористических целей еще в 1946 году, прибыли в Москву и ждали приказа.

– Вроде бы все продумал, ничего не упустил, – пробормотал Лаврентий Павлович, и стал выбираться из ванной.

На улице поднялся ветер. Слышалось, как по дому забегала прислуга, торопливо закрывая форточки.

– Зоя вот-вот родит, – укрывшись почти с головой верблюжьим одеялом, прошептал министр. – Как люблю ее, как люблю! Роди скорей, ласточка, порадуй папулю!

Лаврентий Павлович не хотел заводить новую семью, хотя желал жить с улыбчивой, ласковой, любвеобильной Зоей. Что с девкой делать? – он много думал над этим каверзным вопросом. Берия был мингрелом, но в Грузии жили и абхазы, и аджарцы, а они-то были мусульмане. «Может и мне заделаться мусульманином? – думал маршал. – У мусульман можно иметь несколько жен».

Но в социалистическом государстве действовал запрет на вероисповедания – сегодня даже малому ребенку было известно, что Бога нет. Любые религии преследовались и искоренялись. Товарищ Сталин с упорством воина уничтожал «религиозные пережитки», насаждая веру в советские идеалы, в большевистскую партию, в незыблемый социалистический строй, который, по мнению вождя, станет панацеей для человечества. Религии, утверждающие божественное присутствие, мешали Сталину властвовать. Взамен он дал коммунизм и настырно вбивал его в головы.

– Какой я, на хрен, мусульманин?! Я – коммунист, а значит, буду жить, как хочу и с кем хочу! – засыпая, пробормотал Лаврентий Павлович.

24 июня, среда

– Слышал, у Берии дочь родилась? – Хрущеву звонил Булганин.

– Да ты что! Когда?!

– Вчера вечером.

– А я сижу, и ничего не знаю!

– Он, хитрец, никому не говорил, что папой станет.

– Во как! Знал я, что Лаврентий к женскому полу неравнодушен, а чтобы так, с детишками, такого рыцарства предположить не мог! Надо его скорее поздравлять! – разволновался Никита Сергеевич.

– Мы уже поздравили – и я, и Маленков. Ворошилов готовится с целой речью выступить, в стихах, – уточнил Николай Александрович.

– Гляди, какие у нас люди – на все руки мастера, не то, что мы с тобой! Кто бы мог подумать, что боевой командир, товарищ Ворошилов, поэт?

– За него водитель рифмы строчит, а Клим только зачитывает с выражением, – хмыкнул Булганин.

– А я-то решил, еще один классик в поэзии объявился!

– Классиков, Никита Сергеевич, у нас без поэтов хватает. Ты давай, не тяни, звони Лаврентию, поздравляй.

– Обязательно, обязательно! Надо бы к нему поехать, цветы преподнести, как думаешь?

– Поезжай.

– Как ребенка назвали?

– Марта.

– Девочка, значит. А мать кто?

– Зоя Ланская.

– Что-то не слышал о ней, – промычал Никита Сергеевич.

– На прошлой неделе, за обедом у Кагановича, ее обсуждали, косточки Лаврентию мыли, – подсказал Булганин.

– Какой-то разговор был. Про студенток говорили, что он Дон Жуан, и что у него, что ни день – новая зазноба. Каганович еще возмущался. А про Ланскую Зою не припоминаю.

– Берия ее в прошлом году, на торжественном открытии магазина «Детский мир» приметил. Помнишь, когда с эскалатора вниз сошли, такая видная дивчина мороженым нас угощала, все улыбалась, глаза голубые! Подошла к Лаврентию Павловичу: «Попробуйте мороженого!» Я еще тогда ему подмигнул!

– Мороженое помню, а кто угощал – нет, – отозвался Никита Сергеевич. – В «Детском мире» отличное мороженое, они его сами делают. Шоколадное больно вкусное, но и сливочное – пальчики оближешь! Я тогда целых два ухватил – и сливочное, и шоколадное. С удовольствием оба слопал. Мороженое там в вафельных стаканчиках, – уточнил Хрущев. – Магазин тогда обошли и склады смотреть отправились, у них склады в подвале и гараж там, до мелочей все продумано! Я прям архитектора обнял.

– В подвал пошли, верно! – перебил Булганин. – А Лаврентий не пошел. Я сразу понял, к чему дело клонится. Стоит Лаврентий, как вкопанный, и глаз с нее не сводит! На открытие Центрального детского мира райкомовские всех симпатичных студенток собрали, чтобы вид у работниц был не бабский, а чтоб красотки по торговым залам расхаживали, и кроме смазливой внешности, язык был подвешен – вдруг спросят чего. Кому понравится, если начальству в ответ мычат? Мне не понравится! – заявил министр Вооруженных Сил. – Зойку с подругой, как самых видных, на мороженое определили. Я по заданию Лаврентия целое расследование провел, кто она, откуда.

– Значит, покушал товарищ Берия мороженого! – не удержался от саркастического восклицания Хрущев.

– Покушал, покушал! – хохотнул Булганин.

Никита Сергеевич держал трубку телефона двумя руками и от переполнявших эмоций время от времени прямо-таки душил ее.

– Память у тебя, Николай Александрович, замечательная, позавидовать можно. Я тот день, в таких подробностях на Страшном суде не вспомню, а ты – как по нотам, как по нотам! Только в одном напутал: открытие «Детского мира» не в прошлом, а в позапрошлом году состоялось.

– Ну, может! Сейчас это неважно. Главное, рыжуха-отличница нашего орла-беркута заарканила!

– Никогда бы не подумал, что Лаврентий может влюбиться!

– Я тоже не верил, а факт налицо! Она, стрекоза, голову Лаврентию вскружила. Поговаривают, что он всех своих баб разогнал, – вполголоса добавил Булганин.

– Чудеса!

– Это с нашим братом с возрастом случается. Чувства-с! – подытожил маршал.

– Со мной не случалось.

– Ты у нас кремень!

– Я не по этим делам, я семьянин.

– Я ж не спорю! – отозвался Николай Александрович. – Теперь, Никита, вот какой вопрос, – голос Булганина стал серьезным. – Маленков, как известие про товарища Берию получил, велел Ланской квартиру подобрать. По его поручению я тебе звоню. Остались у тебя приличные квартиры на Горького?

– В резерве должны стоять.

– Найдешь?

– Для такого дела, тем более для нашего товарища, подберем! – с ударением в трубку правительственной связи выговорил Никита Сергеевич. – Обязаны подобрать!

– И Маше моей что-нибудь подыщи! Я давно Машке квартиру обещал. У них, в Большом театре очередь на жилье бесконечная. Там или лауреатам дают, или заслуженным, или выжившим из ума маразматикам. А ей же не сто лет, балеринке моей, она у меня еще маленькая! Так что, выручай! – с сочувственными нотками в голосе попросил Булганин.

– Вот вы неугомонные! – воскликнул Никита Сергеевич, имея в виду Булганина и Берию. – Что ни день, у вас новая спутница!

– Нет, Никита, Машенька – это особый случай, ты с кем попало ее не путай!

– Я не путаю! Это вы с Лаврентием не запутайтесь!

– Не ругайся, Никита! Лучше квартиру Машке дай! – не унимался Булганин. – А не дашь, я обижусь!

– Да подыщу ей квартиру, успокойся!

– Спасибо, друг! – Николай Александрович знал, раз пообещал Никита Сергеевич, то обязательно сделает.

– Значит, дочка… – повторил Хрущев. – Радуется Лаврентий?

– На седьмом небе! В трубку пел, когда я позвонил.

– Надо ж, какая любовь! Все равно не верю, чтоб старый бес угомонился!

– Ну и мудак! – определил Булганин. – Близких Лаврентий завтра в ресторане «Прага» собирает. К семи велел подъезжать.

– А что дарить?

– Я детскую одежду дарю, ходунки и присыпку, чтобы раздражения у малышки на попке от расстройства кишечника не было. Этакое новшество заграничные педиатры выдумали. Из Вены военным самолетом летит! – похвастался Николай Александрович.

– А другие что дарят?

– Х… их знает!

– Понятно, – озадачился Хрущев. – Спасибо за информацию.

– Не за что.

– Ты с ребятами говорил?

– С ребятами?

– Про то, что в бане решали?

– Поговорил, поговорил!

– Не бузят?

– С нами ребята, – очень серьезным тоном ответил Булганин. – Повидаемся, расскажу. Ну, будь здоров!

– И тебе здоровья!

После разговора с Булганиным Никита Сергеевич набрал Фурцеву.

– Какие, Катя, у нас квартиры на Горького остались? Большие, – уточнил он. – Хватай список и лети ко мне!

Фурцева появилась через пару минут и протянула руководителю документ. Никита Сергеевич надел очки и стал внимательно изучать перечень квартир.

– Это все квартиры?

– Все, что на улице Горького.

– Маловато.

– Без вашей команды ни одна не ушла, – пожала плечами Фурцева.

– Та-а-к! Вот эта, номер двенадцать, сто сорок два метра, в доме шесть.

– Мы ее для маршала авиации Голованова держим, – доложила Екатерина Алексеевна. – Он уже и ремонт там сделал.

– Но ведь не отдали ее маршалу, документы не оформили?

– Документы не оформили, – подтвердила Екатерина Алексеевна.

– Значит, не его квартира! – заключил Никита Сергеевич. – Перетопчется Голованов. Ему другую квартиру подыщи, извинись. Можешь две соседние в одну объединить, чтобы не скандалил. Если так сделать, он согласится. В двух квартирах в квадратных метрах значительный выигрыш получится, а Голованову чем больше хоромы, тем лучше!

Фурцева понимающе кивнула. Хрущев перевернул страницу.

– Значит, Катя, эту квартиру – раз! – продолжал он. – И вот дом одиннадцать, квартира тридцать, сто три метра, три комнаты – это два. Эта, не занята? – поверх очков посмотрел начальник.

– Свободна.

– Ясненько. Значит, в ту, которая большая, сто сорок два метра, туда сама поезжай! – приказал Хрущев. – Порядок наведи, чтобы кругом опрятно было, в подъезде лишнее не отсвечивало. У дома пройдись, пусть дворники тротуар выметут. Мы, Катя, вероятно, с товарищем Берией туда подъедем. Понимаешь ответственность?

– Понимаю, Никита Сергеевич! Не беспокойтесь. Прямо сейчас побегу!

– Ордера чистые заготовь, надо в этот же день квартиру оформить, и в паспортный стол позвони, чтобы там документы на прописку ждали, чтобы никто без нашей команды никуда не утек, поняла?

– Поняла.

– Как мы приедем, Лаврентию Павловичу ордер вручишь. Данные я тебе продиктую.

– А вторую квартиру тоже ехать смотреть?

– Адрес второй квартиры адъютанту Булганина передашь. Булганин туда свою цацу из Большого театра поселит.

Квартира Берии понравилась, Голованов сделал там сногсшибательный ремонт.

– Дочкину комнату надо где посветлей устроить, чтобы солнышко чаще заглядывало. Для малышей после мамы солнышко самое важное! – заключил Лаврентий Павлович.

– Еще раз прими мои самые искренние поздравления! – прижимая руку к сердцу, проговорил Никита Сергеевич.

– А ты, Никита, у нас однолюб! – напоследок заметил Берия. – Может, это и лучше. А то мы с Булганиным между бабами разрываемся, уже и ни знаем, в какую сторону бежать!

– Вы известные спортсмены! – усмехнулся Хрущев.

– Спортсмены, говоришь? Ну, вроде того! – хмыкнул Берия. – Завтра к семи жду в «Праге», не опаздывай!

Никита Сергеевич вернулся на работу. Только сел за стол, как зазвонил телефон.

– Да что ж такое! – раздраженно воскликнул Хрущев, в этот день телефоны его замучили.

На трубке был Булганин.

– Только что, в районе города Хуадань, над Китаем, наш пассажирский самолет американцы сшибли. Он в Порт-Артур летел. Регулярный рейс. Все погибли – и пассажиры, и летчики. Детишки малые были. Ведь видели, гады, что гражданский летит, и расстреляли без жалости! – Николай Александрович тяжело дышал в трубку.

– Недавно и мы их грохнули, теперь мстят.

– Тогда военный самолет летел, а наш – пассажирский, мирный. Сорок два человека не стало.

– Гады!

– В печать давать будем?

– И в «Правду», и в «Известия», и в «Комсомолку» – всюду дадим! – гневно отозвался Хрущев. – Тебе, Коля, с американским послом встретиться надо, объясни ему, что пора бойню бессмысленную кончать. Хватит пакостить исподтишка!

– Я ему перед тобой звонил, послу гребаному! Отвечает, что ничего о случившемся не знает. Врет, подлец!

– Так ты ему объясни!

– Объяснял.

– И что?

– Доложу в госдепартамент, отвечает.

– Он не в госдепартамент, он президенту доложить обязан! – прорычал Хрущев. – Эйзенхауэр воевал, знает, что такое война и что такое смерть, знает, он понять должен! Тереби посла, Коля!

– Я ему слово в слово сказал! Прикидывается, что информацией не располагает. Государственная политика это, я так понимаю.

– Тогда, Николай, если американцы в наше воздушное пространство сунутся, бей их изо всех сил, бей, не жалей! Понял?! – лютовал Хрущев. – В газетах мы Америку позором заклеймим! Это же надо, гражданский самолет расстрелять! Чем люди-то виноваты?!

После разговора Никита Сергеевич долго не мог успокоиться. Кряхтя, выбрался из-за стола, стал расхаживать по кабинету. Хотел звонить Главному маршалу авиации Голованову, но передумал.

– Подонок! – процедил он и, подняв трубку правительственной связи, снова соединился с Булганиным.

– Голованов на Дальнем Востоке авиацией командует?

– Он.

– Значит, знал, что американцы по небу рыщут!

– Знал.

– Так не сиди, сложа руки, сопровождение гражданской авиации дай, истребители в воздух подними, перестрахуйся! А он вместо этого хоромы на Горького ремонтирует! Ремонтом, вот чем голова командующего воздушными армиями забита! На пенсию гони Голованова!

– Согласен. Только маршалы у нас на пенсию не уходят.

– Тогда академией заведовать отправь или в группу военных инспекторов, пусть в «Райской группе» ошивается. За произвол в небе надо отвечать! А то, б…дь, Главный маршал! Раньше Ваське Сталину зад вылизывал, и теперь казакует! Не жалей его, Николай, не жалей! Моя воля, я бы его, засранца, разжаловал!

– Кое-кто не поймет.

– Ну, кто, кто?!

– Ворошилов с Молотовым. Голованов с ними в десны целуется.

– Ты у нас министр Вооруженных Сил?! – гаркнул Хрущев.

– Я.

– Вот и командуй!

На столе Хрущева стояла фотография жены в окружении детишек: Илюши, Иришки, Рады, Сергея. Никита Сергеевич еле заметно улыбнулся и погладил фотографию пальцем.

– Мои вы, дорогие! Скучаете без папочки? А я тут, как проклятый, вкалываю, ругаюсь, ни себе, ни другим покоя не даю, а родных ни расцеловать, ни приголубить. Все борюсь, все сражаюсь! Господи помилуй!