Текст книги "Падает вверх"

Автор книги: Александр Полещук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Александр Лазаревич Полещук
Падает вверх

Вопрос: «Почему же обитатели иных миров не дадут нам о себе знать?»

Ответ: «Потому что человечество к этому еще не подготовлено… Когда же распростра нится просвещение, возвысится культурный уровень, тогда мы узнаем многое о жителях других планет. Пока довольно и того, что я вам сообщаю. Это необходимая предварительная прививка».

К. Э. Циолковский

РИСС БАНГ ВЕДЕТ ПЕРЕДАЧУ

Высоко над морем взметнулся, будто выплавленный из одного куска, зеленый и сверкающий корпус Лаборатории Межзвездной Связи – застывшая гигантская волна с белой пеной тентов на крыше. с блестящими пузырьками-окнами вдоль верхнего этажа. Там, наверху, располагались эмиссионные камеры, и каждый, кто хоть раз побывал в них, оставлял там часть себя: минута пребывания в камере обходилась в год жизни, двенадцать часов означали смерть… В нижнем этаже корпуса разместилась молекулярно-регистрационная установка, являвшаяся одновременно и библиотекой и электронно-вычислительным центром.

В тот день море было спокойно, и группа сотрудников лаборатории расположилась на отдых у нижних ступеней каменной лестницы, ведущей в корпус.

Напряженный рабочий день был позади, и сейчас не хотелось ни о чем думать, только смотреть на багровое солнце – диск его прочертила далекая темная тучка, а край уже касался смутной полоски, где море смыкалось с небосводом.

– Ана Чари закончил работу, – сказал один из сотрудников лаборатории, кивнув в сторону здания.

– Говорят, он сегодня вел передачу, – заметил другой, вглядываясь в темный силуэт человека, появившегося на верхней площадке лестницы.

– Нет, он только проверял физиологическую контактность нового генератора. После передачи Ана Чари уже не может без посторонней помощи сойти вниз. Возраст дает себя знать…

– Но он моложе многих из нас… – заметил третий, загорелый коренастый крепыш, и, размахнувшись, бросил камешек в море.

– На его счету семь планет, и, кроме того, он работал без гиперзвукового концентратора.

– Я до сих пор не представляю себе, как вообще могла происходить эмиссия, – пожал плечами тот, кто начал разговор. – Нет ли в этом случае самоиндукции?

Ана Чари подошел к отдыхающим и присел на песок возле ржавой лапы старого якоря.

– Новый объект, Ана? – спросил кто-то.

– Да, новый, – коротко ответил Ана Чари. – Я и сейчас под впечатлением увиденного…

– Вы сами им займетесь?

– Нет… У меня не хватит сил…

– Значит, кто-нибудь из нас?

– Нет…

– Тогда кто же?

– Рисс Банг.

– Но Рисс Банг ушел от нас.

– Он возвращается сегодня.

– В Институте Истории им были довольны.

– И все-таки он возвращается к нам… Пусть кто-нибудь из вас поднимется на берег. Он уже близко…

Крепыш перестал бросать камни и взбежал по узкой тропке на берег.

– Рисс идет! – закричал он оттуда. – Ребята, Рисс идет…

Рисс подошел к обрыву над морем и крикнул:

– Я вернулся! Слышите там, на берегу?

– Спускайся, Рисс! – ответили ему снизу, а с верхней площадки здания лаборатории, как эхо, прозвучало:

– Рисс Банг вернулся!

Ана Чари медленно поднялся на ноги и устало зашагал вдоль берега, а Рисс Банг быстро разделся и побежал, поднимая брызги, по мелководью.

– Он ничуть не изменился, – сказал крепыш. – А я рад, что он вернулся, и понимаю, почему Ана Чари так ждал его. И я ему завидую…

Солнце уже зашло. Голова Банга скрылась в волнах, только тихий плеск доносился до берега. Вот над корпусом зажглись огни, ярко освещая белоснежные тенты. Кто-то включил приемник, и над морем полились звуки задумчивой песни.

Рисс Банг вышел на берег и засмеялся, увидев поверх якорной лапы чье-то полотенце. Насухо вытер голову, мускулистые руки, быстро оделся.

– Эй, Рисс, – позвал Ана Чари. Он возвращался вдоль берега, но теперь шел быстро: прогулка освежила его. Рисс молча пошел ему навстречу.

– Хорошо, что ты приехал, Рисс… У меня есть для тебя планета.

– Та самая? – спросил Рисс.

– Да.

– Как ты отыскал ее?

– Я провел в камере поиска два часа…

– Она старше нашей планеты?

– Нет, нас разделяет столетие.

– Значит, у них период ракет.

– Только первые шаги.

– И ты хочешь, чтобы я продолжил?

– Нет, начал… Я все равно не смогу довести дело до конца.

– Хорошо, я согласен. Но они очень похожи на нас?

– Не все, конечно, но кое-что поражает. Такое ощущение, что наблюдаешь историю нашей планеты.

– Очертания материков?

– Совершенно сходное.

– Центральное светило далеко от нас?

– По ту сторону ядра, на расстоянии двадцати шести тысяч световых лет от центра Галактики.

– Этого можно было ожидать… Им что-нибудь известно о мерах движения?

– Почти все…

– Это облегчает задачу.

– Пойдем, Рисс.

– Ты хочешь начать сегодня же?

– Когда-нибудь все равно нужно начать. Пусть это будет сегодня.

– Я согласен.

Они поднялись по внешнему эскалатору, прошли в зал, где помещалась молекулярно-регистрационная установка, и Ана Чари достал из шкатулки, спрятанной в стене, какой-то блестящий предмет.

Рисс Банг взял этот предмет у него из рук и удивленно спросил:

– Что это? Какая-то цепь? Ах, вот в чем дело… Ты закодировал принцип компенсации сил тяготения в среднем звене… Не сложно ли?

– Проще нельзя. Рисс.

– Шесть птичьих крыльев в замкнутом объеме – так читается этот шифр?

– Да.

– Но почему не четыре?

– У них развита трехфазная система токов.

– Так ты хочешь использовать аналогию?

– Да.

– Сейчас свободны все камеры, Ана Чари, я согласен начать.

Камера межзвездной эмиссии представляла собой небольшую комнату, с потолка которой спускался изогнутый стержень. Рисс Банг сел в кресло посередине комнаты, и его затылок лег на вогнутую площадку, которой оканчивался стержень. Ана Чари придвинул к нему легкую полочку и положил на нее цепь.

– Можешь начинать, – сказал он. – Система отрегулирована, если только планета не выйдет из гравитационного фокуса прибора.

– Хорошо, Ана, сейчас отойди в сторону. Я хочу сосредоточиться…

Рисс Банг замер в кресле. Его левая рука медленно заскользила по подлокотнику кресла, нащупала рычаг включения аппарата, остановилась.

– Я начинаю, – сказал он и повернул рычаг. В камере ничего не изменилось, только вниз по стержню поползли светящиеся синие пятна, но Ана Чари знал: гигантская энергия вливается в мозг Рисса, мысль его сейчас остра, как лезвие меча; мир, окружавший его, исчез. Где-то в просторах Галактики блуждает «фокус» прибора – незримый шар, отразивший волю Банга. В ином мире появится «вещь»-образ, и мозг мыслящего существа, попавший в этот «фокус», примет информацию, которую пожелает передать Банг, и она будет передана людям того далекого мира…

– Я вижу море, – сказал вдруг Банг, – очень ясно вижу, оно совсем как наше. Над ним сейчас утро.

– Чьими глазами ты видишь? – спросил Ана Чари.

– Информация очень бедна… Это ребенок. Он купается в море. Но рядом, рядом еще один мальчик… Как ясно видно! Еще один человек на берегу, совсем седой…

– Ты выбираешь мальчика?

– Да… Он любознателен… Ана Чари, там большие помехи, на этой планете обилие льющихся вод…

– Как и на нашей… – заметил Ана Чари.

– Я начинаю эмиссию…

Левой рукой Рисс Банг взял с полочки цепь и, держа ее перед глазами, всем корпусом откинулся назад. Теперь по стержню побежали синие искры, и где-то наверху стал постепенно нарастать гул работающих генераторов. Незримые нити образной связи пересекли просторы Галактики Млечного Пути.

Рисс Банг вздрогнул и выронил цепь. Звон металла наполнил камеру, и Рисс Банг повернул рукоять, выключая прибор.

– Неужели, он воспринял полный квал? – спросил Ана Чари.

Искры больше не бежали по стержню, и сразу же оборвался гул наверху.

– Да, принял, – ответил после паузы Рисс Банг. – Полный квал…

– Что за мальчик?

– Еще не могу ответить… Чувствую смутно, что попадание совсем неплохое.

– Как называет он свою планету?

– Земля… Планета Земля… Пройдут годы, прежде чем передача проявится… Там многое еще не готово, не созрело… Хватит ли моей жизни?

– Что ж, передашь планету другому, – сказал Ана Чари. – С этой планетой стоит поработать. Во всей Галактике нет никого нам ближе, внутренне ближе. Ты это почувствовал?

– Я это знаю…

Ана Чари открыл стенной шкаф, донесся звон стекла.

– Рисс Банг, – сказал Ана Чари, подходя к креслу, – за твой успех!

Он протянул ему бокал с вином, а Рисс Банг медленно поднялся и, принимая бокал, сказал:

– За планету Земля… Нашу сестру во вселенной…

Рисс Банг залпом осушил бокал и протянул его Ана Чари.

– Что ты так смотришь на меня? – спросил он. Ана Чари не ответил. Чувство щемящей тоски охватило его: лицо Банга прорезали темные и глубокие морщины. Это была цена эмиссии…

НЕОЖИДАННАЯ КОМАНДИРОВКА

Каждый год в последних числах сентября областной военкомат отзывал Платона Григорьевича для участия в призывных или отборочных комиссиях. Поэтому он и. не удивился, услышав в трубке знакомый голос военкома.

– Так когда приступать, товарищ военком? – спросил Платон Григорьевич.

– Вас просят сегодня же позвонить вот по этому телефону… – ответил собеседник.

Платон Григорьевич записал номер телефона и задумался. Он мысленно перебрал всех сотрудников. Кого оставить? «Радовский лучше разбирается, но много пропустил; да и сейчас не крепок… Уткин, пожалуй, справится, если не выкинет какуюнибудь рискованную штуку…»

Вновь зазвонил телефон. Платон Григорьевич поднял трубку и машинально сказал в нее:

– Уткин, стало быть…

– И мы так считаем, – ответил кто-то и засмеялся. – Беда с психиатрами. И все они знают…

– Кто это? Кто говорит? – спросил Платон Григорьевич.

– Говорят из дирекции. – Платон Григорьевич узнал голос заместителя директора по научной части. – Так мы тут сидели и обсуждали, кого временно назначить вместо вас, и пришли к заключению, что лучше всего подойдет Уткин, если, конечно, вы не возражаете.

– Не понимаю, вам уже, выходит, известно, что меня отзывает военком?

– Да, вчера обсуждалась ваша кандидатура. Так желаю вам счастливого пути. Ни о чем не беспокойтесь, я сам проконтролирую работу вашей лаборатории. Итак, счастливого пути.

Платон Григорьевич забеспокоился: «Счастливого пути? Но куда?»

Платон Григорьевич выглянул из окна и увидел служителя вивария. Тот шел по асфальтированной аллейке, толкая перед собой тележку, уставленную ведрами с пищей. Все было как обычно, и все-таки Платон Григорьевич уловил какую-то небольшую, но тревожную несообразность. Всегда он сам ставил дирекцию института в известность о своем откомандировании, он сам решал, кого следует оставить на время его отсутствия, да и тон, которым говорил с ним заместитель директора, был необычно мягок, особенно если учесть последнюю перепалку на ученом совете…

Платон Григорьевич набрал номер телефона, который ему дал военком, и назвал себя.

– Очень хорошо, Платон Григорьевич, что вы позвонили, – ответил ему тотчас незнакомый голос. – Вам надлежит выехать на один объект недельки на две, на три. Вы как, Платон Григорьевич, сами-то хорошо переносите перелеты? Или других проверять легче?

– Прошу прощения, но я считаюсь мобилизованным? – спросил Платон Григорьевич.

– Так точно, мобилизованным… Соберите вещички – самое необходимое. Вечером в восемь за вами зайдут. – Платон Григорьевич услышал, как на другом конце провода его собеседник чиркнул спичкой. – Ну, у меня все. Желаю счастливого пути.

Совещание сотрудников лаборатории, проверка состояния работ, десятки требований на поставку оборудования, заказы мастерским, которые нужно было внимательно просмотреть, ознакомление с новым экспериментальным материалом – все это до предела утомило Платона Григорьевича. К концу рабочего дня он уже не без удовольствия думал о предстоящей длительной командировке.

Ровно в восемь, когда все вещи были уже собраны и Платон Григорьевич прилег на несколько минут отдохнуть, в прихожей раздался звонок. Платон Григорьевич распахнул дверь и обрадованно воскликнул:

– Василий Тимофеевич, вот не ждал! Заходи, заходи… А мы тебя как раз сегодня вспоминали с женой. Давненько не был.

Вошедший обнял Платона Григорьевича.

– И я рад тебя видеть, Платон Григорьевич, очень рад.

– Ты, говорят, уже генерал? – спросил Платон Григорьевич, когда они прошли в кабинет. – Поздравляю. От души поздравляю.

Василий Тимофеевич немного смущенно пожал плечами и сказал закуривая:

– Да оно как-то случайно вышло, Платон Григорьевич.

Платон Григорьевич рассмеялся.

– Нет, не случайно, Василий Тимофеевич. Ты ведь был ведущим хирургом фронтового госпиталя, а это такой опыт… что пойди поищи… А знаешь, Василий Тимофеевич, ты меня удачно застал. Я ведь сегодня уезжаю.

– А куда уезжаешь? – спросил Василий Тимофеевич.

– И сам не знаю, какая-то командировка по просьбе военных. Вероятно, какая-нибудь отборочная комиссия.

– Нет, не комиссия, – сказал неожиданно Василий Тимофеевич.

– Так это ты меня сосватал?!

– Было такое дело, Платон Григорьевич.

– Ну конечно же, ровно в восемь ко мне должен был прийти какой-то товарищ. Как я не догадался?

– Вот что, Платон Григорьевич, – сказал Василий Тимофеевич, доставая из бокового кармана какой-то пакет и протягивая его собеседнику. – Вот возьми. Тут подробная инструкция для тебя. Ознакомишься с ней сейчас же, дома, и вернешь мне. Понял? Отчет напишешь, когда вернешься, еще раз все продумаешь и напишешь. Дело неясное и очень нелегкое. Тебе придется посетить ряд важных объектов. О том, что ты психиатр, никто не должен знать. Мы посылаем тебя как представителя авиационной медицины для проверки некоторых новых положений. Поступили докладные, просят смягчить требования к физической подготовке пилотов космических кораблей. Какие-то технические предпосылки есть для этого – сам знаешь, сколько сейчас внедрено новинок, – но управление медицинской службы может и должно интересоваться всем, что связано с жизнедеятельностью человеческого организма в космосе.

– Ты сказал, Василий Тимофеевич, что это только предлог?

– Да, это только предлог… Главная часть задания заключается в другом. К нам поступили сведения, что среди летного состава бродят неясные слухи о каких-то таинственных встречах в космосе. Официально поданных рапортов нет, но слухи очень упорные…

– Нечто вроде массового психоневроза? – спросил Платон Григорьевич.

– Это уж тебе решать. Но нужно проявить в этом вопросе и осторожность и тактичность. Если мы направим тебя с прямым указанием выяснить, кто и когда наблюдал странные явления в космическом пространстве, то боюсь, люди поведут себя более замкнуто, побоятся отстранения от полетов, да мало ли что… С другой стороны, не исключена возможность, что действительно кое-что наблюдается. А это, в свою очередь, ломает всю программу работ. Если же, что скорее всего, мы имеем дело с самовнушением, то тебе следует провести разъяснительную работу, а для нас ты дашь рекомендации по психотерапии лиц, склонйых к подобному самовнушению. Это не просто, но тебе, Платон Григорьевич, вполне по плечу.

– Но почему выбор пал на меня? Мы только приступили к очень ответственной плановой работе…

– Мы отрываем тебя только на время, – перебил его Василий Тимофеевич. – У нас нет никаких оснований считать тех, к кому ты поедешь, людьми несерьезными. Это один из сильнейших отрядов исследователей космоса. Но не исключена возможность, что длительное пребывание вдали от планеты может выявить некоторый объективно существующий комплекс нервных расстройств. И в этом деле мало быть просто хорошим специалистом. Здесь нужен большой жизненный опыт, умение работать с людьми, обязательное знакомство с авиационной медициной… Пожалуй, кроме тебя, некому этим заняться.

Платон Григорьевич вскрыл пакет, прочел инструкцию раз-другой.

– Дружба дружбой, а служба службой, – сказал Василий Тимофеевич. – Распишись тут в уголке, что с материалом ознакомился. Вот так. А теперь давай-ка мне инструкцию и получай билет на самолет.

– Когда вылет? А, вижу, в половине первого…

– Рейс не указан, но на аэродроме предупреждены. Ну, Платон Григорьевич, жду от тебя весточки.

ПАДАЕТ ВВЕРХ…

– У вас служебный рейс, – сказала девушка-регистратор, рассмотрев билет Платона Григорьевича. – Вы посидите вон на той скамеечке, я вам скажу, когда выходить на посадку.

Платон Григорьевич купил в киоске аэропорта несколько газет и стал их просматривать. На скамейку рядом с ним опустился рослый человек в форме летчика Гражданского воздушного флота. Его тоже послала сюда девушка-регистратор. Вскоре к ним присоединилось еще пятеро парней, явно причастных к авиации.

– Вы тоже служебным летите? – спросил Платона Григорьевича сидевший рядом с ним пилот.

– Да, служебным, – коротко ответил Платон Григорьевич.

– А мы вот из отпуска возвращаемся. Три недели гуляли.

– У моря были? – спросил Платон Григорьевич. На скамейке засмеялись.

– В первый раз товарищ к нам, – сказал кто-то из летчиков: в том, что это были летчики, Платон Григорьевич больше не сомневался.

– Ну почему же, я по загару сужу, – сказал он. – Сентябрь на дворе, а вы вон какие черные.

– Загар-то уже сошел, – сказал сидящий рядом летчик. – У нас загоришь лучше, чем на любом курорте.

– Лучше, чем в Сочи, – добавил кто-то.

– А купанья какие! – не то серьезно, не то в шутку продолжал сосед Платона Григорьевича.

– В море Лаптевых… – усмехнулся тот, что сидел с краю.

Платон Григорьевич искоса взглянул на него: паренек как паренек. Будто почувствовав взгляд Платона Григорьевича, летчик повернул к нему голову и громко сказал:

– Братцы, а ведь товарища этого я знаю. Я у него отборочную проходил. Медицина, значит, с нами летит.

– Что, разоблачили вас, товарищ военврач? – спросил рослый летчик и встал: девушка-регистратор жестом подозвала его к окошку.

– Нас ждут, – сказал он, возвращаясь.

И в этот момент громкий голос из динамика раздельно произнес:

– Граждане пассажиры, в виду нелетной погоды рейсы, – далее следовало наименование чуть ли не десятка рейсов, – отменяются…

Дремавшие на скамейках пассажиры встали со своих мест, аэропорт загудел возбужденными голосами, у окошка камеры хранения сразу же выросла очередь. Платон Григорьевич сел было на место, но рослый пилот подошел к нему и тихо сказал:

– На нас не распространяется… Матч состоится при любой погоде…

Они вышли на летное поле. Моросил мелкий дождь. Сверкая прожектором, разворачивался на дальней взлетной дорожке пассажирский лайнер. Кто-то взял из рук Платона Григорьевича его чемоданчик, и вся группа быстро пошла вслед за девушкой с повязкой дежурного к темневшему невдалеке силуэту небольшого самолета. Платон Григорьевич первым поднялся по трапу и, согнувшись, вошел в овальную дверь.

– Не споткнитесь! – предупредил рослый пилот. – Там посередине рельсы.

Платон Григорьевич прошел вперед, за ним поднялись остальные пассажиры. Дверь самолета закрылась, и на пороге командирского отсека показался пилот самолета.

– Добрый вечер, граждане пассажиры! – громко сказал он. – Позвольте провести перекличку.

– Не позволим, – сказал кто-то. – Это дело стюардессы.

– Чего нет, того нет, – нарочито серьезно сказал пилот, и Платон Григорьевич понял, что командир корабля великолепно знает всех своих «пассажиров».

– Ну, ребята, вы как знаете, а я не полечу, – обратился к остальным рослый пилот. – Требуйте жалобную книгу. Никакого тебе комфорта, никакого уважения. И посмотрите на лицо этого товарища, лично мне оно не внушает ни малейшего доверия.

– У меня античное лицо, – строго сказал командир корабля, и Платон Григорьевич невольно улыбнулся: говоривший был скуласт, густые брови вразлет, нос мягкий, добрый, картошкой.

– Античное? – переспросил кто-тo. – Тогда все, вопросов нет. Привязывайтесь, товарищи, покрепче.

Все завозились, доставая ремни. Платон Григорьевич удивленно на них посмотрел: в пассажирских самолетах пилоты форсят, ремни будто и не для них.

– А вы, товарищ военврач? – обратился к Платону Григорьевичу сидевший с ним рядом пилот, тот самый, который проходил у него когда-то отборочную комиссию. – Давайте я помогу вам.

– Нет, нет, я сам, – Платон Григорьевич нащупал ремни, небрежно застегнул пряжку.

– Так дело не пойдет, – сказал ему сосед. – А ну-ка, дайте мне. – Он тщательно затянул широкие мягкие ремни, наклонился, чтобы рассмотреть пряжку. – Шуток нет меж нами, – строго шепнул он, и Платон Григорьевич почувствовал, что предстоящий перелет будет не совсем обычным.

– Внимание! – донесся голос командира корабля. – Приготовились! Рельсы свободны?

Сосед Платона Григорьевича взглянул в проход и за всех громко ответил:

– Свободны.

И тут Платон Григорьевич заметил узкие трубчатые рельсы вдоль всего прохода, по которым от.хвоста самолета медленно катилась тяжелая тележка. Она разгонялась все быстрее и быстрее, вихрем пронеслась к носу корабля, с шумом остановилась.

– Подъем! – сказал командир корабля, и его голос прозвучал торжественно и властно.

– Пошел… – тихо сказал сосед Платона Григорьевича.

– Воздух… – подтвердил рослый пилот, сидевший сзади. – Хорошо…

Платон Григорьевич ждал пробежки, характерного покачивания в момент отрыва от земли, но ничего этого не было. Была тишина, негромкое урчание электромотора, установленного на тележке, но ни малейшей вибрации, ни звука моторов, ничего. Платон Григорьевич оглядел лица пилотов и подумал, что летная специальность накладывает какой-то неизгладимый отпечаток, будто волшебная кисть коснулась глаз, рук, смягчила движения. «Профессия и связанные с нею внешние признаки – чем не тема для психолога, – подумал он. – Но тут что-то другое, что-то другое».

– Закрыть окна, – последовала команда. Сосед Платона Григорьевича показал ему на небольшой рычажок возле его кресла.

– Возьмите его на себя, – сказал летчик. – Вот так.

Платон Григорьевич повернул рычаг и увидел, что между стеклами окна поползла черная шторка.

– Вы не скажете, зачем это? – осведомился Платон Григорьевич.

– Сейчас увидите, – ответил пилот, не отрывая глаз от окна.

И вдруг все вокруг залил яркий синий свет.

– Вот оно, солнце! – воскликнул сосед Платона Григорьевича. – Смотрите!

Платон Григорьевич поднял голову и увидел гдето сбоку и внизу ослепительный синий диск солнца.

Платон Григорьевич отвернул рукав и взглянул на часы: было начало третьего.

– Откуда же солнце? – спросил он. – Светает ведь сейчас уже поздно, только в седьмом часу…

– На вершине гор – день, а в ущелье солнце может и не заглянуть.

– Понимаю, понимаю. Дело в высоте? Но на какую же высоту мы поднялись?

– Вон, над дверью высотомер, – сказал пилот. Над дверью, ведущей в командирский отсек, светилось окошко какого-то прибора, поток цифр бежал мимо черной стрелки указателя. Мелькнула большая шестерка, за ней цифры поменьше.

– Неужели шестьдесят километров? – спросил Платон Григорьевич.

– Самая распространенная ошибка, – вмешался в разговор рослый пилот, сидевший сзади, – самая распространенная ошибка среди школьников – ошибка на нуль. Даже сам Ньютон, говорят, однажды на нуль ошибся.

– А между тем, – сказал сосед Платона Григорьевича, – котенок, увеличенный в десять раз, больше тигра.

– Уссурийского, – добавил рослый пилот.

– На нуль? Ну, не шестьсот же километров? – возразил Платон Григорьевич. Ему никто не ответил.

– Начинаю маневр, – раздался голос в динамике. – Проверить ремни.

– Держитесь, товарищ военврач, – сказал сосед, и Платон Григорьевич, копируя его движения, вытянул вперед ноги, уперся в пол, ступни ног нащупали каучуковый валик.

За окном узким длинным конусом вспыхнула огненная струя. Диск солнца метнулся куда-то вверх и пропал из виду, и вслед за тем Платон Григорьевич ощутил какую-то необыкновенную легкость во всем теле.

– Это невесомость? – спросил он.

– Нет, не полная, – ответил сосед и, повернувшись к рослому пилоту, спросил: – Тормозное ускорение по последней инструкции не помнишь ли какое?

– Три четверти «же», – ответил рослый пилот. – Все страхуют нашего брата.

Прошло минут двадцать, в динамике раздался шорох, и голос командира корабля сказал с какой-то ленцой:

– Окна открыть.

Первое, что увидел Платон Григорьевич, было синее небо вверху и мутная, в пелене облаков, еще покрытая утренними сумерками земля. Земля была над головой, хотя Платон Григорьевич ясно, всем своим существом ощущал, что сила веса прижимает его к сиденью.

Вновь ринулись мимо окон вспышки пламени из реактивных сопел, и все закружилось вокруг. С грохотом пронеслась мимо Платона Григорьевича тележка, скрылась где-то в хвосте самолета.

– Какой нахал! – крикнул рослый пилот. – Вы поняли?

– Это ему так не пройдет! – раздались голоса. – Мы это дело ему припомним! Он что, с ума сошел?

Платон Григорьевич выглянул из окна и опешил. Сзади к самолету приближался лес. Именно сзади. Он не сразу понял, что самолет летит хвостом вперед.

– Как это он сделал? – спросил Платон Григорьевич.

– Он нахал! – ответил сосед. – Он еще смеет утверждать, что у него античное лицо. Такой экипаж посадить задом наперед!

А лес все ближе и ближе, теперь можно было различить отдельные деревья, сосны и ели, белые пятна первой изморози на земле. Потом Платону Григорьевичу показалось, что самолет проваливается в какую-то темную зияющую яму, и наступила тишина. Ряды электрических ламп вспыхнули за окном, осветив сводчатые стены громадного ангара.

– Как самочувствие, товарищи? – спросил командир корабля, чуть приоткрыв дверь.

– Иди, иди сюда, мы с тобой поговорим, – закричал рослый пилот. – Ты что безобразиями занимаешься?

– Давайте, товарищи, очищайте помещение. – Командир корабля быстро прошел по проходу, открыл дверь. Сырой и прохладный воздух, клубясь, проник внутрь. Платон Григорьевич отвязал ремни и прошел в хвост самолета, где на специальных стеллажах лежал багаж. Сильные пружины прижимали его чемоданчик к алюминиевой полке. Один за другим покидали самолет пилоты. Последним вышел Платон Григорьевич.

– Ушаков, – представился, пожимая Платону Григорьевичу руку, полковник авиации, высокий широкоплечий человек. – Мне сообщили о вашем вылете, Платон Григорьевич. Сейчас позавтракаем, и я покажу вам ваше помещение. К работе можно будет приступить завтра с утра, не возражаете?

Ярко освещенным тоннелем они прошли к высокой двери. За ней была открытая площадка над синим-синим озером. Только сейчас Платон Григорьевич понял, что ангар спрятан в глубине скалы. По узкой дорожке, посыпанной щебенкой, они подошли к высокому пятиэтажному зданию. В светлом зале было по-утреннему тихо, но на столиках между колоннами стояли чашки, нарезанный хлеб.

– Первая смена уже в полете, – сказал Ушаков. – Раздевайтесь, Платон Григорьевич. Так как насчет кофейку, не возражаете?

Платон Григорьевич повесил пальто на вешалку, рядом – летные куртки, меховые шапки-ушанки, форменные фуражки. Сквозь приоткрытую дверь доносился запах жаркого. Кто-то уронил вилку на каменный пол, и ее звон показался Платону Григорьевичу совсем домашним. Трудно было поверить, что путь к этой в общем обычной гостинице лежал через удивительный, сказочный перелет.

Платон Григорьевич вернулся в зал, где полковник Ушаков уже расставил на столике нехитрую снедь и разливал по чашкам черный кофе.

Платон Григорьевич взглянул в окно. Синее озеро было как на ладони. Из него медленно поднимался какой-то белый предмет. Еще немного – и в брызгах воды из озера вынырнул сверкающий белоснежный самолет, он поднимался вверх все быстрее и быстрее. Мгновение – и самолет скрылся в сияющем небе.

– Он падает вверх! – воскликнул Платон Григорьевич.

– Не совсем точно, – ответил полковник. – Со словом «падает» у нас связано несколько другое понятие… Падающее тело обязательно приближается к земле.

– Но падающее тело движется ускоренно, все быстрее и быстрее, – ответил Платон Григорьевич, – и, главное, точно по вертикали! Возможно, поэтому мне и показалось, что ваш самолет упал в небо.

– Это правильно, – сказал полковник. Платон Григорьевич, вглядываясь в лицо полковника Ушакова – только на лбу у самых волос белоснежная полоска незагоревшей кожи, – машинально повторил «падает вверх» и задумался. «Такие люди не знают нервно-психических заболеваний, не могут знать, – размышлял он. – Но если что и забрали они себе в голову, нелегко будет таких вот переубедить…»

– Я приступлю к работе сейчас же, – сказал он полковнику. – Проводите меня на ваш медпункт.

* * *

Это был обычный медпункт с таблицей для определения остроты зрения на стене, выкрашенными белой эмалевой краской весами, шкафчиком с инструментарием, стопкой историй болезни на столе.

Молодой хирург радостно приветствовал Платона Григорьевича и, щедро вставляя латинские словечки и поговорки, рассказал всю короткую историю возникновения и деятельности руководимой им медицинской точки.

– Вы улыбаетесь, Платон Григорьевич, а ведь я так соскучился по коллеге, вот честное слово. Варюсь тут в собственном соку. Выпишешь соответствующее ремедиум, так, по случаю гриппа, простуды, это бывает, дважды произвел тонзилоктомию, четырежды извлекал корпус перегринум: рыбу у нас тут иногда вылавливают – на спиннинг идет, – ну и бывает, застрянет косточка. А так, в общем – текучка. Честное слово, просто деньги иной раз совестно получать. Мои товарищи в обычной поликлинике по полсотни больных в день принимают.

– Что ж, солдат спит – служба идет, – пошутил Платон Григорьевич. – А насчет денег, это вы зря так. Чем меньше больных в части, тем больше чести врачу.

– Так ведь сами не болеют. Вот, просмотрите карточки.

Платон Григорьевич подошел к столу, пододвинул к себе стопку карточек.

– Образцовый у вас порядок, товарищ старший лейтенант медицинской службы. Вы что, переписываете набело после приема?

– О, я ведь тут с техникой подружился, Платон Григорьевич. У меня здесь магнитофон укрепили, вот на стене, ящичек. Как только раздаются звуки речи, он тотчас же включается, а потом я все данные приема переношу на карточки. Шведская система, говорят.

– А сейчас он включен?

– Разумеется, Платон Григорьевич, ведь мы с вами разговариваем…

– Я вижу, с вами говорить опасно, вы все фиксируете на пленку.

– Нет, нет, Платон Григорьевич, там не пленка, там какая-то тончайшая проволочка, но я ее никогда не видел, радисты говорят. Я могу вам продемонстрировать, как эта штука работает.

Врач щелкнул кнопочкой, внутри ящика что-то зашумело, потом раздался голос Платона Григорьевича.

– …С вами говорить опасно…

– Вы его все-таки совсем выключите, – махнул рукой Платон Григорьевич. – Неприятно все-таки. Вас как величают, товарищ старший лейтенант?

– Цезарем Николаевичем.

– Вот и прекрасно, Цезарь Николаевич, теперь давайте сядем и подробно просмотрим вашу картотеку.

– А ведь вы меня когда-то учили, Платон Григорьевич, не узнали?..

– Да, да, то-то мне лицо ваше показалось знакомым.

– В Куйбышевской военно-медицинской академии в пятьдесят четвертом году.